[47]        
I

                    Каждое крупное научное достижение, к какой бы области оно ни принадлежало, всегда вводит некоторые новые методологические при нципы, равно обязательные для всех смежных наук.

                    После «Курса позитивной философии» Ог. Конта некритическое пользование принципами метафизики в научном исследовании стало невозможным: труды Дарвина сделали обязательным для всех биологических наук динамический принцип, который они поставили на место господствовавшего до них статического взгляда на самостоятельное, неподвижное существование отдельных видов.

                    Даже и крупные достижения в отдельных более узких проблемах не остаются без влияния на установление той группы обязательных для всех смежных наук принципов, которую можно назвать основной методологией эпохи. Работы И. П. Павлова в области условных рефлексов, новые труды в области изучения внутренней секреции, исходившие из анализа скорости света теории Эйнштейна, — все это создает некоторый общий методологический фундамент эпохи. Марксизм, явившийся не только революционной доктриной, но и крупнейшим научным достижением, был особенно ценен именно своей методологией, которая вошла в науку под именем диалектического материализма и теперь может считаться безусловно обязательной для целого ряда смежных областей знания. Именно поэтому мы думаем, что методологию диалектического материализма можно требовать не только от общественно-экономических наук, но и от наук биосоциальных (а именно такой является психология) и даже наук
[48]
биологических. Методология диалектического матери­ализма вся основана на двух важнейших предпосылках, сливающихся в одну мощную струю, — стремление объективно, не смешивая фан­тастическое с реальным, изучать действительную связь явлений с одной стороны, и изучать их не абстрактно, но так, как они существуют в действительной жизни, изучать их так, чтоб их знание помогло оказы­вать на них в дальнейшем активное воздействие.

                    Эта последняя практическая тенденция крайне оздоровляюще отразилась на всей марксистской философии и помогла ей выдвинуть две предпосылки, которые и составляют теперь обязательную основу для всех позитивных наук.

                    Первая из них — это принцип материалистического монизма как основа всякого подхода к явлениям природы и общества.

                    Марксизм считает безусловно ложным всякое культивируемое идеалистической философией различение двух принципиально-особых классов явлений, имеющих разное происхождение, как, например, «духа» и «материи», «тела» и «души» и т. д. Единственной возможной точкой зрения является для него целостный взгляд на мир как на систему материальных процессов, лишь одной из деталей которой является психическая жизнь человека, которую марксизм рассматривает, как продукт деятельности мозга и в конечном счете — продукт воздействий на мозг и на человека социальной среды и лежащих в основе ее классово-производственных условий. Всякое выделение «мышления» или «психики» как самостоятельного класса явлений марксизм рассматривает как ненаучный, явно идеалистический подход к явлениям. Сам Маркс и особенно Энгельс[1], а после них ряд их последователей[2] ярко оттенили необходимость такого мони­стического подхода при изучении любого вопроса. Эта монистическая точка зрения особенно ясно выявляется в отношении Маркса и Энгельса к психике, которую они рассматривают как свойство организованной материи[3], имеющее свои корни в деятельности человеческого
[49]
организма и влияния на него социально-производственных условий[4]. Этим вопрос о психике сразу же перемещается из плоскости философских рассуждений о «реальности сознания» и т. п. (нет ничего более чуждого марксизму, чем такие философствования явно метафизического, абсолютного характе­ра[5]) — в плоскость монистического объяснения явлений психики, сведения ее к ряду более примитивных основных материальных процессов.

                    В конечном счете мы можем свести это первое положение марксистс­кой методологии к требованию рассматривать явления мира объективно и не отсылать к «человеку» как к последней причине явлений (познания, социальных явлений и т. д.), как это делали мыслители XVIII и начала XIX века[6], но объяснить самого человека из явлений внешней среды, внешних материальных условий существования[7].

                    Вторая основная предпосылка материалистической методологии заключается в диалектическом подходе к явлениям. Марксизм в этом отношении резко отличается от метафизического материализма тем, что смотрит на материальные условия как на нечто постоянно изменяющее­ся, находящееся в движении, причем это движение иногда испытывает некоторые скачки, разрывы, чаще всего развивается не непрерывно в одном направлении, но переходя из одной крайности в другую, противоположную ей[8].

                    Марксизм вводит здесь динамическое понимание явлений как необходимый принцип и резко отмежевывается от статического, метафизического взгляда на вещи. Этот последний склонен был смотреть на явления как на разорванные, изолированные, постоянные сущности, но не как на процессы; способ суждений метафизики был абсолютен и статичен; этот тип мышления сильно поме-
[50]
шал развитию позитивного, научного познания явлений, создавая систему философских абстракций вместо системы научных, положительных понятий[9].

                    Изучая цельные, конкретные жизненные процессы, наука должна, таким образом, учитывать все условия, воздействующие на изучаемое явление, и, отказываясь от абсолютных и «вечных» истин, должна усвоить объективно-материалистический и диалектический принцип как свое исходное положение.

                    Эти основные положения развертываются в марксизме в ряд отдельных, более частных методологических требований.

                    Поскольку материальная среда, влияющая на человека, определяется в большинстве случаев условиями производства и производственных отношений, — всякая наука, изучающая человека, должна учитывать именно эти внешние, обусловливающие психическую деятельность, материальные моменты, т. е., опираясь на биологию, опираться также и на социологию. Таким образом, всякая наука о человеке должна быть не метафизической наукой о человеке вообще, но положительной наукой о социальном, вернее, классовом человеке. Лишь эта точка зрения обеспечивает правильность и действительную объективность достигаемых наукой результатов.

                    С другой стороны — и это уже будет гносеологическим принципом марксизма, — если сам психический аппарат, создающий ту или иную систему, находится в условии социальных и классовых влияний, во всяком мышлении необходимо должно быть привнесение некоторой доли субъективности, сознательное или бессознательное классовое или социально-экономическое окрашивание создаваемой системы. Так возникает марксистское учение о необходимости не принимать сложные социально-психические явления как данное, «не верить им на слово», но объяснять их из иных, более примитивных основ, вскрывать за ними их социально-классовую сущность.

                    Этот принцип — мы назовем его принципом аналитическим[10] — приобрел свое особое значение в анализе сложных
[51]
«идеологических надстроек» и является мощным орудием в борьбе за действительно-объективное, без примеси «личного извращения», познание вещей «так, как они есть на самом деле».

                    В этих отношениях марксистская система резко и принципиально отличается от иных, метафизических и наивно-эмпирических философских систем и, в противоположность наивно-эмпирическому методу идеалистической философии, может быть вполне квалифицирована как система научной, аналитической методологии.

                    Таким основным предпосылкам марксистской методологии должна отвечать, по нашему мнению, всякая современная наука, в том числе, конечно, и психология, и если последняя не всегда им отвечала, то лишь потому, что органически стояла ближе к принципам идеалистической философии, чем к основам научного материалистического мировоззрения.

                    Именно эти ее недочеты, по нашему мнению, и стремится сгладить психоанализ.

          II

                    Психоанализ в известном смысле является реакцией на старую «эмпирическую» психологию[11], точно так же как она сама в свое время родилась как реакция на психологию «рациональную».

                    Психоанализ, с другой стороны, можно рассматривать, как протест против недочетов и грехов узкоэкспериментальной психологии и попытку избежать ее ошибок.

                    С обеих этих точек зрения психоанализ резко отмежевывается от тех сторон господствующей психологии, против которых особенно должна возражать методология, выдвинутая диалектическим материализмом.

                    Оперируя по преимуществу методом самонаблюдения, лишь осложненным контролем эксперимента[12], классическая «общая психология» должна была необходимо замкнуться в области изучения «явлений сознания», еще точнее — «явлений собственного сознания», и тем самым стать наукой скорее субъективного, наивно-эмпирического, чем просто «эмпирического», характера.

 [52] 
                  Заботой такой психологии было точнее изучить те формы протекания сознательных процессов, которые исследователь мог обнаружить на себе самом, внимательно наблюдая за протекающими в нем явлениями «переживаний», «мышления» и т. п. Для более удобного наблюдения таких процессов создавались искусственные условия «эксперимента»; настоящий характер этих «экспериментов» был блестяще обнаружен Вюрцбургской школой, показавшей, что в работе методом самонаблюдения эти условия играют лишь служебную роль[13].

                    Именно благодаря такому «наивно-эмпирическому» подходу к психической жизни эмпирической психологии пришлось отказаться от науч­ного материалистического обоснования психических явлений (эта часть ограничивалась в эмпирической психологии обыкновенно «вводными» замечаниями о «теле» и «душе» явно грубо-идеалистического характера); ей пришлось ограничить область своего исследования явно недоброкачественной с научной точки зрения сферой явлений субъективных, т. е. — главным образом «показаний» — суждений испытуемых о наблюдаемых ими у себя процессах, веря им при этом на слово, не внося «поправок на субъективность»[14] и лишь иногда коррелируя опыт почти наивной поста­новкой физиологических исследований (например, исследование дыхания и пульса при сознательно вызываемых «эмоциях»); богатейшая область бессознательных психических процессов, лежащая ниже данных «наивной эмпирике» фактов, — оставалась вне сферы исследования классической психологии.

                    Именно из-за этих недочетов своих основных методов психология оставалась наукой по преимуществу описательной[15], занятой описанием и систематикой явлений сознания и почти не рискующей спуститься к их объяснению, к анализу условий их возникновения.

                    Эти условия, скрытые обыкновенно отчасти в низших, бессознательных слоях психической жизни, отчасти в условиях внешней среды, поневоле должны были игнорироваться общей психологией.

                    Всем этим создавался вполне определенный идеалистический и «наивно-эмпирический»[16] характер старой психологии.

 [53]
                   Наивно-эмпирическим материалом, получаемым в условиях искусственной экспериментальной обстановки, обусловлен и второй принципиальный недостаток классической «экспериментальной» психологии.

                    Не имея возможности идти по пути научного «объяснения» психических явлений, экспериментальная психология пошла по пути разложения своего материала на мелкие изолированные частицы — «атомы» и сепаратного изучения этих гипотетических «элементов» психики[17].

                    Тенденция сложить психику из таких изолированных, статических элементов — тенденция далеко не новая[18], особенно характерная для того особого типа мышления, который еще Энгельс[19] характеризовал как тип метафизический, тип по существу противоположный жизненному диалектическому пониманию явлений.

                    Именно в такую метафизическую ошибку впадает психология, резко разграничивая «ум», «чувство» и «волю», или различая как простейшие элементы психической жизни «ощущения» и «чувства»[20], или, наконец, занимаясь изучением элементарных, изолированных процессов ощущения, восприятия, памяти, внимания, представления и т. д. и т. д.

                    Все эти элементы, рассматриваемые как отдельные статические явления, конечно, не являются реально существующими, жизненными процессами; если их изолированное изучение и было в свое время полезно психологии, то теперь оно безусловно становится тормозом в ее развитии, и мы с правом можем назвать этот «предмет психологии», являющийся, по собственному признанию
[54]
психологов, продуктом абстракции[21], метафизическими фикциями, а систему, изучающую их, — в принципе системой метафизической[22].

                    Конечно, так построенная система психологии даже и не могла приступить к изучению цельного нервно-психического процесса, того, что складывается в реальную человеческую личность, что характеризует ее поведение, мотивы, реакции и т. д. Старая психология, построенная на таких принципах, уже давно отказывалась перейти к изучению цельного человека[23], а тем более человека, сложившегося в определенных условиях социально-экономической, и больше — классовой обстановки. Даже последние работы общей психологии, часто воскрешающие традиции «психологии способностей»[24], не привели к созданию системы, помогающей разобраться в сложной структуре человеческой личности, а тем более воздействовать на нее.

                    Нам ясно, после указанного, что основные принципы, на которых строилась классическая психология, конечно, не идут об руку с теми методологическими требованиями, которые выставляет научная, позитивная мысль эпохи, и, уж конечно, не соответствуют предпосылкам, выставляемым методологией диалектического материализма.

                    Больше того, почти вся современная психология по своим принципам может быть охарактеризована как система метафизического идеализма, построенного на почве наивно-эмпирического исследования.

                    Конечно, ни о каком социально-биологическом объяснении явлений психики, а тем более о возможностях организованного воздействия на нее при таком положении вещей не может быть и речи, и возникает вопрос о коренной переделке издания психологии с точки зрения научной методологии диалектического материализма.

  [55]
                  Так ставится вопрос о психологии и философией марксизма, и психоанализом.

          III

                    В своих построениях психоанализ исходит из ряда принципиальных положений, которые часто совершенно отличны от отмеченных выше исходных точек общей экспериментальной психологии.

                    Вместо изучения отдельных изолированных «элементов» психической жизни психоанализ выдвигает как свою задачу изучение цельной личности, ее поведения, механизмов и стимулов[25]; вместо описания отдельных переживаний — объяснение отдельных проявлений личности путем сведения их к глубже лежащим, более примитивным условиям ее жизни и среды; вместо скрыто-дуалистического подхода к психической жизни, часто впадающего в идеализм,— открыто монистический, динамический[26]  принцип подхода к личности; вместо изучения изолированных «вещей» — изучение непрерывных процессов, в которых отражается органическая связанность жизни ребенка, рода с психикой взрослого человека; вместо выделения вне социального «человека вообще» и изучения его вне формирующих социальных условий — сведение многих глубочайших механизмов человеческой психики на действие социально-групповых влияний; наконец, вместо наивно-эмпирического удовлетво­рения описанием явлений сознания «так, как они даны нам» — принципиально — поставленная задача аналитически изучать внутренние, скрытые обусловленности явлений, «так, как они нам не даны», но как мы их можем изучить, обладая методами объективного анализа.

                    Исходя из таких принципов психоанализ строит свою систему психологии, и эта система, как нам кажется, несравненно больше удовлетворяет тем методологическим требованиям, которые выставляет всякая по­зитивная наука, которые отчетливо формулировал диалектический мате­риализм.

                    Попытаемся проследить основы психоанализа с указанных точек зрения и выяснить те принципиальные положения, в которых его методология совпадает с методологией марксизма.

                    Задача изучения цельной человеческой личности поставлена в последнее время прикладной психологией и психоана-
[56]
лизом[27], как реакция на атомизирующую экспериментальную психологию, была в свое время выдвинута и сформулирована марксизмом.

                    Правда, марксизм в период своего возникновения не имел своей законченной чисто психологической теории личности; его интересы лежали, главным образом, в сфере проблем общества и развития его форм, однако проблема личности, мотивов ее поведения, интересов, толкающих личность на создание той или иной идеологической системы, — все эти вопросы были бесконечно близки основателям марксизма, быть может, именно вследствие их огромной практической ценности; достаточно бегло проглядеть основные работы по философии марксизма, чтобы видеть, с каким интересом разрабатывали эти темы Маркс и Эн­гельс[28].

                    Что подход марксизма к проблемам психики есть действительно подход к единой и цельной, конкретной личности, а не подход к изолированным функциям психики, как это практиковала общая психоло­гия, это становится ясно для нас, как только мы ближе присмотримся к самым основам подхода марксизма к личности.

                    Марксизм подходит к личности как к неотъемлемому и активному элементу истории[29]; его интересуют вопросы о «движущих силах личности», о ее потребностях и влечениях[30], о том, как реальные, неразрывно связанные с личностью условия обще-
[57]
ственно-экономической жизни отражаются на ее поведении, мы бы сказали, — влекут за собой соответствующие реакции организма[31], его интересует узнать законы поведения личностей и узнать их объективно-научно, знать о личности «не то, что она думает о себе, но что она есть на самом деле»[32].

                    Таким психогностическим, монистическим и целостным подходом к личности марксизм обязан, пожалуй, еще одной своей, чрезвычайно важной тенденции: будучи чрезвычайно далек от чистого умозрительного философствования, он в своих построениях (и в этом его принципиальное отличие от всякой метафизической философии) исходит из задач практической жизни - его цель - изучить мир с тем, чтобы его перестроить[33], и этот активистический, практический подход принципиально отражается на всей его системе.

                    Именно с точки зрения практического активизма необходимо изучить человека как цельный биосоциальный организм, чтоб суметь на него воздействовать; именно с этой точки зрения нет ничего более чуждого самому существу марксизма, чем изучение не цельного исторического человека, но изолированных «явлений» его психической жизни[34], наконец, именно потому на первый план выдвигаются вопросы, связанные с мотивами человеческого поведения, с механизмами воздействия на человека раздражений био-социальной среды и его реакций на них.

                    Все эти требования, предъявляемые марксизмом к современной психологии, мы могли бы свести к требованию — поставить
[58]
на место рассуждения о сущности психического и его отличия от телесного монистический подход к изучению не «психики вообще», но конкретной нервно-психической деятельности социальной личности, выражающейся в ее поведении.

                    Именно в таком понимании мыслим мы монистический подход к изучению психических явлений; исходя из предпосылки, что психические явления в конечном итоге сводятся к усложненным явлениям мате­риального ряда, диалектический материализм не может требовать сейчас же материалистической формулы психического процесса; подходя диалектически, он может выставлять лишь одно требование: одновременной работы над механикой мозга, условиями влияния среды и объективно-выражающимся поведением. Только связав определенные движущие силы организма и его поведение с процессами, происходящи­ми в нервной системе и иных органах тела, установив роль этих органов в нервно-психической деятельности, психология сделает не философско-метафизический шаг по пути к построению монистического учения о личности, но вступит на надежный, научный путь завоевания этой области.

                    Быть может, здесь должен быть сделан в некоторых отношениях возврат к построениям Л. Фейербаха, а до него французских материалистов XVIII века, исходивших из изучения цельного, «чувственного» (т. е. объективно, чувственно-познаваемого) человека и оставлявших совершенно в стороне всякое понятие души, отдельной от происходящих в личности объективных процессов.

                    Философия и психология Л. Фейербаха и материалистов-«антропологов», конечно, несравненно ближе марксизму, чем построения психологов субъективно эмпирической и «экспериментальной» школы[35].

                    В противоположность   школьной,   «атомизирующей»   психологии, психоанализ сразу, с первого же шага, начал с проблемы личности; он поставил себе задачей  изучить личность  в  целом  и те  механизмы, которые формируют ее поведение[36]. Быть может,
[59]
этим принципам он обязан тому,  что его  отправным  пунктом  была  больная  личность, выбитая   из   социального   строя,   а   его   первой   задачей —  активное лечение этой личности. Может быть, именно благодаря своим практическим, активистическим корням психоанализ построил ту систему познавательной,  объясняющей  психологии, какую мы сейчас  видим в учении.

                    Этот факт мы должны констатировать как основное принципиальное положение психоанализа: психоанализ является прежде   всего органической психологией личности, и его основными задачами являются: проследить детерминированность отдельных сторон у конкретной, живущей в определенных социально-культурных условиях  личности и объяснить более сложные ее образования из первичных,   глубже лежащих и более примитивных, бессознательных мотивов[37]. Эта личность, из которой исходит психоанализ, рассматривается им, что особенно важно, не как понятие чисто психологическое, близкое к понятию «души» и «личности» в старой психологии; несмотря на бросающуюся с первого взгляда в глаза узкопсихологическую   терминологию психоанализа, он подходит к личности, как мы увидим ниже, как к цельному организму, где анатомическое строение, функции отдельных органов, влечения и высшая психическая деятельность не­разрывно  связаны   между  собой.   Вот   почему  в  психоаналитическом подходе к личности  мы  часто будем   встречать так чуждо звучащие для старой психологии рассуждения о той или иной функции органов, зон организма и т. д., как о моментах, непосредственно объясняющих конкретные нервно-психические процессы.

                    Именно этот конкретно-органический подход к психологии особенно характерен для психоанализа.

                    На теоретическое освещение «сущности психического», «реальности психики» психоанализ уделяет  очень мало внимания; достаточно сказать, что мы почти не имеем в психоаналитической литературе определений психического, столь характерных для всякой философской психологии; вопрос о «реальности психического», как по существу своему вопрос метафизически-философский, в психоанализе почти совсем отпадает[38], заменяясь конкретным изучением отдельных механизмов и процессов, происходящих в личности.

    [60]
                То, что психоанализ еще не дает ответов на вопросы о сущности психического, — лишний раз подчеркивает его диалектическую, мы бы сказали, прагматическую точку зрения.

                    Путь, избранный им в этом отношении, — не начинать с готовой монической формулы и материалистического объяснения сущности психических явлений, но идти по пути сначала описания, а затем истолкования процессов поведения и реакций личности, связывая эти реакции с процессами, происходящими во всем организме и его органах, — этот путь, несомненно, является научно правильным и единственно надежным.

                    Правда, это создает нам целый ряд затруднений при попытке вывести из психоанализа точную философскую систему; психоанализ такой системой не является; однако нам хотелось бы показать, что, исследуя поведение личности, ее бессознательные мотивы и их связь с органическими состояниями, он идет по пути к созданию монистического учения о поведении личности.

                    Здесь, не нарушая нашего изложения, нам хотелось бы коснуться хотя бы основных признаков психического в учении психоанализа, чтобы этим иллюстрировать его принципиально-монистический подход.

                    Первый (чисто отрицательный) признак нами уже отмечен. Психоанализ лишает психическое характеристики сознательного, полагая, что сознание присуще лишь узкому классу психических явлений[39].

                    Говоря о бессознательной психической деятельности, он, таким образом, устраняет тот субъективный признак, который лежал в основе выделения психического как особого, отличного от физического рода явлений. Бессознательная психическая деятельность становится всецело объектом, симптомы которого легче наблюдать объективно, со стороны, чем воспринимать на себе самом путем самонаблюдения, и, таким образом, она становится в один ряд с прочими процессами организма, отличаясь от последних не принципиально, но лишь функционально, динамически (скорее, сказали бы мы, по своей связи с социальными раздражителями, поддерживаемой сложной системой рецепторов и эффекторов, и своей формации благодаря влияниям среды, чем по принципиальному своему характеру). Это уже значительный шаг по пути к построению системы монистической психологии.

                    Рассматривая, далее, психическую деятельность как энергетический процесс, принципиально не отличный от соматических процессов, психоанализ раз-
[61]
вертывает нам свое чисто монистическое понимание  этой энергии, указывая, что она может чрезвычайно легко принимать как «психические», так и явно соматические формы.

                    Система психоанализа в большей своей части основана на том положении, что «психическая энергия» вполне подчиняется основному закону всякой энергии: она не может исчезнуть, но может превратиться в другой вид, принять другую форму, обратиться на иной объект.

                    Так, например, сильная «психическая» травма, полученная человеком и хотя бы забытая им, или сильное влечение, завладевшее лич­ностью, не могут совершенно бесследно исчезнуть; при условиях, препя­тствующих свободному протеканию таких процессов, они заменяются иными, так же легко психическими, как и соматическими. Так, энергия, связанная с психической травмой, может превратиться в соматическую и выразится (что бывает особенно показательно в случае невротических заболеваний, особенно истерического типа) в появлении ряда соматических симптомов: функциональные заболевания сердца, желудка и др., основанные на нарушении иннервации, различные «истерические стигмы» вплоть до симптомов ожога, ран и т. п., и даже изменения строения отдельных органов[40].

                    Такие симптомы, характеризующие переход энергии из психических форм в формы чисто соматические, — далеко не редкость в психоаналитической практике, и некоторые психоаналитические авторы, как, например, G.Groddeck и др.[41], дали многочисленные описания подобных явлений.

                    Эти процессы, называемые в психоанализе конверсиями, принципиально ничуть не отличаются от других, в которых отдельные влечения, вытесняясь, как бы исчезают из сферы психического, но их энергия превращается в иную форму психических проявлений, например в страх[42]. «Превращение» одного вида психической энергии в другой или «превращение» его в соматический процесс — это явления принципиаль­но одного порядка, что объясняется единым органическим характером этих обоих видов энергии.

[62]
                    Без сомнения, здесь сделан крупнейший шаг по пути к монистической психологии, и указанное (не являясь, правда, определением психичес­кого) дает нам гораздо больше для понимания психических явлений и их связи с явлениями соматического порядка, чем дуалистические рассужде­ния старой психологии об отношении «души» и «тела».

                    Наконец, на последнем — уже положительной характеристике психики — ее способности реагировать на сложные внутренние и внешние (социальные) раздражители и создавать сложные реактивные образова­ния — мы остановимся еще ниже.

                    Естественно, что, приступая к изучению сложной системы, какой является личность в целом, психоанализ должен прежде всего выделить из всей организации личности некоторые исходные определяющие моменты и с них начать свое исследование.

                    Мы не будем далеки от психоаналитического подхода к личности, если скажем, что психоанализ понимает ее как организацию, реагирующую на целый ряд внешних и внутренних раздражителей, и в своем изучении выделяет прежде всего эти две группы процессов, как основ­ные, характеризующие всю психическую структуру, дающие ключ к по­ниманию всей личности[43].

                    Действительно, такие именно реакции отражают всю реагирующую личность, характеризуют все ее главнейшие особенности, дают основное представление и о ее структуре.

                    О такого типа реакциях говорили Sherrington[44] и Loeb[45], указывая на «total reflexes» и «тропизмы»; такие же, характеризующие весь организм целостные реакции имели в виду и behaviourist, и такие авторы, как К. Н. Корнилов[46] и др.

                    Таким образом, проблема личности сводится в общем и целом к проблеме раздражений, доходящих до организма, и особенно реакций, которыми организм отвечает на эти раздражения.

                    Психоанализ склонен, как уже было указано, различать два вида таких раздражений: раздражения внешние, идущие от
[63]
биологической и социальной среды, и раздражения внутренние, идущие от физиологических процессов, происходящих в организме и отдельных его частях[47].

                    Раздражения такого типа, по преимуществу социальные, в существенном формируют всю психику; на них мы остановимся позже; постоянные же раздражения второй группы, в их отражениях на психическом аппарате, психоанализом квалифицируются как влечения[48].

                    Следует тут же отметить, что принципиальной разницы в характере тех и других психоанализ не видит[49]; однако его внимание останавливают прежде всего мало изученные и принципиально важные влияния внутренних раздражений — влечений.

                    Уже в этом, по существу самом главном, пункте психоаналитической системы[50] психоанализ резко отмежевывается от классической школьной психологии.

                    Явление влечения рассматривается им в том же строго монистическом аспекте, как и личность в целом; это явление не может быть названо в строгом смысле психологическим; оно включает в себя и явления чисто соматического, нервного раздражения, и внутренней секреции с ее химизмом, и часто не носит на себе чисто «психологического» отпечатка; скорее мы можем считать влечение понятием «пограничным между психическим и соматическим» (S.Freud[51]). Дуализм старой психологии здесь оставляется совершенно в стороне; сознаваемость или несознаваемость влечения личностью оказывается совершенно побочным, второстепенным признаком, зависящим от ряда более мелких деталей развития вле-
[64]
чения; остаются в стороне и все необходимые для старой психологии гипотезы об отношении «души» и «тела», будь то психофизический параллелизм или взаимо­действие. Вопрос переносится психоанализом в совершенно иную плоскость — плоскость монистического подхода к психике. Такой подход к проблеме несколько напоминает положение Лапласа, который, построив систему мироздания, исходя из взаимного притяже­ния небесных тел, ответил на вопрос своего высокого покровителя о месте бога в его системе: «Ваше величество, без этой гипотезы я смог обойтись»...

                    Именно такой подход дал психоанализу возможность наново пересмотреть вопрос об отдельных психических функциях и увидеть их органическую связь с личностью как с биологически-цельным организмом.

                    Несколько примеров покажут нам, как психоанализ уже с самого своего возникновения начал отходить в этом вопросе от учений классической психологии.

                    Уже в первых исследованиях отдельные психоаналитические авторы заметили, что строгая изоляция отдельных «актов» и «состояний», чисто пассивных или чисто активных, является в классической психологии недостатком, ведущим к невозможности понять ряд явлений.

                    Так, например, было замечено, что в такой якобы простой функции, как «память», фактически принимают участие еще и иные функции психики, регулирующие весь процесс запоминания, удерживания и реализации накопленного опыта.

                    Оказалось, что далеко не все запоминается, сохраняется и припоминается одинаково легко; объекты (мы скажем — раздражения), не связанные с интересами «личности», удерживались слабее, чем ярко окрашенные такой «заинтересованностью».

                    Объекты, резко противоречащие интересам личности, труднее удерживались и чрезвычайно быстро, видимо, изглаживались из памяти (как впоследствии было установлено, все же сохраняясь в бессозна­тельной сфере); именно этим активным воздействием «интереса», «цензуры» личности и объяснялись случаи «вытеснения», «забывания» неприемлемых для личности имен, действий и другие трудно объясни­мые без этого явления[52].

                    Так психоанализ пришел к понятию «влечения», активно участвующего во всех психических проявлениях личности, подбирающего из мно-
[65]
гочисленных раздражений лишь соответствующие ему и таким образом осуществляющего активное приспособление организма к среде.

                    Не менее ярко сказалось направляющее влияние влечений в акте внимания, где влечения производили некоторый автоматический отбор, заставляя внимание направляться в ту сторону и воспринимать со­знательно главным образом те раздражения, которые больше всего соответствовали направлению осознанных или бессознательных влече­ний[53]. Направляющая роль влечений особенно ясно была видна на процессе связывания отдельных видов реакций, так называемых ассоци­ациях, где огромным количеством исследований было установлено определенно — «аффективное» направление хода ассоциаций и его нарушение вторжением влечений[54]; наконец, даже такие процессы, особо оберегаемые старой психологией, как мышление и основанное на нем «познание», оказались в высокой степени зависящими от направления влечений [55].

                    Исходя из этих наблюдений, психоанализ и сделал тот первый шаг, который так плодотворно отразился на его последующем раз­витии: он резко отмежевался от изолированного изучения отдельных сепаратных «психических явлений» и, найдя общий во всех их момент действия влечений, перенес вопрос в плоскость изучения взаимодействия психических функций — в плоскость интерреляции отдельных сторон психики, положив этим начало целостной, позитивной психологии.

                    Понятие влечения, руководящего детерминирующего момента[56]  встало, таким образом, в основу учений психоанализа и помогло ему сделать второй шаг по пути к монистическому подходу к изучению   цельной личности.

                    Мы не будем долго задерживаться на вопросе о влечениях; нам важно лишь указать своеобразный подход к ним психоанализа.

                    Самый важный для нас момент мы уже указали выше: влечения являются для психоанализа понятием не чисто психологического поряд­ка, но шире — понятиями «пограничными между психическим и соматическим», понятиями биологическими.

                    Таким образом, в системе психоанализа особенно подчеркивается зависимость психических функций от раздражений органического порядка; психика вводится в систему
[66]
организма, изучение ее теряет свою изолированность, которой она отличалась в старой школьной психологии, стремившейся представить психику как нечто не связанное с общей жизнью всего организма и изучавшей мозг вне всяких влияний на него отдельных органов тела (желез внутренней секреции и др.) и общей динамики всего организма. Эта-то попытка ввести психику в общую систему интерреляции органов, рассматривать мозг и его деятельность не оторванно, но наравне с другими органами тела, дать психологии крепкую биологическую базу и тем окончательно порвать с метафизическим подходом к ней, — эта попытка составляет крупнейшую заслугу психоанализа[57].

                    Я не ошибусь, если скажу, что психоанализ сделал этим серьезный шаг на пути создания системы монистической психологии[58].

                    Попытаемся остановиться на этом подробнее, несмотря на те труд­ности ясных формулировок, которые представляют собой психоаналитические системы (впрочем, как и все системы не философского, но опытного знания)[59] и на ту субъективную терми-

нологию, которую сам Freud признал «временной», нуждающейся в замене терминологией «органической»[60].

                    Нам прежде всего будет интересно узнать, с какими группами влечений, этих «постоянных» внутриорганических раздражений[61], имеет дело психоанализ.

                    Он склонен грубо выделить два класса влечений: один из них имеет дело с интересами личности как отдельной особи, стремящейся к самосохранению; другой включает группы влечений, биологически связанных с продолжением рода и называемых влечениями сексуальными[62]. Первый из них, который психоанализ называет кратко «влечениями Я» (Ich-Triebe), основан на том, что принято называть инстинктом самосохранения[63], и связан с пищевыми и оборонительными реакциями организма[64] и играет часто доминирующую роль в жизни организма, в судьбе поступающих извне раздражений, в заболеваниях индивида и т. д. Именно эта группа больше всего обусловливает ту единую, цельную личность, к изучению которой подходят теперь психологи; поэтому
[68]
проявления этих влечений чаще всего принято определять как «интерес» личности[65].

                    Группа сексуальных влечений изучена в психоанализе гораздо лучше. Это обусловлено прежде всего тем, что психологи классической школы, изучавшие психику отдельно, оторванно от различных лежащих вне мозга функций организма, мало обращали внимание на влияние на психику сексуальной деятельности человека[66]; быть может, здесь играл роль какой-то особый ложный стыд, мешающий до сих пор объективно подходить к сексуальным переживаниям человека; с другой стороны, особо развитой теории сексуальных влечений в психоанализе мы обязаны тому, что весь психоанализ построен, главным образом, на изучении тех нервных заболеваний (так называемых неврозов перенесения), где сексуальные влечения играют особо важную роль и особо доступны для исследования[67].

                    Эта группа влечений, — безусловно, эндогенного происхождения[68], являющаяся, таким образом, одной из самых древних частей личности[69], — рассматривается психоанализом также не как явление чисто психическое, но скорее как явление органического порядка[70], явление несколько чуждое сознательной психике в собственном смысле слова, как ее понимает обычная психология, и влияющее на нее лишь в силу теснейшей связанности отдельных сфер организма.

                    В определение сексуальных влечений психоанализом входят отдельные моменты, очень ярко демонстрирующие органический характер психоаналитической психологии, и мы остановимся на этой стороне подробнее.

[69] 
                   Сексуальное не нашло у Freud’a своего законченного определения[71]; однако в качестве составных частей в это понятие вхо­дят: функции, связанные с различием полов и продолжением рода[72], хотя последние — не обязательно[73], получение наслаждения от функций, связанных с этим влечением органов[74], некоторая сила притяжения к объектам, возбуждающим такое влечение; короче, существенным мо­ментом, наряду с органической основой, входит сюда то отношение к вещам, которые мы называем любовью и которое, по аналогии с голодом,  получило  в  психоанализе  свое  более  узкое  название — «libido»[75]. Мы уже отметили, что сексуальное влечение имеет в психоанализе очень ясный непсихологический, но биологический смысл; сопоставляя «теорию libido» с биологическими теориями сексуальности, Freud наталкивается на близкое сходство этой теории с данными новых исследований в области сексуальной биологии, и особенно тех из них, где подчеркивается влияние половых секретов на мозг и нервную систему, и в частности с данными исследований Steinach’а и его школы[76]; именно это наводит на мысль, что недалеко то время, когда психоанализ сможет оперировать терминами сексуальности
[70]
и сексуальных влечений, вкладывая в них реальное содержание того специфического сексуального химизма, которым эти влечения отличаются от иных, например «влечений личности» («Ich-Triebe»)[77].

                    На двух моментах указанного определения сексуального влечения? Не является ли этот момент сугубо психологичным, возможность рассеять одно возникающее по поводу этого определения сомнение; оба они углубят наше понимание психоанализа как системы материалистической психологии.

                    В самом деле, что мы имеем в виду, указав на момент «наслаждения» как на существенную, характерную черту сексуального влечения? Не является ли этот момент сугубо психологичным, субъективным, и если нет, — то как понимает его психоанализ? Можем ли мы и в этом моменте констатировать ту же органическую объективность, на которую мы указывали и раньше, и нет ли здесь ультрапсихологической телеологии, учения о том, что влечения эти созданы «с целью» борьбы за наслаждение? Попытаемся же кратко указать на место, которое занимает «наслаждение» в общей системе психоанализа.

                    Учение о «наслаждении» занимает в психоанализе, безусловно, крупное место. Оно рассматривается как основная детерминирующая сила, как главная тенденция, «принцип» жизнедеятельности организма.

                    Именно этой тенденции получить максимальное наслаждение, удовлетворив влечения, следует весь организм как в его сознательной, так и в его бессознательной части[78].

                    Однако именно этим понятию «Lustprinzip» дается вполне определенное место. Мы знаем, что субъективно момент удовольствия, наслаждения, является лишь некоторым состоянием сознательной психической деятельности. Понимание же «принципа наслаждения» психоанализом резко выходит из таких границ, из понятия субъективной «психологии сознания» и превращается в понятие органическое, в общий биологический принцип работы организма.

                    То, что отражается в сфере сознания как «наслаждение», скрывает под собой более глубокие органические тенденции; именно этим тенденциям следует организм в борьбе за существование и самосохранение; психический анализ ведет нас к органи-
[71]
ческим источникам, «психологическая причинность» переходит в причинность органическую[79]. В самом деле,  мы  уже  указали  выше, что  организм  человека находится под непрерывным влиянием постоянных внутренних раздражений — влечений; если мы сюда прибавим постоянно доходящие до  организма  раздражения  внешней  среды, —   нам  будет  ясен  тот тонус напряжения, который должен создаться у организма.  И вот создается  биологически  необходимая  тенденция —  снизить  уровень раздражения, который отражается в сфере сознания, как нечто «неприятное», чего нужно избежать[80].

                    Создается необходимость разрешить накопившееся раздражение, будь то раздражение внутреннего или внешнего порядка.

                    Снизить доходящие извне раздражения, тормозить их доступ в организм, наконец, снизить тонус раздражения, исходящего от так называемых влечений, — вот задачи, которые берет на себя психический аппарат, который последние работы психоанализа метко определяют как «орган торможения»[81]; основная тенденция всего организма, которая и отражается, если допустить психологическую терминологию, в «принципе наслаждения» (Lustprinzip) — и сводится, таким образом, к тенденции одолеть и освободиться от
[72]
воспринимаемых им извне и изнутри раздражений и возбуждений»[82], достигнуть состояния наименьшего тонуса возбуждения[83].

                       Таким образом, понятие влечения получает свою энергетическую, количественную формулировку, происходящие в психике процессы сводятся к энергетическим процессам раздражений и реакций на них, а с тем пропадает и тот психологический, субъективный характер, который носит с первого взгляда Lustprinzip, как основная тенденция организма; нам хотелось бы здесь же подчеркнуть, что с этим и пропадает та мнимая телеология, которой якобы подчинен организм с точки зрения психоанализа; она заменяется строгой биологической причинностью, и в ней, конечно, не остается и следа от какого бы то ни было произвольного «стремления к удовольствию»: психологическая теология заменяется органической каузальностью[84].

                    Нам ясен органический характер влечений; однако нам следует ближе познакомиться и с их органическими источниками; этим мы подойдем ко второму из поставленных нами вопросов и будем иметь случаи еще раз указать на второй важный шаг, сделанный психоанализом для построения материалистически-монистической психологии цельного организма — введение мозга и, таким образом, психики в общую систему органов тела и их интерреляции.

                    Психоанализ уже давно заметил, что некоторые части тела обладают особой восприимчивостью к различным внешним и внутренним раздражениям и что раздражение их становится особо мощной стимулирующей силой для мозга и всей нервно-психической системы. Таким образом, оказалось совершенно невозможным при изучении психики игнорировать источники ее «движущих сил» —
[73]
отдельные органы тела — и изучать мозг вне системы интерреляции органов[85].

                    Так была поставлена проблема об органических источниках влечений и реакций личности; так развилось в психоанализе учение о психологическом значении органов тела,— то, что вылилось позднее в строгую систему учения об эрогенных зонах (Freud S.)[86] и о малоценных органах и их психической компенсации (Alfr.Adler)[87] и что нашло себе блестящее подтверждение в физиологическом учении об интерреляции органов и влиянии эндокринной системы на мозг и его функции.

                              Alfr. Adler первый выдвинул вопрос о важности для психологии изучения отдельных органов тела и их функций и обосновал ее в стройной системе. По его мнению, мы часто встречаемся с органами, об­ладающими относительно пониженной функциональной способностью, слабостью и повышенной раздражимостью[88]; их Adler квалифицировал как «органы малоценные» и указал на то, что именно эта малоценность лежит в основе их заболевания[89]. Однако биологически невозможно, чтоб пониженная деятельность органа осталась без компенсации со стороны чего-нибудь, заменяющего это слабое место в организме; так, в случае малоценности одного из парных органов (легкие, почки, мозг, -полушария), часть функций его берет на себя второй «викарирующий» орган; при
[74]
малоценности одного легкого компенсаторно развивается второе[90]. Иную картину видим мы при малоценности непарного органа: в таком случае задачу компенсировать недостаток берет на себя центральная нервная система, которая и исполняет ее путем торможения направленных на орган раздражений и путем создания над функцией данного органа соответствующей «психической надстройки», помогающей осуществлению возложенных на орган заданий[91]. При малоценном органе эта задача — компенсировать его малоценность — становится основной движущей силой психики, орган становится в центре интересов и внимания[92], являясь, таким образом, источником целой системы реакции личности.

                    Таково в самом схематичном виде выдвинутое учение о значении органов для психических функций[93].

                    Здесь мы переходим к учению об органической основе влечений, выдвинутому S.Freud’ом и дающему серьезную позитивную подпочву всему психоанализу. Из указанных уже выше соображений нам придется остановиться главным образом на органических источниках сексуальных влечений.

                    Крупнейшей заслугой Freud’а, бесспорно, является то, что он обратил внимание на ту роль, которую играют для психической жизни отдельные органы и зоны, обладающие той специфически-повышенной раздражимостью, которую мы уже охарактеризовали выше как основной признак влечения. Эти зоны, дающие при возбуждении то, что мы выше назвали наслаждением (в указанном смысле), — и являются «ис­точниками влечений»[94]. Это не обязательно область гениталий; сюда относятся также и слизистые оболочки рта, анального отверстия[95], сюда при широком понимании могут быть отнесены также некоторые места кожного покрова и мышцы[96].

 [75]
                Все эти области, называемые психоанализом «эрогенными зонами»[97], создают единую мощную систему, воздействующую на психический аппарат, направляющую его деятельность и регулирующую его борьбу  за  «снижение  тонуса  напряжения»,   за  «принцип наслаждения».

                    Однако эти области, где эндогенное возбуждение сталкивается с возможностью его внешнего удовлетворения, — носящие по учению психоанализа определенно сексуальный характер[98], — не ограничива­ются, как мы уже указали, лишь сферой гениталий. Эрогенная фу­нкция может часто присоединяться к обычным функциям органа[99] и, таким образом, характеризует и еще ранее введенное в психоанализ понятие «Organlust», осложняя последнее; таким образом, эрогенной зоной может быть любая зона человеческого тела, и наоборот, «ни одно место на теле не свободно всецело от эрогенности»[100].

                    Все эти положения основаны на изучении детских, прегенитальных форм сексуальности, сексуальности невротиков и половых извращений. Именно эти исследования подчеркнули, что эрогенность разлита по всему организму и что эрогенные функции лишь в позднейшем концентрируются на гениталиях, которые, таким образом, можно рассматривать не как единственную, но лишь как обычно доминантную эрогенную зону[101].

                    Именно такое положение вещей, при котором исходным является разлитость эрогенных функций по различным органам
[76]
тела, и подчеркивает огромное значение эрогенных зон для психики. Направляя работу психического аппарата в духе осуществления «принципа наслаждения», эрогенные зоны регулируют у ребенка также и его отношение к внешнему миру, заставляя его отдифференцировывать эрогенные раздражения от иных, и тем обусловливают различные реакции ребенка на внешнюю среду.

                    Не следует особенно объяснять то понятное положение, что материнская грудь, соприкасающаяся с ротовой полостью ребенка и возбуждающая слизистые оболочки рта, концентрирует вокруг себя (так же точно, как и раздражители, лишенные пищевого характера, например, соски, пальцы при сосании (так наз. Lutschen) и т. д.) все «интересы» или, как мы скажем, реакции ребенка, так же как впослед­ствии это делают отдельные раздражения кожи и мышц или деятельность кишечника и раздражения, связанные с выводными отверстиями[102], и т.д.

                    Неудивительно поэтому, что эрогенные зоны могут влиять на все дальнейшее построение личности, и поставленная так проблема интерреляции психики и других органов может перевести в совершенно иную, новую для психологии плоскость такие вопросы психологии, как формирование характера и т. п.

                    Учение о формировании характера, перенесенное на органическую основу, еще недостаточно развито психоанализом, но даже то немногое, что он дает нам, помогает нам понять человеческую психику несравнен­но больше, чем это могла сделать старая субъективная, «эмпирическая» психология.

                    Если функции эрогенных органов действительно занимают такое большое место в жизни ребенка, то именно в них должны мы искать корни образования многих черт человеческого характера. Мы уже ука­зали выше, что функции таких органов в известные периоды развития концентрируют вокруг себя главную часть интересов ребенка; раздражения, приходящиеся на их долю, и реакции на них составляют, пожалуй, самое значительное в примитивной, еще организующейся жизни ребенка; поэтому не мудрено, что эти реакции часто служат моделью, к которой возвращаются формы позднейшей психической жизни. Раз­бирая отдельные черты характера и их происхождение из примитивных реакций на идущие со стороны органов раздражения, мы можем уста­новить, по крайней мере, три пути, с помощью которых примитивные влечения и формы органических реакций могут превратиться в сложные черты характера: особенность характера может или просто повторять форму примитивной реакции, или повторять ее в измененном, усложненном, «сублимированном» виде, или же,
[77]
наконец, она можег получиться как реактивное образование к этой форме первичного удовлетворения и подчеркивать черты, противоположные тем, которые были в детстве[103].

                    Уже выше мы заметили вскользь, что развитие организма ребенка идет по пути преобладания отдельных эрогенных зон, которые уже впоследствии заменяются посредством одной доминанты генитальнoго аппарата, мощно влияющего на психическую деятельность.

                    Из таких стадий преобладания эрогенных зон психоанализ отмечает прежде всего фазы так называемой оральной эротики (эрогенное значение ротовой полости, связанное с питанием), затем фазу преобладания анальной эрогенной зоны (связанную с пищеварительным аппаратом и выделительным трактом); уже затем выступают другие преобладиющие зоны, заменяющиеся, наконец, генитальной[104].

                    Не мудрено, что преобладание каждой из этих зон сказывается на  образовании характера, причем влияние их на психическую организацию может выбрать один из указанных выше путей.

                    Так, например, одна из важнейших стадий в развитии ребенка — стадия преобладания анальной эрогенной зоны — характеризуется по вышенной раздражимостью слизистых оболочек анального отверстия[105], доминантным значением всех связанных с этой зоной реакций и стремлением к постоянным раздражениям ее. У ребенка это выражается в повы­шенном интересе, проявляемом к акту дефекации и тенденции как можно дольше задерживать кал, оттягивать акт дефекации и связанное с ним опорожнение кишечника и прекращение раздражений[106].

                    Freud, а за ним и отдельные авторы описывают ряд черт характера, корни которых с несомненностью можно проследить в этих связанных с преобладанием анальной эрогенной зоны примитивных реакциях.

[78]
                    Так, например, повторение формы этих реакций в дальнейшей жизни может проявиться в чертах «упрямства», в нерешительном оттягивании своих задач и исполнения обязанностей с последующим импульсивным исполнением их и т. д.[107]  Человек в этом случае просто повторяет в других сферах жизни то «упрямство», то «стремление оттягивать конечный акт» (дефекация), которые когда-то играли такую крупную роль на заре его жизни, когда он еще был примитивным существом, в центре «интересов» которого стояла деятель­ность кишечника и раздражение связанных с ней зон[108]. Механизм образования таких черт характера и привычек вполне совпадает, таким образом, с механизмом образования условных рефлексов ни примитивной, органической базе.

                    В качестве примера образования черт характера путем преобразования, сублимации примитивных анально-эротических функций психоанализ  приводит  бережливость,  скупость  как  то  же стремление  задерживать кал, принявшее более социальные формы и перенесенное на другой объект, будь то вещи (при коллекционировании) или деньги и т.д.[109]

                    Наконец, примитивные черты анальной эротики могут быть заторможены, вытеснены в будущей эволюции организма, как социально неприемлемые и даже больше, они реактивно могут быть заменены иными, противоположными им, социально окрашенными чертами[110]. Такова, по мнению S.Freud’а и его учеников, черта чистоплотности и аккуратности, реактивно развившаяся на месте заторможенного, вытесненного стремления к нечистоплотности, обмазыванию себя выделениями и т. п. — стремлений, связанных, опять-таки, с деятельностью анальной эрогенной зоны[111].

                    Как бы несовершенны ни были предложенные психоанализом примеры, какими бы странными они нам ни казались[112], — нам
[79]
важно подчеркнуть одно: здесь мы видим первую попытку построить учение об образовании характера человека не на основе каких-нибудь субъективных «психических качеств», не путем чисто внешней аналогии с биологическими законами[113], но на органической основе, путем прослеживания примитивных основ сложных черт характера в деятельности органов человеческого тела и в их влиянии на психический аппарат.

                    Принцип интерреляции органов, в число которых мозг входит как одна из составных частей, дает возможность, по выражению L.Binswanger’a[114], «материализовать» учение о характерах, поставить его на позитивные основы.

                  Так закладываются основы психологии, построенной на фундаменте материалистического монизма, рассматривающего явления психической жизни как один из видов органических явлений, не проводящей никакой принципиальной границы между процессами, происходящими в отдельных органах человеческого тела, и психическими реакциями на них.

                    Психоанализ, перенося учение о психических явлениях в совершенно иную плоскость учения об органических процессах, происходящих в цельном человеческом организме, резко порывает с метафизикой и идеализмом старой  психологии  и  закладывает (вместе  с учением о реакциях и рефлексах человека)[115] твердый фундамент психологии материалистического монизма, позитивно подходящей к психике цель ной личности.

                    Именно этим психоанализ отвечает на первую задачу, поставленную перед современной психологией крупнейшей философией эпохи — диалектическим материализмом: задачу материалистически подойти к цельной личности и движущим силам ее психики.

                    Психоанализ внес крупный вклад в решение этой проблемы, сделав один за другим два крупных шага: утвердив слит-
[80]
ность отдельных психических функций и введя всю психику в общую систему органов и их биологически обусловленной деятельности.

                    Этим он развернул целую новую «биологию психики»[116], сделав серьезные шаги по пути создания стройной, объективной монистической системы[117] и мы можем вполне согласиться с О. Pfister’ом в высказанном им положении: «Freud — первый большой позитивист в психологии»[118].

                    Однако, чтоб система психоанализа еще ближе подошла к требованиям, предъявляемым методологией диалектического материализма, — ей нужно было развить во всей полноте динамику, диалектику психической жизни и сделать третий шаг по пути целостного подхода к организму — [119].

                    Этими сторонами психоанализа нам и придется заняться в следующих главах нашего исследования.