[3]                
        Перед советскими лингвистами стоит сложная и ответственная задача построения марксистского языкознания.
        Диалектический и исторический материализм должен проникать собой всю область языкознания, которое, являясь исторической дисциплиной, изучающей язык как продукт человеческого общества, руководствуется основными законами общественного развития. Язык выражает в себе этапы этого развития.Исследователь, углубляющийся в теоретическое и практическое изучение языка, имеет вполне точные указания не только в общей постановке теоретической основы, применимой полностью и к языку. У классиков марксизма-ленинизма есть и конкретные указания по отдельным, притом основным, вопросам языка. Мы находим у них не только определение самого языка, но также и указания на происхождение человеческой речи, на пути ее развития и на будущий язык единого человеческого общества.
        Язык определяется как «практическое, существующее и для других людей, и лишь тем самым существующее также и для меня самого действительное сознание».^[1] Древность языка устанавливается та же, что и сознания, последнее же признается изначальным в истории человечества. Следовательно, и язык равным образом изначален в этой истории. «Сознание с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока вообще существуют люди»[2] Язык также есть общественный продукт, и возникает он «лишь из потребности, из настоятельной нужды в общении с другими людьми»[3] Возникая в результате трудовой деятельности, язык тем самым является необходимым средством коммуникации.
        Зависимость сознания и языка от жизни общественного человека обусловливает изменчивость норм самого сознания, а следовательно, и языка. Они изменяются с изменением форм производственной деятельности человечества и общественного строя. К. Маркс и Ф. Энгельс с категорическою точностью установили, что «люди, развивающие свое материальное производство и свое материальное общение, изменяют вместе с данной действительностью также свое мышление и продукты своего мышления»[4] Развивая свое производство, человек изменяет и свое сознание, которое является продуктом человеческой истории. «Не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание»[5]
[ 4]                
        Человеческое общество развивает свою трудовую деятельность на пути осознания сил природы. На этом историческом пути «существеннейшей и первой основой человеческого мышления является как раз изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался пропорционально тому, как он научался изменять природу». ^[6]
        По таким капитальным трудам, как «Немецкая идеология», «Диалектика природы», «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и классическим трудам В. И. Ленина и И. В. Сталина можно построить в развернутом виде схему отношения человека к природе, ее восприятия им. Тем самым определяются и основные этапы смен миропонимания, смен видоизменяющихся норм мышления, имеющего непосредственное отражение и в строе реального сознания —в языке.
        Первоначально природа «противостоит людям как совершенно чуждая, всемогущая и неприступная сила, к которой люди относятся совершенно по-животному»[7]. Даже в полном расцвете родового строя наблюдалось еще, по утверждению Ф. Энгельса, «почти полное подчинение человека чуждой, противостоящей ему, непонятной внешней природе, что и находит свое отражение в наивных религиозных представлениях».[8] Племя объединяло человеческие коллективы, оно «оставалось границей человека как по отношению к чужаку из другого племени, так и по отношению к самому себе».[9]
        Такое сознание полного своего подчинения природе привело к тому, что даже созданные самим же человеком общественные организации воспринимались под тем же углом зрения. Ф. Энгельс, детально анализируя материал, приходит (в главе об ирокезском роде) к определенному выводу, что «племя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчиненной в своих чувствах, мыслях и поступках».[10]
        Историк-лингвист не может пройти мимо этих ценнейших указаний. Он, прежде всего, должен учесть, что язык как создание человека не может не отражать в своей структуре выработанных самим же человеческим коллективом представлений о природе и о своей собственной общественной структуре. А если это действительно так, в чем едва ли можно сомневаться, то очевидно, что и сам строй речи, выражение в нем субъекта действия, направленности действия на объект и т. д., должен в точности отражать то, что в этом отношении представлял себе сам человек.
        Для изменения норм сознания еще в периоды первобытной общины потребовался решительный сдвиг, который и произошел, когда человечество в процессе расширения своего производства дошло до осознания естественных законов природы. Этот коренной сдвиг в истории человечества характеризуется Ф. Энгельсом следующими словами: «зарождалось сознание — сперва отдельных практических, полезных действий, а впоследствии, на основе этого, у народов, находившихся в более благоприятных условиях, понимание обусловливающих эти полезные действия законов природы. А вместе с быстро растущим познанием законов природы росли и средства воздействия на природу»[11].^{[12] [13]}
[ 5]                
        Весь отмеченный здесь процесс развития человеческого сознания зависит от подтвержденного В. И. Лениным основного положения материалистической диалектики: «человек в своей практической деятельности имеет перед собой объективный мир, зависит от него, им определяет свою деятельность».[14] Тем самым устанавливается целеполагающая деятельность человека. Зависимость от объективного мира в конечном итоге выявляется, по словам К. Маркса и Ф. Энгельса, в том, что сами «люди являются производителями своих представлений, идей и т. д. —но люди действительные, действующие, как они обусловлены определенным развитием своих производительных сил и соответствующим последнему общением, вплоть до их отдаленнейших
        Все приведенные выше высказывания имеют непосредственное отношение к истории общественного сознания. Общественное сознание определяется ими как вызванное к жизни общественным трудовым актом. Но сознание в то же время остается в теснейшей связи с речью, в которой оно выявляется ввиду необходимости общения между людьми. Язык, при таких условиях, оказывается средством общения в сознательной общественной среде человеческого коллектива. Это положение языка как идеологической надстройки получает характеристику в следующих словах Ф. Энгельса: «развитие труда по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стала ясней польза этой совместной деятельности для каждого отдельного члена. Коротко говоря, формировавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу».[16] Появилось «сознание необходимости вступить в сношения с окружающими индивидами, начало осознания того, что человек вообще живет в обществе».[17]
        Отношение речи к человеческому коллективу К. Маркс определяет следующим образом: «сама речь — это продукт известного коллектива, и, с другой стороны, она сама есть бытие этого коллектива, к тому же его самоговорящее бытие».[18] Связь речи именно с коллективом не менее точно устанавливается следующими словами К. Маркса: «ясно, что он (отдельный человек) даже к языку как к своему собственному языку относится только как естественный член какого-либо человеческого коллектива. Язык как продукт отдельного человека — бессмыслица».[19] Этими краткими и в то же время исчерпывающими формулировками указывается направление к разрешению спорного в лингвистике вопроса о роли и значении индивида в словотворчестве и развитии языкового строя (ср. Пауль, де- Соссюр, Фосслер и др.).
        Благодаря настоятельной нужде в общении с другими людьми возник язык. Объяснение развития языка из процесса труда и вместе с ним представляется Ф. Энгельсу единственно верным.[20] Язык как непосредственная действительность мысли является продуктом человеческой истории и не образует собой замкнутой самой в себе области. Нельзя изучать язык только сам в себе и для самого себя (ср. де-Соссюр), потому что язык,
[ 6]      
как и сама мысль, оказывается лишь проявлением действительной жизни.[21]
        Этими точными указаниями внесена ясность в основные положения языкознания, определено дальнейшее отношение к языку со стороны исследователя-обществоведа, каковым и является лингвист, стоящий на позициях марксизма-ленинизма.
        Если сознание с самого начала есть общественный продукт, то таким же, несомненно, является и язык также с самого начала его развития. Следовательно, язык является общественным продуктом, хотя бы он и был обусловлен физической организацией человека. Последняя, в известном отношении, обусловила также и сознание. Но физическая природа человека и животного не тождественны ни в их качестве, ни в путях их развития. Поэтому животные не обладают той членораздельной речью, которая свойственна человеку.
        Ф. Энгельс разъясняет и этот вопрос. «То немногое, — по его словам, — что эти последние (животные), даже наиболее развитые из них, имеют сообщить друг другу, может быть сообщено и без помощи членораздельной речи».[22] Последняя характерна уже для человека.
        Различие между человеческой и животной деятельностью, а отсюда и между человеческим и животным организмами, с определенною точностью выяснено в работе Ф. Энгельса «Роль труда в процессе очеловеченья обезьяны»: «сначала труд, — говорит Ф. Энгельс, — а затем и рядом с ним членораздельная речь явились самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьян мог постепенно превратиться в человеческий мозг».[23]
        Здесь противополагается мозг животного мозгу человека, «который при всем сходстве в основной структуре превосходит первый величиной и совершенством». Следовательно, говоря о физической природе в ее выявлении в сознании и языке, мы имеем в виду уже ту физическую природу человека, то есть тот физический организм, который сам подвергся изменению под влиянием общественной трудовой деятельности человека.
        Из всех имеющихся по этому предмету высказываний основоположников марксизма-ленинизма следует лишь один определенный вывод, сводящийся к тому, что только потребности общественной трудовой деятельности человека обусловили появление необходимых коммуникационных средств в том виде, в каком это выявляет человеческая речь. По словам Ф. Энгельса, «потребность создала себе орган: неразвитая глотка обезьяны преобразовывалась медленно, но неуклонно, постепенным усилением модуляций, и органы рта постепенно научились произносить один членораздельный звук за другим».[24] Начало развития членораздельной речи, которою не обладает животное, относится Ф. Энгельсом к низшей ступени дикости, то есть к переходному состоянию от царства животных к человеку.[25]
        Начальный период речи выяснен классиками марксизма ясно и исчерпывающе в их основных установках. Дальнейший ход развития речи, равным образом, указан ими же с достаточною степенью определенности.
        На основании имеющихся в этом направлении высказываний, опирающихся, как и всегда, на строго проверенный материал, следует, что язык, являющийся непосредственною действительностью мысли, изменяется
[ 7]      
в зависимости от потребностей самого носителя речи. Отсюда можно сделать лишь одно заключение, сводящееся к тому, что не закон развития физической природы определяет процесс развития речи, а закон развития общественного человека. Тем самым марксизм наносит сокрушительный удар самодовлеющему фонетическому закону, лежащему в основе лингвистических исследований младограмматиков, а до известной степени и их последователей, представителей социологической школы зарубежного языковедения.
        Таким образом, можно считать установленным, что язык, как и сознание, изменяются самим человеческим обществом. По этому поводу можно привести точные слова К. Маркса и Ф. Энгельса: «люди, развивающие свое материальное производство и свое материальное общение, изменяют вместе с данной действительностью также свое мышление и продукты своего мышления».[26]
        Отсюда следует, что в языке нет ничего неизменного и что в исследовательской работе над языком должны быть в первую очередь установлены причины изменений и характер их. Причины изменений выясняются на конкретной исторической почве, для определения же характера изменений уже имеются точные указания общего методологического значения. Они заключены в диалектическом материализме. Поэтому при изучении поступательного хода развития человеческой речи на всем протяжении истории языка, так же как и при изучении каждого языка в отдельности, исследователь должен в полной мере учитывать законы диалектики, и в первую очередь следующее положение диалектического метода:  

«в противоположность метафизике диалектика рассматривает процесс развития не как простой процесс роста, где количественные изменения не ведут к качественным изменениям, — а как такое развитие, которое переходит от незначительных и скрытых количественных изменений к изменениям открытым, к изменениям коренным, к изменениям качественным, где качественные изменения наступают не постепенно, а быстро, внезапно, в виде скачкообразного перехода от одного состояния к другому состоянию, наступают не случайно, а закономерно, наступают в результате накопления незаметных и постепенных количественных изменений. Поэтому диалектический метод считает, что процесс развития следует понимать не как движение по кругу, не как простое повторение пройденного, а как движение поступательное, как движение по восходящей линии, как переход от старого качественного состояния к новому качественному состоянию, как развитие от простого к сложному, от низшего к высшему»[27].

        Такие качественные перестройки наблюдаются и в языке. По словам К. Маркса, «производители сами меняются, вырабатывая в себе новые качества, развивая самих себя благодаря
        Языковый материал, при правильном его анализе, ярко выявляет движение языка именно в этом направлении. Качественно изменяются не только отдельные элементы речи (образование времен из видов в глаголах целого ряда языков и пр.), но и языковые структуры целиком. Так, например, языки отдельных родовых ячеек доплеменного образования качественно отличны от племенных языков. Последние представляют собою иное качество, чем национальные языки, а в более далекой перспективе развития национальных культур и национальных языков «в период
[8]      
победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым».[29]
        Указанные выше основные положения диалектического и исторического материализма развернуты на конкретном языковом материале в блестящей работе Ф. Энгельса «Франкский диалект», построенной им на анализе языковых фактов в аспекте исторического их развития, причем и сама эта работа предназначена быть главою другого, более обширного труда Ф. Энгельса «К истории древних германцев».[30] Таким образом, Ф. Энгельс привлек данные языка для анализа на их основании изучаемой стадии исторического процесса. Он привлек языковый материал как исторический источник и сделал это в таком объеме, если я не ошибаюсь, впервые из всех историков и лингвистов, показав этим пример и тем и другим.
        Прекрасное знание литературы предмета и самого материала дало Ф. Энгельсу возможность углубиться в подлинное историческое изучение отдельных языковых фактов, дать углубленную критику имеющихся научных высказываний Гримма и других родоначальников исторического направления в языкознании. Ф. Энгельс привлек живые наречия к объяснению уже исторически вымерших, что в значительной степени расширило исторические горизонты и дало возможность установить еще существующие пережитки, например, салического наречия в нидерландском, фламандском и голландском.
        Изучая конкретный языковый материал франкского диалекта, Ф. Энгельс в то же время разъяснил и существеннейший вопрос общего языкознания — вопрос о происхождении диалектов. Он показал, как на частном примере разрешается общая проблематика и насколько последняя необходима для правильной характеристики отдельно изучаемого языкового строя. Им предуказано то, что лишь в последние годы ставит перед собою общее учение о языке, к тому же только в Советском Союзе, а именно разрешение общих языковедных вопросов не отвлеченно, а на конкретном материале отдельных языков и их диалектов.
        Насколько ясно проводится Ф. Энгельсом общий исторический анализ и какое место занимает в этом анализе языковый материал, используемый как исторический источник, можно судить хотя бы по таким выводам Ф. Энгельса, как утверждение в «Франкском диалекте» о том, что «Гессен и Тюрингия как земли, населенные самостоятельными племенами, имеют свои собственные, самостоятельные диалекты»;[31] и что если считать безусловно установленным самостоятельное существование франкского диалекта уже в VI и VII вв., то тем самым признается и то, что «франки не представляли простой смеси различных племен, объединенных в союз под влиянием внешних обстоятельств, а были самостоятельным основным германским племенем, искевонами, которые в различные периоды включали в свой состав и чужие элементы, но имели достаточно сил, чтобы их ассимилировать».[32] Поэтому Ф. Энгельс считает доказанным, «что каждая из обеих основных ветвей франкского племени уже рано говорила на особом наречии, что диалект делился на салическое и рипуарское наречия и что некоторые особенности, разделяющие эти старые наречия, еще продолжают жить в современной устной народной речи».[33]
[9]                
        В этой неизвестной буржуазному языкознанию и совершенно им неиспользованной работе, Ф. Энгельс, классик марксизма, философ, историк и этнограф, выявил себя и как выдающийся лингвист, служащий великолепным образцом для тех, кто хочет стать настоящим лингвистом — теоретиком и практиком. Ф. Энгельс требует, чтобы ученый обращался к первоисточникам, а не брал бы материал из вторых рук.[34] В числе таких первоисточников оказались не только памятники письменности, но и живая речь даже тогда, когда изучается вымерший язык. Ф. Энгельс объединил их в своей исследовательской работе на пользу изучения и тех и других.
        Конечно, пользование первоисточниками является, как будто бы, необходимым условием научной работы, но для общего языкознания, в части привлечения материалов живой речи, за исключением своей родной, иногда делаются печальные исключения. Все ли специалисты по общему учению о языке за рубежом, да и у нас в СССР, используют примеры не из вторых рук? Обращаясь к чужим работам, ученый или связан уже внушаемыми ему выводами, не имея возможности их проверить, или же, не соглашаясь с ними, делает свои собственные заключения на отрывочно представленном и далеко не полном материале, хотя бы и фактически правильно приведенном.
        Стремление охватить возможно больший круг языков заставляет специалистов по общеязыковедческой тематике прибегать к чужим работам, и очень немногие из них углублялись в общую проблематику языкознания, работая над живым объектом (ср. Н. Я. Марр). Почему-то создалось мнение, что общее языкознание имеет своей основной целью широкий охват языков, а не углубленное изучение хотя бы ограниченного их количества. Ф. Энгельс своим примером показал, что при изучении одного только франкского диалекта можно ставить вопросы общего характера и разрешать их. И в этом нельзя не признать его исключительной заслуги в области языкознания, в частности общего учения о языке.
        Крупный вклад в марксистскую науку о языке внес П. Лафарг своей работой «Язык и революция».[35]
        П. Лафарг соглашается со многими положениями сравнительного языковедения, но в то же время отрицательно относится к идее о праязыке. Не на нем он обосновывает свои сравнительные сопоставления в областях языка и мифотворчества, а на сходстве материальных и духовных потребностей, вызванных сходством экономических и политических условий.
        Он признает резкие изменения в ходе развития языка. И если, по его словам, «язык развивается, беспрерывно видоизменяясь, то происходит это потому, что он является самым непосредственным и характерным продуктом человеческого общества». «Язык рождается, растет и умирает: в продолжение своего существования он проходит ряд эволюций и революций, усваивая и отбрасывая слова, речевые комплексы и грамматические формы».
        Устанавливая качественные изменения в языке, П. Лафарг видит их не только в строе речи, но и в значениях отдельных слов. Иногда эти изменения составляют целую цепь последовательных звеньев, соединяющих различные понятия, например, «пастбище» и «закон» (nomos). Получающийся здесь разрыв, давший различные значения одного и того же слова, имеет свои исторические причины и связан с теми этапами, которые прошел народ, носитель данного термина; из пастушеского состояния («пастбище»)
[10]    
он переходит на оседлое («место стоянки», «местожительство»), занимается земледелием («раздел») и приходит к созиданию законов, то есть к закреплению привычек и обычаев («привычка», «обычай», «закон»). Тем самым П. Лафарг признает, что «язык не может быть оторван от своей социальной среды».[36]
        В других своих работах («Исследование о происхождении идеи справедливости и добра», Revue philosophique, сентябрь 1885 г.) П. Лафарг устанавливает позднейшее происхождение абстрактного мышления, которому предшествовало возникновение конкретного языка, так же как языку слов предшествовал язык знаков и жестов.
        Труды классиков марксизма-ленинизма не нашли себе должного отражения в буржуазном языкознании. Последнее теоретизировало социологический подход, давший наименование целому направлению лингвистов социологической школы, но не смогло углубить его. Чуждое историческому материализму или вовсе не знакомое с ним, зарубежное языкознание не в силах дать правильную постановку общему учению об языке.
        Все достижения сравнительной грамматики, так же как и исторических построений в области языковедческих исследований, которые являлись в свое время крупнейшим шагом вперед, должны быть при их использовании подвергнуты критической оценке с точки зрения основных положений диалектического материализма, что фактически ведет к перестройке, к поднятию лингвистического учения на качественно новую высоту. Признание языка продуктом человеческой истории неизбежно переводит всю работу над языком на позиции исторического материализма.
        Среди лингвистов, прошедших филологическую школу и впервые применивших в своих языковедческих исследованиях метод исторического материализма, оказался крупнейший мировой лингвист, советский ученый акад. Н. Я. Марр.
        Никто не будет отрицать, да и сам Н. Я. Марр этого не отрицал, что вся его новая языковедческая концепция, которой он сначала присвоил наименование «яфетической теории», вышла из той же «буржуазно сложенной и скроенной научной среды», что она зародилась в недрах индоевропейской лингвистики, без которой ее и не было бы. Но все же основные положения Н. Я. Марра являлись и тогда уже антитезой основным установкам индоевропейского языкознания.^[37]
        Н. Я. Марр даже и в начальные годы своей исследовательской работы шел своим путем, не позволявшим ему довольствоваться узкими рамками школы младограмматиков, воспитанником которой он являлся. Восприняв у своих предшественников то, что он считал ценным и положительным, Н. Я. Марр все же не мог удовлетвориться их основными установками и методом их работы. Он искал новых путей к разрешению вставших перед ним вопросов и, не найдя на них удовлетворяющего его ответа в имеющейся литературе, сам искал выхода. В этих целях Н. Я. Марр пошел на расширение привлекаемого языкового материала, обратив внимание в первую очередь на языки Кавказа, где он вплотную столкнулся с живой речью крайне разнообразных по своему строю национальных языков.
        Переходя от мертвой письменности к изучению живых языков Северного Кавказа и получив благодаря этому возможность через осведомителей глубже уйти в анализ строя неизученных или мало пока изученных языков, Н. Я. Марр, еще не знакомый с основами исторического материализма,
[11]    
увидал в живой речи ключ к познанию законов языкового развития. В частности, именно он рекомендовал широким кругам лингвистов работать над живыми языками. Не зная еще тогда капитального труда Ф. Энгельса «Франкский диалект», впервые опубликованного лишь в 1935 г., Н. Я. Марр в этом отношении пошел по тому же пути, что в значительной степени и предопределило дальнейшее направление его работ.
        Изучая нормы живой речи, Н. Я. Марр теснее сомкнулся и с их носителями, с самими говорящими на данных языках народами. Он заинтересовался условиями их жизни и труда, а этнографические наблюдения увлекли его в изучение истории этих народов. Но Н. Я. Марр, по своей основной и ведущей специальности, не сделался ни этнографом, ни историком Кавказа в узком понимании этих дисциплин. Он остался филологом-лингвистом и свои исторические наблюдения использовал для объяснения языковых фактов.
        Тем самым, от узкого формализма Н. Я. Марр перешел к историческому языковедческому исследованию. Материал в его руках ожил, и сам он начал все больше и больше выходить из русла традиционной лингвистики, все более и более приближаясь к таким искателям новых путей в языкознании, как крупнейшие ученые весьма недалекого прошлого лингвисты Шухардт, Тромбетти и др., этнограф Леви-Брюль. Но все эти виднейшие представители науки все же остались в лагере индоевропеистов, хотя бы и в качестве диссидентов. Н. Я. Марр вышел из этого лагеря, и этот выход был обусловлен последовавшим переходом его на позиции исторического материализма, что оказалось осуществимым только для советского ученого, работающего в условиях и в окружении советской действительности. Эта переходная эпоха в научной деятельности Н. Я. Марра датируется 1924 годом.
        Это был год, когда Н. Я. Марр мог с полной решимостью сказать, что «индоевропейской семьи языков расово-отличной не существует. Индоевропейские языки Средиземноморья никогда и ниоткуда не явились ни с каким особым языковым материалом, который шел бы из какой-либо расово-особой семьи языков или тем менее восходил к какому-либо расово-особому праязыку».[38]
        К такому заключению, в корне расходящемуся с общепризнанным в лингвистической науке мнением, Н. Я. Марр пришел, несомненно, под непосредственным влиянием ознакомления с ведущими трудами классиков марксизма-ленинизма. Путь к этому был уже подготовлен заранее всеми его же собственными предыдущими работами, приведшими к необходимости строжайшего учета основных законов истории развития человеческого общества при истолковании движения в языке.
        Опираясь на данные исторического материализма, Н. Я. Марр вправе был тогда же утверждать, что «вначале был не один, а множество племенных языков, единый праязык есть сослужившая свою службу научная фикция». «Индоевропейские языки, — продолжает он, — составляют особую семью, но не расовую, а как порождение особой степени, более сложной, скрещения, вызванной переворотом в общественности в зависимости от новых форм производства».[39]
        Предстояла исключительно сложная работа по внедрению положений марксизма-ленинизма в языковедческую область, все еще остававшуюся на старых позициях. Предстояло объявить борьбу этим позициям, упорно отстаивавшим неприкосновенность лингвистического фронта. Борьба шла за внедрение диалектического метода, но не за уничтожение всех
[ 12]    
достижений старых языковедческих школ, имевших свои бесспорные заслуги и оставивших после себя богатое наследие, в первую очередь накопленного материала и его классификации. Это в полной мере признавали сами классики марксизма.
        Предстояла переоценка ценностей. Требовалось прежде всего освоение метода и знание материала. Анализ его в историческом аспекте давал ему совершенно новое освещение, недоступное лингвистам формалистического направления. Уже в 1926 г. Н. Я. Марр предвидел, что впереди «предстоит большая, тяжелая работа по усвоению не только новых методов, но и знаний, и еще знаний, конкретных знаний для научно состоятельной борьбы и у себя с изжитой идеологиею старой школы».[40]
        Началось строительство основ новой лингвистической школы, названной Н. Я. Марром «материалистическим языкознанием». Я не буду останавливаться на всех деталях этого крайне интересного периода в истории развития лингвистической науки и перечислять те отдельные положения, которые были выдвинуты и затем опровергнуты самим же Марром, как, например, переселение яфетидов и расселение их по материкам Афревразии.[41] Не хочу также утруждать внимание читателя указанием на те противоречия, которые местами выступают в различных работах Н. Я. Марра, как, например, утверждение, что женский род относится к позднейшим явлениям, так как впервые были не мужеский и женский роды, а деление имен существительных на лингвистические группы, именуемые лингвистическими классами (1926 г.),[42] и обратное этому высказывание за приоритет женского рода как выразителя некогда существовавшего женского актива, относящегося к эпохе матриархата (1931 г.).[43] Несмотря на хронологическое преимущество второго объяснения, мне лично первое из них представляется более соответствующим действительному положению вещей.
        Все эти и им подобные выводы, частично отвергнутые самим же Н. Я. Марром, частично оставшиеся спорными, частично даже явно неправильные и противоречащие историческому ходу развития человеческого общества, как, например, признание за первой звуковой речью магического средства, хранившегося втайне и получившего затем более широкое использование, когда звуковая речь вышла «из рук владевшего ею класса»[44] — все эти или просто неверные, а иногда, в других случаях, спорные места отнюдь не характеризуют основной концепции Н. Я. Марра. Они не умаляют его исключительных заслуг по внедрению диалектического метода в лингвистические исследования.
        Сам Н. Я. Марр прекрасно видел и противоречия в своих работах, и, местами, неправильные построения. Он считался с этим как с фактом, вызванным исканием новых путей. Новое освещение материала требовало нового же его истолкования, и Н. Я. Марр шел на это со всею свойственной ему решительностью, не задерживаясь даже в тех случаях, когда вступал в противоречие с самим собою, со своими же предшествующими выводами. В таком сложном деле, какое вынес на своих плечах Н. Я Марр, возможны ошибки. И первый, кто их не отрицал, был сам же Марр. Он неоднократно указывал на то, что «нельзя удовольствоваться прочтением той или иной яфетидологической работы (то есть работы самого же
[ 13]    
Н. Я. Марра. — И. М.), хотя бы времен с появления «Третьего этнического элемента», без учета того, что восполнялось, осложнялось, уточнялось или исправлялось, равно без учета того, что заменялось и отсекалось в последующих работах на дальнейших этапах развития теории».[45]
        Я прекрасно помню, как Н. Я. Марр, написавший единственную сводную работу по яфетической теории (т. н. «Бакинский курс»),^[46] отказался выпустить ее вторым изданием без существенной переделки.
        Вечное движение вперед с тою неослабеваемою энергиею, какой отличался Н. Я. Марр до последних дней своей жизни, вполне оправдывает те затруднения, которые он же создал для своих последователей при пользовании его работами. Более того, сделанное Н. Я. Марром предупреждение об уточнении и исправлении, о замене и отсекании некоторых его высказываний является прямым следствием тех резких сдвигов в научных концепциях, которые им проводились. Новатор лингвистической школы ясно сознавал как то, что усиление его теоретической базы обусловлено не эволюционным движением вперед, а взрывами в самих научных построениях, так и то, что большая работа, проводимая по внедрению марксизма-ленинизма в область языковедения, требует борьбы по пути изживания старой идеологии.[47] Предстояла решительная и ответственная работа построения нового, марксистского языкознания. По этому пути и пошел Н. Я. Марр.
        Отвергнув расовую принадлежность языков и происхождение их от расово-особого признака,[48] Н. Я. Марр пришел к выводу о первичной множественности языков, об их последующем объединении (скрещении) в более мощные племенные языки и т. д. Языкотворчество, или глоттогония, есть, по словам Н. Я. Марра, процесс мировой. Он совершается не в одном каком-либо месте, и готовый язык не разносится затем по периферии земного шара как творчество одного или нескольких пранародов. Наоборот, этот процесс идет повсеместно там, где вообще существует человек. В росте языковых массивов, по утверждениям Н. Я. Марра, исключительное значение получило скрещение, вызванное схождением различных социальных группировок и образованием ими более сложных общественных ячеек, впоследствии племенных образований, а еще ближе — наций.^[49] Такое множество языков в своем происхождении и последующем развитии покоится не на едином языке с его дальнейшими разветвлениями, а на едином для всех языков глоттогоническом процессе.
        Признание единства глоттогонического процесса, весьма разнообразного в своем внешнем выявлении в языковой формальной части, но все же остающегося общим для всех языков мира, является одним из основных и существеннейших положений советского языкознания, в точности отвечающим основным утверждениям исторического материализма.
        Проблема глоттогонии поставила на очередь необходимость дать ряд уточняющих положений в части определения самого языка, отношения его к обществу и мышлению, происхождения речи и последующих путей ее развития. По всем этим вопросам у Н. Я. Марра имеются определенные высказывания. Так, углубляясь в изучение истории языка, Марр уточнил свое отношение к нему как к явлению социальному и явлению надстроечного порядка. Н. Я. Марр констатирует, что «человечество сотворило свой
[ 14]    
язык в процессе труда в определенных общественных условиях и пересоздает его с наступлением действительно новых социальных форм жизни и быта, сообразно новому в этих условиях мышлению... Все (языки) созданы человечеством... Корни исследуемой речи не во внешней природе, не внутри нас, в нашей физической природе, а в общественности. Общественность наследует, консервирует или перелицовывает свою речь в новые формы, претворяет ее в новый вид и переводит в новую систему».[50]^*
        В связи с этим утверждением, построенным в полном соответствии с приведенными в начале моей статьи высказываниями классиков марксизма-ленинизма, и несомненно под их влиянием, что явствует и из самой формулировки, Н. Я. Марр коснулся другого, непосредственно отсюда вытекающего и существеннейшего для языкознания, вопроса: чем же определяется развитие языка, созданного в процессе человеческого труда в определенных общественных условиях? И если на этот вопрос уже сам собою предопределен ответ — общественной средой в ее объективной действительности, то все же не снимается с очереди другой вопрос, а именно о роли, которую играют в развитии речи природные свойства человека. Такого рода вопрос не мог быть обойден молчанием, поскольку в языкознании не имелось на него согласованного ответа. В языкознании придавалось чрезмерное, при том иногда превалирующее значение роли физиологического фактора (например, в фонетике).
        Н. Я. Марр не уклонился от ответа и на этот вопрос. Он находит, что «основные пока предпосылки научно-сравнительного изучения звуковой речи, ее различных типов и видов, именно закономерные звуко- соответствия или корреспонденции разъясняются не физиологически, не с физиологией связанной биологией, а социологически»^[51].
        Тем самым Н. Я. Марр, так же как и Ф. Энгельс во «Франкском диалекте», вносит существеннейший корректив в основные положения младограмматиков о звуковом законе, усматривая и в звуковых переходах явление социального порядка. «Конечно, — предупреждает Н. Я. Марр,— известная физическая обстановка, определенный подбор фауны и флоры и т. п. учитываться должны, но не непосредственно в языковом творчестве, а в постановке и решении хозяйственно-общественных задач, следовательно, здесь такое же лишь посредственное влияние природы, как всегда и везде в отношении речи».[52] Тем самым устанавливается, что не только природа самого человека, но и окружающая его природа влияла на речь не непосредственно, а через общественную среду.
        Такая установка определила собой ведущую линию в деле изучения всего последующего развития речи. Если природа как таковая влияла на язык через общественную среду, то для строя речи решающим являлась не природа сама по себе, а восприятие ее человеком. Между тем, как мы видели выше, восприятие природы человеком различно в зависимости от развития трудовой деятельности, приводящей в итоге к познанию естественных ее законов. Такая смена в понимании природы и в отношении к ней самого человека неизбежно должна была отразиться и в языковой структуре, на этот раз уже не в фонетике, а в синтаксисе.
        Таким образом, развитие речи основывается на социальной базе. Но этим не исчерпывается определение языка. Язык все же есть надстройка идеологического порядка, поэтому требуется характеристика его как надстройки. Такая характеристика нужна не только для раз-
[15]    
решения отвлеченной теоретической проблемы, а и для чисто практического задания. Без нее нельзя правильно подойти к пониманию самого языка, его развития и его структуры. Следовательно, без этого нельзя понять особенности языкового строя, а тем самым дать правильное его описание.
        Н. Я. Марр прекрасно понимал то исключительное значение, которое для языковедческой работы имеет определение понятия языка. Оно уже имелось в готовом виде, точном, ясном и кратком: язык есть непосредственная действительность мысли, язык есть действительное сознание.[53] Н. Я. Марру оставалось лишь положить в основу своих исследований это определение, данное классиками марксизма, и сделать из него соответствующие выводы. Н. Я. Марр их сделал. По его утверждению, развитие хозяйственных форм и социального строя обусловливают движение речи в путях ее перестройки. Это движение идет через мышление.
        Отсюда понятно то громадное внимание, которое уделяется Н. Я. Марром взаимоотношению языка и мышления. Понятным становится также и особое внимание к самому мышлению, непосредственной действительностью которого оказывается язык. Н. Я Марр прежде всего констатирует социальный характер мышления: «проблема о мышлении, — говорит он, — это одна из величайших, если не самая великая теоретическая проблема в мире, именно потому, что его корни находятся не в нем самом и не в природе, а в материальном базисе».[54] Далее Н. Я. Марр уточняет связи языка и мышления, усматривая в них диалектическое единство.    

«Ведь сам предмет наш — речь, — говорит он, — как объект исследования — не один, не простая единица, язык не один, а единый в диалектическом единстве языка — формы и мысли — содержания, языка — оформления с его техникой и мысли — содержания в качественной действительности, мышления с его техникой. В исследовательской лаборатории перед нами выступает, под исследовательский резец подводится не эта диалектическая единая двойня сама по себе или сама в себе, а ее, по существу их обоих, языка и мышления, два движения в диалектическом единстве».[55]

        Таким образом, утверждаются два движения в тесном их взаимодействии, в их диалектическом единстве.
        Здесь — диалектическое единство, но не тождество языка и мышления. Этот вывод Н. Я. Марра, равным образом основанный на точных положениях диалектического метода, имеет непосредственное отношение к языкознанию во всех его частях, следовательно и в той, которая трактует о связи логических и грамматических категорий, иногда разделяя их, иногда отождествляя. Тут мы соприкасаемся со старым и весьма спорным вопросом, на котором давно останавливалось теоретическое языковедение, выдвинувшее биологическое, а затем психологическое направление. Оба они оказались узко односторонними и потому неправильными. Н. Я. Марр не примыкает ни к тому, ни к другому. Становясь на почву марксистского языкознания, он признает, что язык и мышление, следовательно логические категории и грамматические, каждое имеет свое собственное движение, но в известной обусловленности, выражающейся в том, что объективная действительность в ее общественном восприятии отражается в языке через мышление. Здесь образуется единый процесс общего диалектического развития.
        Признание, что формы хозяйства и общественный строй отражаются в языке через мышление, поставило задачу точнее установить, что собою представляет поступательное движение в развитии самого мышления.
[16]              
        Основываясь и на этот раз на историческом изучении языкового материала, Н. Я. Марр приходит к выводу, что история мышления представляет собой ряд сменяющихся и качественно различных периодов.
        По этому поводу Н. Я. Марр говорит следующее:

«новое учение об языке к проблеме о мышлении подходит диалектически, разделяя ее на вопрос более сложный... вопрос о возникновении людской речи, то есть мышления+языка, и вопрос о позднейших, в промежутке между нами и возникновением мышления—языка, сменах техники мышления, мало, а вернее совершенно не учитываемых, ибо их несколько, этих смен, проистекающих в своей динамике, то есть творческом движении, от коренных сдвигов в производстве и слагающихся по производству социальных отношений, несколько стадий». «Новое учение об языке, — продолжает Н. Я. Марр, — в первую очередь ставит вопрос об этих стадиальных сменах техники мышления и разрешает положительным разъяснением мышление, предшествовавшее логическому, так называемое дологическое, как ряд ступеней со сменой закономерностей и техники».[56]

        Тем самым устанавливаются связь и зависимость развития языка от развития мышления. Последнее не стабильно, оно как создание человеческого общества изменяется соответственно идущим сменам в производственной деятельности и общественном строе, что и получает свое отражение в языковой структуре.Следовательно, в мышлении устанавливается ряд периодов, дающих различные качественные состояния мышления. Н. Я. Марр утверждает, что и так называемое дологическое мышление представляет несколько таких качественных смен. Это утверждение Н. Я. Марра не только остается в силе, но подлежит особому учету при изучении истории глоттогонического процесса, истории возникновения и развития отдельных языков и языковых группировок (систем или семей).
        Другое дело, что число этих периодов и характерные черты каждого из них не были уточнены Н. Я. Марром в законченном виде. Его опыты построения стадиальной схемы меняющихся норм сознания, как-то — выделение тотемистического периода для дородового общества, затем космического и микрокосмического как предшественников логического с аналитическим восприятием мира, остались недоработанными.[57]
        Н. Я. Марр неоднократно возвращается в своих трудах к этим намеченным им периодам, детализируя по ним этимологию привлекаемых слов. Он проводит эту периодизацию применительно к языковому материалу, прослеживая историческую смену семантики от начала первобытнообщинного строя при общественной собственности на средства производства и далее. В основе здесь лежит языковый материал, являющийся лишь одним из исторических источников для разрешения данной проблематики, имеющей общее значение для всех гуманитарных дисциплин. Все же свидетельство лингвистических фактов, независимо от несомненной условности в конкретизации числа и наименования периодов меняющихся норм сознания, полностью подтвердило наличие коренных сдвигов в мышлении как дологического, так и логического периодов.
        В этом направлении проведена большая работа, в результате которой лингвистические исследования получили более точные установки. Не настаивая сейчас на правильности даваемой Н. Я. Марром периодизации, еще, как указывалось выше, в законченном виде не доработанной, нельзя в то же время не признать исключительную его заслугу в языковедении, выразившуюся во внедрении в лингвистический анализ таких основных
[17]    
устоев, как признание языка надстроечною категориею, отнесение различных систем морфологии и синтаксиса к различным периодам языкотворчества с опорою на тот или иной вид хозяйства и социальной структуры при посредстве мышления,[58] признание необходимости изучения языкового строя с учетом смен мировоззрений.
        Все эти, основанные на высказываниях классиков марксизма-ленинизма, положения, сводящиеся к признанию единства языка и мышления, но единства диалектического, проявляются у Н. Я. Марра не в виде декларации, а в выводах, подкрепленных лингвистическими фактами и внедряемых в лингвистический анализ. У Н. Я. Марра это сказалось не в отвлеченном рассуждении лингвиста, ушедшего в якобы чуждую ему область, хотя бы и смежной дисциплины, а в выводах, обоснованных языковым материалом, давших последнему прежде неуловленное, а теперь более ясное истолкование. Н. Я. Марр упорно и сознательно вводил эти положения в текущую работу лингвиста теоретика и практика.        Занятия теоретическими темами значительно подняли изучение отдельных языков, не исключая и конкретных заданий их преподавания. С другой стороны, практическая работа над языковым материалом расширила возможности построения теоретических выводов и, даже более того, такие, казалось бы, отвлеченные исследования, как посвященные проблемам общего значения, о которых мы только что говорили выше, сами до известной степени оказались выдвинутыми в связи и вследствие занятий над живой речью.
        Как Ф. Энгельс в свое время развернул богатейшую лингвистическую концепцию, основываясь также и на привлекаемых им живых перечнях, так и Н. Я. Марр достиг, по его же словам, неожиданных результатов общего интереса после того, как перешел к изучению живых языков, что дало ему повод коснуться «особого конкретного для каждой эпохи общественного восприятия речи в ее материальном быту».[59] На живом материале можно было подробнее и детальнее развернуть также и тематику исторического исследования, выявляя в языке напластования различных периодов его развития, межязыковые влияния, заимствования слов и форм из чужой речи, процессы скрещения, и установить причины этих явлений. В связи с этим удалось выяснить трансформационные отложения примитивов и на их основе строить сравнительную грамматику.[60]
        Именно занятия над живыми языками открыли перед исследователями, в том числе и перед Н. Я. Марром, возможность более детального применения метода исторического материализма к изучению языков. Поэтому Н. Я. Марр имел полное основание не опасаться искусственного подведения языковых фактов под общие положения марксизма-ленинизма. Он на опыте своей собственной работы видел то колоссальное преимущество, которое имеет советский ученый, вооруженный марксистским методом и углубившийся в анализ живого языкового материала. На этих основаниях Н. Я. Марр призывал лингвистов не к отвлеченным рассуждениям, а к работе над конкретными языками. Еще в 1932 г., за два года до своей преждевременной кончины, Н. Я. Марр с полной категоричностью утверждал, что «если истории материальной культуры потому нет доселе, что она оторвана от науки об языке, то еще опаснее
[18]    
для языковеда оторваться от языков, конкретного их знания и овладения ими». Такой отрыв Н. Я. Марр считал гибелью.[61]
        Но подобного рода углубление в языковый материал, необходимое для правильного построения теоретических выводов, нуждается в первую очередь в опоре на прочное знание методов исторического материализма и выдвигает перед лингвистом необходимость вообще иметь широкий исторический кругозор. Н. Я. Марр не призывал к изучению языка в самом себе и для себя самог.
        С этой точки зрения Н. Я. Марр не был узким филологом-лингвистом еще и в дореволюционный период своей научной деятельности. Он и тогда близко соприкасался с историею народов, творцов изучаемых им памятников письменности. В этом отношении он не менее резко разошелся с последователями де-Соссюра, чем с их предшественниками, младограмматиками. Н. Я. Марр требует от лингвиста подхода к языковому материалу как к продукту человеческой истории; поэтому, чтобы правильнее понять языковый материал и глубже уйти в него, нужно подойти к языковому материалу в его историческом аспекте. Такое требование обосновано тем, что языкознание, охватывающее все языки мира, должно быть увязано с историею материальной культуры и общественности, так как все культуры Востока и Запада, так же как и все языки, являются результатом одного и того же творческого процесса.[62]
        Не менее ценны те работы Н. Я. Марра, в которых прослеживается качественное изменение языковых форм. Я умышленно подчеркиваю здесь выдвинутое Н. Я. Марром положение о качественной перестройке, ведущей к образованию нового качества и являющейся результатом коренного сдвига, скачка в новое состояние. Все в языке находится в движении. Видоизменяются семантика слова и сам корнеслов, меняются грамматические показатели и средства выражения грамматических отношений, другими словами, меняются семасиология, морфология и синтаксис.
        Утверждение об изменчивости языковой типологии — вовсе не новое утверждение, хотя оно далеко не всегда и не везде учитывалось отдельными исследователями. Наличие в языке каких-то постоянных признаков, не подвергающихся изменению ни во времени, ни в пространстве, вообще отрицается (ср. де-Соссюр). Новшеством в языкознании является не это утверждение об изменчивости форм, а объяснение данного процесса и характеристика его.
        Представители индоевропейской школы в языкознании, не отказавшиеся от праязыковой схемы и сохраняющие ее до настоящего дня, не могли все же не признать эволюционного движения. Допущение ими коренной языковой ломки, с образованием нового качества в языковой структуре, неминуемо стало бы вразрез со всею концепцией праязыка, и от последнего пришлось бы отказаться. Поэтому лингвистическая школа Запада характеризуется в своем историческом подходе как эволюционная лингвистика.
        Н. Я. Марр, первоначально тоже стоявший на позициях праязыка, резко порвал с ним после 1924 г., когда перешел на основы материалистического языкознания, то есть на внедрение методов марксизма-ленинизма в лингвистические исследования. Признав, что язык является продуктом человеческой деятельности, Н. Я Марр неизбежно должен был признать и наличие в языковом движении тех же общих законов. На этом основано утверждение Н. Я. Марра о том, что «общественность
[19]    
наследует, консервирует или перелицовывает свою речь в новые формы, претворяет ее в новый вид и переводит в новую систему».[63] Такой подход, с учетом качественных изменений в языке, Н. Я. Марр не только считает подходом вполне научно обоснованным, но признает его необходимым, первоочередным и единственно правильным.
        В течение последнего десятилетия своей творческой работы Н. Я. Марр уделяет этому заданию все свое внимание. Он приближается к его разрешению, «перекинув, по его словам, бремя доказательств в истории языка с формальной стороны на идеологическую и создав особые, в увязке е историей общественности обоснованные отделы науки об языке, именно семасиологию, то есть учение о значениях, и палеонтологию, учение о перевоплощении строя речи формального и идеологического».[64]
        Первый отдел — семасиология, уже выделялся и раньше, но, как общее правило, он изучался в значительном отрыве от других отделов грамматики, а иногда и вовсе исключался из нее как самостоятельная языковедческая дисциплина. На этой почве строилась, главным образом, этимология слов. Н. Я. Марр подошел к семасиологии иначе. Он рассматривает значение слова в тесном единстве с его формальным в языке выражением. Тем самым оказалась более остро поставленной проблема формы и содержания в лингвистическом исследовании. Марром устанавливается движение формы и движение семантики, рассматриваемые оба как результат общественной деятельности человека. Эти движения происходят в весьма сложных взаимоотношениях.
        Форма слова может меняться и независимо от изменения значимости слова, например, под воздействием заимствования или межязыкового влияния, в особенности при двуязычии населения и т. д. Значение слова, равным образом, может изменяться при сохранении той же формы. Но взаимная связь формы и содержания остается в силе. В частности, само фонетическое изменение слова, так называемая внутренняя флексия, в ее расширенном понимании выражающая грамматические и лексические изменения, рассматривается Марром как подчиненная семантическим изменениям собственно слова (расщепление понятий по закону единства противоположностей, движение значения слова по закону функциональной семантики и др.), и его же — в предложении (грамматическое изменение слова по его синтаксическому значению: изменение по падежам и пр.). Тем самым устанавливается диалектическая связь формы и содержания внутри языка, и диалектический метод оказался введенным тем же Н. Я. Марром также и в область семасиологии.
        Тут же выдвигается новый исследовательский прием — палеонтологический анализ. Судя по только что приведенному определению самого Н. Я. Марра, под ним понимается прослеживание «перевоплощения строя речи». Другими словами, под палеонтологическим анализом подразумевается исследование языкового процесса в его целом, или отдельного языкового строя в частности, или даже отдельно взятого языкового факта в путях их «перевоплощения», т. е. в путях качественной перестройки, следовательно, в путях диалектического движения.
        В палеонтологическом анализе надлежит, при таких условиях, видеть непосредственное применение в языковедческих работах основного положения марксистского диалектического метода, рассматривающего «процесс развития не как простой процесс роста, где количественные изменения не ведут к качественным изменениям, — а как такое развитие, которое переходит от незначительных и скрытых количественных изме-
[ 20]
нений к изменениям открытым, к изменениям коренным, к изменениям качественным, где качественные изменения наступают не постепенно, а быстро, внезапно, в виде скачкообразного перехода от одного состояния к друг ому состоянию, наступают не случайно, а закономерно, наступают в результате накопления незаметных и постепенных количественных изменений».[65] Лингвист должен выявить моменты таких же коренных перестроек и на языковом материале при изучении его в историческом разрезе. Он должен установить их и дать им надлежащее истолкование. Он должен проследить идущий процесс и установить новое качественное образование в его историческом объяснении. Качественно новое в языке образование, отделенное пережитым скачком от прошлого, все же имеет свое историческое прошлое, хотя бы и качественно иное. Для этих заданий и выдвигается Н. Я. Марром упомянутый выше палеонтологический
        Если брать историю развития человеческой речи в ее целом, то качественно новое состояние образует новую языковую стадию, то есть период в общем течении единого глоттогонического процесса. Если же рассматривать отдельные языковые явления грамматического порядка, то новое их качественное состояние дает повод говорить об их стадиальной перестройке. С этой точки зрения в каждом языке могут быть усмотрены разностадиальные моменты. Их устанавливал Н. Я. Марр сначала в яфетических языках, затем семитических, тюркских, даже в индоевропейских и т. д.[66] Все это обусловлено диалектическим развитием и устанавливается методом исторического материализма, что в конкретном применении к языковым исследованиям Н. Я. Марр называл палеонтологическим анализом.
        Многие, основываясь, между прочим, и на высказываниях самого Н. Я. Марра, теснейшим образом связывают палеонтологическое исследование с лингвистическим анализом по четырем элементам, проводя между ними знак равенства. По их мнению, проведение палеонтологического анализа означает анализ данного слова с его возведением к упомянутым выше четырем элементам, и, наоборот, всякая работа с применением четырех элементов уже сама по себе представляет палеонтологический анализ. Между тем, такого знака равенства здесь нет, и отождествление палеонтологического анализа с анализом по четырем элементам неверно.
        Прежде всего следует иметь в виду, что элементный анализ, в основном, применялся Н. Я. Марром в семасиологических исследованиях. Элементный анализ выработался в тот период его работ, когда наибольшее внимание уделялось им семантике слова. Это был тот период, когда историческая перспектива развертывалась на языковом материале, главным образом, по движению значимости словарного запаса языков. Н. Я. Марр в первую очередь останавливался тогда на топонимических терминах и племенных названиях, которые и оказались первым и в то время еще единственным материалом для лабораторной работы, установившей древнейшие корни указанных выше названий, сведенных в конце концов к четырем основным разновидностям, названным четырьмя лингвистическими элементами. В связи с этим упомянутым первичным корням было присвоено племенное же наименование «сал, бер, ион, рош», которые лишь позднее были переведены на обозначение буквенного алфавита «А, В, С, D». Это произошло тогда, когда от топонимических и племенных названий Н. Я. Марр перешел к корням всего словотворчества.
[ 21]              
Таким образом, работа здесь ограничивалась семасиологией, то есть учением о значениях, которую сам же Н. Я. Марр противополагал палеонтологии как учению о «перевоплощении строя речи».[67]
        Семасиология, наименее до Марра разработанная область лингвистики, дала богатейший материал для прослеживания идущих смен в языковом строе. При этом выяснилось, что один и тот же формальный комплекс (слово) мог менять свое значение самым радикальным образом, получая совершенно новое содержание, связь которого с прежним иногда даже не улавливается человеком, не углубленным в специальные этимологические исследования. Тем самым устанавливались и в словарном составе качественные изменения, своего рода «перевоплощения», хотя бы само слово по своей формальной стороне оставалось тем же. Тут элементный анализ ничего не доказывает, тогда как палеонтологический подход выступает в полной мере.
        Затем, поскольку мы говорим о «перевоплощении строя речи», постольку же палеонтологическому анализу может подвергаться и построение целой фразы, т. е. качественно иное построение предложения в прослеживаемой исторической преемственности его строя, если тут улавливается преемственная связь, например становление номинативного предложения из качественно иного строя предложения и т. д. В данном случае элементному анализу тоже нет места. Наконец, изменение значимости падежа устанавливается тем же палеонтологическим анализом, причем формальное выражение данного падежа определяется синтаксисом, а не морфологическим оформлением самого слова. Даже становление и изменение членов предложения и частей речи, вовсе не связанных с проблемою о четырех элементах, прослеживаются палеонтологически и т. д. и т. п.
        Правда, Н. Я. Марр широко пользовался элементным анализом, даже ставил необходимым условием применение анализа по четырем элементам в палеонтологических исследованиях. Но все же и в этом случае элементный анализ не заменяет собою палеонтологического, а служит только техническим приемом, и то лишь в работе над словами, а не над строем речи во всем многообразии последнего.
        До установления четырех элементов Н. Я. Марр, как уже упоминалось выше, дошел в результате длительной работы над обширным языковым материалом. Положительною их стороною является то, что выдвинутые еще в период прослеживания расселения яфетидов, то есть вне зависимости от идеи единства глоттогонического процесса, они же, в известной степени, и привели к утверждению этого процесса, обратившись в связи с этим из племенных названий яфетидов в первичные корни-слова, свойственные всем народам мира. С другой стороны, признание единства глоттогонического процесса, становление и развитие языков, на всем его громадном протяжении выдвинуло проблему пережитков в их историческом разрезе, что в свою очередь поставило вопрос о начальных периодах звуковой речи. Тут себе и нашли место указанные выше четыре элемента.
        Как и всякая научная концепция, хотя бы и проблематичная, схема лингвистических элементов нуждается в научном ее подтверждении или отрицании. Я не берусь сейчас ни за то, ни за другое. Своей задачею я ставлю выяснение возможностей технического применения данной концепции при палеонтологическом анализе в наше время и нашими силами.
        Для разрешения этого вопроса я прежде всего должен оговориться, что, с моей точки зрения, необходимость применения элементного анализа
[ 22]    
к языкам, в которых основы слов не совпадают с непосредственными разновидностями первичных четырех лингвистических элементов, и к тем языкам, в которых эти элементы как корнесловы
        С другой стороны, работа с применением элементного анализа крайне сложна, так как само понимание элемента, т.е. корня со значением слова в качестве опорного пункта в исследованиях, вовсе не установлено раз навсегда для всех языков. Нельзя утверждать, что такие корни-слова существуют во всех языках в их действующем значении. Наоборот, действующие в языках основы, в большинстве случаев, в особенности в таких языках, как индоевропейские и др., не совпадают полностью с первичными лингвистическими элементами, и последние в них не выступают со своею семантикою как самостоятельные слова. Они, при этих условиях, могут быть лишь формально устанавливаемы лабораторною работою. Следовательно, в данном случае они существуют уже в снятом виде.
        Не нужно забывать также и той громадной роли, которую еще в древнейшие периоды развития речи сыграл, по словам Н. Я. Марра, процесс скрещения, давший в результате соединение первичных элементов, из которых образовались новые основы слов. Эти новые основы возводятся к первичным элементам в прошлом, но не совпадают с ними в настоящем. Эти новые основы в свою очередь подвергаются видоизменениям, и т. д. В таком сложном движении вовсе не так легко установить первоисточник, тем более что для его установления нельзя ограничиваться только формальным анализом без знания исторических условий и исторического хода развития лексических основ в конкретных языках, изучаемых с этой стороны.
        Кроме того, нужно помнить, что Н. Я. Марр понимал под элементами первичные корни-слова начального периода звуковой речи, от которого все наличные языки мира отошли на громадное расстояние. Поэтому, какие бы языки современности мы ни привлекали к изучению и к каким бы письменным мертвым языкам ни обращались, мы нигде уже не застанем чистых форм первичных слов-корней общечеловеческой речи в их широком использовании.
        Значительное затруднение в пользовании четырьмя лингвистическими элементами заключается и в том, что они, устанавливаемые как первичные звуковые комплексы, должны были, как и все в языке, подвергнуться изменению в связи с развитием речи. Прослеживание элементов в их неизменном виде на всем протяжении исторического процесса развития человеческой речи, почти от начальных периодов звукового ее оформления и до сегодняшнего дня включительно, в корне противоречило бы основным установкам палеонтологического исследования. Последний имеет целью, по словам Н. Я. Марра, прослеживание процесса перевоплощения языковых фактов, то есть их качественных изменений.
        Следовательно, и начальные лингвистические элементы не являются неизменными и вечными. Примененные Н. Я Марром основные положения диалектического метода в области лингвистических исследований неизбежно приводят к выводам о качественных же изменениях как в самой структуре, так и в самом содержании указанных выше элементов. Это не отрицает и сам Н. Я. Марр. По его словам, «в зависимости от стадии языкового осмысления и языкового оформления четыре элемента… в корне изменяют значение их основ скачкообразным сдвигом из одного мира понятий в другой».[68] Н. Я. Марр утверждает также, что «четыре лингви-
[23]    
стических элемента не просто стали обрастать новыми значениями в дополнение к тому общему, что имели они... но получили новый источник семантического оплодотворения в независимом от прежних норм изменчивом языковом построении с опорой на также изменчивые производственно-социальные факторы».[69] При таких условиях, для применения элементного анализа потребовалось бы предварительное установление качественного состояния самих элементов для каждого стадиального периода, а следовательно, и для каждого языкового строя, далеко отошедших от первичного состояния речи.
        За такую работу никто из учеников и последователей Н. Я. Марра не брался, да и едва ли смог бы взяться. Препятствием этому служит прежде всего сам процесс качественных изменений, сводящийся к тому, что первичные элементы как значимая величина заменяются качественно другою единицею — основою, возводимою к «корню», которая, в свою очередь, может не совпадать ни с одним из четырех первичных элементов. В последнем случае палеонтологический анализ проводится уже по таким новым лексическим основам и над ними, устанавливая процесс их образования. Основа и ее «корень» именно и оказываются в этом случае той качественно новой единицей, которая стадиально заменила собою первичные корни-слова как последующая их ступень.
        При таких условиях применение анализа по четырем элементам там, где элементы уже не являются значимою величиною, утрачивает свою основную силу бесспорного доказательства. Здесь можно говорить только об анализе новой единицы, нового элемента речи, и об отношении ее к первичным элементам как к стадиально предшествующему состоянию. Последнее, при научно обоснованном анализе, поможет уточнению характеристики нового качественного образования, нового лексического элемента, то есть действующих в языке основ. В противном случае рушится вся стадиальная схема Н. Я. Марра, в точности отвечающая основным положениям диалектического развития.
        Несмотря на это, у последователей Н. Я. Марра намечался одно время весьма упрощенный подход к палеонтологическому анализу. Отождествляя его с анализом по четырем элементам и пользуясь узко формальным приемом, легко было прийти к ничего не значащей механической разбивке слов, доводя тем самым положение Н. Я. Марра до чрезмерной вульгаризации.
        Такой крайне упрощенный подход в корне противоречит выводам Н. Я- Марра о том, что в языке нет ничего простого, ничего неизменчивого. Сам же Н. Я. Марр неоднократно обращал внимание на чрезвычайную сложность языкового процесса. По его словам, ни по одному лингвистическому явлению «нельзя ничего сделать в порядке генетического разъяснения без увязки их прежде всего с общественными факторами человеческого творчества, самонакопляющимися в процессе развития структуры хозяйственно-социальных форм и созидаемой ими техники, без увязки этих явлений с историей материальной культуры». «Беда, однако, в том, — продолжает Н. Я. Марр, — что общественная отраженность в звуковой речи чрезвычайно сложна, пути ее происхождения чрезвычайно различны, а ее состав — это переплет вкладов бесконечно многообразных течений человеческой творческой жизни, — переплет, порой обращающийся в клубок, казалось бы, не распутываемых нитей».[70] Тем самым подтверждается чрезвычайная сложность задач палеонтологи-
[24]    
ческого анализа и его самого, и всякого рода попытки упрощения должны быть решительно отброшены.
        Решительно отказываясь от такого упрощенного подхода, мы вместе с тем не только не отказываемся от палеонтологического анализа, но, наоборот, не можем не признать, что именно этот анализ, при правильном его применении к исследовательской работе, становится необходимым. Дело в том, что если признается за факт качественная перестройка речи, то признается и стадиальная периодизация. Установление же последней не может быть проведено без прослеживания процесса качественных изменений («перевоплощений», о которых говорит Н. Я. Марр), то есть без палеонтологического изучения наблюдаемого языкового факта.
        Палеонтологический анализ теснейшим образом связан со стадиальным прослеживанием развития речи. Определенные языковые формы создаются в определенной стадии, и по мере того, как определенный язык прошел через несколько стадиальных периодов или образовался в путях скрещения, приняв в себя разностадиальные состояния, каждый язык может оказаться носителем кроме своей господствующей типологии еще и признаков разностадиальных отложений. «Мы сравниваем языки по стадиям, а не по территориальному принципу, следовательно, мы изучаем каждый язык... не как цельный массив, а как клубок или переплетение наслоений языков различных стадий, различных состояний его развития».[71]
        Безусловно правильно выдвинутый Н. Я. Марром палеонтологический анализ, являющийся проводником основных устоев марксистской диалектологии в языковые исследования, стоит, таким образом, в ближайшей связи со стадиальными переходами или, как их иначе называет Н. Я. Марр, ступенчатыми, взрывчатыми. Стадия — это ступень в развитии языка со своими качественными от других различиями.
        Стадиальные исследования ставят на очередь вопросы происхождения формы и ее развития. На этой почве строятся Н. Я. Марром работы семасиологические и грамматические, касающиеся строя речи, его отдельных грамматических форм и приемов. Для их установления в историческом движении Н. Я. Марр обращает особое внимание на семантику, на социальную значимость слова, его построения и его сочетания в предложении с другими наличными в нем словами.
        Грамматический строй, равным образом, имеет свою социальную значимость, свою социальную обусловленность. Все в языке имеет социальное обоснование, даже звуковые соответствия покоятся на нем. С другой стороны, монизм глоттогонического процесса дает основания для изучения наличествующих в языках схождений и расхождений, как в корнеслове, так и в грамматическом строе. Поэтому, по словам Н. Я. Марра, «формальный сравнительный метод отходит на второй план, вернее — осложняется палеонтологическим анализом, в общем, правильнее будет сказать, заменяется генезиологическим методом».[72] Если оставить в стороне, по изложенным выше соображениям, упоминаемые тут же четыре лингвистические элемента и вернуться к основному определению палеонтологического анализа, то мы увидим, что Н. Я. Марр, возражая в только что приведенной цитате против формально-сравнительного метода, вовсе не отбрасывает его, а переводит на новую высшую качественную ступень, осложняя палеонтологическим анализом. Другими словами, Н. Я. Марр вовсе не отказывается от изучения формы, наоборот, он требует более глубокого подхода к ее пониманию, устанавливая социальную ее зна-
[ 25]    
чимость, правильное ее понимание как продукта истории, с постановкою вопроса об ее генезисе и развитии. Такого задания формально-сравнительный метод, как правило, не преследовал.
        Такая перестройка формально-сравнительного метода включением в него палеонтологического исследования расширяет возможности межязыковых сравнений и в то же время включает в них историческое обоснование. К этому и стремился Н. Я. Марр. Иногда весьма резко критикуя односторонность формального подхода старой лингвистической школы, Н. Я. Марр указывал на то, что чрезмерное сужение его заданий привело к утрате исторических горизонтов, благодаря чему оказались вне поля зрения более широкие перспективы наличных между языками связей. Н. Я. Марр приходит к выводу, что «обнаружившаяся увязанность языков, территориально разлученных ныне необозримыми пространствами, в то же время находит свое объяснение в единстве не только времени, принадлежности определенной ступени стадиального развития, но и места, принадлежности одному территориальному коллективу. Однако увязанность эта захватывает языки не целостно, а по слоям, сама увязка на различных ступенях стадиального развития различна».[73]
        Под стадиями, как мы видели выше, понимаются языковые периоды общего течения языковой истории, характеризуемые сходными заданиями выражения лексического и грамматического строя, сходством семантических переходов и сходством идеологического содержания грамматического построения, хотя бы формально и не тождественного. Независимо от стадий, языки группируются по системам, или так называемым семьям, в которых языки, типологически между собой сближаясь по формальным лексическим и грамматическим показателям, могут оказаться носителями разностадиальных признаков. Наличные ныне языковые семьи признаются Н. Я. Марром вовсе не изначальными. Наоборот, он считает их «надстроечным явлением весьма поздних в истории человечества эпох».[74]
        Здесь Н. Я. Марр вплотную подходит к существующей группировке языков по семьям, являющейся величайшим достижением лингвистики XIX в. Н. Я. Марр ее не отрицает. Напротив, фактические данные, правильно установленные его предшественниками, привели, по его мнению, к приемлемой группировке языков. «Никто, — говорит Н. Я. Марр, — не может отрицать так называемого родства, то есть исключительной увязки, арабской речи с языками того круга, который обычно именуется семитической семьей».[75] Н. Я. Марр, сохраняя действующую классификацию, ограничивается лишь заменою отдельных наименований (прометеидская вместо индоевропейская, алданская вместо тюркская, система вместо семьи). Все это существенного значения не имеет. Гораздо важнее не то, что И. Я. Марр сохранил уже выработанную до него группировку языков, а то, что он подходит к ней с совершенно иных позиций. По мнению Н. Я. Марра, эта группировка вовсе не связана родством с праязыком, а представляет собой историческое явление позднейшего происхождения.
        Н. Я. Марр находит, что для ее объяснения требуется установление ее материальной базы, производства и производственных отношений, вызвавших данную группировку отнюдь не в первичные времена. Сама эта группировка языков является продуктом человеческой истории.
[26]              
        Проводя в этом направлении исследовательскую работу, лингвист должен установить как схождение по совокупности явлений всей системы (семьи), так и схождения в отдельных языковых явлениях. Рядом с этим устанавливаются и другие факты, выявляющие расхождения даже в кругу языков одной системы. Эти расхождения и составляют оправдание для существования и признания отдельных языков.[76]
        Языковые системы (семьи) создаются и уничтожаются, переходят в другие системы в зависимости от общественных потребностей. Все в языке оказывается, с этой стороны, социально обусловленным, и каждый новый строй языка покоится на предшествующем своем или иных языках состоянии. Поэтому, говорит Н. Я. Марр, «ни одно достижение древних не должно оставаться неучтенным и неиспользованным в новом языковом строительстве, и в связи с этим интерес именно к будущему заставляет направить свой исследовательский интерес к прошлым векам, а не приверженность к ним или к их отмершим и отмирающим мировоззрениям».^[77] Поэтому же, по утверждениям Н. Я. Марра, «не может быть обойден ни один национальный язык, ни одна племенная речь, как бы они ни казались теперь без роду, без племени, так как в них, даже наиболее изолированных и совершенно одиноких, мы имеем в сохранности драгоценнейшие остатки... целых эпох общечеловеческого творчества в мировом масштабе. Вне этой общечеловеческой глоттогонии, созидания речи, не возникал ни один язык».[78] Требуя изучения всего языкового материала, обращая особое внимание на национальные языки и племенную речь, Н. Я. Марр сам углубился в изучение живой речи и нашел в ней для себя исключительный материал. По его словам, «бесписьменные и младописьменные языки, вообще живые языки, оказываются наиболее приспособленными для применения нового учения об языке».[79]
        Изучая национальные языки и остатки племенной речи, Н. Я. Марр затронул общие законы языкового развития. Ему удалось вскрыть картину движения языка в его целом. Основываясь на понимании языка как явления социального порядка и опираясь, в связи с этим, на законы общественного развития, Н. Я. Марр впервые дал общему языкознанию серьезно обоснованную историческую схему: вначале — разрозненные человеческие коллективы со своими языками, затем — объединение их в языковые массивы (племенные, национальные языки), и далее, в перспективе будущего — единый язык всего человечества. Этот единый язык, по мнению Н. Я. Марра, возникает при новом хозяйственно-общественном строе с единством одной общей культуры и соответственной общностью надстроечных миров. «Трудовая жизнь, — говорит Н. Я. Марр, — создала их (языки), и она же ведет к единству вообще всей речи, предпосылая ей единство хозяйства и общественного строя и этим путем сметая все препятствия».
        Такой вывод Н. Я. Марра о будущем едином языке, как мы видели, вполне соответствует высказываниям И. В. Сталина о едином языке человечества.[80] Такое соответствие взглядов Н. Я. Марра, высказанных
[27]    
им еще в 1927 г., служит лучшим свидетельством тому, что он уже стоял на прочных позициях исторического материализма.
        Последнее десятилетие, считая с 1924 г., своей жизни и исключительно творческой научной деятельности Н. Я. Марр не стихийно, а вполне сознательно и уверенно шел по пути внедрения исторического материализма в лингвистические исследования. И не приходится отрицать того, что положения «материалистического языкознания» им заложены во всех основных заданиях научной работы над языком.
        Какие актуальные проблемы и какие очередные задачи выдвигались Н. Я. Марром после того резкого перелома, который привел его к марксизму-ленинизму?
        Сам Н. Я. Марр признает, что после 1924—1925 гг. произошел коренной переворот в новой языковедческой теории.[81] После этих годов Н. Я. Марр упорно и последовательно шаг за шагом переводил основные языковедческие концепции на позиции диалектического и исторического материализма. И, как мы видели выше, основные выдвинутые им положения, независимо от отдельных деталей, действительно повернуты м поставлены на эти позиции. Что наиболее ценно — это то, что Н. Я. Марр не столько привлекал материал для иллюстрации тех или иных положений диалектического и исторического материализма, сколько углублялся в материал и выявлял в нем эти положения. В связи с этим не приходится отрицать того, что гениальным советским лингвистом была проделана гигантская работа.
        Позволю себе повторить здесь слова самого Н. Я. Марра, характеризующие новое лингвистическое направление:           

«Неудержимая тяга нового учения об языке к росту количественного своего содержания, к охвату все большего и большего числа языков, напрашивающихся на исследование, представляла и продолжает представлять весьма сложный процесс, который отнюдь не может быть, на настоящем этапе развития этого учения, воспринимаем ни как империализм увлекшегося своей идеей теоретика, ни как особый вид единоличного наскока искателя приключений или темпераментных наездов группы единомышленников, сочувствующих и попутчиков. Это процесс сосредоточенной в себе научно-исследовательской работы, увязанный органически, в путях диалектического развития, с громадной работой, проделанной за XIX в. старым учением об языке, и в то же время воспринявший... творческие импульсы и смелость размаха в революционной общественности».[82]

        Развивая эти положения, а вовсе не переключаясь на общий пересмотр всех высказываний Н. Я. Марра, может двигаться вперед советское языкознание, в процессе работы уточняя, развивая и продвигая правильно установленные Н. Я. Марром положения в части внедрения высказываний Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина в область языковедческого исследования. Отдельные ошибочные взгляды Н. Я. Марра при этом отпадут, некоторые же получат исправление в своих неточностях путем здоровой творческой критики.

-------