[321]            
        Вопросы, связанные с учением о фонеме, имеют принципиальное значение. В проблеме о фонеме перекрещиваются вопросы грамматики с вопросами теории познания.
        Различные учения о фонеме неразрывно связаны с различными исходными концепциями в науке о языке. Проблема фонемы в языкознании неразрывно связана с проблемой мировоззрения. Борьба материализма с идеализмом находит свое выражение в той борьбе, которая развернулась вокруг проблемы фонемы. Вот почему вопросы, связанные с учением о фонеме, вызывают такой большой интерес среди советских лингвистов.
        Вопрос о фонеме не есть особая, изолированная проблема. Вопрос о фонеме есть часть проблемы слова, языка и мышления. Вот почем учение о фонеме необходимо начинать с учения о слове.
        В учении о слове можно отметить два враждебных марксизму направления, последователu которых ведут борьбу против материализма с противоположных позиций.
        Одно из этих направлений основывается на дуалистическом учении о слове, согласно которому слово представляет собою простое сочетание известных звуков с известным значением. Согласно этому взгляду звуки речи и значения представляют независимые ряды. Известные автономно существующие звуки сочетаются по закону ассоциаций с известным автономно существующим значением. Их единство не есть диалектическое, противоречивое единство а представляет собою простое механическое соединение. Каждое экспериментально или на слух устанавливаемое звучание объявляется достоянием языка, т. е. тем, чем в действительности является только фонема. Каждый звук речи квалифицируется как изолированное явление, не находящееся ни в связи с другими звуками, ни в связи со смыслом слова вообще.
        Это направление в учении о звуках речи наиболее последовательное осуществление нашло у младограмматиков.
        Идеализм этого учения о слове вообще и о звуках речи в частности заключается в том, что развитие звуковой стороны языка объявляется независимым от развития значения в языке и тем самым независимым от условий общественного бытия языка, от социально-экономических условий в развитии общества вообще.
        После того, когда открытие фонемы, сделанное русскими учеными, стало невозможным замалчивать, nредставители дуалистического учения о слове выступили с учением об автономном бытии фонем в слове, т. е. с открытою проповедью идеализма в науке о языке, с пропагандой независимости существования и развития фонем в словах от смысла слов.
        Таково направление современного американского журнала "Лангаж", которое признает возможным изучать звуки данного языка, не зная самого языка.
[322]            
Другое направление в учении о звуках речи основывается на монолистическом учении о слове, последовательно разработанном де Соссюром. Это направление в учении о фонеме свое осуществление нашло в структуральной лингвистике, развивающей основные идеи де Соссюра.
        Де Соссюр отверг дуалистическое учение о слове; он признает неправильным взгляд, будто слово есть соединение некоторого звука с некоторым понятием. Звук речи есть материальная, физическая действительность; понятие есть факт идеального бытия, факт интеллектуаль­ной деятельности субъекта.
        Представление о слове как о соединении материального (т. е. звука) с идеальным (т. е. понятием) делает слово гетерогенным и якобы неспособным стать предметом одной науки.
        Взгляд на слово как на такой феномен, в котором заключено идеальное, т. е. понятие, ведет к предположению, что оно отражает действительность. Между тем, слово, по де Соссюру, не отражает действительности.
        Взгляд на слово как на такой феномен, в котором заключено материальное, т. е. реальный звуr\:, ведет к предположению, что оно есть явление физическое, а не социальное, а потому не может быть предметом лингвистики как науки о социальном.
        Де Соссюр считает необходимым устранить дуализм слова путем устранения противоположности между материальным (звуком) и идеальным (понятием). Слово не материально, т. е. не звук, слово и не идеально, т. е. не понятие, не отражение объективной действительности. Слово функционально; функциональное якобы не имеет определений относительно материального и идеального.
        Винт в машине, помимо того, что он есть кусок реального железа, одновременно представляет собою известную функцию этого куска железа в общем механизме. Функция винта в машине не есть железо, т. е. нечто материальное, но о ней нельзя сказать, что она есть нечто идеальное, т. е. то, что существует только как отражение в сознании людей. Функция винта не материальна и не идеальна, т. е. не субъективна, она объективна. Машина — это не система кусков железа, а система функций. В понятии функции, по мнению де Соссюра, преодолевается противоположность между материальным и идеальным.
        Слово в системе языка, помимо того, что оно есть реальное звучание, одновременно представляет собою и известную функцию этого звучания в общей системе языка. Функция речевого звука не есть сам звук речи, т. е. не есть нечто материальное, но она не есть нечто идеальное, т. е. нечто, что представляет собою субъективный образ объективного бытия. Функция речевых звуков объективна, она не зависит от сознания отдельных людей, она не идеальна, она объективна и социальна. Речь осуществляется посредством реальных звуков речи. Язык же, — с точки зрения Соссюра, — система функций, а слово есть функциональная единица языка, а не реально-звуковая единица речи.
        Вот что писал де Соссюр: "В языке нет ничего кроме различий. Более того, различие, вообще говоря, предполагает положительные моменты, между которыми оно и устанавливается; но в языке имеются только различия без положительных моментов. В языке нет ни идей, ни звуков, предшествующих системе, а есть только концептуальные различия и звуковые различия, проистекающие из языковой системы. И идея, и звуковой материал, заключенные в знаке, имеют меньшее значение, чем то, что есть кругом него в других знаках".[1] "В языке, как и во всякой
[323]  
семасиологической системе, то, чем знак отличается, и есть все то, что его составляет".[2]
        По словам де Соссюра, "мышление, если отвлечься от его выражения; словами, представляет собою бесформенную и смутную массу… Взятое само по себе мышление похоже на туманность, где ничто не разграничено".[3] И только язык, вырабатывая свои единицы, слова-знаки, вносит порядок в мышление. Слова в языке имеют значение не сами по себе; их смысл предопределен системой языка, слова в языке подобны фигурам в шахматной игре. Слова в языке находятся в обоюдном равновесии согласно предустановленным правилам, т. е. система языка определяет сущность слова. Вот почему слово и в своем материальном звучании, и в своей смысловой структуре по отношению к действительности есть знак, смысл которого предопределен системой языка. Слово монолитно, однородно; оно подобно листу бумаги, говорит де Соссюр. Мысль — лицевая сторона слова, а звук — оборотная; нельзя разрезать одну сторону, чтобы не разрезать и другую. Внешнее и внутреннее в слове одно и то же. Это — функция, функциональность. И только один принцип может быть применен в изучении языка — принцип функциональности, а не сочетание разных принципов, например, физиолого-акустических и функциональных, ибо слово только функционально, монолитно, едино, однородно по своей природе.
        Эти идеи легли в основание современного структурализма. Бенвенист, следуя де Соссюру, которого он, однако, считает необходимым критиковать, прямо заявляет, что понятие и акустический образ, составляющие слово, идентичны.[4] Понятие есть функция.
        В русской литературе наиболее последовательно это учение о слове представлено в книге В. Н. Волошинава "Марксизм и философия языка".
        По мнению Волошинова, "всему идеологическому принадлежит знаковое значение".[5] "Знаковый характер является общим определением всех идеологических явлений".[6] "Действительность идеологических явлений — объективная действительность социальных знаков".[7] Слово, по мнению Волошинова, — "идеологический феномен".
        "Вся действительность слова всецело растворяется в его функции быть знаком. В нем нет ничего, что было бы равнодушно к этой функции и не было бы порождено ею".[8] Но слово сохраняет свою знаковую природу и в его отношении к сознанию.
        Слово есть среда сознания. Само по себе сознание не обладает действительностью. Действительностью обладают только организм, идеологический знак и мир. "Действительность внутренней психики, — говорит Волошинов, — "действительность знака".
        По Волошинову, нет ни проблем сознания, ни проблем психики, отличных or проблем знака, в том числе словесного знака. Есть организм, есть внещний мир и есть знаковая среда как идеологический феномен, в котором образуется встреча организма и действительности. Слово является знаком и в его отношении к действительности, поскольку природа его репрезентативна, и в его отношении к сознанию, поскольку последнее и есть не что иное, как идеологический знак или система знаков.
[324]            
        Далее Волошинов подвергает критике то, по его мнению, наивное представление о слове, согласно которому оно является соединением значения и знака, представленного в виде звучания. "Ведь значение, — говорит Волошинов, — может принадлежать только знаку, значение вне знака — фикция. Значение является выражением отношения знака, как единичной действительности, к другой действительности, им замещаемой, представляемой, изображаемой. Значение есть функция знака, поэтому и невозможно представить себе значение (являющееся чистым отношением, функцией) существующим вне знака".[9]
        Значение не есть отражение действительности, т. е. не есть нечто идеальное, а есть функция.
        Знак вообще в своем бытии и есть само значение безотносительно к объективной действительности; знак не двуедин, а монолитно един; знак есть чистая функция и ничего более.
        Теория, рассматривающая слово как единство известных звуков с известным значением, является, по мнению Волошинова, в корне ложной. Такая теория слова будто "неизбежно предполагает некоторый дуализм между внутренним и внешним и известный примат внутреннего".[10]
        Выражаемое значение и его внешняя объективация, т. е. звуки речи, созданы из одного материала, говорит Волошинов. "Ведь нет переживания вне знакового воплощения. С самого начала, следовательно, не может быть и речи о принципиальном качественном отличии внутреннего и внешнего".[11]
        И звуки речи, и их функция, как видим, созданы из единого материала; между значением слова и его звучанием нет качественного различия, нет и примата внутреннего над внешним. Слово монолитно во всех своих качествах, оно создано из одного материала.
        Эта странная с точки зрения здравого смысла теория представляет собою, однако, тонкую теорию слова, и притом враждебную ленинскому учению о познании.
        Мнимая ликвидация дуализма между внешним и внутренним в слове и есть в сущности ликвидация физического субстрата слова, а также ликвидация мыслимого в общественном сознании значения слова как отражения действительности и сведение природы слова к репрезентативности, указательности, функциональности.
        Структурализм есть одна из последних попыток опровергнуть материализм. "Сотни и тысячи раз объявляли материализм опровергнутым и в сто первый, в тысяча первый раз продолжают опровергать его поныне", — говорил Ленин.[12]
        Незыблемым принципом материализма является признание существования материального и идеального как отражения материального. Материализм признает, что объективная действительность существует независимо от сознания и отражается в сознании, что идеальное есть отражение материального. Ленин учил нас, что идеалисты всех мастей уже не раз обвиняли материалистов в том, что они, якобы, "удвояют" мир, проповедуют "дуализм" и т. п.
        Структурализм есть новая попытка опровергнуть материализм путем преодоления противоположности между материальным и идеальным в идее функции.
        Структурализм устраняет проблему принципиального различия между человеческим сознанием и объективною действительностью, в том числе
[325]  
принципиального различия между материальным и идеальным в слове путем выдвижения идеи функциональности.
        Материализм утверждает, что звучание человеческой речи и звуки, образующие это звучание, есть тоже объективная действительность. Как всякая иная объективная действительность, звучание человеческой речи и звуки, образующие      это звучание, должны отражаться и обобщаться в общественном сознании. Материалисты утверждают, что существуют звуки речи как нечто материальное и существует их отражение и обобщение в общественном сознании как нечто идеальное.
        Структуралисты утверждают, что вопрос о том, существуют или не существуют звуки как нечто материальное, не есть вопрос науки о языке, а есть вопрос естественных наук. Лингвистике нет никакого дела до физической природы звука речи. Точно так же вопрос о том, существуют или не существуют отражения и обобщения звуков речи в сознании говорящих, не есть вопрос науки о языке, а есть вопрос психологических наук. Лингвистике нет никакого дела ни до общественной, ни до субъективной психологии.
        Рассматривая слово как функциональную единицу, которая не имеет отношения ни к физическому звучанию, ни к психологическим представлениям, структурализм рассматривает проблему звуков речи как проблему функционального, а не как проблему идеального или материального.
        В виду этого структурализм не признает фактом и достоянием языка как те звуковые различия, которые можно экспериментально установить, например различия двух а в словах мат и мать, потому что фонема якобы не звук и лингвистике нет дела до того, как звучит фонема, — так и те звуковые различия, которые, отражаясь в общественном сознании, обобщаются в отдельные единицы, например о и а в формах воды и вода, потому что фонема якобы не отражение и обобщение звуков речи в общественном сознании и лингвистике нет дела до того, как звуки речи отражаются и обобщаются в общественном сознании.
        Известно, например, что в русском языке звонкие согласные в конце слова или перед глухим согласным изменяются в глухие. В форме слова сат (вместо сад) звук т явился в результате оглушения д, находящегося в форме слова сада (род. ед. ч.). И так как звук д и звук т имеют место в одной и той же морфеме в разных случаях ее произношения, т. е. имеют общую "функцию", то звуки д и т представляют одну фонему. Тот факт, что д и т имеют исторически сложившиеся объективные различия в объективном звучании, по мнению структуралистов несущественно, так как это якобы относится к области материального, т. е. к области физического мира; тот факт, что д и т обобщаются в общественном сознании в отдельные единицы, также несущественно, так как это якобы относится к области идеального, т. е. к области, по их словам, общественной психологии. Имеет значение лишь тот факт, что эти звуки встречаются в одной морфеме в разных случаях ее произношения; это считается общей функцией, и nотому они признаются одной фонемой.
        Первое наnравление приписывает социальную значимость звуковым различиям, которые говорящими не замечаются; таковы различия между а в слове мат и а в слове мать, между ы в слове мыт и ы в слове мыть, между э в слове этот и э в слове эти и т. п.
        Второе направление отрицает социальную значимость даже тех звуковых различий, которым говорящие придают социальное значение; таковы различия о и а в формах воды и вода, ч и щ в формах переплетчик и каменщик.
        Если первое направление в учении о звуках исходило из положения, что лингвистика в слове изучает два ряда — артикуляционно-акустиче
[326]  
ский и семантический, то второе направление исходит из прямо противоположного положения, что лингвистика в слове изучает один ряд — функциональный. Если первое направление артикуляционно-акустическому и семантическому рядам в слове приписывает автономное бытие и потому любые звуковые особенности, улавливаемые человеком, объявляет в своем учении о звуках достоянием языка в качестве особых звуковых единиц слова (фонем), то второе направление, устраняя дуализм первого направления, устраняет вообще артикуляционно-акустический ряд в слове в его относительно самостоятельном  бытии и объединяет в своем учении о звуках в качестве одной фонемы любые и всякие позиционно связанные звучания, если они объединены тем, что представляют одно слово или одну морфему.
        Учение о фонеме как реальной звуковой единице есть неизбежное и необходимое следствие дуалистического учения о слове как простом соединении двух автономно существующих компонентов слова — звукового и семантического.
        Учение о фонеме как функциональной единице есть неизбежное и необходимое следствие учения о слове как о монолитной, однородной функциональной величине. Брёндаль прямо заявляет, что в языке общее есть особый, не фактический, но идеальный тип бытия.[13]
        Оба эти направления являются в корне идеалистическими и не совместимы с материализмом.
        Если о фонемах говорят, что они, будучи частями слова, представляют собою звуки речи, которые имеют автономное бытие, то тем самым утверждают, что звуковая сторона слова в своем функционировании не зависит от значения слова и вообще от общественных условий. Это и есть идеализм.
        Если о фонемах говорят, что они, будучи частями слова, не являются ни реальными звуками речи, ни их отражениями в общественном сознании, а представляют собою функциональное единство, то тем самым утверждают, что слово не является единством материального и идеального, что значение в слове не является отражением объективной действительности, что реальные звуки речи не являются объективной реальностью звуковой стороны слова и языка, что звуки речи не имеют отражения и обобщения в общественном сознании. Но это и есть идеализм.
        Доклад Р. И. Аванесова, прочитанный на сессии Отделения литературы и языка АН СССР, является выражением уклона к второму направлению в учении о звуках речи — структурализму.
        Проф. Р. И. Аванесов, вслед за де Соссюром, требует, чтобы звуки речи, как и вообще язык, иэучались только с одной точки зрения — с функциональной, чтобы фонему рассматривали не со стороны того, как она звучит, так как это якобы дело физики, и не со стороны того, как она осознается говорящими, так как это якобы дело психологии, а со стороны функциональной.
        Взгляды Н. Ф. Яковлева в существенных чертах сближаются со взглядами Р. И. Аванесова и потому нуждаются в серьезной проверке и критике.
        Материализм отвергает как дуалистическое, в конечном итоге идеалистическое, учение о слове, так и функционально-монолистическое, также идеалистическое, учение о слове.
        Материализм требует (и кто этого не признает, тот — не материалист) признания того, что звуки речи существуют объективно, что существуют и их отражения в общественном сознании, что нет фонемы вне реально существующих звуков речи и вне их обобщения в общественном сознании.
[327]            
        Тот не материалист, кто в фонеме не видит реального звука речи, кто в фонеме не видит отражения и обобщения реальных звуков речи в общественном сознании, кто в качестве фонемы признает не фонему, т. е. не звук речи и его отражение в общественном сознании, а функцию разных звуков.
        Марксизм дает качественно, принципиально новое учение о сущности слова и языка вообще и на этой основе строит качественно новое учение о звуках человеческой речи, т. е. о фонеме.
        Постановка проблемы    фонемы была выдвинута в русской науке, за которой в этом отношении остается несомненный приоритет. Бодуэн де Куртенэ обратил внимание на физическое многообразие звуков речи и этому последнему противопоставил фонему как психический отпечаток физического многообразия звуков. Звуковому многообразию речи Бодуэн де Куртенэ противопоставил их отражение в психике субъекта в виде ограниченного количества фонем, т. е. представлений о звуках речи.
        Н. Ф. Яковлев впервые указал на то, что такое понимание фонемы является идеалистическим и что идеализм его заключается в том, что фонема трактуется как субъективный отпечаток звуков, а не как объективный факт.
        Под влиянием критики Н. Ф. Яковлевым бодуэновского субъективизма ученик Бодуэна де Куртен — Л.А. Щерба пришел к выводу, что фонему следует рассматривать как звуковой тип. В своей "Фонетике французского языка" он пишет: "Звуки речи получаются в результате анализа слов данного языка". Фонемы — это звуковые типы, т. е. идеальные эталоны, которым соответствуют многообразные звуки, фактически существующие в речи, как оттенки фонем.
Общее в учении Бодуэна де Куртенэ и Щербы о фонеме заключается в том, что фонема объявляется обобщением и, следовательно, отражением в сознании говорящих объективного многообразия звуков речи. Щерба не изменил основного подхода к проблеме фонемы, которое унаследовал от Бодуэна де Куртенэ. Глубоким заблуждением является мысль, будто главный порок бодуэновского понимания фонем заключается в субъективизме. Ленин писал: "Иных чувств, как человеческих, т. е. «субъективных», — ибо мы рассуждаем с точки зрения человека, а не лешего, — не бывает".[14] Главный недостаток в учении Бодуэна де Куртенэ о фонеме заключается в том, что фонему он рассматривал только как отражение в сознании объективного многообразия звуков речи и считал, что звуки речи определяются и формируются сознанием. Это было не учение о характере объективно существующих звуков речи, а учение о характере их отражения в сознании говорящих и об определяющей роли сознания в формировании фонем. Учение о фонеме как о звуковом идеальном типе не преодолевает идеалистического характера бодувновекого учения о фонеме. Таким образом, Щерба не сделал принципиально нового шага вперед в развитии учения о фонеме. Принципиально новое учение о фонеме дал Н. Я. Марр, который впервые в истории науки поставил проблему фонемы как проблему объективного бытия речи и решительно перешел на позиции марксизма в учении о звуках речи, как и о человеческой речи вообще. Н. Я. Марр является главой могучего социалистического движения за победу марксизма в советской лингвистической науке.
        Так называемая структуральная лингвистика, выдвинувшая функциональную теорию фонем, является международной империалистической реакцией на победу в СССР учения Н. Я. Марра в языкознании, на победу марксизма в советской лингвистической науке. Структурализм не только не является одной из попыток выхода из кризиса буржуазного
[328]  
языкознания и, тем самым, ие только не представляет собою какого-то шага вперед в развитии мировой науки, но представляет собою утонченно идеалистическое, самое реакционное крыло в буржуазном языкознании. Из всех течений буржуазной науки о языке структурализм является самым злейшим, самым опасным врагом.
        И первое, с чем необходимо решительно и бесповоротно покончить, это с положением структурализма о монолитности, однородности слова, с функционально-структуральным учением о звуках речи. Разгром фонологических построений: структуральной: лингвистики явился бы одним из факторов разгрома международной реакции в языковедении и имел бы огромное международное значение.
        Некоторые наши лингвисты, выступая с лозунгом "надо не критиковать, а строить", не понимают (или делают вид, что не понимают) того, что подобные выступления представляют собою серьезную опасность для нашей науки.
        Марксистское учение о языке, о сущности слова, звуков человеческой речи уже основано; нужно развивать это учение, а не строить новое, отбрасывая в сторону основы марксистского языкознания. Но развивать дальше марксистское учение о языке, в частности учение о звуках речи невозможно, не разоблачая идеалистической сущности структурально-­функциональной фонологии, так как она является наиболее популярной частью структуральной лингвистики, уже успевшей заразить некоторую часть советских лингвистов.
        Эта часть лингвистов представляет собою серьезную опасность для марксистского языкознания, так как она оказывает давление на широкие слои советских лингвистов, насаждая оппортунистические настроения. Именно этим объясняется тот факт, что в последнее время все упорнее распространяются оппортунистические утверждения, что советское языкознание еще не является подлинно марксистским, что некоторые построения структуральной лингвистики являются правильными и ими должно быть обогащено советское языкознание.
        Эти утверждения разоружают советских лингвистов, так как они прививают им неправильную мысль, будто советское языкознание имеет пока еще недостатки принципиального методологического характера, будто в нем еще не выработаны некоторые важные принципы, чтобы стать действительно марксистско-ленинским языкознанием, будто еще могут пригодиться достижения так называемой мировой, а по существу буржуазной науки, для того чтобы, обогатив ими советское материалистическое языкознание, превратить его в подлинно марксистско-ленинское языкознание. Такие настроения некоторых лингвистов мешают вести успешную борьбу против влияния безродного, буржуазного космополитизма в языкознании, — влияния, которое находит отражение в увлечении некоторых советских лингвистов структурально-функциональными. построениями структуральной лингвистики.
        Политическая сущность этих утверждений заключается в том, что они принижают советское языкознание, прививают мысль об ущербности советского языкознания и являются антипатриотическими; они разоружают советское языкознание в его борьбе с международной реакцией в языкознании и выражают собою политическую линию буржуазного космополитизма.
        Советское языкознание, новое учение о языке Н. Я. Марра, является подлинно марксистско-ленинским языкознанием.
        Важнейшим пунктом марксистского учения о слове является признание его противоречивого состава: в нем объединяется материальное, т. е. звуки человеческой речи, и идеальное, т. е. значение человеческой речи" отражающее объективную действительность.
[329]            
Неправильность старого младограмматического учения о слове как о соединении некоторого звука с некоторым понятием заключается в том, что слово в действительности представляет собою не соединение того и другого, а единство.
        Понятие единства двух компонентов принципиально отличается от понятия их простого соединения.
        Можно припаять железную пластинку к стальной, потому что для такого соединения в их природе имеется нечто общее, но нельзя припаять клочек сукна к стальной пластинке, потому что для такого соединения в их природе нет необходимого общего, между тем как связать их вместе можно, потому что для такого соединения в их природе есть нечто общее.
        Любой звук можно соединить с любым значением, но не всякое такое соединение будет единством того и другого.
        Ружейный залп, свист, гудок и т. п. может быть использован в соединении с определенным значением, но такое соединение того и другого не есть их единство; простое соединение определенного звука с определенным значением есть сигнал, а не слово. В звуковом сигнале материальное (звук) и идеальное (значение) представляют собою не единство, а соединение. И только в слове материальное (звук) и идеальное (значение) представляют собою противоречивое единство, а не механическое соединение.[15]
        То, что звуки и значения в слове принципиально, качественно различны, видно из того, что первые принадлежат к миру материального, а вторые — к миру идеального. Но если мы говорим о том, что слово представляет единство того и другого, то мы обязаны найти и указать нечто общее в природе того и другого.
        1. Значение в слове есть элемент общественного сознания, отражающий общественное бытие; значение слова не есть функция; функция не есть отражение бытия, а есть назначение чего-либо, в частности, элемента системы языка.
        Значение в слове есть нечто идеальное, т. е. отраженный в общественном сознании образ бытия.
        Функция чего-либо (слово ли это в языке, или винт в машине) есть назначение чего-либо и не может быть квалифицировано как нечто идеальное, т. е. как отражение объективного бытия.
        Если значение в слове есть нечто идеальное, то звуки в слове есть нечто материальное. Однако, если бы они были только просто материальным, то их единство с значением было бы единством дупла и птичьего гнезда, расположенного в нем, т. е. было бы простым соединением. Звуки в слове не просто нечто материальное, существующее независимо от сознания, но и нечто освещенное общественным сознанием, ибо, во­первых, они возникают в обществе и в результате общественной необходимости и потому, по терминологии Н. Я. Марра, представляют собою общественно отработанные звуки; ибо, во-вторых, они функционируют в речи в неразрывном единстве с их отражением и обобщением в общественном сознании и потому они являются общественно значимыми
[330]  
звуками; ибо, в-третьих, они всякий раз воспроизводятся в процессе общения в результате преднамеренной деятельности и потому они являются общественным продуктом, а не природным явлением.
        2. Значения речи соединяются в слове со звуками речи. Но значения слов представлают собою известное строение. В значении слова чернота имеется, во-первых, такой слой, который не отличает его от значения слова черный; во-вторых, такой слой, который отличает чернота от черный; в-третьих, такой слой, который значение "чернота" отличает от значения "черноты".
        Таким образом, значение слова чернота в русском, флективном языке представляет собою не сплошную, а структурную семантическую единицу. Звуковая цепь слова, соединенная с этой единицей, отражает в своем строении и в своем функционировании структуру семантической единицы и поэтому образует собою морфологический аппарат слова (его корневую и аффиксальную морфемы).
        Звук речи как общественно отработанный и общественно значимый звук функционирует не в слове вообще, а в данной форме данного слова, находящегося в общественно осознаваемой связи с другою формою даниого слова, а также с данною формою другого слова. Звук, который обозначается буквой е в слове чернота и звучит редуцированно, функционирует не изолированно от звука, который обозначается буквой е в слове чepный и звучит как о с мягкостью предшествующего согласного. Любой звук в речи связан теми или другими отношениями с другими звуками. Отношение между а и о в форме воды и вода иное, чем отношение между а и у в словах баран и буран.
        Слово представляло бы собою простое соединение звука и значения, если бы звуки в слове представляли то же, что и звуки в сигнале (в гудке, выстреле, свисте и т. п.), если бы они не представляли собою единства определенного звучания с его отражением и обобщением в общественном сознании, если бы они были в каждом слове изолированы, если бы их употребление в данной форме слова не было бы тысячами нитей связано с употреблением эвуков (этих или других) в другой форме данного слова или в другом слове, находящемся в общественно осознаваемой генетической связи с первым словом.
        Именно поэтому слово представляет собою не соединение определенных фонем с определенным значением, а их единство, ибо фонемы в слове обладают не только свойствами материального (свойствами акустического ряда), но и свойствами идеального: они являются и по своему происхождению, и по своему развитию продуктом общественной жизни и, следовательно, общественно значимыми звуками; они представляют собою единство определенного звучания и его отражения и обобщения в общественном сознании.
        Но единство двух компонентов слова не является их тождеством. Звуки и значение в слове имеют относительно самостоятельное бытие. Звуки в слове есть элемент материального и не являются отражением общественного бытия; значения в слове есть элемент идеального и являются отражением общественного бытия.
        Слово по своей природе не дуалистично, ибо звуки и значение в слове не автономны, но слово по своей природе и не монолитно, не однородно, ибо оно представляет собою противоречивое единство материального и идеального, имеющих относительно самостоятельное бытие, единство общественно порожденного, общественно значимого, осознанно воспроизводимого звука (или звуков) и мыслимого в общественном сознании значения.
        Фонема есть общественно необходимый элемент материальной стороны слова, а не элемент его функциональной стороны.
[331]             
        Фонема — это единство определенного общественно отработанного и осознанно воспроизводимого звука и его обобщения в общественном сознании. Следовательно, фонема, как учит Н. Я. Марр, есть общественно значимый звук. Фонема возникает в слове, а не помимо слова.
        Представляя собою общественно необходимый элемент материальной стороны слова, фонема является вследствием общественной потребности диференцировать внешнее материальное выражение того, что уже получило расчленение, диференциацию со стороны значения.
        Не потому различаются слова стал и стол, что заранее имеются заготовленные смыслоразличительные эталоны а и о, а потому и различаются фонемы а и о, что исторически сложились различные по значению слова стал и стол.
        Фонемы развиваются из диффузных звуков в результате роста и диференциации семантической стороны языка, в том числе диференциации и обогащения лексики.
        Лексика диференцируется не потому, что диференцируются фонемы, а, наоборот, фонемы диференцируются потому, что диференцируется лексика.
        Итак, или учение о слове как о противоречивом единстве материального (звук) и идеального (значение) является правильным, тогда фонема представляет собою общественно отработанный, общественно значимый элемент материальной (звуковой) стороны слова, тогда произношение вода вместо вада, в рукэ вместо в руке, род вместо рот не может быть общественно безразличным, тогда а в первом слоге вада, мягкое к в выражении в руке, т в слове сат (род. сада) общественно значимы, т. е. фонемы, тогда фонему нельзя рассматривать, игнорируя то, что она есть физически существующий звук речи, что она в то же время есть отражение и обобщение звуков речи в общественном сознании, что она представляет собою противоречивое единство.
        Или правильным является структуралистическое учение о слове как о монолитной, однородной непротиворечивой функциональной единице, тогда для фонемы безразлично ее материальное звучание и отдельное его обобщение в общественном сознании, тогда всеми понимаемые и осознаваемые различные звуки о и а, д и т в формах воды и вада, сада и cam не являются отдельными фонемами и потому не являются общественно значимым достоянием языка, а являются достоянием речи, тогда фонему можно рассматривать с точки зрения единого принципа функциональности.
        Или фонема есть единица материального в слове, в котором материальное и идеальное представляют собою единство, а не тождество, тогда а в первом слоге в форме вада нельзя отождествлять с о в форме воды и объединять в одну фонему.
        Или фонема есть единица функционального, тогда звуки а и о в форме вада и воды можно считать одной фонемой, тогда в одну фонему можно объединить любые звучания, если они встречаются в разных формах одного и того же слова или одной и той же морфемы, ч и щ в переплетчик и каменщик, пётна и пятно (в русских говорах), узёу и узялi, вуол и вала (в белорусских говорах), кiнь и коня (в украинском языке).
        Отмежевываясь от функционального монолитизма структуралистского учения о слове, мы тем самым отмежевываемся от принципов функциональной фонологии структуралистов и не можем согласиться с провозглашением в качестве одной фонемы о и а в формах воды и вода, ч и щ в словах переплетчик и каменщик и т. п.
        Отмежевываясь от механического дуализма младограмматического учения о слове, мы тем самым отмежевываемся от принципов физиолого-акусти-
[332]  
ческой фонетики младограмматиков, для которых звуки речи есть автономное царство, и не можем согласиться с провозглашением в качестве разных фонем, физически действительно различных, звука а в слове мат и звука а в слове мать, звука э в слове этот и звука э в слове эти, звук ы в слове мыт и звука ы в слове мыть и т. п.
        Московские неофонологи постоянно твердят, что в учении о фонеме они стоят на правильных позициях, потому что фонему они рассматривают с функциональной стороны, что в подходе к проблеме фонемы они руководствуются одной точкой зрения, — функциональной, а не соединением разных точек зрения.
        Структуральная лингвистика знает только два понятия: 1) понятие реального, физического звука, от изучения которого лингвистика устраняется, и 2) понятие его функции в слове, т. е. понятие фонемы, изучение которой есть предмет лингвистики.
        Марксистская лингвистика выдвигает другую, более сложную систему понятий.
        Речь состоит из реальных физических звуков речи. Они отражаются и обобщаются в общественном сознании; это есть значение звука речи. Как отражение в общественном сознании различных реальных столов образует собою одно значение стол, так отражение и обобщение индивидуально и позиционно различных а образует собою одно значение а. Единство реального физического звука речи и его обобщения в общественном сознании есть новое явление — фонема. В свою очередь фонема, представляющая единство звука речи и его значения, имеет в слове различные связи с другими фонемами. Элемент всякой системы, помимо того, что он есть сам по себе, имеет еще и те или другие связи с другими элементами в данной системе; это значит, что элемент системы функционирует; фонема есть известный элемент, который имеет свои собственные определения или качества и который в зависимости от этого имеет те или другие связи с другими элементами, фонемами.
        Всякий говорящий по-русски осознает, что в первом слоге слова вада он слышит фонему а, как и в первом слоге слова баран, но в первом слове фонема а находится в неразрывной связи с фонемой о в форме воды, а во втором слове фонема а находится вне какой-либо связи с фонемой о.
        Таким образом, мы различаем: 1) реальный звук речи; 2) его отражение в общественном сознании, т. е. его значение; 3) единство звука речи и его значения, т. е. его отражения в общественном сознании, единство, представляющее собою фонему; 4) связи и отношения фонем в слове и в словах.
        Московские неофонологи (Р. И. Аванесов, П. С. Кузнецов, В. Н. Сидоров) ставят себе в заслугу то, что они рассматривают звуки речи в связи с их функциями, что только функциональная теория фонем является подлинно марксистской.
        Если бы наши неофонологи знали, что между функцией и значением существует принципиальная разница, что функция присуща любому элементу любой системы (винту в машине и фонеме в языке), что функция не есть значение, что реальные звуки имеют значения, т. е., имеют обобщение в общественном сознании, и что только фонема имеет "функцию", т. е. находится в тех или других связях и отношениях с другими фонемами в речи, они не отождествили бы марксизм с структурализмом, а значение с "функцией".
        Всякий говорящий по-русски осознает, что фонема т не есть фонема д, но всякий также осознает, что фонема т в форме сат находится в неразрывной связи с фонемой д в другой форме того же слова, в форме сада, а фонема т в форме пот находится в неразрывной связи не
[333]  
с фонемой д, а с фонемой т в другой форме этого слова, в форме пота.
        Всякий говорящий по-русски осознает, что фонема а не есть фонема о, но всякий осознает, что фонема а в форме вада находится в неразрывной связи с фонемой о в другой форме того же слова, в форме воды, а фонема а в форме трава - в неразрывной связи не с фонемой о, а с фонемой а в форме травы.
        Игнорировать эти факты нельзя, но делать из них выводы, что в форме копать гласный первого слога не есть особая фонема, потому что он объединяется одной функцией с гласной о в форме копка, значит под фонемой разуметь не звук, а функцию разных звуков, значит отрицать, что по различию фонем а и у различаются разные слова: копать и купать, атоп.лять и атуп.лять, расколачивать и раскулачивать и т. п., значит учение о звуках речи основывать не на учении о слове как противоречии единства материального и идеального, а на учении о слове как монолитной, однородной функциональной единице.
        Что связь отдельных фонем является достоянием речи, видно из следующего эксперимента: если я спрошу где вы положи.ли красный тас? (фонетическая запись), то все услышат в конце последнего слова звук с, но большинство, вероятно, подумает, что я ставлю вопрос о красном тазе, между тем я говорю о "Красном ТАСС'е" (есть такое издание).
        Это доказывает, что звуки слова отражаются в общественном сознании не изолированно, а в связи с разными позиционными условиями в слове, если они в нем представлены. Всякий говорящий по·русски осознает, что фонема а в форме вида находится в неразрывной связи с о в форме воды. И это действительно определяется тем, что всякое о в первом предударном слоге звучит как а. Однако фонема а в начальном слоге слова баран находится в первом предударном слоге, но она не имеет никаких связей с фонемой о и обладает полною фонематическою значимостью, о чем свидетельствует сопоставление слов баран и буран.
        Звук слова отражается в общественном сознании в связи с определенными позиционными условиями только тогда, когда эти последние являются различными в разных формах одного и того же слова или в разных словах, находящихся в общественно осознаваемой генетической связи.
        Звук а первого слога слова баран отражается в общественном сознании независимо от его позиционных условий и функционирует как фонема (ср. слово буран) независимо от какого-либо отношения к фонеме о и а. Звук а первого слога слова вада отражается в общественном сознании в связи с его позиционными условиями и как фонема находится в неразрывной связи с о в форме воды. Звук а первого слога слова трава отражается в общественном сознании в связи с его позиционными условиями и находится в неразрывной связи не с фонемой о, а с фонемой а в форме травы.
        В первом слоге трех разных слов баран, вода, трава не две и не три разных фонемы, а одна фонема, имеющая три различных типа связей с другими фонемами в соответствующих словах.
        В начальном слоге слова баран фонема а не имеет связей с другой фонемой в том же слоге другой формы данного слова; это значит, что позиционные условия этого слога одинаковы в разных формах данного слова.
        В начальном слоге слова вада фонема а имеет связь с фонемой о в том же слоге другой формы данного слова (вóды); это значит, что позиционные условия этого слога не одинаковы в разных формах данного слова; это приводит в связь разные фонемы одного и того же слога — а и о — в разных формах одного и того же слова — вадá и вóды.
[334]            
        В начальном слоге слова трава фонема а имеет связь с фонемой же а в том же слоге другой формы данного слова (трáвы); здесь разные позиционные условия одного и того же слога в разных формах данного слова приводят в связь разные оттенки одной и той же фонемы а.
        Слово в русском языке представляет собою единство неодинаковых позиций. По отношению к гласным различаются слова с постоянным единством неодинаковых позиций, если они имеют неподвижное ударение, и слова с переменным единством неодинаковых позиций, если они имеют подвижное ударение.
        Центром единства неодинаковых позиций является ударяемая позиция. В словах с неподвижным ударением одна позиция не переходит в другую, и отношения фонем в слове постоянны; в разных формах слова баран (бараны, баранов, баранами, о баранах и т. п.) отношения между гласными фонемами постоянны; во всех формах этого слова фонема а в начальном слоге слова всегда функционирует как фонема первого предударного слога в неразрывной связи с фонемой а ударяемого слога.
        Единство слов этого типа дано в единстве его позиций и его фонематического состава.
        В словах с подвижным ударением одна позиция переходит в другую в зависимости от передвижки ударения. Позиция ударяемая может переходить в позицию первого или второго предудариого слога; ударяемая позиция в форме воды переходит в позицию первого предударного слога в форме вада; в первом случае фонема о функционирует как фонема в ударной позиции в связи с фонемами ы (вóды), у (вóду) как с фонемами в неударяемых позициях; во втором случае фонема а функционирует как фонема в неударяемой позиции в связи с фонемами ы (вады), е (о вадé) как с фонемами в ударяемых позициях; с другой стороны, фонема о в форме вóды как фонема ударяемой позиции в данной форме слова находится в неразрывной связи с фонемой а в форме вада как в позиции первого предударного слога, которая является преобразованием позиции ударяемого слога в связи с переходом ударения на другой слог в другой форме того же слова.
        Единство слов этого типа дано в единстве его позиций, а не в единстве его фонематического состава.
        Таким образом, мы различаем позиционные связи фонем в разных позициях и в разных слогах одной формы слова, например связь фонем о и ы в форме воды и позиционные связи фонем в одном и том же слоге слова, но в разных позициях разных форм того же слова, например связь фонем о и а в форме воды и вада.
        В первом случае мы имеем дело с отношениями ударяемой фонемы, о к неударнемой фонеме ы (воды) в разных слогах и в разных позициях одной и той же формы слова.
        Во втором случае мы имеем дело с отношениями ударяемой фонемы, о к неударяемой фонеме а (вóды-вадá) в одном и том же слоге слова, но в разных позициях разных форм того же слова.
        Отношения фонем в этом случае принципиально эквивалентны.
        Нет никаких данных, которые указывали бы на то, что фонема о в форме воды в ее соотношении с фонемой а в форме вада есть основная, ведущая, главная фонема, а фонема а не основная, не ведущая, не главная. Между членами этого отношения в слове нет неравнозначности, которая           определялась      бы функционированием данного слова в речи, а есть различия, которые определяются историей формирования слова. Если есть соотношение д и т, например в формах сада и cam, то с генетической точки зрения мы можем сказать, что фонема д в этом соотношении является первичной, но не основной, а фонема т является вторичной, но не второстепенной.
[335]            
        С точки же зрения употребления слова в речи указанные виды позиционных связей фонем принципиально равноправны, эквивалентны.
        Из сказанного видно, насколько порочна основная мысль Л. Р. Зиндера о том, что фонемы автономны, что фонема определима в слове и без знания самого слова и его значения.
        Если бы нам не было известно, что наряду с формой трава существует и форма травы, а наряду с формой баран существует форма не бараны, а барáны, то мы не могли бы, собственно, определить фонему.
        Поскольку для Л. Р. Зиндера фонема автономна, постольку для него фонема существует как таковая, изолированно, вне связи с другими фонемами. В высказываниях Л. Р. Зиндера отсутствует принцип взаимной связи фонем.
        Л. Р. Зиндер не понял того, что порочность функционально-структуральной фонологии заключается не в том, что она учитывала функцию, а в том, что она функцию принимала за фонему, а подлинную фонему ликвидировала.
        Из сказанного также видно, насколько порочна основная мысль Р. И. Аванесова и Н. Ф. Яковлева о том, что фонему определяет только функция, что только один принцип — принцип функциональности может быть положен в основу теории фонем. Глубокая порочность этой концепции заключается, во-первых, в том, что она функцию выдает за значение, не различая того, что значение есть идеальное как отражение материального, а функция есть свойство или назначение какого-либо элемента, она принципиально не является значением; во-вторых, в том, что она приписывает функцию или функционирование реальному звуку, между тем как реальный звук не функционирует в речи, функционирует, т. е. вступает в известные отнощения, только фонема; в-третьих, в том, что она выводит за пределы науки о языке самый реальный физический звук речи на том основании, что изучение его является предметом физиолого-акустических наук, а также его отражение в общественном сознании на том основании, что изучение этого отражения есть дело психологии, и сохраняет за лингвистикой только изучение функций. Тем самым эта концепция устраняет самую проблему фонемы, ибо нет проблемы фонемы вне реального физического звука в единстве с его обобщением в общественном сознании.
        В построениях московских неофонологов нет проблемы фонемы, и их фонология не имеет отношения к теории фонем. Кто отрицает тот факт, что фонема есть единство реального звука и его отражения и обобщения в общественном сознании, тот отрицает самую проблему фонемы.
        Для московских последователей структурально-функциональной фонологии самый трудный вопрос теории фонем заключается в том, чтобы определить количество фонем в том или другом языке. Между тем, ответ на этот вопрос дает общественная практика говорящих. В каждом языке фонем столько, сколько определяет их многовековой опыт говорящих на этом языке. Теория фонем имеет дело с теми фонемами, которые выработаны опытом говорящих на этом языке. Задача теории фонем заключается не в том, чтобы конструировать никому из говорящих не известные фонемы для того или другого языка, а в том, чтобы осветить светом науки общественную практику говорящих.

         Выводы

        Проблема фонемы впервые была выдвинута в нашей отечественной науке. Бодуэн де Куртенэ обратил внимание на физическое многообразие звуков речи и этому последнему противопоставил фонему как пси-
[З36]   
хический отпечаток физического многообразия звуков речи. Дальнейщий шаг вперед в области общего учения о речи сделали Н. Ф. Яковлев и Л. В. Щерба. Однако достижения Л. В. Щербы и Н. Ф. Яковлева не произвели коренного поворота в науке о звуках речи.
        2. Только Н. Я. Марр дал принципиально новое, марксистское направление науке о звуках речи, определив фонему как исторически отработанный, социально значимый звук речи, т. е. как известное противоречивое явление, в котором дано единство реального физически констатируемого звучания речи, его исторической отработанности и его социальной значимости.
        Наука о звуках речи в буржуазном языкознании пошла по другому, ложному пути. Одни, исходя из учения о слове как механическом соединении звука и значения, имеющих автономное бытие, формулировали понятие фонемы как единицы автономного звукового ряда. Другие, исходя из учения о слове как монолитной функциональной единице, не представляющей собою единства материального и идеального, формулировали понятие фонемы как единицы функционального ряда.
        Высказывания Л. Р. Зиндера об автономности фонемы представляют собою уклон в сторону первого направления в науке о звуках в буржуазном языкознании. Построения московских неофонологов Р. И. Аванесова, П. С. Кузнецова, В. Н. Сидорова представляют собою уклон в сторону второго направления в науке о звуках речи в буржуазном языкознании. Установки Н. Ф. Яковлева в существенных чертах совпадают со взглядами московских неофонологов.
        3. Долг советских лингвистов заключается в том, чтобы, исходя из марксистского учения о слове как противоречивом единстве, развивать основные положения Н. Я. Марра в области науки о звуках речи, отвергая всяческие попытки протащить в советскую науку те или другие вредные идейки модных направлений буржуазной науки, а также попытки отождествить советскую науку о звуках речи с учением Бодуэна де Куртенэ или Щербы.