[70]              
        Тщетно было бы надеяться, чтобы один автор мог в какой-либо степени охватить все значение такого многостороннего ученого и глубокого мыслителя, каким был Н. Я. Марр и при том в условиях когда старые идеи еще не изжиты, когда идейное наследие старого мира гнетет еще сознание ученых, мешая мыслить по новому, работать по новому.
        Несмотря на все усилия, которые мы сейчас делаем, пытаясь измерить и оценить деятельность Н. Я. Марра, нужно сказать, что мы еще не в силах объять умом всю широту этого великого мыслителя. Огромная плодотворность и глубина идей, поднятых Н. Я. Марром, будут лишь постепенно раскрываться нам в процессе нашей упорной работы над конкретными вопросами марксистской философии, марксистской социологии, лингвистики, истории и ряда других дисциплин.
        Дальнейшее изложение ни в какой мере не притязает на полный учет всех философских проблем, затрагиваемых теорией Н. Я. Марра. Из громадного идейного наследства Н. Я. Марра мы выделяем только несколько островков и сосредоточиваем внимание читателя на них.
        Первое и основное в научной деятельности Н. Я. Марра, как обществоведа, лингвиста, историка материальной культуры и историка мышления заключается в том, что он уже в самом начале своей научной деятельности занял позицию конкретно-исторического подхода в противоположность квази-историческим позициям традиционного языкознания и ложно-исторической точке зрения буржуазной историографии, в противовес анти-историческим позициям идеалистической философии и аисторическим установкам всей господствующей буржуазной науки вообще.
        Эта квази-историческая установка буржуазного языкознания выражается например в том, что фактором эволюции языка считается время как таковое; будто простое течение времени Изменяет язык на подобие естественных процессов выветривания или образования кристаллов. Буржуазное языкознание не постигает того, что течение времени само по себе не составляет никакой истории и что язык изменяется не под воздействием времени, а под влиянием конкретного материального содержания времени, благодаря реальным сдвигам, происходящим в обществе и в общественных отношениях — сдвигам, которые, изменяя материальные условия существования людей, заставляют их изменять свои воззрения и понятия.
        Индо-европейское языкознание в своих философских предпосылках мнит некую самодовлеющую сущность языка, будто бы зависимую от вечных законов психики, или — согласно новейших фашистских откровений — от национального духа, и якобы имеющую самостоятельную историю. Буржуазные ученые не могут или, вернее, не желают понять, что психика людей, мышление человека и общественное сознание не являются только произведением природы.
        Н. Я. Марр, вопреки укоренившимся научным традициям, с первых шагов своей научной деятельности стал на почву действительной истории. Этому, повидимому, содействовала та социальная обстановка тяжелого национального гнета и классовых боев, в которой
[71]    
складывались научные воззрения Н. Я. Марра, сначала еще на путях традицонной буржуазной науки. Нельзя отрицать и той значительной роли, которую сыграло влияние таких его учителей и руководителей, как В. Р. Розен и А. Н. Веселовский, буржуазных мыслителей и ученых, обладавших однако очень широким историческим кругозором.
        Став на путь действительной истории и развивая свое учение в направлении к марксизму сначала стихийно под давлением живого материала, а потом, в послеоктябрьский период овладев в процессе самой работы марксистской методологией, Н. Я. Марр еще более уверенно, чем раньше, выдвинул, в противовес натуралистическому пониманию человека, положение об общественной сущности языка, об историчности форм человеческого мышления и о вытекающей отсюда необходимости исторического изучения языка в связи с производством, с материальной культурой, общественными отношениями и мышлением, как единым историкотворческим процессом человечества.
        Позитивистическая философия и точка зрения натуриализма рассматривают человека как простое продолжение природных и биологических отношений. Марксизм же, в противоположность идеалистическим воззрениям и вульгарно-материалистическому пониманию, рассматривает общественную действительность как область закономерности, качественно отличной от физической или биологической закономерности.
        Характер связи индивидов со средой и с другими индивидами в социальной действительности качественно отличен от характера биологических отношений. Последние существуют как прямые, телесные отношения взаимного поедания или взаимной пользы, производимой животными помимо их сознательного намерения. Человек же становился человеком постольку, поскольку вместо естественных условий среды он своей производственной деятельностью создавал вокруг себя искусственную среду. В противоположность животным человек сам творит условия своего существования.
        Продукт труда и материальная культура, производимые человеком и помещаемые им между собой и природной средой, становятся посредником отношений между индивидами. С этих пор отношения индивидов перестают быть только телесно-биологическими, все отношения индивидов завязываются вокруг этих третьих объектов — условий труда и продуктов труда; отношения индивидов складываются как человеческие отношения по поводу производства, обладания, присвоения и распределения этих вещественных благ. Благодаря этому впервые, следовательно, становятся возможными отношения отчуждения, обмена, договора, угнетения, соглашения и т. д., т. е. социальные отношения в собственном смысле слова, немыслимые в царстве животных. Вместе с тем объективный мир вещественной культуры, производимой человеком, делает возможным накопление как материальных благ, так и разума и опыта человека и служит главнейшим рычагом исторического развития человечества.
        Эти новые социальные отношения, отличные от всяких биологических отношений, являются вместе с тем условиями очеловечения и самого сознания, условиями происхождения человеческого способа мышления и человеческого способа речи. Человеческая ступень мышления и человеческий язык являются продуктами социальных отношений, результатом исторического развития человека.
[72]              
        Маркс указывал, что сознание, язык, мышление, как и право и все прочие виды надстройки, не имеют своего собственного развития, своей собственной истории.[1] История их развития есть лишь отраженная сила истории общества и общественных отношений.
        Идя последовательно этим путем материалистической методологии, Н. Я. Марр приходит к такому заключению: «Яфетическая теория учит, что язык, звуковая речь ни в какой стадии своего развития, ни в какой части не являются простым даром природы... Человечество сотворило свой язык в процессе труда в определенных общественных условиях и пересоздает его с наступлением действительных новых социальных форм жизни и быта, сообразно новому в этих условиях мышлению... Корни наследуемой речи не во внешней природе, не внутри нас, внутри нашей физической природы, а в общественности, в ее материальной базе, хозяйстве и технике».[2]
        Установки философии эмпиризма, с одной стороны, и рационализма, с другой, приводили к тому, что человеческое мышление представлялось во внеисторическом плане; оно как будто не имело прошлой истории и лишалось перспектив будущего развития. Формы человеческого мышления предполагались раз навсегда данными. Философию начинали с общеобязательных норм логической мысли как с «пистолетного выстрела».
        Человеческое мышление рассматривалось змпиристами как природное явление, как естественная функция работы органов чувств и механизма ассоциации. Человеческий разум представлялся продуктом определенных природных законов и объектом естественнонаучного исследования.
        Рационалисты же начинали философию с разума, взятого в абстракции, с абсолютных и вечных логических категорий, будто представляющих внутренную суть всякого бытия и существующих еще до «возникновения материальной действительности».[3] И в том и в другом случае абсолютизировалось мышление, притом мышление определенной исторической эпохи. Нормы мышления определенного общества и определенного класса навязывались всей истории человечества, как несомненные.
        Классики марксизма, в противовес подобным воззрениям, выдвинули требование действительно исторического понимания мышления. Идеалистическим тенденциям эмпиризма снизу и мистическим тенденциям рационализма сверху они противопоставили положение о социально-исторической практике, о расстановке общественных интересов, как основе формирования наших представлений, понятий, нашей интеллектуальной деятельности вообще и всего нашего познания.
        Согласно марксо-ленинскому пониманию, разум не представляет собою готовых извечных форм. Формы и способы человеческого мышления складываются исторически и видоизменяются в процессе общественного развития. При этом сознание человека исторически начи-
[73]     
налось не с самосознания субъекта, как то изображали идеалисты, полагавшие, что мыслительная деятельность начиналась с самополагания субъектом самого себя в качестве мыслящего субъекта, будто первым актом сознания было осознание собственного я (Фихте). Сознание первобытного человека было прежде всего направлено на объекты и оно на первых порах совершенно не ведало о своем собственном существовании.
        Не путем внутренней рефлексии, на подобие индусских йогов и духовидцев от теософии, покорялся мир человеком, а деятельностью, направленной на внешние объекты. Эти именно объекты, превращенные в органы человеческой деятельности в качестве ее средств и орудий, и выступали первыми объектами осмысления, теми объектами, которые действительно обогащали сознание человека реальными знаниями. Понятия 'кипятить', 'жечь', 'жарить' и т. д. делаются возможными вследствие обладания огнем, и понятие 'резать' становится впервые доступным сознанию благодаря появлению ножа.
        Крупнейшим завоеванием марксистской мысли следует считать достижения нового учения о языке, всесторонне подкрепляющие это положение путем палеонтологического анализа древнейших слоев языка. На основе богатого материала из области лингвистики, мифологии, памятников материальной культуры Н. Я. Марру удалось установить чрезвычайно важные данные относительно первых шагов истории человеческого мышления. Он пришел к убеждению, что человек позднее всех своих первых исторических открытий сделал открытие о своем собственном существовании, и что он начал понимать себя через мир вещей, им же создаваемых в процессе общественного производства. При этом самосознание субъекта исторически начиналось не с осознания индивидуального я, а с коллективного субъекта. Такое недиференцированное сознание отдельного субъекта в коллективе опирается на недиференцированность самого общества, на коллективное хозяйство, на слитность интересов и фактическое отсутствие личности на данной стадии развития. На этой ступени индивид существует только в своем тотеме и целиком отождествляет себя со своей группой, со своим тотемом. Его сознание, — как говорил Маркс, — есть еще «стадное, племенное сознание». «И это... «племенное сознание» получает свое дальнейшее развитие благодаря увеличению производительности, росту потребностей и лежащему в основе того и другого росту населения. Вместе с этим развивается и разделение труда...»[4] и это сыграло решающую роль в осознании человеком самого себя как индивида.
        Изыскания Н. Я. Марра целиком подтвердили эти положения. Осознанию индивидуального я предшествовал таким образом долгий период, когда человек сознавал себя в качестве «соборного субъекта», в качестве «тотемного я». Н. Я. Марр доказывает, что выделение личного субъекта — факт более поздний в истории мышления, и что осознание индивидуального я шло исторически рука об руку с развитием собственности, сначала личной, а потом и частной.
        Традиционная философия предполагала, что разум есть собственное орудие познания и что человек развивает познавательную деятельность в силу присущей ему по природе любознательности и естественного стремления к идеальной истине. Однако философы забывали,
[74]    
что человеческий разум есть прежде всего результат и продукт опосредствующей предметной деятельности человека, и что теоретические устремления разума составляют лишь выражение и отражение определенных практических интересов людей. Маркс говорил: «Производство идеи, представлений сознания первоначально непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей — язык реальной жизни. Представление, мышление и духовное общение людей еще являются здесь непосредственно вытекающими из .материального соотношения людей... Люди являются производителями своих представлений, идей и т. д., но люди действительные, действующие, как они обусловлены определенным развитием своих производительных сил и соответствующим последнему общением».[5]
        Эти основополагающие принципы философии марксизма нашли у Н. Я. Марра свое последовательное развитие и уточнение на конкретном материале. «Осознание, — говорит Марр, — творилось не естественно-исторически, по одному факту нахождения предмета в физической среде, а в процессе его выработки и технических средств, бравшихся не из природы, а из производства».[6]
        Анализ Н. Я. Марра наглядно показывает, что внешний объективный мир действительности вступал в круг представлений человеческого ума через мир вещей, освоенных человеком, в первую очередь — в качестве объектов человеческой деятельности, а не в качестве ощущений.
        Сама природа, как таковая, была воспринята людьми через их производственную деятельность. Она была понята сознанием не в виде самобытного естества, а в ее апперцепции как 'содеянное', 'сотворенное'. На это указывает анализ архетипных значений слов 'natura' и cultura', которые восходят к значениям 'произведенный', 'сделанный', а также к 'руке'.
        Предметы природы — луна, звезды, солнце и т. д. — были осознаны человеком в качестве мерил времени или благотворных сил, способствующих произрастанию, лишь благодаря тому и после того, когда 'солнце' resp. 'погода', времена года, вообще — 'небо' стало играть роль в его хозяйстве (скотоводческом или земледельческом).
        Более того, палеонтологическим анализом вскрывается, что на ранней ступени сознания отсутствовало даже само понятие 'быть', отсутствовало понятие самобытного существования, равно как отсутствовало и соответствующее ему слово 'есть'. А когда возникла потребность в его выражении, для этого было использовано слово, служащее для обозначения действия 'иметь', 'владеть', т. е. имя 'руки', так как, по словам Марра, «тогда еще не существовало представления о самостоятельном бытии, осознавалось существование лишь того, что находилось во владении, во власти или в пользовании коллектива».[7]
        Здесь перед нами встает ,ряд важнейших проблем марксистской философии. Это прежде всего новая теория осознания, осмысления. Как исторически происходило и как происходит осознание действительности? Как образуются наши представления и понятие о вещах? Встает проблема новой, действительно марксистской теории образования понятий.
[75]              
Нам здесь даются определенные наметки, направляющие нас на правильный марксистский путь научных изысканий.
        Нужно прежде всего отметить, что люди различают предметы и мыслят их не ради них (вещей) самих, а ради человеческих интересов и поскольку эти вещи втянуты в сферу реальных человеческих потребностей. Вещи познаются в процессе вовлечения их в область общественной практики, в обиход хозяйственной деятельности и общественных отношений.
        Человек познает вещи: 'камень', 'дерево', 'металлы' или 'существа', 'собаку', оленя', 'лошадь' или 'верблюда' не в их совершенно объективной сущности, а прежде всего с точки зрения отношений этих предметов к человеку, с точки зрения их социальной значимости. «Сущность вещей» с этой точки зрения, если угодно, антропоморфна, но антропоморфна в объективно социальном значении слова. В этом смысле антропоморфны не только наши представления о вещах, но и сами вещи, потому что человек, активно вмешиваясь в жизнь природы, изменяет природу вещей, оставляет на них печать своей разумной деятельности, «очеловечивает» их, делает их «разумными», человеческими вещами. Сущность вещей определяется, таким образом, реальным отношением этих вещей к человеческим потребностям, сообразно с ролью, функцией и службой, которые они несут в общественно-исторической практике. Потому вещи мыслятся человеком, исходя из их реального значения в человеческом обиходе (в практическом, идеологическом или в каком угодно).
        Понятия наши, с этой точки зрения, означают не какие-то особые категории абстракции, представляющие сумму формальных признаков, как это принято думать со времен схоластики. Понятие выражает вещи не в их изолированном бытии, а в той или иной смысловой соотнесенности с другими вещами. Один и тот же объект, один и тот же предмет в разных контекстах является носителем разных функций, а соответственно этому и понятия о нем совершенно разные. Контекст же, в котором даны нам предметы, определяется социальной функцией этих предметов в общественной действительности.
        В этом находит объяснение тот факт, что один и тот же объект может исторически осмысляться совершенно различно и представлять разные понятия. Физически 'вода', например, всегда была водой и останется ею, но социально 'вода' в эпоху палеолита, в древнем Египте и у нас — вещи совершенно разные. Проблемы гидравлики и электролиза воды, разрешаемые нами, разумеется не стояли и не могли стоять в те времена. Несмотря на то, что внешне здесь выступает один и тот же объект природы (Н₂0), в разные эпохи он имеет различное общественное значение, составляет разные объекты мысли, выдвигает разные проблемы и выражает разные понятия.
        Понятие есть смысловой контекст, в котором мы соотносим объекты; это есть схема сочетания мыслимых объектов. Сознание в акте мышления центрирует вещи (иногда весьма различные) вокруг определенного значения, роли или функции этих предметов. Одновременно это есть и акт обобщения, т. е. образования известного центра для мыслительных сопоставлений. Понятие — это такой пункт, к которому проэцируются все другие данные и от которого эти данные отчитываются, — нечто вроде координатной системы отнесения, а вовсе не готовая априорная схема Канта или сумма абстрактных сходных признаков, как думали эмпиристы.
[76]              
Все, что несет одну и ту же службу и имеет в общественном обиходе одинаковое назначение, располагается сознанием в один мыслительный ряд, воспринимается и осмысляется одинаковым образом, т. е. подводится под одно понятие. В этом отношении особенно показательны те случаи, когда вещи, совершенно различные по своему составу, виду, форме и т. д., — мыслятся в одном понятии и называются одноименно. «Бакаири, — сообщает Карл фон Штейнен, — стригут волосы зубами рыбы пираний и мои ножницы без больших размышлений были названы «зубами пираний». «Зеркало они называли водой — «покажи нам воду» — просили они, когда хотели видеть зеркало».[8]
        Несмотря на то, что эти предметы очень не похожи друг на друга, они апперцепируются в одно понятие; и карманные часы могут быть названы солнцем на том основании, что и то и другое служит для определения времени.
        К. Маркс в письме к Энгельсу говорил: «Почти все великие математики, начиная с середины XVIII в., поскольку им приходилось касаться практической механики и теоретизировать по поводу ее, исходили из простой водяной мельницы. Именно по этой причине и стали применять ко всякому механическому двигателю, приспособленному к практическим целям, название Mülle, mill (мельница), название, возникшее в мануфактурный период».[9]
        В другом письме Маркс еще более четко формулирует свою мысль: «Что сказал бы старый Гегель, если бы узнал на том свете, что «общее» (Allgemeine) означает у германцев и северян не что иное, как общинную землю (Gemeinland), а «частное» (Sondre, Besondre) не что иное, как выделившуюся из этой общинной земли частную собственность (Sondereigen)? Тут логические категории... прямо вытекают из наших отношений». Курсив мой. К. М.[10]
        Такая оценка образования понятий относится не только к исторически прошлым стадиям мышления, но распространяется и на настоящее: «В органической химии, — говорит Энгельс, — значение какого-нибудь тела, а значит также и название его, не зависит уже просто от его состава, а скорее от его положения в том ряду, к которому оно принадлежит. Поэтому, если мы найдем, что какое-либо тело принадлежит к какому нибудь подобному ряду, то его старое название становится препятствием для понимания и должно быть заменено названием, указывающим этот ряд (парафины и т. д.)».[11]
        Осмысление вещей и образование понятий протекают таким образом не по внешнему сходству предметов и не по близости их объективно-физических признаков, а по тождественности или разности функций этих предметов в общественно-исторической практике людей. Это доказывается всем блестящим разделом учения Н. Я. Марра о функциональной семантике. Если, например, металлы в порядке их появления (бронза, медь, железо и т. д.) апперцепируются в порядке 'камня' и название 'камня' (каменного орудия, 'топора') переносится на металлические орудия, то это не потому, что камень сам по себе похож на металл, а потому, что металл стал нести такую же службу в общественной действительности, какую нес камень. Вследст-
[77]    
вие этого они воспринимались и осмыслялись однотипно, а потому и назывались также одноименно. То же самое наблюдается и со сменой и переносом названия 'собаки' на 'оленя', 'коня' на 'верблюда' и т. д. Зоологическая природа этих животных играет для мышления весьма второстепенную роль. Мышление главным образом ориентируется на социальную значимость этих предметов.
        Прослеживая этим путем историю слова, мы получаем возможность установления прежних форм человеческого мышления, которые даже наиболее передовыми буржуазными учеными (как, например, Леви-Брюлем) считаются принципиально недоступными нашему познанию.
        В этом пункте получают свое разъяснение те странные с точки зрения нашего мышления ассоциации, которые встречаются в практике так называемого первобытного сознания. Если определенные предметы несут одну и ту же службу, напр. имеют однотипное культовое значение, они¹ рассматриваются тождественно, хотя бы во всем остальном они ничего общего между собой не имели. Так, например, «для гуичелов, — как сообщал Лумгольц — 'пшеница', 'олень', тикули' (священное растение) являются в известном смысле тождественными».[12] Эти положения относительно познавательной деятельности и образования понятий, установленные Н. Я. Марром на основе анализа конкретного материала из области языка, истории материальной культуры, культовых пережитков и т. д., опрокидывают все соображения эмпиристов, начинающих дело познания с органов чувств и элементарных ощущений, и лишают почвы многих заблудившихся «марксистов», путающихся в сетях пошлой эмпиристической философии.
        Более того, Н. Я. Марр не ограничивается новой теорией осознания, новой теорией понятия,— он ставит проблему в гораздо более широком масштабе. В полном согласии с Марксом и Лениным выдвигается новая теория чувственного восприятия. Выясняется, что социально обусловлено не только наше познание, наше мышление, но и что вся работа органов нашего чувственного восприятия является социально обусловленной.
        Эмпиристическая философия базировала все свои построения на непосредственные данные чувственного восприятия. Ощущения считались первичными, простейшими, абсолютно достоверными и само собою понятными элементами. Полагали, что достаточно иметь глаза и уши, чтобы видеть, слышать и воспринимать все, что вообще доступно нашим органам восприятия.[13] Органы чувств предполагались теми приемниками, открытыми для внешних раздражений, через которые ощущения внешнего мира беспрерывно поступают в сознание. Здесь они соединяются между собою благодаря действию механизма ассоциации и складываются в представления; из представлений тем же путем ассоциации возникают понятия, из понятий — суждения и т. д.
        Классики марксизма в противовес этим убогим положениям установили, что недостаточно иметь глаза и уши, чтобы уметь видеть, слышать и воспринимать все то, что физически доступно восприятию наших органов, все, что переступает пресловутый «порог раздражения».
        Если бы этим простым путем решалась проблема мышления, то ведь,
[78]     
как отмечая Энгельс,[14] органы чувств имеются и у животных, орлиный глаз видит дальше человеческого, однако не замечает и сотой доли того, что видит человеческий глаз. Многие животные, обладая более тонкими чутьевыми способностями, чем человек, не различают и сотой доли тех запахов, которые для человека являются признаками различных вещей.
        Маркс отмечает, что физическое раздражение органов чувств далеко еще не достаточно для объяснения чувственного восприятия человека. Сколько таких больших и малых явлений, вещей и событий, которых мы не замечаем, несмотря на то, что они происходят в поле нашего восприятия! Вещи и явления, не затрагивающие наших интересов, обыкновенно не замечаются нами, мы часто смотрим на них, но не видим.
        Не нужно забывать, что органы чувств являются только одним из условий возникновения человеческой ступени сознания, а вовсе не его причиной. Разгадка человеческого мышления заключена не в них, а в тех причинах и условиях, которые заставляли чувства работать и воспринимать в известном направлении, эти же причины кроются не в самой чувственности, условия эти и 'причины эти — суть условия и причины социального порядка. Глаз, как говорил Маркс, — стал человеческим глазом благодаря социальному бытию человека. «Не только обычные пять чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т. д.), одним словом, человеческое чувство, человечность органов чувств возникают только благодаря бытию их предмета, благодаря очеловеченной природе».[15]
        Мы видим, таким образом, что и чувства человека и способ его восприятия есть результат общественно-исторической жизни, а не продукт природы и естественной истории. «Образование пяти чувств, — говорит Маркс, — это продукт всей истории человечества».[16]
        Человек начинает воспринимать предметы лишь постольку, поскольку они втягиваются в сферу человеческого обихода и в круг общественных отношений.
        Если, например, взять вопрос истории различения цветов, то обнаруживается любопытный факт. В ряде больших древних литературных памятников оказывается совершенно не встречается упоминания о некоторых основных цветах. В Риг-веде и Авесте на всем их протяжении мы не находим ни синего цвета ни зеленого. Эти же цвета отсутствуют и в Библии и в Гомеровских песнях, и в других древних памятниках. Подходя с нашими цветовыми понятиями и масштабами, мы обнаружим у Гомера и у других древних писателей невероятную «путаницу» в различении цветов: волосы Одиссея по Гомеру — цвета гиацинта, у Пиндара волосы бывают и цвета фиалок, с другой стороны о фиалках говорится, что они черного цвета (!!). Там, где описываются синие предметы, например, небо, они называются черными и т. д.
        В результате подробного анализа аналогичных фактов обнаруживается, что существовало время, когда голубой и синий цвет не отличались как качественно особые; эти цвета считались оттенками или разновидностями черного.
        Выясняется, что в Греции, например, зеленый и синий цвета не раз-
[79]
личались качественно друг от друга до тех пор, пока не были знакомы с употреблением соответствующих красок. Когда же начали изготовлять эти краски и практически их применять, то стали также качественно отличать эти цвета от других, ранее осознанных цветов, и уже у Геродота в его описаниях семи стен, окружавших город Экбатану, мы встречаем уже не четыре цвета (черный, белый, красный, желтый), а семь и между ними также и синий.[17]
        Если итти еще глубже в историческое прошлое, мы найдем стадию, когда и желтого не отличали, как особого цвета, а считали его оттенком и разновидностью красного. Об этом, по словам Н. Я. Марра, свидетельствует грузинский язык. Ṫıϑ-el 'красное' и k̇vıϑ-el 'желтое' происходят от одной и той же основы, в архетипе ṫvıϑ-ar или ṭvıϑ-ar по свистящей и шипящей группам[18] и k̇vıϑ-el по спирантной ветви.
        Идя еще дальше, мы увидим, чτο было время, когда даже и 'красный' цвет не различался от черного. Исторически 'красный' является дериватом от 'черного'. Относительно этого сохранились данные также и в русском языке, где 'чермное' с той же основной, что и 'черное' имеет значение 'багрово-красного' («воды чермны яко кровь», Книга царств).
        Учтя все эти факты, мы убеждаемся, насколько глубоко было мнение Маркса, утверждавшего, что чувственность, как человеческая чувственность, не является даром природы, что данные чувственного восприятия не суть «первичные, не выводимые из другого, данные», как это утверждали эмпиристы. Чувственное восприятие людей является результатом общественно-исторического развития и в разные исторические периоды оно не одинаково.
        Л. Гейгер еще в 60-х гг. прошлого столетия, отметив эти факты отсутствия сведений о некоторых основных цветах во многих древних литературных памятниках, пришел к убеждению, что устройство зрительного органа у человека в древности было иное, чем у нас. Эти вопросы казались Гейгеру вопросами физиологии, и он предложил идею некоей новой науки — палеофизиологии.[19] Теперь мы хорошо понимаем, что проблема заключается не в разном физиологическом устройстве глаза, а в различной устремленности сознания и интересов у людей разной общественности. Физиология глаза, уха и других органов у наших предков мало чем отличается от нашей, но большая разница в том, что и как воспринималось этими органами в различные эпохи.
        Леви-Брюль полагал, что примитивное сознание воспринимает и видит так же, как и наше, но думает, иначе; мы считаем, что человек палеолита не только думает, но и воспринимает по другому и видиг иное, чем мы, несмотря на то, что смотрит и слушает таким же физиологическим аппаратом, как и наш.
        Ленин, перечисляя «те области знания, из коих — по его же словам — должна сложиться теория познания и деалектика», подчеркнуто выделяет язык и снабжает его особой пометкой «очень важно».[20] В^: материалистическом изучении истории становления языка, как «реального человеческого сознания» (Маркс) Ленин видел единственную
[80]    
возможность построения марксистской теории познания на подлинно-исторической основе. Ленин с особенным вниманием подчеркивал слова Гайма и указывал на то, что «критика разума должна превратиться в критику языка».[21]

«Тысячелетия прошли с тех пор, — говорит Ленин, — как зародилась идея «связи всего», «цепи причин». Сознание того, как в истории человеческой мысли понимались эти причины, дало бы теорию познания бесспорно доказательную».[22]

        Ленин, таким образом, указал нам новый, непочатый путь, следуя по которому можно построить подлинную марксистскую теорию познания. Н. Я. Марр, вооруженный богатейшими знаниями и силой необычайного таланта, упорным трудом проложил этот путь. Он открыл и дал нам в руки мощное научное оружие — палеонтологический метод в его марровском понимании.
        В последние годы своей работы Н. Я. Марр вплотную подошел к собственно-философским проблемам своего учения. Эти годы, которые — мы можем смело сказать — были самыми плодотворными в его научной работе (так он считал и сам), почти целиком были посвящены разрешению именно тех вопросов, которые столь четко очерчены Лениным. В исторически отложившихся образованиях языка, обычаев, материальной культуры и т. д. в виде пережитков сохранились не только древнейшие формы деятельности и речи, но и древнейшие верования, формы мировоззрения, способ мышления отдаленнейших эпох. Последующее историческое развитие, создавая новые формы, вместе с тем продолжает непрерывную цепь исторического переосмысления старых терминов, представлений и понятий. Беря эти, данные нам в сегодняшних наших переживаниях, формы, мы путем анализа устанавливаем их прошлые значения и открываем предшествующие исторические формы языка, мировоззрения и мышления.
        Палентология языка в лице Н. Я. Марра действительно нашла гениального мастера и всестороннего ученого. В его руках мертвые, окаменелые пережитки лексики, морфологии, грамматики оживают, наука в них воскрешает обломки мировоззрений эпох, казалось бы абсолютно затерянных в пучине забвения, и складывает из этих обломков картину истории прошлых форм мышления.
        Таким образом, в одном плане с вопросами палеонтологии речи встает проблема громадной научной значимости, проблема палеонтологии мышления, задача раскопок в древнейших слоях и пережитках форм развития человеческого мышления.
        Общая схема развития мировоззрений до сих пор понималась как развитие одних форм воззрений из других в процессе естественного продолжения последующим поколением идей предыдущих, в порядке саморазвития идеи вплоть до исчерпания всех ее внутренних потенций. Схема эта оказалась фальшивой. Для перехода от одной идеи к другой требуется, чтобы в направлении развития действовали определенные материальные силы и чтобы идеи опирались на определенные социальные интересы людей. Философия марксизма все сдвиги в мире идейном рассматривает в качестве производных от социальных конфликтов и реальных общественных сдвигов.
        За спиной всех языковых изменений в лексике, в значимости, в мор-
[81]    
фологии, фонетике и т. д. Н. Я. Марр требовал умения видеть определенные социальные сдвиги. Эти-то последние и являются действительными причинами изменений, происходящих в области мышления, мировоззрения и языка.
        При этом Н. Я. Марр в полном согласии с основными установками марксизма-ленинизма выдвигает чрезвычайно плодотворный принцип стадиальных смен в развитии языка и мышления. Понятие стадии выражает качественно определенную ступень в развитии общественного способа производства, социальных отношений, вместе с мировоззрением и идеологическими формообразованиями. Каждая стадия в своем развитии подготовляет следующую и переходит в нее благодаря изменившимся социальным условиям, силой столкновения общественных интересов и через ряд революционных взрывов изнутри. Всякие изменения и сдвиги, происходящие в общественных и идеологических формах, осуществляются путем социальных конфликтов. Эта постоянная социальная борьба составляет живую силу всякого исторического процесса, которая, впоследствии, на стадии классового общества, принимает более конкретные формы столкновения частнособственнических интересов и борьбы классов.
        Эта марксистская концепция, открывающая чрезвычайное глубокое понимание смысла истории и характера исторической закономерности, представляет исходное положение и главную тему последних работ Н. Я Марра.
        Н. Я. Марр дал первые общие наметки самых древних стадий развития языка. Он установил ряд ступеней, узловых исторических пунктов развития (стадии тотемистического, космического, микрокосмического, технологического и т. д. мировоззрений), где в основе рече-творчества лежали определенные мировоззренческие мотивы и где нормы мыслесложения определялись материальными условиями производства и общественными отношениями.
        Расширяя и углубляя свои изыскания по пути вскрытия стадии мировоззрения и стадиального развития мышления, Н. Я. Марр поставил перед нами еще одну проблему, имеющую громадное значение для философии марксизма.
        В свете учения Н. Я. Марра перед нами заново ставится проблема всей истории философии и, в первую очередь, вопрос о понимании истории древней философии. Мы можем смело сказать, что история философии не сделала в руках буржуазных идеологов ни шагу вперед со времен Гегеля, который впервые, собственно, положил основу этой дисциплине, как систематически связному целому.
        Но Гегель все же понимал, что «всякая философия есть сын своего времени». Последующие эпигоны часто об этом забывали и представляли историю философии как галерею отдельных героев мыслящего разума или как историю философских учебников и собрание биографий их авторов. При этом официальная история философии начинает свой обзор с Греции, игнорируя остальной мир и считая Весь Восток чуждым миром экзотики, лишенным мыслительных потенции. А если некоторыми и делаются попытки втянуть в круг проблем историй философии и страны Востока, то на них нахлобучиваются предвзятые категории и произвольные определения современного буржуазно-европейского мировоззрения.
        Этой участи (буржуазного осовремеяения) подвергается не только философия стран Востока, но и вся древнегреческая философия тол-
[82]    
куется и разъясняется в пределах современных понятий буржуазной философии.
        Не говоря уже о досократаках, даже Платон, отчасти и Аристотель стригутся под одну гребенку понятий современных идеалистических воззрений. Платон, например, в изложении П. Наторпа или Н. Гартмана представляют яркие образцы подобных искажений.[23]
        Маркс рассматривал всякую философскую систему вовсе не как результат индивидуальной рефлексии отдельных философов. Идеи не падают с неба и философы не производят своих идей из своего воображения, подобно пауку, ткущему свою паутину из себя. Философ черпает свои мнения из общества, а потому идеи, нашедшие выражение в философской системе, представляют лишь отражения воззрений и интересов определенных слоев, групп или классов.
        В марксистской научной постановке история философии мыслится в одном плане с историей форм общественного сознания, в одном: плане с историей идеологии и историей мировоззрения вообще.
        По мнению Маркса, «философия сначала вырабатывается из религиозных форм сознания»[24] и мифологии, а потому, когда мы в настоящее время рассматриваем, например, древнегреческую философию, ее нельзя отрывать от того идейного окружения и мировоззренческой базы, из которых ее представления выросли, если мы не хотим исказить действительной истории. А они теснейшим образом связаны с мифологическими воззрениями, распространенными не только в Греции, но и во всем мире, поскольку на известной стадии мировоззрения с теми же самыми основными мотивами встречаемся мы повсюду.
        Фрагменты Фалеса Милетского или Анаксимена, в которых встречаются утверждения вроде следующих: «вода есть бог всего, вода есть основание всего», «первоначалом всех вещей является воздух» и т. п., — разумеется нельзя толковать в том смысле, будто 'вода' и 'воздух' понимались еще тогда как духовные принципы, как категории сущности или субстанции, из которых выводятся все прочие частные формы бытия, как это представляется позднейшей рационалистической философией.
        Даже в том случае, когда у Анаксагора появляется такое казалось бы отвлеченное понятие, как νο?ς, мы не имеем основания толковать его как «разум», «дух» или «душа», ни переводить его этими терми
нами, если не хотим в корне исказить действительные исторические факты. Понятия о «разуме» в собственном смысле, очищенного от магических и «космогонических» представлений, тогда еще не существо
вало. Nο?ς у Анаксагора выступает лишь в качестве силы, соединя
ющей и разъединяющей вещи. Диоген Лаэрций, излагая вкратце пер
вую главу книги Анаксагора, формулирует его взгляды следующим образом: «все вещи были вместе (т. е. смешаны), но появился νοῦς создал мировой порядок».[25] Невозможно толковать этот νοῦς как 
всеобъемлющий принцип закономерности в позднейшем рационали
стическом смысле слова.
        По существу анаксагоровское νο?ς представляет собой лишь разновидность тех же представлений, какие находим мы у Эмпедокла. Νους у Анаксагора действует как притягательная и отталкивающая
[83]    
сила, точно так же, как и у Эмпедокла симпатия (любовь) Φίλια и вражда Νεΐκος.
        Когда в одном фрагменте Анаксагора говорится «он (νοῦς) есть самое тонкое, самое чистое из всех вещей, обладает полным познанием (γνώμη) всех вещей и высшей силой. И над всем большим и малым, что только имеет душу (ψυχήν ἔχει), господствует νοῦς».[26] Γνώμη далеко еще не означало «знания» и «познания» в нашем смысле. На этой ступени слово это имело значение «быть одержимым», «иметь сопричастие», физически соучаствовать и т. д., также как и слово λόγος имело такое значение магического симбиоза, поэтому-то мы у Гераклита находим огонь в значении и разума и λόγος-a. 'Разум', 'слово', 'λόγος', 'дух' и 'душа' в этот период еще только зарождаются из хозяйственно-космогонических представлений и еще не отдифференцированы от «огня», «воздуха» и даже «воды». Об этом ярко свидетельствуют фрагменты, приписываемые Гераклиту, где 'огонь' является мирообразующим (началом — «весь мир есть вечно живой огонь» и где тот же огонь выступает также в роли 'разума'. По свидетельству Hippolyt-a[27] «он (Гераклит) утверждает, что 'огонь' этот разумен (φρόνιμον) и является причиной мирового порядка». Гераклит часто называет огонь именем божества Zeus, которое согласно лингвистического анализа действительно имело раньше значение 'огня' resp. 'неба' (ср. лат. deus и санскр. deva). Но еще чаще у Гераклита 'огонь' называется λόγος и γνώμη, где под термином λόγος понимается двоякое: с одной стороны 'слово' или 'истина', изрекаемая мудрецом, а с другой стороны 'живительная сила', разлитая во всей природе. «Все в мире происходит согласно этому λόγος-у, т. е. 'огню'» (γινομένων γὰρ πάντων κατά τὸν λόγον τόνδε). Все, что совершается благодаря участию этой силы, является добром и прекрасным, если даже люди и не понимают этого. Внутренняя сила, оживляющая человека, представляемая позднейшим мировоззрением в виде 'души', у Гераклита отождествляется с'огнем', resp. 'воздухом', 'ветром', 'дыханием', которые у него представляют собой лишь дериваты 'огня' и его разновидности.
        По свидетельству Секста Эмпирика — «Гераклит определенно говорит о том, что не только человек является разумным существом, а одушевленным является весь окружающий мир».[28] «По Гераклиту мы через дыхание впитываем в себя этот всеобщий разум (λογιχον) и этим путем достигаем сознания...»[29] Чем больше этого мирового» 'огня' содержит в себе душа, тем она мудрее; αὔη ψυχή σοφωτάτη— «сухая душа наиболее мудрая» (слово сухая имеет здесь вовсе не метафорическое, а физическое значение). «Если же человек напивается, он нетвердо стоит на ногах и его может вести ребенок, и сам он не знает куда идет, так как его душа стала мокрой», т.е. затемнилась. (Здесь мы имеем любопытный факт позднейшего физического переосмысления более древних магических мотивов.)
        Если все это сопоставить с теми воззрениями, которые нашли свое отражение в сказаниях, мифах и в таких памятниках, как древние Веды и Авеста, то увидим, что мы имеем дело типологически с одинаковыми мировоззренческими мотивами, где 'разум', 'дух' и 'душа
[84]    
понимаются телесно и представляют собой лишь дериваты 'огня' или 'воздуха', или 'воды'.
        Один из наиболее компетентных специалистов Т. Hertel на основе громадной критической переоценки всего европейски-богословского понимания древней ведийской и авестийской литературы приходит к следующему заключению: «Вся арийская литература служит доказательством того, что понятие «нематериального» у арийцев, стоящих на ступени примитивных, совершенно отсутствовало. Все, что мы называем отвлеченностями, арийцам представлялось материально телесным. Этой материей, из которой состояло все сущее, являлся огонь, в виде ли своей светящейся resp. темной разновидности, или бесцветного проявления».[30] В Риг-веде и Авесте все живое, все деятельное — есть огонь. В Атарва-веде это воззрение выражено в одном гимне (XII, 1₁₉) следующим образом: «Огонь есть в земле и в растениях, воды также содержат огонь, огонь имеется в скалах, огонь находится внутри людей. Рогатые животные и лошади имеют внутри себя огонь. Огонь изливается сверху со светлого неба. Огню Дэвов принадлежит второе промежуточное пространство (между небом и землей)... О земля, одежда которой — огонь, колени которой черны, сделай меня светоодаренным и острым».[31]
        В человеческом сердце и вообще внутри человека горит такой же огонь, как и на небе, и этот огонь сообщает человеку жизнь. 'Душа' и 'знание' на этой ступени развития мышления представляют еще разновидность 'огня'. Представление о 'душе' и 'духе' развивается из представления об 'огне'.
        Согласно изысканиям Гертеля в древне-арийской литературе различают множество видов «огня». Существует «огонь познания (авестийское daēnā —, cisti—, bao^?ah—, manah — и т. д.), огонь здоровья, огонь военной доблести, огонь политического могущества (xvarenah) даже огонь богатства (aši—, ǝrǝt — и др.), огонь производящий (вернее говоря, растительной силы. К. М.) — огонь души (ciϑra) и т. д.»[32] 'Рассудок' и 'разум' (mazdah), 'душа', 'познание', 'дух' на этой ступени развития представляют еще лишь отдельные виды 'огня'. Представления об этих вещах являются дериватами от ‘огня’.
        Представление об «огне» как живительной силе, развиваясь таким образом, с одной стороны, в понятия 'мудрость', 'рассудок', 'дух', 'душа' с другой стороны, не порывает связи с 'водой', а также с 'воздухом' (resp. 'ветром'). И вода и ветер по воззрениям Риг-веды и Авесты представляют лишь разные проявления того же 'огня'. Огонь (Agni) называется «внуком» или «сыном вод» (apām, nápat).[33] «Веды, камни, дерево заключают в себе зародыши огня...» (Ftg.-V VI, 48,5). «Его носят,во чреве растения, деревья, земля» (Rig.-V. VII, 4, 5).
        Культовый напиток Soma (авестийское Наота) представлялся как огонь в жидком состоянии. Принимая этот напиток, человек по их воззрениям повышал свой «внутренний огонь», приобретал мудрость и магическую силу познания. Дождь, падающий с неба, также заключал в себе огонь, а потому имел силу оплодотворения. Вообще говоря, реки и воды являются сестрами Агни, иначе выражаясь, вода пред-
[85]    
ставляет собой лишь другую форму проявления огня. В одной из песен Риг-веда (I, 65₄) об огне говорится, что он «родственен водам, так же как брат сестрам».
        Такие представления мы встречаем и относительно «земли»; землю, как то устанавливает Гертель, представляли возникшей из огня, излучаемого с небес (Awesta V. 6. 49—51) «так как, — говорит Гертель, — светила обладают производящим светом, т. е. огнем, из которого производится земля».[34]
        Обращаясь теперь к древне-греческой философии, мы находим, что у Гераклита, у которого 'огонь' также выступал в роли разумного начала 'духа', 'души' и т. д. он опять-таки не порвал своей связи с 'водой'. Огонь здесь характеризуется через понятие текучести и изменения на подобие текучести воды. Более того, у Гераклита 'вода', а также и 'земля' производятся из 'огня' путем охлаждения и отвердения последнего. Превращение огня дает сначала воду, вода же через отвердение превращается частью в землю, частью обратно в огонь.
        Следует обратить внимание, что у Гераклита огонь прямо превращается в воду, а не через предварительное прохождение им состояния 'воздуха'. В ряде ступенчатых превращений 'огня' у Гераклита и не упоминается специально о воздухе, так как 'воздух' (resp. ветер) по его воззрениям — это то же, что и 'огонь'.
        Можно таким образом установить, что 'огонь' Гераклита это по существу то же самое, что 'воздух' у Анаксимена и νοῦς — у Анаксимандра.
        Сопоставляя эти данные с результатами лингвистического анализа, с мотивами народных сказаний, и данными материальной культуры и т. д., мы получаем определенную картину. Напр. в русском языке мы находим совсем не случайное совпадение таких терминов, как 'воз-дух' и 'дух' или при совершенно обычном для русского языка перебое фрикативного спиранта χ в сибилянтное ш 'душ-а' и 'дышать', 'дых-ание';[35] или еще греческих названий ψυχρός — прохладный, а также в значении воды и воздушного пространства, а ψυχή — со значением 'дыхание', 'жизненная сила' и 'душа'.
        Весьма любопытен факт, отмеченный еще Вольтером, что почти во всех языках и у всех народов «сердце пылает», «мужество загорается», «глаза сверкают», «кровь кипит», «душа горит» и т. д. — Эти выражения, понимаемые нами сейчас исключительно как поэтические метафоры, представляют собой языковые пережитки, указывающие на древнее убеждение о существовании 'внутреннего огня', и, разумеется, ничего метафорического тогда в себе не содержали. Эти вещи и явления когда-то действительно воспринимались в таком именно прямом предметном их значении.
        Очень распространенным на всем востоке является мотив, в котором человек путем аскеза,[36] т. е. воздержания от расходования духовной энергии — огня, достигает такой внутренней силы и мудрости: (т. е. внутреннего накопления огня), что огонь иногда пробивается, и пылает над его головой.
        Ведийское Agni, авестийское Miϑra,  atman (дыхание, внутренний
[86]    
огонь, жизненная сила), prana (с теми же значениями, что и atman), brahman (внутренний огонь, огонь души, огонь сердца), огонь аскеза, просвечивающий сквозь тело человека, сияние вокруг головы святого в христианской иконописи, 'огонь' Гераклита, νοῦς Анаксагора и т. д. — все это суть факты одного и того же мировоззренческого порядка. 'Огонь', 'воздух', 'дух', 'душа', 'слово', 'λόγος', 'разум' палеонтологически располагаются в один семантический ряд.[37]
        Таким образом — «вода», как и «воздух» resp. «огонь», «дух», «душа» и т. д. — имеют в древне-греческой философии еще сильнейший налет магических представлений и культового смысла. Нельзя, конечно, не обратить внимание на следующее свидетельство, оброненное Аристотелем при кратком изложении Фалеса: «Некоторые полагают, — говорит Аристотель, — что и совсем древние, занимавшиеся первыми и задолго до нашего поколения «богословием» (ϑεολογήσαντας)[38] также смотрели на природу. Они делали Океана и Фетиду родителями всего возникающего и заставляли богов клясться водой, называемой поэтами Стиксом; ибо древнейшее есть наиболее почитаемое, а клятва почитается больше всего».[39] Да и у Гомера мы встречаем указание, что Океан (Ωκεανός), который окружает весь мир и из которого восходят все небесные 'Светила и куда они обратно погружаются, является началом (отцом) всех богов. Ωκεανον τε θεῶν γένεσιν (II. XIV, 201) Ωκεανοῦ, ὄς περ γένεσις παντεδι (XIV. 246)
                           Фалесова «вода», «воздух» Анаксимена, «огонь» Гераклита, «магическое число» Пифагора, четыре стихии Эмпедокла — это в принципе те же культово-магические элементы, а может быть и примитивные «категории мышления», так широко распространенные по всему лицу земли в фольклоре, сказках и мифах; это те же мотивы, которые столь ярко отразились в таких литературных памятниках, как библия (сказание о сотворении мира из воды), Веды, Авеста, у древних китайских и индусских философов и даже у арамейских филофосов эпохи средневековья и т. д.
[87]              
Все эти представления и понятия древней философии имеют прямое отношение к стадии космического мировоззрения и рассматриваются Н. Я. Марром именно в этом плане.[40]
        Перед марксистской наукой встает, таким образом, задача новой реконструкции всей истории философии и восстановления правильной картины прошлых форм мировоззрения и взглядов древних философов в свете действительной, а не выдуманной истории.
        Более того, идя этим путем, мы обнаружим, что значительное количество основных понятий и категорий позднейшей и даже современной буржуазной философии, как, напр., 'дух', 'душа', 'субстанция', 'Логос', 'идея' и т. д., представляет собой лишь позднейшие переосмысления представлений космической и тотемистической стадии мышления. Палеонтология понятия 'истина' (resp. слова, обозначающего 'истину') приводит нас к 'солнцу' и 'небу'; палеонтология понятия 'дух', 'душа' — к 'огню', resp. 'солнцу' или 'небу', а палеонтология слова 'бог' — возводит к тотемистическим воззрениям и приводит нас к 'культовой собаке' или даже к 'культовой свинье'. Грузинское ğmerϑ '6or', в более полном виде сохраненное в мингрельском ğor-moϑ" в сванском ger-meϑ, возводится Н. Я. Марром к 'культовой собаке, resp. 'свинье': do-ğor—собака по мингрельски, а ğor по грузински — свинья.[41]
        Далее, — Н. Я. Марр рассматривает не только язык и мышление человека в этом плане исторического их становления и социальной сущности; он доказывает, что даже такие проявления жизни, как веселье, скорбь, чувство красоты, песня, танцы, игры, поскольку речь идет о человеческом способе веселья, скорби и т. д., — ничего общего не имеют с биологическими проявлениями. Все они представляют собой продукты общественной жизни, а не биологической натуры человека. Человек поет не так, как распевают птицы. Человеческая песня имеет другое происхождение, не биологическое и иной смысл, а именно — социальный. Проявления человеческого веселья и скорби не имеют ничего общего с резвостью и вялостью животных. Они связаны прежде всего с определенными социальными институтами веселья или скорби. Существуют определенные традиционные нормы, «шаблоны» или даже организационные формы, в которых проявляются человеческое веселье, скорбь, игры и т. д. Формы эти вырабатывались общественно-исторически и в начале своем имели совсем другой смысл и другое назначение, относясь главным образом к комплексу, называемому Марром «труд-магическими действиями». На последующих стадиях они изменили свои значения, сохранив, однако, в себе много формальных и пережиточных элементов, через анализ которых мы открываем их предыдущие значения.
        Все эти разнообразные стороны жизни человека имеют, следовательно, такую же историю стадиального развития и исторического переосмысления, как и мышление, речь и данные материальной культуры.
        Н. Я. Марр старается охватить в одном общем историческом процессе не только развитие языка, мышления и материальной культуры, но и все остальные проявления человеческой жизни, деятельности и культуротворчества. Человеческое мышление, язык, графическая речь,
[88]    
изобразительные искусства, песни, музыка, игрища, институты веселья и скорби, лицедейства, мистерии, драма, культовые образования, религиозные воззрения, обычаи, материальная культура и т. д. и т. п. все это включается в один общий поток взаимно обусловленного исторического развития со стадиальной сменой всех их и последующим переосмыслением всех соответствующих понятий.
        Все эти, до сих пор разрозненные для науки области, находят в развернутой системе намечаемой Н. Я. Марром исторической науки единство объяснения. Н. Я. Марр стремится представить всю всемирную историю как один общий историотворческий процесс развития человечества, внутренней пружиной которого является развитие производительных сил и производственных отношений общества. Эта концепция развернутой исторической науки и есть та концепция, которая была впервые во всей ее широте выдвинута К. Марксом.
        Такой колоссальной картины истории не помнит еще наука с тех пор, как она существует, а между тем это и есть та действительная история общества, которую требовали Маркс, Энгельс, Ленин и которую требует от нас наше социалистическое государство. Н. Я. Марр дает только первые наброски этой грандиозной истории, которая в целом может быть построена только в будущем социалистическом обществе упорным трудом нескольких поколений ученых нового типа, с новыми, вполне социалистическими понятиями, которые по мере работы будут все больше удивляться и восхищаться величиной того теоретического дела, которое сумел поднять и успел наметить этот проникновенный ум.
        Многие, оценивая Н. Я. Марра, часто говорили о его бессознательном стихийном материализме. Однако для большей точности необходимо подчеркнуть, что если в ранних работах Н. Я. Марра мы действительно имели дело с проявлением стихийного материализма, то уже относительно последнего этапа развития теории об этом не может быть и речи.
        Начиная с 1924 г., Н. Я. Марр совершенно сознательно развивал свое учение, исходя из марксистской методологии. Этим, главным образом, и объясняются громадные успехи, сделанные его теорией именно в последние десять лет жизни этого замечательного ученого. Сам Н. Я. Марр прекрасно понимал, какую роль в развитии его теории сыграла Октябрьская революция, раскрепостившая такое множество угнетенных языков и народностей в самой многоплеменной и многоязычной стране. В своих публичных выступлениях он неоднократно говорил о том, что не будь Октябрьской революции не было бы и нового учения о языке.[42]
        Мы хорошо помним слова другого крупнейшего ученого — большевика М. Н. Покровского, сказавшего: «если бы Энгельс жил между нами, теорией Марра занимался бы теперь каждый комвузовец, потому что она вошла бы в железный инвентарь марксистского понимания истории человеческой культуры».[43] То, что М. Н. Покровский в 1928 г. высказывал еще как свое частное мнение и пожелание, мы сегодня можем установить как бесспорное завоевание: теория Н. Я. Марра прочно вошла в железный инвентарь марксистской науки.
[89]              
        Новое учение о языке, созданное Н. Я. Марром, — детище Октябрьской революции, и пусть знают все, и наши друзья и наши враги, что мы будем защищать его с такой же решительностью, как и все основные завоевания рабочего класса и социалистического государства.
        Сколько бы мы ни говорили о необычайно интенсивном развитии естественных наук и о постепенном приближении к идеалу, когда, по словам М. Планка, охват в одно целое всех областей физических наук увенчал бы все построения теоретической физики, — нужно сказать, что успехи обществоведческих наук нашей социалистической родины бесповоротно обогнали все передовые страны враждебного капиталистического мира и в области исторических наук сделали вполне реальным достижение того идеала, о котором физики пока еще только мечтают.[44]
        Мы не сомневаемся в том, что молодое поколение, чтящее память Николая Яковлевича Марра во всем Советском Союзе и являющееся активнейшим борцом за новые революционные идеи науки, проложит ге трудные пути истории, которые были намечены в огне классовых боев пролетариата под руководством Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина — этих светочей новой эры истории человечества.