[143]  
       Одно наличие в яфетических языках такого пучкового значения, как ‘голова + гора + небо’, при также пучковом значении ‘рука + женщина + вода’ достаточно озаряет количество значений, которые могут быть присущи слову, означающему ‘небо’, когда в то же время приходится учитывать, что, раз речь идет о 'небе', то имеем дело и с выразителем ‘воды^’, ибо в яфетических языках 'небо' не просто 'небо', а 'небо + вода'. Эти пучковые значения не исчерпываются, однако, двумя названными примерами. Учитывать приходится также органическую неразрывность в яфетических языках значений 'вода' и 'милость' ('сострадание' и т. п.), по особой у каждого из них связи с 'небом'. Такова, между прочим, действительная палеонтология основы даже таких бесспорно коренных русских слов, как «жаль», «жал-ость», «жал-кий», «жал-ов-ать», «жал-оба» и т. п., представляющих вместе со всей их родней наследие от яфетидов. Учитывать приходится немало еще других парных значений того же слова, как, напр., в порядке космических представлений с одной стороны ‘небо’, 'развертывание', 'стол', resp. 'место' или 'пространство', с другой — 'небо', 'круговращение', 'год', resp. 'час' или 'время' и т. п. При полном перечне часть разнообразных дериватных слов позднейшей даты придется перераспределить по гнездам противоположных значений, возникавших в покосмические эпохи путем раздвоения одного общего некогда термина, в роде того, что 'добро' и 'зло', как двойники, тогда выражались одним словом. Конечно, вопрос о роли самого значения 'небо' требует не одного разъяснения и уточнения с точки зрения представлений доисторического человека в различные эпохи. Была эпоха, когда каждый предмет воспринимался как «одушевленный», представлялся в виде того или иного 'зверя', а в особую эпоху, хотя бы и неразрывно связанную еще с космической, применительно к развитию мышления и уточнению представлений, в процессе осознания состава целого и с переходом от общего к частным, 'небо' воспринималось конкретно и в долевых проявлениях его — 'светилах' (со включением ‘солнца^’ и ‘луны’), отвечая на эту диссоциацию понятий соответственным процессом в словотворчестве. Наконец, мы не упускаем из виду и того, что раз ‘небо-вода^’ является божеством, то выражающее его слово, каково бы оно ни было, есть и название племени, первоначально того, кто впервые почитал это божество, вернее — кто почитал его прообраз-тотем с данным наименованием. Особый интерес представляет один семантический разрез того же термина, именно 'вера', 'свидетельство', 'клятва', 'заклинание', 'суд', 'дума' и т. п., упирающийся в тот его аспект, который означает 'небо-божество' в звериной ипостаси, или позднее, по персонификации божества и по антропоморфизации, — 'небо-жилище' его, resp. 'небо-трон'.
       Когда в Евангелии говорится (МФ. 23, 22), что «клянущийся небом клянется престолом божиим и сидящим на нем», то мы могли бы сослаться на то, как
[144]  
соответственные памятники материальной культуры устанавливают, что ‘трон’ в древности представляли себе как ‘храм’, и подобно ‘храму’ обозначали словом ‘небо’. Однако наше утверждение о ‘вере’ и т. д., как о семантическом деривате ‘неба’, покоится вовсе не на таких доисторических переживаниях фольклористического происхождения, хотя бы занесенных в книги мирового значения и находящих археологическое подтверждение в памятниках искусства, а на том лингвистическом факте, что понятие 'вера', а в связи с ним ‘свидетельство’, ‘клятва’, ‘заклинание’, ‘суд’ (‘дума’) и т. п., в основе представляет слово, означающее ‘небо’.[2] От такой палеонтологии не уходят, как в свое время будет разъяснено, ни русское слово «вера», ни лат. cr-ed-o ‘верую’, греч. κρ-ίν-ω), означающее ‘судить’, ‘разбирать’, но и ‘гадать’ (сны), а в форме κρ-ιτ-ός 'отборный', ‘лучший’ и т. п. Но в данный момент достаточно сослаться на примеры из чистых яфетических языков и одного такого гибрида, как армянский, неразрывно связанного с яфетической средой Кавказа и в исторические эпохи. Они предложены особо.[3] В отношении звукового состава в общем наблюдается то положение, что сохранность первоначального облика обратно пропорциональна сохранности первоначального значения, т. е. семантический дериват часто ближе своим фонетическим обликом к архетипу, чем слово, выражающее архетипное значение, и в неродной племенной среде фонетический состав подвержен, раз воспринятый, меньшему изменению. В части сравнительной семантики выбор останавливаю на спирантизованном виде tkal↘sal (<—*shal) по шипящей группе, именно на gor—gur (∞gru)—>qor, в падении с исчезающим спирантом or—>ur (<—hor->hur), появляющихся в формах мн. числа полной и усеченной того или иного племенного происхождения, именно: 1) иберского спирантного (-bel), 2) ионийского спирантного (-ma || mo<—-man||-mon) и сибилянтного -dil<-<—-din —>-di (||-di—>-ϑi)||-don(—>--do—>-du), resp. den и т. д. \\ dan[4] и т. п., а также ka—>ga, племенная принадлежность которого определяется с большим колебанием, ввиду неизвестности заключительного коренного, так как в зависимости от него он может уточниться для бесповоротного присвоения одному из трех племен, скифскому (skol-), иберскому (skomor) или, быть может, к тому же ионскому (skan), если это не пережиток спирантной разновидности (kam —>kam) и т. д. сибилятного tam↘sam, также известной племенной разновидности.[5]
       Располагаем же материал в порядке связи понятий лишь в трех семантических аспектах 'неба-воды', именно: А) в аспекте ‘бога’ и тотемного зверя 'кабана', ‘свиньи’ и последующих дериватов, как, напр., ‘окорока’, ‘сала’,[6] специально 'водного божества' и его олицетворения ‘рыбы’, В) в аспекте космических
[145]  
терминов и двойников (В¹) с дериватами, по тому или иному сродству в образе, вроде того как 'небо' переносится на 'нёбо', в связи с последним и на 'десну'[7] или с 'небом', одновременно выражающим и 'гору', отожествляется по высоте всякий вздымающийся или торчащий предмет, так не только 'башня' или ‘столб’, но и ‘зуб’, не говоря о ‘клыке’ как долевом проявлении 'неба-круга', С) в аспекте стихий, именно 'воды' и ее двойников с дериватами.
       А) м. ч. gor-moϑ 'бог', баскск. or-ϑi 'бог', тотем племени gor'ов или в спирантном произношении акающей группы qal+d'ов=qar+ϑ-vel' ов=al-ban'ов — gor-ı 'свинья' —> qor-ı, откуда греч. χοῖρ-ος 'свинья', а в арм. по r--z (вм. j)— qoz 'свинья',[8] баскск. ur-de (<—*hur-de, resp. *hor-de) 'свинья', баскск. ur-day (<—*hur-dar || hur-dan) 'свинья' icp. баскск. ur+dan-degı 'свинарня', баскск. urdain 'свинопас', как unhaın 'vacher' и т. п.) ->'окорок', 'свинина', 'сало' (ср. груз. lor-ı 'окорок'), баскск. ur+da-kı 'сало', баскск. ur+da-tu 'пошлина за пользование желудями для свиней'⁹.
       Сюда бытовые дериваты семантического развития в путях культа охотничьей среды, так священное 'охотничье мясо' (<—'мясо божества охоты'), первоначально именно 'кабана' или 'свиньи', 'дичь', 'охота', груз. qor-ϑ-ı 'мясо', с основой *qor-ϑo ↖ *qor-so (шп *qor- шo), что с падением r в паузе имеем в хаддском qu-su 'мясо' (ср. халд. qu-hu-шı-e ‘святой’), арм. or-s (род. or-so-y), resp. wor-s || for-s (|| *hor-s) 'дичь', 'охота'.
       Как грузинский изменяет природной своей акающей огласовке, так баскский окающей, представляя в данном слове образование от основы har-a с показателем множественности и спирантной ветви g и сибилянтной t(<—t): баскск. hara-gı—> ara-gı 'мясо', ara-to —> ara-tu -- ara-tı (<—*hara-to и т.п.) в составе баскск. аra+toste->ara-tu-ste--ara+tı-ste 'карнавал', букв. 'неделя мяса' (ср. русск. «мясоед»).[9] Обе баскские разновидности, hara-gı (↙*kara-gı) и ara-to (<— *hara-to), сохранились у армян, на их рейском армянском языке, или hау'ском, в виде kara-g в значении 'масла' от животного (не древесного), собственно 'сала' (в архетипе 'свиного сала'), племенное наследие от халдов, от которых, как от своих тезок, грузины имеют ее в виде kara-q-ı в том же значении, другая — в их кейском армянском, иди hайкском, т.е. баскском, в виде ara-d (<—*ara-t) в составе культового термина, названия поста arada-wor-aϑ или в греческой передаче арцивурия, в христианстве заменившего мясоед, или карнавал. В армянском то же слово имеется еще в третьей форме, с окающей огласовкой без полногласия и с потерею r в паузе
[146]  
(ср. хаддск. qu-su 'мясо' вм. *qur-su), именно ko-gi (<—*kor-gı),[10] разновидность слова kara-g, подобно ему означающая 'масло' (не древесное). Это семантическое колебание между 'мясом' и 'маслом', собственно, 'свининой', и '(свиным) салом', долевыми заместителями тотема-свиньи, имеет реальное значение для различного бытования карнавала, внедрившегося в самый календарь христианской церкви. Но о карнавале в связи с баскск. aratuste и арм. aradaworaϑ речь будет особо. Здесь лишь оговорюсь, что, трактуя об 'окороке', 'свинине', 'саде' (resp. 'масле' от животного), 'охоте' или 'дичи', resp. 'мясе' и даже 'свинье', мы вращаемся с точки зрения действительной палеонтологии речи не в свинарне или в обществе егерей, а в доисторической племенной среде охотничьего быта с культом определенного племенного божества, тотемно выражаемого в виде зверя 'кабана' или 'свиньи' и, судя по сравнительной грамматике яфетических языков и их палеонтологии, равно 'медведя', так как не только арм. аг-d 'медведь' (<—*ar-t) —>ирл. ar-t, баскск. аг-ϑ[11] с греч. ἀρ-κτ-ος || ἀρ-κίλ-ος и лат. ur-s-us, равно перс. qır-s 'медведь', но целый ряд сибилянтных их разновидностей из чистых яфетических языков выявляют общность названия для 'кабана' и 'медведя'. Естественно, с этой палеонтологической точки зрения и вынужден яфетидолог подходить к понятию 'сало', равно 'мясо' и т. п., когда архетип этого слова hor, resp. hur, именно gor—>gur, с потерею фрикативности gor, в форме зубного мн. числа du (в исп. м. -do, ж. -da), означает 'сало' или прилагательное 'сальный', 'мясистый', в каком бы средиземноморском языке ни было уловлено такое слово, тем более в испанском: ему надобности не было никакой брать родное слово gor-do || -da из лат. gurdus, которое, впрочем, само того же яфетического происхождения.[12]