[473]            
        В начале августа 1948 г. состоялась сессия Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, посвященная основной постановке вопроса о дальнейшем развитии биологической науки. Акад. Т. Д. Лысенко в детально разработанном докладе вскрыл создавшуюся сложность работы советских биологов, встретивших резкий отпор со стороны противников развивающегося в СССР мичуринского направления. Доклад акад. Лысенко вызвал широкую дискуссию.
        Дискуссия на биологическом фронте, проведенная на заседаниях сессии с 31 июля по 7 августа, вскрыла недочеты научной работы не одних только биологов. Теоретические изыскания, непосредственно связанные у нас с интересами практики, выдвигают такие же вопросы в исследованиях ученых разных специальностей, а не одних только биологов. Всех нас объединяет борьба за правильность методологических установок, общих для советских ученых всех отраслей знаний.
        Поставив на первое место полезную деятельность человека, его права на активное участие в жизни природы при инициативном на нее воздействии, агробиологи выдвинули ряд положений, одинаково затрагивающих интересы широких кругов обществоведов. И для них вовсе не чужды такие затронутые на сессии биологов темы, как проблема наследственности, как учение о качественных изменениях в историческом ходе развития явлений общественного порядка и вытекающие отсюда положения о стадийном или стадиальном движении с выяснением решающей в нем роли социального фактора. В работе обществоведа, равным образом, имеет большое значение установление общей закономерности в развитии общественных явлений, а также выяснение роли сознательной деятельности человека в его борьбе с природою и непосредственно связанное с этим прослеживание социального момента в развитии явлений надстроечного порядка. Целый ряд таких же положений встает перед каждым ученым- социологом, и в первую очередь — борьба с идеалистическими, метафизическими построениями.
        Все эти положения тесно связаны с работою языковеда. Являясь социологом, языковед ставит перед собою те же вопросы — с известным, конечно, учетом специфических особенностей своей лингвистической специальности.
        Учение о наследственности, об изначальном и неизменчивом наследственном веществе хорошо известно историкам развития научной лингвистической мысли. Такое же „наследственное вещество” выступает в учении Гумбольдта о „духе народа”, по отношению к которому язык снижается
[474]  
до роли простого вместилища, отражающего „дух народа", а не объективную действительность. Эти положения, высказанные Гумбольдтом более ста лет тому назад, получили свое отражение и в работах его преемников. Они же ложатся в основу расовой теории в языкознании, еще окончательно не изжитой в работах зарубежного языковедения и получившей в фашистской Германии широкое применение.
        Утверждение Вейсмана о невозможности управлять наследственностью организмов путем соответствующего изменения условий жизни этих организмов находит себе отклики даже в основных положениях господствующей по сей день зарубежной лингвистической школы, наименовавшей себя „социологической".
        Отказываясь от изучения „психологического склада", ложащегося в основу языкового строя, основатель этой школы де Соссюр в то же время отказывается от прослеживания связи языка с нормами сознания, не видит в развитии языка влияния общественного фактора. Тем самым устанавливается независимость природы языка от внешней среды. Язык в своем развитии остается самодовлеющим. Поэтому „единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя". Такими словами характеризует де Соссюр основные установки созданного им нового лингвистического направления.
        Это научное направление последних лет отрывает изучение языка от его подлинной социальной базы. Лингвист отстраняется от надлежащего учета влияния общественного фактора, от влияния внешней среды. И здесь „наследственное вещество" продолжает получать свое отражение.
        В практической работе советского языковеда это методологическое направление может оказаться лишь тормозом. Идущее у нас весьма интенсивное изучение живых языков, в особенности впервые получающих письменность, неминуемо влечет исследователя к учету окружающей среды и воздействия социального фактора на процесс развития языкового строя. Изучение его только в самом себе и для самого себя исказит исследовательский труд односторонним его целеустремлением. Неправильная теоретическая постановка не может дать практической пользы.
        Положения де Соссюра нашли себе отклик и в работах советских языковедов. К соссюрианским позициям примкнула в свое время проф. Р. О. Шор, впоследствии резко отказавшаяся от признания правильными его ведущих установок. Соссюрианское учение не получило в СССР своего развития и особой школы здесь не образовало. Советское языкознание пошло по другому пути — по пути, проложенному Н. Я. Марром. Все же отдельные отголоски соссюрианства возможны. Предстоящий просмотр печатной продукции даст на это более определенный ответ.
        Проблема наследственности в той же примерно схеме „наследственного вещества" сказалась до известной степени и в построениях праязыковой схемы, с которыми решительно боролся Н. Я. Марр и которые все же не могут считаться окончательно изжитыми. Зарубежное языкознание от этой схемы не отходит. Она ему не противоречит при изучении языка в самом себе и для себя. Между тем, в условиях работы советского языковеда данная схема в ее действующем упрощенном изложении оказывается безусловно порочною. Довлеющее в ней содержание наследственности, представленное к тому же в искаженном виде, может привести в итоге к полному отрицанию воздействия на язык общественного фактора. Язык, в этом его понимании, остается самостоятельным в своем развитии, начиная с мнимого первоисточника и до последних дней его фактического существования. Процессы скрещения, качественные переходы в развитии языка, дающие новые образования, остаются при таком искусственном подходе затуманенными. Преемственность, взаимные влияния разносистемных языков, прослеживание субстрата и т. д. совсем не находят себе
[475]  
места при наличии праязыковой схемы и при ослаблении внимания к окружающей среде.
        Советский языковед, приступая впервые к исследованию того или иного языка из числа мало изученных или вовсе еще не затронутых научным изучением, не ставит себе целью установление его праязыкового первоисточника. Последний оказывается отвлеченным от жизни построением, ничего не дающим для правильного описания действующего языкового строя.
        Наоборот, теория праязыка препятствует нормальному ходу работы, отвлекая исследователя от правильного понимания существенных сторон языка, обусловленного в своем становлении и развитии потребностями создавшей его общественной среды, рассматриваемой в этом случае оторванно от условий ее развития в реальной действительности. Построение отвлеченного от реальной жизни праязыка не только не вносит ясности в понимание строя языка, даже имеющего длительную историю письменной литературной речи, но упрощает подход к нему применением заранее выработанного шаблона. Социальная сущность языка при этом отстраняется, исторический же ход его развития выступает в узко формальном и притом искаженном освещении.
        Утверждения Н. Я. Марра о пагубном влиянии праязыковой схемы на работу лингвиста остаются в полной силе. И если эта схема еще и по сей день окончательно не изжита даже в среде советских филологов, то этому можно найти объяснение в недостаточно развернутой научно обоснованной ее критике. Вина в этом падает на учеников и последователей Н. Я. Марра. Благодаря той же праязыковой схеме принял своеобразный и односторонний вид также и применяемый в языкознании сравнительный метод, хотя строится он, по утверждению историков языкознания, самостоятельно. Его рамки, как общее правило, остаются замкнутыми в пределах одной семьи языков. Сравнительный метод, основанный на тех же устоях старой лингвистической школы, получил узко формальное построение со значительным упором на развитие фонемы и грамматической формы. Схождения и расхождения ограничиваются формальною стороною состава звука и слова, и то в пределах одной системы. Выход за ее границы с привлечением к сравнению материалов иносистемных языков остается эпизодическим, нося характер случайных сопоставлений. Односторонний анализ внешней формы отводит на задний план функциональное значение изучаемой формы и социальное обоснование ее существования и назначения. То, что одинаковая социальная функция, выполняемая грамматическою формою, может дать многообразие этой формы при общности функционального назначения, совсем не обращает на себя достаточного внимания. В связи с этим избегается параллельное изучение грамматического строя языков различных систем в целях их сравнительных сопоставлений во всех особенностях языковых структур, различных по внешней форме, но сближающихся по ими передаваемому содержанию. Подход к форме и ее содержанию как к единому целому и вытекающая отсюда возможность выхода из рамок одной семьи языков в межязыковые сравнения остаются крайне ограниченными. В итоге, вопрос об общей закономерности в историческом ходе развития языков хотя и ставился младограмматиками, но не получил своего разрешения и получить не мог. Исключением явились труды А. А. Потебни и П. Лафарга, обративших внимание на семантику формы, но их взгляды не получили в то время развития и применения. Сравнительный метод в зарубежном языкознании остался таким же, каким и был. Таким он остается и сейчас. Признание необходимости изучения языка внутри себя самого свелось к изучению формальной стороны в себе самой.
        Все работы, проводимые в указанном направлении, удовлетворяют интересы узких специалистов. Школьная практика, в особенности в нашем
[476] 
Союзе, где остро стоит вопрос о методах преподавания русского языка в национальных школах, не в состоянии использовать данные сравнительного метода, построенного таким путем. Преподавателю приходится объяснять расхождения в грамматическом строе двух изучаемых языков различной типологии. Сравнение их в педагогических целях оказывается неизбежным. Учащемуся нужно показать, какими грамматическими приемами его родного языка передается то же содержание, изложенное на другом языке. Требуется уяснить, что имеющаяся общность содержания и тождество выполняемой функции в построениях слов и предложений могут передаваться не только различными словами, но и различными грамматическими формами и различными грамматическими приемами. По тем же установкам должны составляться и школьные грамматики национальных языков. Между тем, сравнительный метод в старых его установках ничего в этом отношении не дает. Ни праязыковая схема, ни формально построенный сравнительный метод, ограниченный к тому же материалами языков одной семьи и, тем более, одной типологии, практического в данном случае приложения не получают.
        Формальное изучение фонетического и морфологического строя речи и сравнительные их сопоставления могут стать полезными в практическом использовании педагогом и учащимся при преподавании двух языков только тогда, когда сравнение охватит соответствующий материал языков различных систем. Но и здесь одни только сопоставления действующих в этих языках грамматических форм оказываются недостаточными. Их приходится дополнить указанием на то, какие функции выполняет данная грамматическая форма и какие грамматические формы другого языка выполняют те же функции. Лишь таким путем удастся установить выступающее тождество, передаваемое разными грамматическими формами и приемами морфологии и синтаксиса. Здесь находит свое применение функциональная семантика, устанавливающая значение формы и то назначение, которое ею выполняется, — социальная функция слова и его грамматической формы.
        Кроме того, как сравнительный анализ, так и проводимое описание грамматического строя отдельных языков получили слишком односторонний упор на характеристику изучаемой формы. Фонетический и морфологический подход к строю речи начался не со всего цельного выражения, передаваемого грамматическим построением того или иного высказывания, а с анализа его составных единиц: звука, слова, предложения. Каждая из них рассматривается в значительной степени изолированно. Более детально изучаются звук и слово. Последнее детализируется в его словообразовательных и словоизменительных построениях. Эти последние, в свою очередь, рассматриваются в их соотношениях с другими словами, в их грамматических связях одних с другими. Далее должен был бы идти столь же детальный разбор всего речевого целого, в данном случае предложения. Но до этого описательная грамматика старого типа редко доходит, и отдел синтаксиса, тем самым, остается наименее разработанным. В этом заключается основной недостаток старых описательных грамматик, используемых в школах и по сей день. В основе данного недостатка лежит чрезмерный упор на описательный анализ формальной стороны в ущерб совместному анализу ее же с заключенным в ней содержанием.
        Слабо разработанным оставалось не только смысловое содержание слова (его семантика в ее историческом движении). Еще меньше подверглась исследованию семантика грамматической формы.
        Я не решаюсь категорически высказываться о желательных изменениях в методике преподавания, так как для этого у меня нет достаточного опыта в педагогической практике. Но не могу не отметить, что еще в дореволюционные годы Л. В. Щерба и ряд других весьма опытных
[477]  
педагогов указывали на коренные недостатки современного им преподавания, остающегося в основных чертах таким же и сейчас. Вполне возможно, что учащемуся прежде всего надлежит усвоить звуковой состав изучаемого им языка. Все же и тут момент социальной значимости фонемы не может быть оставлен в стороне. Тем самым раздел фонетики уже не останется в узко изолированном положении. Что же касается морфологии и синтаксиса, то их оторванное друг от друга изучение представляется мне пагубным. В этом смысле высказывались педагоги-практики на созванном в текущем году Министерством просвещения совещании, посвященном вопросам, связанным с преподаванием русского языка в национальных школах. В том же духе был написан ряд статей в издаваемом тем же Министерством журнале „Русский язык в школе". Большинство учебников и научных грамматик все же продолжает строиться по старой схеме, по старым и, как мне кажется, устаревшим образцам. Имеются лишь редкие исключения, например кумыкская грамматика Н. К. Дмитриева, адыгейская и кабардинская грамматики Н. Ф. Яковлева. В их построениях изложение формальной стороны лишь выигрывает, так как преимущественный упор на синтаксис вскрывает социальную значимость анализируемой грамматической формы.
        Если углубить анализ формы подходом к ней со стороны передаваемого ею содержания, то мне кажется, что естественнее всего начинать с единицы речи в ее законченном смысловом содержании целой фразы, т. е. с предложения. Его составные части объединяются связывающим их содержанием, передающим общее внутри предложения смысловое целое, которое и получает свое грамматическое выражение различными средствами синтаксических построений. Ими обуславливается словоизменительная морфология. Это объединяющее разные языки начало находит в отдельных языках преломление в разнообразных грамматических формах, которые возникли для передачи различных грамматических приемов. Учащемуся следует усвоить не только внешнюю сторону тех или иных падежей и т. д., но и значение их употребления в грамматическом строе данного языка. Поняв, какое синтаксическое назначение они выполняют в данном языке, учащийся яснее представит себе, что в другом им же изучаемом языке ту же синтаксическую роль выполняют иные грамматические формы.
        При такой постановке описание строя языка пойдет уже не от слова к предложению, а от последнего к анализу входящих в его состав слов и их морфологического оформления.
        Такому построению в первую очередь препятствует укоренившееся в лингвистике изучение формы в отрыве от содержания. Анализ формальной стороны продолжает превалировать. Ф. де Соссюр, относясь отрицательно к утверждению, что язык отражает психологический склад нации, резко переходит к полному отрыву языка от действующих норм сознания. Новшества в языке он приписывает случаю, считая таким образом, что они происходят вне сферы умственной деятельности. В подтверждение своей мысли де Соссюр останавливается на звуковых изменениях, наименее показательных, других же изменений он не касается. Впрочем и здесь он не прав, так как звуковые изменения вовсе не случайны. При его понимании развития языкового строя социальное воздействие на язык не только отходит на задний план, но и совсем отстраняется. Ясно, что данная установка должна была свестись к преимущественному упору на фонетику и морфологию, что же касается синтаксиса, то он спустился до роли небольшого заключительного приложения.
        Таким установкам в исследовательской работе лингвиста решительную борьбу объявляет Н. Я. Марр. Он находит, что одностороннее изучение формы идет в ущерб ее содержанию. Ослабление внимания к нему неми-
[478]  
нуемо влечет за собою отстранение социального фактора, к чему и пришло буржуазное языкознание даже за последние годы, когда за рубежом оформилась лингвистическая школа, именующая себя „социологическою”. Став на позиции исторического и диалектического материализма и опираясь на высказывания классиков марксизма-ленинизма, Н. Я. Марр рассматривает язык как реальное сознание, устанавливая диалектическое единство языка и мышления. Учение о функциональной семантике углубляется впервые Н. Я. Марром. Социальная значимость грамматической формы, включая и фонему, устанавливается Н. Я. Марром и его последователями, принадлежащими к его школе.
        Всякая грамматическая форма и весь грамматический строй рассматриваются Н. Я. Марром как социально обусловленные во всем своем историческом развитии, следовательно и в современном состоянии. Даже такие детали, как отпадения тех или иных звуков, их изменения и т. д., оказываются не порождением физической природы человека или деятельностью обособленно стоящего индивида, а определяются воздействием социальной среды на явления физической природы, которым подчиняется индивид. Исследование идет не от единичности к множественному и тем самым не от индивида к коллективу. Лингвист, изучая язык и собирая о нем сведения у отдельных осведомителей, вовсе не ставит себе целью исследование психического склада индивида и его индивидуальной речи. Привлечение нескольких осведомителей проводится не для того, чтобы в итоге дать сумму их индивидуальных языков, а с единственною целью выяснить основы коллективной речи. В индивидуальной речи устанавливается коллективное начало. Язык народа не есть одна только научная функция. Сведение языковых исследований к изучению индивидуальных языковых явлений — неверно.
        В то же время неправильным представляется также и подход к каждому языку как к изолированно стоящему самостоятельному продукту особой этнической культуры, выступающей как извечное наследственное вещество (этно-психологическая теория). Такой подход к изучаемому языку ставит его в особое положение, исключающее социальное на него воздействие. Язык понимается данным лингвистическим направлением как остающийся навсегда с ему присущими особенностями, эволюционно развивающимися, но органически заложенными в его построения. Сравнительный подход, при этих условиях, замкнулся в рамки праязыковой схемы, сохранение которых оказалось неизбежным. Такой индивидуальный подход к каждому языковому явлению и снижение исследования до изучения речи индивида в корне противоречит признанию того, что „язык есть важнейшее средство человеческого общения”.^[2] „Язык — орудие развития и борьбы”.^[3]
       Проблема наследственности, в нашем понимании сущности языка, перестает сводиться к самодовлеющему организму. Весь строй языка перестает выступать как сумма слагаемых случайного происхождения. Понятие преемственности языка не сводится к появлению новых индивидов, воздействующих на существующие (Пауль). Этому противоречит, прежде всего, то, что сам язык в его целом — как создание коллектива, а не индивида — отнюдь не сводится к индивидуальной психологии человека. Никакие договорные отношения между индивидами не ложатся в основу возникавших и действующих языковых структур. Являясь необходимым средством общения, язык выступает как создание человеческого коллектива, а не его отдельных слагаемых частей. Следовательно, в корне неправильным оказывается утверждение того, что точность знания прямо
[479]  
пропорциональна возможности изолированного изучения действующих отдельных факторов. Требуется не формально обособленный подход к отдельным явлениям человеческой речи, а диалектическое их понимание в их единичности и общности. Тем самым наносится сокрушительный удар и всему психологическому направлению в языкознании и отдельным его выводам, в первую очередь изолированному изучению фонетики и морфологии. Вся концепция буржуазного языкознания объявляется Н. Я. Марром порочною и бесплодною в ее практическом применении.
        Не психологический уклад индивида, а язык как реальное сознание выступает на первое место. Язык и мышление — создание трудовой деятельности человека — рассматриваются Н. Я. Марром в их диалектическом единстве. Но ни тот, ни другой, ни оба они вместе не являются раз навсегда заложенным и неизменяемым „наследственным веществом". Преемственность в языковом развитии не отрицается Марром, но и не понимается как переход чего-то самостоятельно существующего из одного периода в другой в последовательном ходе истории языков. Такого „наследственного вещества", независимого от условий жизни, никогда не существовало и не существует. „Нации отличаются друг от друга не только по условиям их жизни, но и по духовному облику, выражающемуся в особенностях национальной культуры. Если говорящие на одном языке Англия, Северная Америка и Ирландия составляют тем не менее три различные нации, то в этом не малую роль играет тот своеобразный психический склад, который выработался у них из поколения в поколение в результате неодинаковых условий существования. Конечно, сам по себе психический склад, или—как его называют иначе—«национальный характер», является для наблюдателя чем-то неуловимым, но поскольку он выражается в своеобразии культуры, общей нации, — он уловим и не может быть игнорирован. Нечего и говорить, что «национальный характер» не представляет нечто раз навсегда данное, а изменяется вместе с условиями жизни; но поскольку он существует в каждый данный момент, — он накладывает на физиономию нации свою печать".^[4]
       Н. Я. Марр рассматривает язык в его постоянном движении, но не самостоятельном, а зависимом. Язык находится в динамике, т. е. в творческом движении, но движение в нем не случайно и идет не само по себе. Движение языка зависит „от коренных сдвигов в производстве и слагаемых по производству социальных отношений". Такую мысль высказывает Н. Я. Марр в 1924 г. и ее же повторяет в 1931 г. („Язык и мышление"). На этом строит Марр стадиальные переходы из одного качественного состояния в другое. Следовательно Марр замыкает эволюционное движение революционными сдвигами. Он требует установления ведущих признаков каждой стадии (координаты), но не ограничивает их анализом одного только словарного состава языков, на что обращалось им первое время преимущественное внимание. На этимологии слов построена им функциональная семантика, все же определенную функцию в речи выполняют не одни только слова. В том же значении выполнителя социального назначения выступает весь строй языка и все его грамматические формы как в построении слова, так и в построении предложения. Свою предназначенную ей функцию несет каждая грамматическая форма, даже каждая фонема, понимаемая как социально значимый звук. Но если учение о звуке является лишь техникою для морфологии, то и сама морфология выступает техникою для синтаксиса. „Синтаксис,— говорит Н. Я. Марр,—это существенная часть речевой структуры".^[5] В итоге
[480]  
установление стадиальных координатов переносится на синтаксис. Выдвигается задание перехода на синтаксическую типологию.
        Язык и мышление рассматриваются Н. Я. Марром в их движении. И если движение идет ступенчатыми переходами от одного качественного состояния к другому, то ему отвечает такое же движение и в языке и в мышлении. Стадиальное развитие языка тесно связывается со стадиальным развитием мышления. „Вопрос о стадиальности, — говорит Марр, — органически увязан с мировоззрением, так называемою психологиею мышления".^[6] „Вопрос о возникновении людской речи, то есть мышления-языка,— говорит он же,—и вопрос о позднейших... сменах техники мышления, — мало, а вернее, совсем не учитываемых, ибо их несколько, этих смен, проистекающих в своей динамике, то есть творческом движении от коренных сдвигов в производстве и слагающихся по производству социальных отношений, — несколько стадий".^[7]
        Н. Я. Марр в 1930 г. пишет работу о „стадии мышления при возникновении глагола быть". В 1933 г. затрагивается вопрос о „сдвигах в технике языка и мышления". В 1931 г. печатно заявляется о „новом повороте в яфетической теории". Подготовительный этап уже пройден. Языковая структура без каких-либо колебаний рассматривается как социально обусловленная и в своем возникновении, и в своем последовательном движении, и в своем действующем состоянии всех своих слагаемых частей: фонема — социально обусловленный звук, а не только сумма акустических впечатлений и артикуляционных движений. Это — не простая физиология звуков, ложащаяся в основу фонологии (де Соссюр). Морфология изучает строение слова не случайное и не образованное лишь по аналогии в подражание другим образцам, а созданное согласно определенным социальным требованиям и ими же подвергаемое изменениям. Слово без значения не существует. Оно и в своей значимости и в своем грамматическом оформлении не представляет собою сумму слагаемых произвольного происхождения. И содержание слова и его форма возникают и меняются согласно назначению, которое дает речи использующая ее общественная среда. Последняя влияет на действующий строй языка и на всю его формальную сторону, которая не воспринимается пассивно общественною средою как некое раз навсегда данное наследие. Влияние общественной среды на язык вполне активно. Любой лингвист может в этом убедиться на примере роста наших национальных языков, в особенности тех, которые впервые получают письменность и создают заново основы литературной речи. Подъем национальных культур, подъем экономики отсталых народов, сочетаются не со случайными изменениями в строе соответствующих языков. Язык весь насыщен социальным содержанием. Поэтому нельзя изучать язык только в самом себе и для себя самого.
        Общие закономерности в развитии языков не отрицаются и Н. Я. Марром, но обосновываются они общими закономерностями в развитии человеческого общества, а не стихийным движением речи по пути аналогий и аномалий при произвольном характере лингвистического знака и свойственной языку инертности. Такой инертности на самом деле нет. Языки развиваются и в своем строе меняются как продукт общественной среды, которая устанавливает закономерности в развитии норм сознания и которая, выражаясь словами Н. Я. Марра, через мышление получает свое выявление в языке. Отмечаемые здесь закономерности ложатся в основу единства глоттогонического процесса, который в языковом строе получает многообразие грамматических построений в их схождениях и расхождениях в формальной части.
[481]            
        Диалектическое единство языка и мышления оправдывает наличие в языках самых различных систем того общего, которое выступает в них во всем разнообразии единичных форм. Это общее выявляется не в сходстве грамматической формы, а в близости передаваемых ею понятий. Грамматические формы могут резко отличаться одна от другой при общей функциональной направленности. Эти новые, предуказанные Н. Я. Марром положения, в корне меняющие традиционные установки не только научной, но и школьной грамматики, вовсе не уходят в область одних только теоретических построений. Наоборот, они содержат в себе ответ на многие запросы как научных работников, так и входящих в их число педагогов. На этих основах предвидится построение сравнительной грамматики языков различных систем и сравнительный к ним исследовательский подход. Правда, составление сравнительной грамматики разносистемных языков — еще дело будущего, все же подготовительная к этому работа уже сейчас намечается, вызываемая практикою двуязычного преподавания в национальных школах.
        Лингвист не должен забывать того, что проводимая им работа по изучению языка получает сугубо практическое значение. Хорошее знакомство с особенностями звуковых систем оказалось необходимым при введении алфавитов, их уточнениях и перестройке на основе русской графики. Углубленное изучение данного языкового строя обеспечивает правильное его описание, что в свою очередь приводит к удовлетворительному составлению правил орфографии и школьных пособий по языку. Тщательное изучение языка выявляет свойственные ему особенности, выделяющие его из числа других. Тем самым устраняется опасность искусственного навязывания языку чуждых ему норм другого языка, что обычно имеет место у буржуазных языковедов. Вызванная жизнью усиленная работа переводчика потребовала помощи языковеда. Рост литературных языков в наших национальных республиках и областях дает не один только богатый материал для наблюдательного исследователя, прослеживающего происходящие от этого сдвиги в языковом строе, не знавшем письменности. Развитие художественной литературы предъявляет свои требования к научному работнику как к активному участнику в движении языка, а не простому только наблюдателю. Носитель речи, говорящая на данном языке общественная среда, не является пассивным только воспринимателем переходящего к нему языкового наследства, как это изображает буржуазное языкознание даже наших дней. Общественная среда активна и вправе предъявлять настойчивые требования к лицам, специально посвящающим свой труд изучению языка, являющегося, по словам Н. Я. Марра, могучим рычагом культурного развития.
        Психический склад („национальный характер") „не представляет нечто раз навсегда данное, а изменяется вместе с условиями жизни".^[8] Изменяется вместе с условиями жизни и язык. В обстановке нашей советской действительности, при бурном подъеме экономики и культуры язык, являющийся важнейшим средством социального общения, не может пониматься как обособленно существующий. Он нигде не является таким и нигде не должен изучаться как самодовлеющий организм. Тем более у нас недооценка подлинных ему присущих специфических свойств является недопустимою ошибкою, порочною и вредною в особенности в своем практическом выявлении. Труд языковеда направляется на помощь культурному подъему, обслуживая школы и растущую письменность на национальных языках даже малых народностей, чего не знает зарубежная наука. Научный подход к языку должен отвечать новым требованиям.
[482]            
        На первую очередь выдвигается правильность методологических установок. Основные положения марксизма-ленинизма заложили прочный фундамент для надлежащего к языку подхода с богатою перспективою вскрытия заложенных в нем свойств. Являясь продуктом истории человечества, он только на этих методологических устоях раскрывается в своем подлинном виде. Странно рассматривать явление общественного порядка, — в данном случае язык, — как самодовлеющий организм и изучать его оторванно от первоисточника его возникновения и существования. Идеалистическим построениям противопоставляет Н. Я. Марр материалистическое учение о языке. Невольные отклонения от правильно взятой линии исправлялись самим же Марром.
        Н. Я. Марр рассматривал язык как исторический источник, тесно связанный с историею народа. В языке он видел отражение переживаемой народом истории. Тем самым объясняется его интерес к археологии и этнографии. Будучи лингвистом, Н. Я. Марр был историком и этого же он требовал от своих учеников и последователей. Марра не могло удовлетворить господствующее за рубежом языкознание, считающее историю носителя речи внешним моментом в лингвистической работе. Такие установки соссюровской школы были для Марра неприемлемы. Шахматисту нужно знать приемы и правила шахматной игры, а то, что она пришла из Персии, — это внешняя история. Ссылаясь на такой пример, де Соссюр обязывает лингвиста оставаться в области правил и приемов грамматики. Все остальное — внешняя лингвистика. Такие выводы возмущают Марра.
        Он дал совершенно иные установки лингвистической работе. Применяя метод исторического и диалектического материализма, он построил новое учение о языке — материалистическое языкознание.
        Н. Я. Марр не представлял себе языка, взятого оторванно от жизни. Он стремился проникнуть в понимание языкового материала, насыщенного выражением того, что вкладывается в него говорящею на данном языке общественною средою. Для этого нужно знать историю народа, говорящего на данном языке, нужно выяснить, какое содержание вкладывается в то или иное слово, в то или иное грамматическое построение, в ту или иную грамматическую форму. Это содержание не есть нечто незыблемое, наследственно в таком застывшем виде передаваемое из поколения в поколение. Наоборот, оно меняется, отражая изменения, происходящие в общественной среде. Язык нельзя изучать только синхронично, к чему пришло зарубежное буржуазное языкознание. Синхронизм противоречит историзму и отрывает исследуемый язык от окружающей его общественной среды, так же как вейсманизм в биологии отрывает живой организм от его окружающей среды. Н. Я. Марр решительно возражает против такого стабильного подхода к языку. Он изучает его в движении, во всех моментах его диалектического развития, наблюдая в живой среде понимание действующих языковых форм, существующих грамматических оборотов, имеющих свою историю, видоизменяющихся и в формальной стороне и в ее осмыслении. Это можно проследить лишь в общении с самим населением, изучая язык не по чужой описывающей его книге и ограничиваясь только этим, а в его живом облике собственным наблюдением. Н. Я. Марр упорно призывал к изучению живых языков и устанавливал в них многие моменты, поясняющие древние тексты, которые всегда оставались в сфере его интересов и исследований.
        Оторванный от наглядных примеров живых языков, исследователь волей-неволей попадает в плен уже наличного, собранного другим материала и в значительной степени подходит к нему статично, потому что не проверяет его своими собственными наблюдениями. Отсюда сам собою напрашивается подход к языку как к сложившемуся самодовлеющему
[483]  
целому. Отсюда синхронический подход к языку в буржуазном языкознании. С ним и борется Н. Я. Марр.
        Язык есть создание общественной среды, и нельзя отрывать его от нее. Этого нельзя делать еще и потому, что при таком подходе остается в стороне все то богатство человеческой речи, которое имеется у нас в СССР. Благодаря проводимой национальной политике языки еще недавно отсталых народов быстро идут вперед в своем развитии. Наблюдая их, исследователь не может отвести язык от социального базиса, не может подходить к языку в его статике, потому что она на глазах самого ученого нарушается.
        Именно те языковеды, которые непосредственно связаны с изучением живых языков, хотя и воспитывались в старой школе, легче подходят к установкам Марра и даже переходят на марровские позиции (Д. В. Бубрих, Н. Ф. Яковлев, Л. И. Жирков и целый ряд других). Напротив, перед теми, кто чуждается работ над живыми языками, их не учитывает, стоит опасность подпасть под влияние работ других ученых. Возможные ошибки и разного рода недочеты подлежат исправлению и быстрейшему изживанию, гарантиею чему является исследовательская работа, опирающаяся на исторический и диалектический материализм. Такие задачи ставят себе последователи основоположника нового лингвистического направления, возникшего на советской почве. Движение советского языкознания вперед к укреплению материалистического учения о языке не должно встречать себе тормоза во враждебных на него нападках со стороны приверженцев старого, решительно отвергаемого нами лингвистического течения.
        Резко враждебные Н. Я. Марру направления возникли в самые начальные годы его творческого пути, который привел к коренной перестройке языковедения на основе материалистического учения. Нападки шли не только со стороны представителей старого лингвистического течения, но и со стороны ряда специалистов, сомневающихся в правильности построений Н. Я. Марра, направленных на внедрение в языкознание основ марксизма- ленинизма.
        Первые из них — сторонники старой, традиционной лингвистической школы — открыто выступали против Н. Я. Марра, но очень неорганизованно. Это были возражения лиц, обиженных за воспитавшую их школу, слепо стоящих на ее позициях и не желающих вникнуть в новые установки, построенные на иных методологических основах. Протесты с их стороны, иногда очень резкие, все же ограничивались отдельными выступлениями, часто носящими случайный характер. Более ясным выражением такой враждебности было язвительное молчание, полное игнорирование новых для языкознания идей. Таково было отношение к Н. Я. Марру со стороны адептов младограмматической школы. Такая инертность с их стороны объясняется тем, что их собственные позиции уже и в то время утратили свою когда-то устойчивую почву и заколебались. За рубежом, в среде того же буржуазного языкознания, в годы первой мировой войны индивидуалистическая концепция о языке, покоящаяся на узких психологических основах, сменяется соссюровским учением о внешней и внутренней лингвистике.
        Соссюровское понимание языка, опирающееся на социологию Дюргейма (коллективное сознание сводится к связи индивидуальных сознаний), могло проникнуть в СССР уже после первой мировой войны и не успело принять у нас организованных форм. Отпора отсюда в первые годы роста советского языкознания идти не могло.
        Что же касается обвинений в неправильном применении методов марксизма-ленинизма к языковым исследованиям, шедших со стороны „Языкфронта", то они прекратились после краткой, но и весьма горячей
[484]  
борьбы. Отстоять свои установки „Языкфронт" не смог. Марр же продолжал решительно идти по намеченному им пути и энергично его отстаивал, в то же время уточняя свои высказывания и выправляя им же замеченные отклонения в своих же собственных работах.
        Отголоски этого уже пережитого казалось бы периода однако имеются. Правда, число сторонников младограмматической школы значительно сократилось. Лишь отдельные специалисты продолжают еще отстаивать эти устаревшие взгляды, в частности М. Н. Петерсон. Некоторые из воспитанников младограмматической школы открыто и всецело примкнули к марровскому направлению (М. Г. Долобко, Д. В. Бубрих). Впрочем, основным лингвистическим течением, противопоставляющим себя новому учению о языке, являются не остатки младограмматиков, а те различные разветвления современного буржуазного языкознания, которые исходят из идеалистических концепций соссюровской школы. С соссюровским направлением наши лингвистические круги успели ознакомиться уже в 30-х годах.
        Чтобы противостоять этому учению, с его явно не социологическим подходом к языку, необходимо более глубокое усвоение материалистического языкознания, построяемого на устоях исторического и диалектического материализма. В этом отношении даже не нападки на Н. Я. Марра, а одно лишь игнорирование его работ дает вредные последствия, оставляя исследователя в плену чуждых советскому языкознанию концепций. Н. Я. Марр шел по новому пути, и его учение вовсе не пройденный этап. Оно продолжает развиваться и уточняться. Работа в этом направлении идет. Она должна найти себе поддержку в еще более детальном обсуждении для исправления отклонений от правильного пути, когда таковые обнаруживаются. Тем самым укрепится построение языковедческой дисциплины на прочной методологической основе. Эти установки должны войти в советскую научную жизнь полностью. Между тем, утверждать, что они уже вошли, что основные положения материалистического учения о языке внедрились во всю исследовательскую работу растущих кадров специалистов и даже повсеместно в школьное преподавание, еще не приходится.
        Такое мое утверждение не голословно. Материалистическое учение Марра о языке растет, и авторитет его укрепляется. Число его сторонников увеличивается на всей громадной территории нашего Союза. Все же препятствия к его более широкому распространению имеются. Я остановлюсь, заканчивая мое выступление, на тех основных линиях, которые идут в разрез с ним, являясь тормозом его росту и дальнейшему проникновению в исследовательский труд и школу. Суммирую их кратким обзором.
        С одной стороны, продолжаются высказывания о том, что материалистическое учение о языке Н. Я Марра представляет собою лишь попытки применения методов марксизма-ленинизма, и при том неудачные. Учение Марра характеризуется как механистический материализм (А. С. Чикобава). В основу берутся устаревшие работы Н. Я. Марра, которые сам же он считал необходимым перестроить.
        С другой стороны, утверждается, что учение Н. Я. Марра не есть советское языкознание, которое должно создаваться независимо от его установок. А если новое учение о языке и является советским, так как возникло в Советском Союзе, то не единственным (В. В. Виноградов, М. В. Сергиевский). При этом не указывается, на каких методологических позициях должно в СССР развиваться другое лингвистическое течение. Не указывается, какое именно существует другое советское языкознание, отвечающее заданием построения марксистско-ленинского учения о языке.
        Такое пренебрежительное отношение к материалистическому учению Марра о языке, вместо помощи ему в дальнейшем развитии на точных и правильных методологических устоях, может быть легко использовано
[485]  
для проникновения в советскую науку чуждых ей идеологических и метафизических построений. Такая опасность имеет место. Существуют работы, печатные, построенные с полным игнорированием высказываний Н. Я. Марра и на преимущественном искажении соссюровских концепций (А. А. Реформатский; его учебник „Введение в языковедение" был утвержден Министерством Просвещения в качестве пособия для учительских институтов).
        Раздаются также голоса, обвиняющие последователей Н. Я. Марра в том, что они отошли от установок своего учителя, что они не используют всех его положений, в частности анализа по четырем элементам (Кельда-Дмитриев). Умалчивается, что последователи Марра пошли по пути дальнейшего развития его основных высказываний, в точности соответствующих положениям исторического и диалектического материализма.
        Ценность работ Н. Я. Марра заключается в изложенных выше его концепциях, нанесших решительный удар по идеалистическим построениям чуждого направления. Н. Я. Марр сблизил теоретическую работу лингвиста с практическим ее использованием в общем деле культурного подъема многонационального Советского Союза. Он создал новую школу советских Языковедов-обществоведов и закрепил устои нового учения о языке (материалистического языкознания). Наше дело — идти вперед по пути развития советского языковедения на незыблемых основах учения Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина.^[9]