(Доложено в заседании Отделения Исторических Наук и Филологии 8 сентября 1920 года).
[725]
Поездка была совершена совместно с А. А. Марр в качестве научного сотрудника, об исполненных ею работах речь в особой записке.
Выехав 12 сентября из Петрограда, 13-го мы были в столице Эстонской республики, Ревеле, где постепенно стало выясняться, что искание визы задержит не дни, а недели. Захваченные из Петрограда книги и мои рукописные материалы дали возможность мне углубить знания баскского языка и проштудировать Etruskische Beiträge Тоrр’а. По баскскому в Ревеле я успел проработать яфетидологически сравнительно более половины Dictionnaire Basque-Frangais van Eys'a. Несмотря на значительные пробелы и существенные дефекты, этот словарь, как теперь могу утверждать, до сих пор не превзойден в отношении внимания к фактам этимологического и вообще сравнительно-языковедного значения. Потеряв надежду получить когда либо итальянскую визу в Ревеле, после шести недель ожидания мы выехали в Германию с пометкой на паспорте, что через две недели мы обязуемся покинуть Германию и вернуться обратно, при чем по требованию немецкого посольства мы должны были получить от эстонских властей визу еще в Ревеле, не выезжая из Эстонии, на обратный въезд в эту новую республику.
Приняв в соображение, что по командировке от Академии Наук мне дано поручение ознакомиться в Тифлисе с положением нашего Кавказского Историко-Археологического Института и вообще с тем, что в крае делалось по кавказоведению, а у меня, кроме того, было намерение прочитать
[726]
в Грузинском Государственном Университете весной курс о последних достижениях но яфетидологии и позаняться удинским языком с природными удинами, я обратился к грузинскому послу в Берлине д-ру В. Ахметели. То, что он в высшей степени предупредительно сделал для меня, я уже печатно засвидетельствовал, в следующих словах: «Приношу глубокую благодарность представителю грузинской республики, родного мне края, д-ру В. Ахметели за оказанное содействие по устранению всяких препон на моем мирном научно-исследовательском пути». Я тогда не чуял, что об устранении всяких препон не могло быть речи. Во всяком случае, чтобы разгрузить свой научный багаж, рукописи работ, намеченных к использованию для лекций и сообщений в Грузии и, при случае также в Армении, в числе их свою сравнительную грамматику яфетических языков сибилянтной ветви, я поручил д-ру Ахметели, с любезного его согласия, для отправки в дипломатической вализе в Тифлис. Судьба этих рукописей пока не выяснена. Впоследствии тем же путем были отправлены книги, приобретенные по задачам моей командировки. Они вернулись обратно, и академик Ф. И. Щербатской обещал дослать мне в Петроград через Внешторг в Академию. Из Берлина мы поспешили в Лейпциг, где была намечена двухнедельная работа в университетской библиотеке для ознакомления с этрусскологической и баскологической литературой. Новых работ не оказалось, в библиотеке по баскскому изданий мне могли найти чрезвычайно мало, не было в ней ни Revue lnternationale des Etudes Basques, ни академической речи испанского ученого Fidel Fita о родстве баскского языка с грузинским, ни даже такой важной немецкой брошюры Henrich Winckler‘а, как Das Baskische und der vorderasiatisch-mittelländische Völker- und Kulturkreis (Breslau, 1909), однако в библиотеке было так много материала по вопросам, вызвавшим мою поездку, что вместо двух я пробыл в Лейпциге пять недель, чтобы хотя бы частично ознакомиться с ним. В Лейпциге меня впрочем задержали и другие обстоятельства научного значения. Ф. А. Браун, Honorarprofessor по кафедре германских языков и читающий курс лингвистической палеонтологии, обратил серьезное внимание на мою теорию, признав в яфетидах тот до-индоевропейский этнический элемент, скрещение с которым индоевропейцев, согласно давнишним его изысканиям, дало условия для создания германского племени, его гибридной индоевропейско-яфетической речи по типу языков Армении. Все свободное от занятий в библиотеке время я проводил в редкой в моей жизни работе, совместной с таким тонким лингвистом-индоевропеистом, учеником Brugmann’a, как Braun. Я присутствовал в Лейпцигском Университете на блестящей его Antrittsrede
[727]
о происхождении германцев, чрезвычайно осторожно, но ярко выяснившей необходимость постановки проблемы о двуприродном происхождении германских языков, а также о намечающемся скрещении в них индоевропейских элементов с яфетическими. Ф. А. Браун разработал со мной план ознакомления западно-европейского ученого мира с яфетической теорией путем издания серии «Japhetitische Studien zur Sprache und Kultur Eurasiens». По основным, интересовавшим проф. Брауна яфетидологическим вопросам, у нас поддерживалось письменное общение непрерывно до выезда из Берлина обратно в Россию.
Занятия, веденные в Университетской Библиотеке Лейпцига над этрусским и отчасти баскским, я продолжил в Вене, где, наконец, получилась возможность познакомиться с Revue Internationale des Études Basques. В отношении удобств для научной работы здесь я был великолепно обставлен в монастыре венских мыхитаристов, которые в отведенную мне для занятий теплую комнату незамедлительно доставляли из университетской и своей библиотек все нужные издания. Венские мыхитаристы продолжают усиленно свои научные изыскания, печатание Հանդկս, органа арменоведения, и других трудов, издали обширную работу о. Дашяна по истории изучения армянского языка, в которую включены и все опыты сближения армянского языка с неопределенными или загадочными языками, особенно халдским, ванской клинописи, и этрусским. Несколько свободных часов были использованы на беседы со Стржиговским, Hüsing‘ом и Bleichsteiner’ом. Сейчас отмечаю большое внимание, уделяемое в их среде памятникам армянского искусства и языкам Кавказа. Между прочим, австрийскими учеными использованы были военнопленные из России для записи текстов, и из результатов такой работы внимания заслуживает Kaukasische Forschungen von Robert Bleichsteiner, Erster Teil, Georgische und Mingrelische Texte (Wien, 1919, стр. LXXII + 308). Это первый том серии их нового исследовательского института Forschungs-Institut für Osten und Orient (Wien I, Mölkebastei № 10). После десяти дней пребывания в Вене, мы направились в Италию, где все имевшееся в моем распоряжении время посвятил работе над этрусскологической литературой и этрусскими надписями в Museo Archeologico.
Карточки с указанием принадлежности моей к составу Российской Академии Наук и т. п. и разъяснения этрусскологической цели моего путешествия было достаточно, чтобы двери Museo Archeologico открылись для меня широко и меня предупредительно устроили с большим уютом для научных занятий. Директор и весь ученый персонал предоставили мне все удоб-
[728]
ства для занятий, я чувствовал себя хозяином в богато обставленном каталогами, периодическими изданиями, отдельными трудами и статьями по этрусскому вопросу; в Музее охотно изготовляли для меня снимки надписей, предоставляли для работы эстампажи надписей и знакомили с неизданными материалами из последних раскопок.
31-го января выехали из Флоренции в Байону, где я отдался целиком работе над баскским вопросом, баскологической литературой, баскскими текстами и баскской живой речью. Работа делилась между знакомством с литературой в местной библиотеке, богатой басковедными изданиями, и занятиями дома баскскими текстами совместно с приглашенными басками. Занимавшиеся со мной баски случайно оказались знатоками интересовавших меня наречий. В Библиотеке быстро сменилась самым лучшим отношением первая сдержанная встреча, определявшаяся моим приездом из России и вообще нахождением в моих руках паспорта, в глазах директора недостаточно выразительного; в нем было авторитетно, на основании французской центральной власти, указано, что цель моего разрешенного ею приезда в Байоне изучение баскского языка, но директор предложил немедленно принять меры для получения от центральной власти в Париже специального на его имя разрешения мне работать в Байонской Библиотеке. Временно я был допущен немедленно к занятиям, но дан был срок в восемь дней, который был вскоре забыт, когда ответ из Парижа случайно так и не получился. Как директор, так и секретарь Библиотеки всячески старались содействовать моим занятиям, указанием на известные им басковедные работы и известных им в городе басковедов, с большинством которых впрочем я уже успел познакомиться. Попутно я собирал баскские изданные тексты и баскологическую литературу и знакомился с басковедами. Местный кружок баскологических занятий — Cercle d’Études Euscariennes, на который я возлагал большие надежды, оказался ликвидировавшимся за время войны. По объяснению проФ. Gavel’я «за смертью председателя, Cercle прекратил свое существование; его члены живут в различных пунктах». Только что приступили к восстановлению Revue Internationale des Études Basques. Приезд мой совпал с первой докторской тезой по баскскому языку, которая была, защищена в Тулузском Университете Gavel’ем, профессором испанского языка, в Байонском Лицее: заглавие диссертации — Elements de Phonétique Basque, 542 стр.; издание большей тяжестью легло на личном бюджете, которым располагал Французский ученый. 3а отсутствием в продаже баскологической литературы в Байоне и особенно невозможностью достать для приобретения наиболее полный баскский словарь — Dictionnaire Basque-Espagnol-Français,
[729]
я обратился с письмом к его автору аббату Resurreccion Maria de Azkue. профессору баскского языка на факультете в Бильбао, изложив цель моей командировки от Российской Академии Наук и прося указать, где могу приобрести его словарь. Профессор de Azkue немедленно указал, где могу получить искомый труд (словарь был мне презентован) и как секретарь Академии баскского языка в Сан-С'ебастиане приглашал на ее очередное заседание 24-го февраля, чтобы познакомиться с испанскими басковедами. По независящим от меня обстоятельствам, в то короткое время, которым я располагал, я не мог использовать исключительно благоприятного случая, и тогда профессор de Azkue приехал в Байону, накануне заседания Академии баскского языка, на котором ему предстояло прочитать доклад свой о суффиксах в баскском языке. Профессор de Azkue приехал, чтобы познакомиться ближе с вопросом о происхождении баскского языка в моем освещении. Он уже успел к тому времени (говорю с его слов) сообщить своим коллегам в переписке полученные им от меня сведения, а также обсудить с ними вопрос о целесообразности командировать ко мне молодого басковеда, чтобы тот усвоил необходимые материальные знания по кавказским яфетическим языкам для дальнейших углубленных работ над баскским языком в освещении яфетической теории, что было принципиально принято. Беседа наша с профессором de Azkue в Байоне была посвящена целиком яфетическому языкознанию и разъяснению, которое в его свете материально, и в лексической части, получает баскский язык. Попутно de Azkue ознакомил с своими предприятиями, между прочим, с нотными знаками — Cancionero. popular Vasco — баскских песен, первый выпуск которого (Cancioтes amorosas) я успел получить накануне выезда из Парижа. Тут же, в Байоне, были спеты им несколько баскских песен, произведших на нас большое впечатление поразительным сродством в мотивах и стиле с восточной, именно с кавказской музыкой. De Azkue взял с меня слово, что письменно изложу для него сообщенные ему в беседе, по-видимому, поразившие его данные, выявляющие принадлежность баскского языка к яфетической семье, для доклада коллегам в Академии баскского языка. На себя же он взял труд отыскать издания баскских текстов и наиболее нужную мне литературу, что он и исполнил: в Париже я получил целый ряд ценных изданий.
Еще за несколько дней перед приездом de Azkue я получил телеграфное сообщение от Грузинской делегации в Париже, что очередной пароход «Mingrélie» Общества Paquet отходит из Марселя на Батум 25 февраля. Как ни торопился я вернуться своевременно, чтобы успеть побывать для указанных уже в начале доклада целей на Кавказе, но к 25-го февраля, я
[730]
мог поспеть в Марсель, лишь прервав в Байоне незаконченные еще работы по намеченной программе и совершенно не побывав в Париже, где я предполагал остаться одну неделю. Когда же сделав соответственные сношения об отсрочке моего выезда из Марселя, я прибыл 25-го февраля в Париж, постепенно слухи об обращении Грузинской республики в советскую стали действительностью, и путь в ее пределы из Западной Европы был отрезан. Выяснение маршрута возвращения, наиболее скорого, как казалось, через Польшу, заняло больше месяца, так что поспеть к назначенному мною в одном из последних писем сроку я не мог. Задерживали, конечно, и работы в Национальной Библиотеке и другие научные занятия, а также естественное желание получить сведения об интересовавшем нас положении кавказоведения, о Кавказском Историко-Археологическом Институте и условиях научных изысканий в Грузии непосредственно от очевидцев, в частности от увлеченного с родины во Францию Е. С. Такайшвили, вскоре прибывшего в Марсель, но в Париж имевшего возможность приехать лишь накануне моего выезда в Берлин, где моя остановка была вызвана, независимо от условий осуществления обратного маршрута через Штетин в Ревель, предварительной перепиской с профессором Брауном и академиком Щербатским; с профессором Брауном у меня было последнее совещание по одинаково интересовавшим нас судьбам яфетидологии в западной Европе, конкретно по вопросу о серии Japhetitische Studien, а с академиком Щербатским обсуждение вопроса об обеспечении Академии беспрепятственной досылки книг и прежде всего их покупки.
Таким образом в Париже пришлось нам пробыть ровно два с половиной месяца, с 26-го февраля по 13-е мая. Все это время мною было посвящено работе над литературой по задачам моей командировки в Национальной Библиотеке (когда зал для чтения в ней был закрыт, мне администрация дала возможность работать в особом запасном малом зале). Одновременно, во исполнение слова, данного de Azkue, я подготовил не запись устно делавшихся ему разъяснений, а французский перевод моего читанного еще здесь, в Отделении, сообщения об яфетическом происхождении баскского языка, снабженный особым предисловием, с настроением, получившимся по вопросу после поездки, в виде обращения к профессору de Azkue. Я избегал изложения результатов моей работы за время поездки, для правильного выяснения которых требуется время. Профессор de Azkue просил разрешения перевести эту работу на испанский или баскский язык или оба языка для прочтения на съезде басков, называемом «Баскским Днем» и происходящим раз в два года, ближайше в наступающем сентябре. По просьбе профес-
[731]
сора Macler’a подержанной, как мне было сообщено им, и профессором Meillet, для издаваемой ими серии по армяноведению я составил набросок по Ани под заглавием: «Ani, la villе arménienne en ruines» (d’après les feuilles de 1892—1893 et 1904—1917). Статья должна появиться в очередном выпуске, имеющем печататься в сентябре.
В Вене по просьбе молодых руководителей Հանգկս աեսօրեպ я составил по-армянски для напечатания в этом журнале статью «Яфетидизм звукового комплекса ṭam-dam асс.-вав. Идеограммы 
«супруг (|| супруга)». Статья отпечатана в первых двух выпусках за текущий год, при чем прочтение первого выпуска журнала с работой проф. д-ра Kraelitz’a о связи турецкого слова 
c армянским ṭǝnṭǧuk мне дало повод составить маленькую заметку об яфетическом происхождении этого термина с указанием на разъясненность этого вопроса в одной из статей, напечатанных в ИАН, которую тогда по памяти точнее не мог процитировать [1], и заметка также была принята редакцией) Հանգկս աեսօրեպ для напечатания (1921, № 3—4, стр. 227). В Лейпциге я отпечатал в качестве XI-й книжки Материалов по яфетическому языкознанию «Яфетический Кавказ и 3-й этнический элемент в созидании средиземноморской культуры».
Кроме того, по просьбе студентов-грузин в Париже мною был составлен по-грузински доклад под заглавием: «Чем живет яфетическое языкознание? (Его главнейшая проблема и поставленные им научные вопросы, его отвлеченное и общественно-практическое значение и последствия и переживаемый им ныне кризис)» — Riϑ ϑqovrobs iaφeturi enaϑmeϑniereba? (Mısı umϑavresı problema da tamokenebuli sameϑmero da sazogadoebrıv-praqtıkulı mniшvneloba da шedegebi, mısi dǧevandeli gansaϑdelı) для прочтения им, и он же был с некоторой переработкой прочитан в Берлине студентам и командированным Тифлисским Университетом для приготовления к профессуре грузинам по их просьбе.
Приобретение научных книг в настоящее время и технически чрезвычайно затруднено. Мне лично пришлось потратить много времени в поисках экземпляра большого труда Santalgian’a о халдских надписях ванской системы, мало ценной по существу, но необходимой из-за указателя. Книга была отпечатана у мыхитаристов в Венеции, откуда, благодаря любезности ученого о. Барсега Саргисяна, я узнал, что все издание автор (уже скончавшийся) перевез в Рим; из Рима мне дали знать, что достать не могут
[732]
ни одного экземпляра,, но можно обратиться к кому-либо в Кполь, куда издание было послано. В Лейпциге в Музее письменности всех народов—Kultur-Museum — директор Schramm просил вспомнить об оставшихся от выставки книжного дела русских экспонатах, в числе которых имеются драгоценнейшие уники русских печатников, каждый из которых в отдельности сейчас готовы купить за ту сумму, которая требуется, чтобы нам получить обратно всю коллекцию, именно расходы по русскому павильону в 25.000 марок (сначала названа была сумма в 40.000). Коллекция состоит из редких экземпляров, посланных Академиею Наук, Публичной Библиотекой, Синодальной Библиотекой, Археологическим Обществом (в Москве) и из ряда собраний частных лиц. Директор Schramm считает себя в праве при настоящих условиях признать Академию Наук юридически правомочной приняв всю коллекцию. Она содержится образцово, но все-таки лучше бы ее получить. Не мог я добиться вполне определенных сведений о положении нашего Кавказского Историко-Археологического Института. Мне стало известно, что Институт переживал большой материальный кризис, и на помощь ему пришел английский грузиновед Oliver Wardrop ссудой суммы 20.000 р. Во время кризиса и в дальнейшем чрезвычайные материальные лишения стойко переносил адъюнкт Института Д. П. Гордеев. Из письма члена Института Г. Н. Чубинашвили можно было узнать лишь о том, что он — заведующий археологическим отделением Кавказского Музея, национализованного. Мне передавали, что будто национализован был и наш Кавказский Историко-Археологический Институт и в связи с этим ли обстоятельством или отсутствием средств, его деятельность замерла. Между тем Е. С. Такайшвили мне лично изложил несколько иное положение, сообщил о мерах, которые принимались им для сохранения Института, о материальных средствах, испрошенных им у грузинской власти для поддержания нашего учреждения и, наконец, о том, что в момент, когда вместе с правительством он должен был покинуть Тифлис, переходивший в руки советских войск, он передал свои рукописные научные труды Д. П. Гордееву для хранения в Кавказском Историко-Археологическом Институте Академии Наук, продолжавшем занимать весь нижний этаж дома, где находилась и квартира самого Е. С. Такайшвили.
Неоднократная беседа с M-r Graffin’oм, издателем серии Patrologia Mentalis и Revue de l’Orient Chrétien, обсуждавшим со мной вопрос о выборе грузинского шрифта для обещанных ему мной грузино-армянских агиографических текстов, была виновницей того, что я встретился в Париже с M-r Bahmani, и от него узнал об открытом им сирийском подлиннике
[733]
Диатессарона, которое до сих пор было известно лишь в армянском переводе.
Из арменистических новостей внимания заслуживает,, что на Кавказе в Эчмиадзине открыта утраченная история Армении Шапуха Багратуни. Известный в петроградском востоковедном кругу еп. Месроп приезжал в Тифлис за бумагой для ее издания, но не имел успеха. Касательно Ани из армянских кругов мне сообщили, что надзор за городищем и древностями при существовании армянской власти был поручен Ашх. Лорис-Калантару и архитектору А. И. Таманову. С другой стороны, художник Фетваджян, неоднократно работавший в Ани, мне передал в Париже, что местными турками разгромлены Музей и дом заведующего раскопками, и по разрушении камни разнесены на хозяйственные нужды.
О кавказоведной деятельности в Тифлисе, особенно грузинского государственного университета удалось получить более полное осведомление. Можно сказать, что здесь работали и до 20 года включительно печатали особенно оживленно по армяно-грузинской филологии, притом безусловную ценность представляют издания древне-грузинских текстов. Фактические данные мною будут даны в специальной и более обстоятельной заметке по вопросу, особенно если удастся получить еще осенью прошлого года доставленные, как сообщили мне в Париже, грузинской миссиею в Москву для Академии Наук и меня новые издания, в числе их и порученное К. С. Кекелидзе издание — Acta Georgica. В изданиях грузинского университета отмечу сейчас древне-грузинский перевод хронографии Георгия Монаха (Тифлис, 1920), работу моего ученика Сим. Каухчишвили, успевшего уже поработать в Греции и встреченного мною в Берлине. В длительной беседе в Штетине, куда он выехал для обмена мнений со мной по его работам, он между прочим сообщил свои любопытные для яфетидолога наблюдения над современными греческими наречиями в их соотношении к классическому и вообще к литературному греческому языку.
Академия не получила и обстоятельного отчета R. Вlake’a по его командировке на Кавказ. В письме из Америки R. Blake вкратце сообщает о произведенной им громадной грузиноведной работе особенно по описанию рукописей тифлисских собраний. Он готовился для такой же работы в Иерусалиме, куда он собирался ехать после мая.
Вообще отношение иностранных ученых, даже лично незнакомых было крайне сердечное. Не только от востоковеда профессора Guidi, поспешившего письменно в трогательных выражениях справиться о судьбе всех знакомых коллег, от армениста Karst'а, грузиноведа Wardrop'a и др., но и от
[734]
лично незнакомого раньше мне директора Оксфордской Библиотеки Cowley получил я поздравление, что остался я жив и сохранил силы для кавказоведных работ. Все работающие ученые, особенно английские, выражали сожаление, что не могут достать наших изданий. В Париже и Лейпциге даже до-военных изданий Академии Паук и Русского Археологического Общества не оказалось в полном комплекте. Здравствующий Sayce обращался через ряд лиц, как достать изданные мною ванские клинописные памятники, особенно интересует всех текст откопанной И. А. Орбели надписи Сардура, с. Аргиштия, в Ване, где, после наших раскопок, по армянскому осведомлению, открытый памятник был разбит на куски при овладении турками.
Wardrop сделал предложение читать по грузинскому языку в Оксфордском Университете по кафедре грузиноведения, обеспеченной фондом Marjorie Wardrop. На что мною было отвечено, что вся моя предшествующая подготовка и развертывающиеся передо мною исследовательские перспективы лишают меня возможности принять на себя такое новое дело. Мне было уже известно, что ученик мой R. Blake был приглашен на май туда же в Оксфорд для прочтения эпизодического курса по древне-грузинской литературе.
Предупредительная готовность армян, выброшенных кавказской жизнью в Западную Европу, особенно проживающих в ней моих учеников, предоставить в мое распоряжение материальные средства для устроения моей личной научной жизни внушила мне мысль использовать эту добрую волю для осуществления предприятия, с сериею Japhetitische Studien, задуманного проф. Брауном для издания хотя бы первых выпусков. «Яфетический Кавказ и 3-й этнический элемент» и т. д. я напечатал из своих командировочных средств: обошлось в 5500 нем. марок. На издание Japhetitische Studien было отправлено Н. Г. Адонцом из Лондона 30.000 марок в распоряжение Ф. А. Брауна, когда еще я был в Байоне. Впоследствии Ф. А. Брауну удалось найти для серии издателя, взявшего на себя расходы по печатанию, и тогда в Париже я получил от лица, кто пожертвовал первую сумму (30.000), обещание то же издание обеспечить ежегодной субсидиею в тех же размерах для покрытия накладных расходов по подготовке текстов или улучшению материала.
Старая, но не стареющая традиция велит с признательностью вспомнить всех, облегчивших мне выполнение весьма ответственных научных задач по возложенной на меня командировке. Всем им сердечное мое спасибо, но, быть может, командировавшая меня Российская Академия Наук найдет возможным направить письменно выражение благодарности за исключительно внимательное отношение братству мыхитаристов в Вене. Museo Archeologico
[735]
во Флоренции и Секретарю Академии баскского языка профессору R. М. de Azkue в Бильбао.
Я же считаю долгом лично выразить здесь, в высоком собрании, глубокую благодарность всем тем, которые имели благородное желание помочь устроению личной научной жизни ученого, который никогда не мыслил однако, что эта личная научная жизнь может продолжаться с пользой для дела не там, где не только она, но вся кавказоведная наука сложилась. Правда, по слабости сил область знания, представленная мною, не пустила глубоких корней и здесь, она и здесь переживает опасный кризис, но пребывание заграницею сделало для меня еще более конкретным разделявшуюся и раньше мною мысль, что наука в России представляет самодовлеющую универсальную ценность, русский подход в науке вообще обладает своими особыми светлыми и яркими сторонами, в других странах не ощущаемыми, и гибель организаций, в которых она выношена, хотя бы временная, будет ущербом не только для русского просвещения, но и для мировой науки, а выход из строя их членов, в данный момент не восполняемый, будет ли это от косы смерти или тяги в чужие, материально лучше обставленные края, т. е. каждая убыль в рабочих силах есть лишний залог распада научных организаций и гибели науки в России вообще. В частности же по моей области знания не мыслю, конечно, возможности необходимой для ее развития организации заграницей, и если не вижу и здесь реальности, которая давала бы твердую уверенность в обеспеченности почвы для дальнейшей работы над тем, что наметилось в качестве очередных задач в результате совершенной поездки, все-таки не имею права не попытаться заявить о желательных мерах.
В научном отношении поездка дала удовлетворительные результаты, но чрезвычайно осложнила дальнейшую работу, поставила нас в невозможные для спокойной работы условия: чересчур широки открывающиеся перед нами горизонты и чересчур слабы наши силы.
Одновременно со специальным заданием по этрусскому и баскскому я продолжал работу по неопределенным доселе клинописным языкам. Работа над яфетическим происхождением ассирийской клинописи, яфетическими основами шумерского или называемого так языка, привела меня к мысли, что и в Междуречии исследование должно быть направлено на выяснение скрещения в творчестве и прогрессе языка, что дело идет не о простом заимствовании слов или форм языков одной семьи от языка другой семьи, а об усвоении гетерогенных элементов в длительном процессе скрещения прежних разноприродных языков и о нахождении перед нами новых гибрид-
[736]
ных языковых типов. Даже одноприродный, как пока представляется и нам, шумерский язык, язык яфетической семьи, как он ни древен, представляет не примитив, а искусственный письменный язык, да и лежащая в его основе живая речь — природно скрещенный тип языка, в котором отложились слоями различные яфетические языки — примитивы. С некоторыми слоями шумерского языка вскрывается общность элементов у пиренейских языков, в частности и баскского. Яфетические же основы месопотамской клинописи дают основание предполагать, что создание ее придется возвести не к шумерам, а к более древним яфетидам, во всяком случае яфетические элементы месопотамской клинописи выходят за круг материалов и возможностей так называемой шумерской речи.
Знакомство с работой Delitzsch’a—Sumerisch-Akkadisch, Hettitische Vokabularfragmente (Берлин 1914) дало возможность в языковых материалах столбца богазкейских фрагментарных глоссариев, окрещенного Деличем хеттским, увидеть язык яфетической семьи. Признаки, принимаемые мною в соображение, не только лексические, но и морфологические. От индо-европеизма в частности языка арзавских писем, да и других документов из богазкейских материалов придется отказаться не только Knudtzon’y, но Fr. Hrozný и его сторонникам. В богазкейских материалах до семи или восьми языков, Fоrrer поместил в Sitzungsberichte статью «Die acht Sprachen der Boghaz-köi-inschriften». Появляется тенденция умерить притязания индоевропеистов признанием мешанности малоазийских языков, их, следовательно, по моей терминологии, гибридности.
Лидийский язык, если его мы имеем в bilingua с арамейским, несомненно, также яфетического происхождения. Cuny также направляет в своем в начале этого года допечатанном исследовании по вопросу об его происхождении в сторону «кавказских» языков, и все выдвигают связи этого языка с этрусским. Впрочем этот «лидийский» язык — из позднейшей эпохи, в документе уже примесь явно иранских элементов, хотя не все в иранских языках возводимо к индо-европеизму. Впрочем этрусский язык, как он дошел до нас в надписях, также не относится к до-индоевропейским эпохам.
Был бы излишен перечень работ, проделанных мной над этрусскими надписями и над баскскими текстами, тем более по этрусскологической и баскологической литературе. Достаточно указать, что выяснилась давнишняя дата моего мнения о генетической связи баскского языка с кавказскими; еще в XV веке серьезно ставится эта проблема в Испании, лингвистически правильно подходит к ее разрешению немецкий ученый Henrich Winckler в начале XX века. Яфетическое языкознание дает лишь средства более материально
[737]
и конкретно подойти к решению вопроса. Интерес сейчас не в доказывании родства баскского языка с яфетическими, а в определении его места среди яфетических, не в писании статей об общих признаках родства баскского с яфетическими, а в яфетидологическом изложении грамматики баскского языка и в разъяснении отдельных конкретных явлений баскской речи, в морфологии и лексике, на основании яфетического языкознания. Такова же очередная задача по этрусскому языку, основные общепризнанные достижения по которому этрускологов находят блестящее оправдание в яфетическом языкознании, с тем, однако, добавочно необходимым трудом, что требуется издание этрусских надписей и их толкование на основании данных яфетического языкознания. По всем этим частям не только накопились материалы, но получились более или менее законченные работы. Стало еще яснее, что без кавказских языков нельзя работать по яфетическим языкам Европы, но и без изучения европейских яфетических языков нельзя решать ни одного общего вопроса но яфетическому языкознанию, нельзя научно работать над лингвистикой кавказоведу. По мере углубления в литературу и в самые лингвистические материалы стало бы яснее и выпуклее намечаться, что как с этрусским, так с баскским языком связаны проблемы о первоначальном населении Апеннинского и Пиренейского полуостровов, по-видимому сплошь яфетическом, притом эти два района до-индоевропейского мира этнически несомненно охватывают каждый страны за пределами названных полуостровов и примыкающих к ним материковых частей, вглубь Франции и в Альпы; апеннинский район в своих первичных слоях населения Италии охватывает и Балканский полуостров с эгейским островным населением, а пиренейский район охватывает не только полуостровную Иверию, но и островную Иверию или Ирландию, первоначальное до-индо-европейское население вообще Британских островов, где пикты, сродные с басками, не единственные пережитки яфетидов. И не только термины I-ber-ia и I-tal-ia морфологически сохраняют пережиточный след чистых яфетических норм, но и термины тот же I-tal-ia и θе-sal-ia (Θεσσαλία), такие же свидетели единства первичного населения на обоих полуостровах, как племенные названия pe-las-g || et-rus-k (ras-еnа). Но в каждом районе своя группировка яфетических языков и расхождение между яфетическими языками Кавказа и яфетическими языками Европы проистекают не столько от материального разнообразия элементов скрещения, сколько от разнообразия путей и пропорционального отношения скрещивающихся элементов из одних и тех же яфетических языков, часто носящих одни и те же названия на востоке и на западе, напр. на Кавказе и на Пиренейском полуострове, где находим
[738]
не только иберов и басков, повторяющих такие же племенные названия Кавказа, но sawn’oв (сванов) или hawn’oв. Более того, мы нашли на Пиренеях спирантную разновидность термина bask, как hayk на востоке, и, наоборот, сибилянтную разновидность термина ıber, как шumer на востоке. Но рядом с этими скрещениями меж-яфетическими, простыми, на западе, в Европе, целый мир своеобразного скрещения яфетических с индоевропейскими. На Кавказе один такой бесспорный и наглядный тип, это языки Армении. В Европе большой клубок вопросов о своеобразном скрещении не только на островах и полуостровах, но и на материке. В этот круг лингвистических типов, подвергшихся процессу скрещения, вовлекаются не только романские языки вообще, но и в особой степени кельтский. Вообще вопрос о скрещенном типе языков уже поставлен и решается независимо от нас кельтоведами, только яфетидолог сомневается в существовании языков не скрещенной природы, и пути нашего подхода иные, так как яфетические материалы в чистом виде прозрачны в своих наслоениях, даются сами собою анализу напластований не только разных видов одной и той же эпохи, но и различных типов бесконечно отдаленных друг от друга эпох. Даже для такого, казалось бы, недавно отделившегося от сородичей яфетического народа, как пиренейские баски, хотя он, действительно, позднее отошел от общей семьи, этот отход датируется временем до возникновения виноградной культуры, следовательно, временем до неолита; можно себе представить, к какой глубокой древности относится образование вообще баскского племени. Между тем характерные типологические напластования в яфетических языках ведут в еще более древние, отодвигающиеся в бесконечную даль эпохи, до речи с ограниченным миропониманием и ограниченными словесными средствами ископаемого человека, если не до животной речи. И материалы, которые вскрываются в этрусском и баскском языках или в связи с ними и с их поглощенными сородичами, ископаемыми в скрещенных индоевропейско-яфетических языках Европы, естественно усиливают творческое давление на всю теоретическую работу над наличным составом сохранившихся чистых яфетических языков и содействуют более яркому выявлению палеонтологически важнейших фактов. Но столь жe естественно, что эти многообразные территориально и по составу подлежащих изучению языков районы, с их сложными вопросами скрещения и генезиса, и раскопки в глубину яфетической речи в поисках за древними и древнейшими пластами и в то же время потребность для таких субтильных и ответственных изысканий в более углубленной разработке наилучше сохранившейся территориальной группы яфетических языков ложатся тяжким, непосильным бременем на работу. Ее приходится приостановить,
[739]
когда эта работа выпадает на одно лицо. Для меня потому вопрос вне сомнения, что или работник должен беспомощно пасть под тяжестью непомерной ноши или должна быть создана не лично ему на подмогу, а для надлежащей распланировки с установлением ближайших задач, равно направления и ведения работы целесоответственная организация: таковым мне представляется исследовательская лаборатория под названием Институт Яфетидологических изысканий.
Если Конференция находит такое учреждение в принципе желательным, мною изготовлен проект его устава с запиской, которые можно было бы доложить, проведя их через особую Комиссию; в случае принципиального одобрения я просил бы такую Комиссию выбрать сейчас же для срочного доклада. Одновременно, не касаясь затронутых мной вопросов о приобретении книг для Академии и возвращении редких экземпляров русского печатного дела, остающихся с выставки в Лейпциге, я прошу: а) распоряжения о принятии мер к получению из Москвы изданий, присланных туда из Грузии для Академии или ее членов (в числе изданий имеется труд К. С. Кекелидзе, исполненный по поручению Академии Наук), б) разрешить напечатать 1) заметку «Происхождение баскского термина udagara «выдра» (по данным яфетического языкознания) и 2) лекцию об яфетическом языкознании на грузинском языке, но в яфетидологической транскрипции.
-- H. Я. МАРР : «Предварительный отчет по командировке в пределы древней Этрурии и Баскию», Известия Российской Академии Наук. VI серия, 1921, том 15, стр. 725-739. (Bulletin de l’Académie des Sciences de Russie).