[3]
Русский язык — великий язык великого русского народа. Язык входит существенным слагаемым в понятие нации. Он служит главнейшим орудием культуры, основным фактором духовного развития нации, ее творчества, национального самосознания. Именно в языке полнейшим образом—-и притом в осмыслении самого народа — отпечатлеваются все этапы истории этого народа от отдаленнейших времен, все ступени, по которым направлялось движение его культуры. Поэтому богатое прошлое народа, интенсивное развитие его культуры — залог богатого и мощного развития самого языка данного народа. Таков именно русский язык. В его силе и богатстве нашли свое выражение длительность пройденного народом исторического процесса и интенсивность культурного развития русской нации во всем течении ее истории.
Богатство, неисчерпаемые внутренние силы, выразительность, красота русского языка с давних пор обращают на себя внимание. Многочисленны характеристики русского языка, вылившиеся из-под пера деятелей русской литературы, науки, культуры. Пожалуй, лучшая из этих характеристик принадлежит величайшему сыну русского народа — Ломоносову. В одном своем суждении, относящемся к 1748 г. («Риторика»), Ломоносов говорит: «Язык, которым Российская держава великой частью света повелевает, по ее могуществу имеет природное изобилие, красоту и силу, чем ни единому европейскому языку не уступает».
А позднее, в известном предисловии к «Российской грамматике» (1755) Ломоносов уже утверждает и обосновывает мысль о превосходстве русского языка над всеми
[4]
европейскими. Характеристика, данная Ломоносовым русскому языку, в высшей степени красочна и в то же время глубоко содержательна, объективна и правдива. Она должна иметь для нас особенное значение, так как это суждение высказано Ломоносовым уже на склоне его деятельности и может рассматриваться как итог его работы непосредственно в области художественного творчества и его исследований по русскому языку.
Не буду приводить многообразных высказываний о русском языке, например, известных суждений, о нем наших писателей-классиков: Державина, Карамзина, Пушкина, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Л. Толстого, Чехова, Горького и др. Во всех этих высказываниях, принадлежащих величайшим творцам русского слова, содержится то же, покоящееся на интуиции художника и на опыте непосредственной творческой деятельности, восхищение перед неизмеримыми силами, красотой, гибкостью, мощью русского языка. «Нельзя верить,— восклицает Тургенев,—чтобы такой язык не был дан великому народу».
Следует также вспомнить суждение о русском языке Энгельса, который был лингвистом-полиглотом. Энгельс изучил русский язык и был поражен богатством его стилистических ресурсов и его самобытной силой. По его отзыву, русский язык должен считаться «одним из самых сильных и самых богатых живых языков мира».
Русский язык, по общей оценке, рисуется языком с особыми признаками красоты и богатства, выразительной силы п величия. И действительно, научный анализ дал бы возможность отметить в общем облике русского языка особенности, которые должны служить объективными свидетельствами его положительных качеств.
Так, можно подчеркнуть, что в фонетической области, в системе гласных и согласных русского языка, носовые и плавные согласные м, и, р, л, вносящие музыкальность в речь, имеют очень широкое распространение: четвертую часть нашего словаря составляют слова, начинающиеся либо с плавного, либо с носового согласного. Это не может не придавать музыкальности нашей речи.
Типической чертой русского языка, отграничивающей его и от отдельных славянских и других языков,
[5]
является высокая воздействующая палатализующая[1] сила гласных переднего ряда, в частности, гласного е, на предшествующие согласные. Это, по происхождению, явление старой поры. Поэтому мы встречаемся с сохранением палатальности согласных и в тех случаях, когда после них в старом языке находились гласные переднего ряда, позднее исчезнувшие. Сравните мягкость согласных в исходе слов (например, в гость, кость, в пов. накл. брось, в частице ведь и т. п.) или также в срединном положении (например, в ладья, больной, в пов. накл. бросьте и др.). В результате наша речь, знающая в употреблении только смягченные ч, щ, только смягченный йот, обильно использует и другие ряды согласных в смягченном виде.
Нельзя не отметить в числе общих положительных качеств нашего языка подвижность, гибкость в нем ударения, которое может падать на любой слог слова. Благодаря этой черте нашей связной текучей речи легко сообщается, в сочетании с движением интонации, богатая ритмичность. Ритмичность русского языка очень высокая. Мы ведь строим свою речь на ритмических началах отнюдь не в одних поэтических жанрах, а стремимся к ритму вообще, если заботимся о литературности речи.
В отмеченных нами высказываниях о русском языке подчеркивалась в числе его положительных качеств красота. Действительно, особенности звукового облика русского языка сообщают нашей речи общие черты благозвучности, музыкальности, мягкой тональности, высокой ритмичности — все то, что создает общее впечатление красоты языка.
Богатство русского языка поистине поразительно. Формально учитываемый в словарях лексический оборот языка не может дать даже приблизительного представления о реальной лексической наличности нашего языка. Живой язык вообще с лексической стороны сколько-нибудь точно учесть не представляется возможным. Он сам по себе слишком подвижен, чтобы можно было хотя бы с отдаленной степенью полноты охватить его лексику в словаре. Данные о лексической наличности русского
[6]
языка по имеющимся словарям таковы: в академическом издании Словаря русского языка, выпущенном сто лет назад (1847), содержится около 115 тысяч слов. Этот словарь предусматривал включение лишь такой лексики, которая допустима для литературного употребления. Громадные слои специальной, терминологической лексики, принадлежащие наукам, ремеслам, технике, в словарь не включались. Не включались в словарь также многообразные группы нелитературной или внелитературной лексики, как, например, богатейший источник диалектной речи, слова профессиональные, просторечная лексика и т. п. Даль в своем словаре, выпущенном в 60-х годах, попытался шире представить современную лексическую наличность языка, обняв и областную речь и некоторые иные пласты лексики. В результате в его словарь оказалось включенным уже около 200 тысяч слов. Если учесть, что диалектологическое изучение нашего языка развернулось много позднее, если принять во внимание колоссальный рост нашей науки и особенно различных областей техники в XIX и главным образом в XX в., то легко себе представить огромное обогащение за это время, т. е. после Даля, нашего словаря.
Богатство русского языка, однако, свидетельствуется не столько высокими количественными показателями лексического оборота языка, сколько смысловой насыщенностью словаря, широкой разветвленностью значений слов и их семантических (смысловых) оттенков, а равным образом богатством стилистических и фразеологических ресурсов языка. В этом наиболее яркое выражение богатого развития языка и свидетельство мощного культурного роста русского народа и в прошлом и настоящем. Чтобы убедиться в исключительном богатстве нашей лексики в этом отношении, можно было бы открытьлюбуюстраницу с достаточной полнотой обработанного словаря русского языка: любое слово в нем (если оно по своей природе не узко очерченного значения, например, не терминологическое) обычно является носителем пучка значений или их оттенков, в известном употреблении выступает стилистически окрашенным и входит звеном в состав того или иного неразложимого фразеологического целого. В «Толковом словаре русского языка», вышедшем
[7]
под редакцией Д. Н. Ушакова, для глагола идти указано 40 значений. Если даже допустить возможность более компактного разграничения значений этого глагола, его семантическая разветвленность все же осталась бы очень большой. Союзы а и и, будучи семантически дифференцированы, представляют целые пучки многочисленных значений. Отрицание не в одной из первоначальных редакций академического Словаря русского языка составило статью в 96 печатных столбцов убористого словарного шрифта. Во всем этом наглядное фактическое свидетельство чрезвычайного богатства русского языка, его стилистического разнообразия, его выразительной силы.
Благодаря морфологической природе русского языка, имеющего возможность образования основных групп знаменательных слов (существительных, прилагательных, глаголов) с помощью суффиксов и префиксов, русский язык всегда обладал и обладает неиссякаемыми силами роста. Так, например, такая группа образований (составляющая большой пласт в языке), как отвлеченные имена существительные, по значению связанные с глагольными действиями и состояниями, легко образуется от глаголов путем использования суффиксов. При этом субстантивном образовании полностью обеспечивается сохранение значения или нюанса в значении, присущего глаголу. То же можно было бы сказать относительно образования отвлеченных имен существительных, по значению связанных с категорией прилагательных, и т. д.
Большое значение в русском языке принадлежит префиксации глаголов.
Префиксы, сочетаясь с глаголом, вносят новые оттенки в основное значение глагола, т. е. раскрывают новое содержание его, обогащая сокровищницу языка новыми элементами лексики. Префиксация глаголов, кроме того, в известных случаях, давая слова с новыми значениями или оттенками значений, наделяет их особой выразительной силой. Поэтому нередко писатели-художники в стремлении к большей выразительности речи пользуются префиксированными глаголами, по-разному комбинируя префиксальные в них элементы. Эту черту нашего языка, сообщающую ему особую выразительную силу,
[8]
прекрасно чувствовал в старые времена величайший художник, автор «Слова о полку Игореве», широко употреблявший в поэме — несомненно, в стилистических целях — одни и те же глаголы без префикса и в префикси-рованном виде или в соединении с одним и каким-нибудь близким к нему, другим префиксом. Сравните в «Слове о полку Игореве»: лелеяти и взлелеяти, плакатися и всплакатися, потоптати и притоптати, потрепати и притрепати и т. д.
Если доставить вопрос о причинах этой изумляющей силы и выразительности современного русского литературного языка, то ответ следует искать в условиях богатого и сложного его развития, в условиях общего нашего культурного роста с самых отдаленных времен.
II
Русская письменность, русский письменный язык, по дошедшим памятникам, свидетельствуются с половины XI в. Таков старейший дошедший до нас памятник русского языка — знаменитое Остромирово евангелие, датированное 1056-57 годом. Однако письменный русский язык существовал задолго до этого времени.
До нас дошел замечательный оригинальный памятник старейшей поры — судебный кодекс, так называемая «Русская правда», сведения о которой уже содержатся в летописи под 1016 г. и составление которой, несомненно, принадлежало еще более раннему времени.
До нас дошли, наконец, договоры русских с греками 907, 912, 945, 971 гг., которые писались в одном экземпляре на греческом языке, а в другом — на русском. Копии этих договоров сохранились в тексте «Повести временных лет» и не оставляют сомнения в том, что оригиналы их были составлены на русском языке и были современны самим договорным актам. Все это в совокупности позволяет считать бесспорным очень раннее зарождение у нас письменной культуры, задолго до первого фактически сохранившегося письменного памятника русского языка. Да иначе и быть не могло. Русь старейшей эпохи Киевского государства, как свидетельствуют последние исследования академика Б. Д. Грекова, находилась на очень
[9]
высокой ступени культуры, которая предполагает прочное обладание письмом. Эта высокая стадия общей культуры Киевской Руси в свою очередь не может пониматься иначе, как свидетельство того, что уже в период предшествующий, т. е. в антский период (в VI-VIII вв.) и до него шел интенсивный культурный рост на территории Поднепровья и тянувших к нему областей, где в IX в. слагается русская государственность. И отнюдь не являлось бы смелым предположение о принадлежности каких-то форм письменности уже этим «русам» антского периода.
Свидетельств высокой русской культуры уже в начале Киевской Руси, свидетельств бесспорных и красноречивых, у нас много. Таковы поражавшие современников, поражающие и нас образцы старейшего русского зодчества, живописи. Эти образцы — сверкающие богатством и роскошью отделки многочисленные храмы, высившиеся в различных городах русских, особенно в Киеве, этой матери городов русских. Киев, центр русской земли, имел широкую славу в международном окружении. Иметь связи с Киевом, породниться с домом киевского князя было лестно в ту пору для повелителя любого европейского государства. Можно вспомнить о брачном союзе дочерей Ярослава Мудрого Анны — с французским королем Генрихом I, Елизаветы — с норвежским королем Гаральдом, брак самого Ярослава с Ингигердой, дочерью шведского короля Олафа, и т. д. Из явлений, относящихся к области духовной культуры ранней поры киевской государственности, нельзя не отметить мероприятий, касающихся просвещения. Уже под 987 г. в летописи читаем известное сообщение о том, что Владимир Святой распорядился о наборе «нарочитых детей» и отдаче их для обязательного «учения книжного». Что же это за «учение книжное» — по объему и по содержанию? Это, конечно, не школы попов и дьяконов для узких потребностей церковного богослужения. Эти школы элементарного обучения были уже образованы ранее. Мероприятие князя Владимира предусматривало организацию школ иного типа, повышенного уровня, для детей «нарочитого» слоя населения, для будущей служилой знати.
[10]
Показательно как мерило ранних высоких культурных потребностей известие летописи, относящееся к деятельности Ярослава Мудрого, именно — об организации при нем специального кружка переводчиков. Они должны были переводить на русский язык разнообразные сочинения: научные, исторические и прочие, преимущественно с греческого, и действительно обогатили фонд чтения старого русского читателя-книжника.
Чрезвычайно показательным свидетельством культурных запросов и непрерывно действовавшей большой тяги к культуре является громадное количество дошедших до нас рукописных памятников русского языка. По приблизительному учету их у нас до 130 тысяч экземпляров. Ни на одном другом славянском языке в таком количестве рукописного наследия старины мы не находим. При этом русские рукописи уже от XI в. имеются в числе до 30, от XII в. их до сотни, а далее они уже считаются многими тысячами. Конечно, в этом громадном рукописном наследии сохранилась лишь какая-то доля того, что фактически имелось в обращении. Эти цифры красноречивее слов говорят о непрерывном, уверенно из века в век шедшем, росте русской культуры. Стоит при этом заметить, что с ранней поры многие рукописные памятники выступают перед нами как замечательные образцы русского письма по богатству, по художественности их выполнения. Так, первый датированный, дошедший до нас рукописный памятник — упомянутое выше Остромирово евангелие — это ценнейший для нас памятник русского языка, но это и образцовый памятник русского искусства — по тщательности, изумительной красоте письма, по богатству всего оформления (писан по большей части золотом, на дорогом пергаменте, богато орнаментирован). Наличие подобных памятников (а их не мало) свидетельствует о высоких культурных запросах, сложившихся на Руси уже в самое отдаленнее время.
Наконец, следует остановиться на самом русском литературном языке старейшей поры, на оригинальных памятниках этого языка. Эти памятники в непосредственных оригиналах не сохранились, они дошли до нас в списках, иногда в довольно поздних. Почти не дошли
[11]
до нас памятники старшей поры мирского содержания, памятники художественно-литературные. Однако то немногое, что дошло до нас, имеет первостепенное значение как непосредственное свидетельство высокого уровня нашей культуры (в сфере художественного слова, художественного творчества) в самую раннюю пору. Стоит напомнить о таких произведениях, как старейшая летопись, или слово Илариона, этот тончайший образец проповеднического жанра, или произведения Владимира Мономаха, поражающие чеканностью своего языка, или знаменитое «Слово о полку Игореве», к которому по художественному совершенству трудно подыскать объект для сравнения в иных литературах, и т. д. Самая возможность появления в раннюю историческую пору подобных произведений, как образцов отточенного литературного языка или как совершеннейших образцов творчества в различных литературных жанрах, говорит о вполне сложившейся в эту пору и отлившейся в прочных формах культуре русского художественного слова, которая должна была опираться на длительную предшествующую традицию. Вполне понятно, что, например, «Слово о полку Игореве» не могло появиться на русской почве одиноким цветком. Оно выросло, питаясь из русских же родников художественного слова предшествующих эпох, оно должно было иметь своих старших предшественников —произведения, которые по тем или иным причинам не дошли до нас.
Поэтому должно отбросить как ложную мысль о том, будто русский литературный язык в своих истоках, в своем образовании был не русским языком. А таковым было обычное представление. Считалось, что наш литературный язык по своему происхождению был церковно-славянским языком, языком той богатой церковно-богослужебной и иной религиозной книжности, в свое время переведенной на болгарский язык с греческого языка, которая появилась у нас с принятием христианства. Этот язык, пришедший на Русь в Х в., будто бы сразу оказался у нас с правами и в роли нашего литературного языка. С этой точки зрения представлялось, что вся последующая история нашего литературного языка свелась к процессу постепенного проникновения в этот пришлый, чуждый для нас, церковно-славянский
[12]
язык элементов живого русского языка. Такое представление о происхождении русского литературного языка в корне неверно, так как оно расходится с непосредственными данными языка старейших оригинальных русских памятников. Именно эти памятники не содержат в языке церковно-славянских элементов. Такова «Русская правда», которой полностью чужд слой церковно-славянизмов, таково, собственно, и «Слово о полку Игореве», таковы отдельные жанры произведений Владимира Мономаха, таковы деловые акты (типа грамот) и т. д. Показания старейших наших литературных памятников обязывают к утверждению русской первичной базы нашего литературного языка и притом зародившегося не в Х в., а слагавшегося на протяжении предшествовавших столетий.
Русская культура во всех ее проявлениях и на всем протяжении ее роста всегда носила самобытный характер. Так, в зодчестве старейших русских храмов перед нами образцы не византийского, а русского искусства. В великолепном точеном уставе старейших русских рукописных памятников мы имеем дело с образцами оригинального русского, а не южнославянского письма. Точно так же «Русская правда» — продукт самобытного русского происхождения, а не слепок с каких-то сторонних правовых узаконений. «Слово о полку Игореве» тоже гениальное произведение самобытного русского творчества, не подср;азанное какими-нибудь чужими образцами, и т. д.
Сам русский язык старейшей поры обращает на себя внимание той же своей самобытностью. Русский язык имел старейшие связи с разными иными языками, например, с финскими, тюркскими, с греческим языком и др. Однако эти связи никак не сказались на развитии русского языка. Русский язык продолжал свое, самостоятельное развитие. В него проникали отдельные лексические заимствования, но и этот слой заимствований был совершенно незначительным. Так, о финских заимствованиях можно совсем не говорить: они слишком единичны и к тому же спорны. Слой заимствований тюркского происхождения старейшей поры совсем ничтожен. Греческие заимствования, если не считать соответственной лексики
[13]
церковно-богослужебного характера, перешедшей из болгарского языка, в живом обороте речи были также не очень многочисленны. При таком ясно выраженном самобытном характере русского языка самая мысль о том, будто основу русского литературного языка составил язык не русский, кажется противоестественной.
Итак, русский литературный язык, русский во всех составляющих его элементах, достаточно сложившийся еще к доисторической поре, в историческую пору, в общем поступательном дижении всей русской культуры, должен был быстро расти. В нем протекают известные процессы фонетико-морфологического содержания. Он непрерывно обогащается в лексическом составе. Сложными путями происходят многообразные явления в синтаксической стороне языка. Это нормальное течение роста русского литературного языка вместе с тем осложняется появлением рядом с ним болгарского языка, главным образом в книжном письменном его типе, как языка церковно-славянского. Церковно-славянский язык, как болгарский в своей основе, был относительно близок к русскому языку, хотя и имел свои отличия и в звуковом облике, и в морфологической системе, и в лексике, и в синтаксисе, но как язык литературный, книжный, как носитель притом преимущественно церковной книжности, он резко отличался от живого русского языка и от сложившегося на его основе литературного русского языка. Церковно-славянский язык поэтому не мог ассимилироваться с русским языком в целом. Взаимодействие русского литературного языка с церковно-славянским оказалось частичным, ограниченным, проявляясь лишь в книжных, церковных в широком смысле, жанрах произведений. Например, среди произведений Владимира Мономаха, в его «Поучении» еще наблюдается незначительная доля церковно-славянизмов, но в прочих его произведениях: в автобиографии (в повествовании о «путях» и «ловах», им проделанных), в письме к князю Олегу церковно-славянское воздействие ничтожно. Это объясняет нам слабое общее отражение церковно-славянского языка на системе русского языка.
Совершенно незначительным, временным и неровным было это отражение на фонетической и морфологической
[14]
стороне русского языка, почти вовсе не сказалось оно на синтаксисе. Заметно проявилось оно лишь в лексике. При этом широкое лексическое воздействие церковнославянского языка принадлежало лишь ограниченным стилям языка, книжным (церковному в особенности). Отсюда уже некоторые пласты из церковно-славянской лексики усваивались общим нашим литературным языком. Этот процесс ассимилирования русским литературным языком элементов церковно-славянского языка шел постепенно, из века в век нарастая. Его значение в общем развитии русского литературного языка было положительным. Русский язык обогатился лексически, особенно в стилистических своих средствах. В общих условиях лексического обогащения языка явилось и некоторое обогащение морфологической его структуры. Так, на основе пришедшей из церковно-славянского языка лексики типа разнообразных сложных образований (в свою очередь обязанной греческому языку) эта именно категория слов получила широкое .развитие на почве собственно русского языка.
Подобным же образом произошло оживотворение ряда префиксальных, суффиксальных элементов языка. Некоторые из префиксов и суффиксов (например, без-, -ние, -ство и нек. др.) стали продуктивными в дальнейших образованиях, слагавшихся уже на почве русского языка.
И вое же воздействие церковно-славянского языка, на русский литературный язык не следует преувеличивать. Оно было односторонним, проявившимся в лексическом и стилистическом обогащении нашего языка, и почти не затронуло общих структурных его основ. В этом сказалась всегдашняя внутренняя сила русского языка и тенденция к самобытности его развития.
III
Нет необходимости останавливаться здесь на последовательном ходе развития русского литературного языка. Можно отметить важный этап в этом развитии в период образования Московского государства. Это была пора формирования национального русского языка, живую
[15]
основу которого составило московское наречие. Вот почему мы говорим, что исторической базой нашего литературного языка служит московское наречие.
Следующим важным этапом в развитии русского литературного языка была Петровская эпоха (с XVII веком, как ее преддверием). В это время Россия включается в общую европейскую жизнь, становясь органически необходимым членом в семье европейских государств. В 1708 г. указом Петра старое письмо сменяется новым, гражданским. Множатся школы, ширится образование, общее и специальное.
Общий культурный подъем, возросшие государственные потребности, требовавшие расширения знаний и их углубления, вызывают как необходимое мероприятие учреждение Академии наук. Сильное обновление в этот период получает русский язык. Он всесторонне обогащается для удовлетворения широких возросших культурных потребностей. В него проникают элементы живого русского языка. Церковно-славянская стихия, сплетавшаяся до этого в отдельных книжных жанрах с общим литературным языком, заметно оттесняется, сохраняя законное право на существование лишь в ограниченных областях церковной, проповеднической литературы. Впрочем, даже здесь, например, в творчестве Феофана Прокоповича, язык обновляется под лад общего литературного языка. В значительном масштабе в литературный язык вливается поток заимствований из европейских языков. Это, впрочем, преимущественно терминологическая лексика, от отдельных пластов которой позднее язык освободится.
Таким образом, изменения в облике русского литературного языка в Петровскую эпоху были очень значительны. Церковно-славянская стихия в нем заметно была отодвинута на задний план. В язык письменности широким потоком нахлынула живая разговорная речь; кроме того, он стал заполняться иноязычными элементами, приток которых в послепетровскую эпоху, в отдельные литературные стили, еще более усилился, что не всегда оправдывалось достаточными основаниями.
Для широкого общественного сознания необходимо было авторитетное вмешательство, научное оправдание всех этих новшеств в языке. Так была призвана к жизни
[16]
деятельность Ломоносова. Ломоносов гениальным прозрением разрешил стоявшую перед ним задачу. И деятельностью собственно писательской, литературно-художественной, и теоретическими изысканиями по русскому языку Ломоносов правильно установил путь развития нашего литературного языка, тот путь, который приведет к Пушкину, этому создателю современного нашего литературного языка. Сущность ломоносовского разрешения проблемы заключалась в признании и церковно-славян-ских элементов и элементов живой народной речи в нормах литературного языка, но в известных рамках и в определенном соотношении с жанром литературного произведения. Элементы церковно-славянского языка при этом допускались лишь наиболее распространенные, такие, которые должны были для всех быть понятны. Литературный язык, таким образом, должен покоиться на началах, с одной стороны, национально близких, а с другой — на данных, доступных для восприятия широких слоев говорящих. Таким образом, Ломоносов не порвал совсем со стариной, а слил с ней в одно стройное целое новизну, что обеспечило дальнейшее нормальное развитие литературного языка. Ломоносов воспользовался элементами русского народного разговорного языка, а также языка верхов тогдашнего общества, и, где было нужно, поднял их, соединив с элементами церковно-славянского языка. В результате у него получился новый тип литературного языка.
Вторая половина XVIII столетия характеризуется, наряду с большим наплывом в литературный язык иноязычных, преимущественно французских, заимствований, также и борьбой против них. В этом внедрении иноязычных элементов в литературный язык было нарушение ломоносовских традиций.
Научный авторитет Ломоносова и имя его как писателя и деятеля в области русского языка были непререкаемы на многие десятки лет. Грамматика русского языка в академическом издании 1802 г. почти повторяет ломоносовскую «Российскую грамматику». Изданный Академией наук в 1789-1794 гг. шеститомный Словарь русского языка целиком стоит на взглядах Ломоносова в суждениях о литературном языке.
[17]
В словаре в лексике богато представлен «высокий» стиль языка. Народная (областная.) лексика показана сравнительно скупо. В словаре почти отсутствуют элементы западно-европейских заимствований. В иллюстрационном материале богаче всего представлен Ломоносов, сочинения которого явились основной базой при составлении словаря. Однако практически соблюдение ломоносовских традиций было трудно, и его учение о «трех штилях» стало явно изживаться. Это вызвало в конце XVIII— начале XIX в. зарождение новых течений во взгляде на развитие литературного языка.
Основными пунктами разногласий в суждениях о языке явился вопрос об удельном весе в нормах литературного языка церковно-славянской стихии и элементов народного языка. Так всплыли, как противостоящие: с одной стороны, Карамзин с его школой, с другой —- Шишков. Карамзин стремился «европеизировать» русский литературный язык, строя его по подобию причесанной европейской салонной речи; поэтому язык этот был далек от церковно-славянской высокой лексики. Еще менее прав признавал Карамзин за народной речью в нормах литературного языка. Зато он широко вводил элементы европейские (французского языка в особенности), как в натуральном их виде, так и путем их калькирования. Антиподом Карамзина в этом отношении выступил Шишков, в ту пору президент Академии. Он был ярым врагом прививки литературному языку ненужных западноевропеиз-мов, особенно в прикрытом виде, в виде кальк, и являлся сторонником большего подчинения литературного языка старым нормам.
В этот период острой борьбы карамзинистов и шишко-вистов рос молодой Пушкин. Пушкин гениальным своим умом и чувством языка провидел нежизненность позиций как Карамзина, так и Шишкова. Пушкин остался вне этих течений. Сомкнувшись в известных отношениях с Ломоносовым, Пушкин встал на самостоятельный путь языкового творчества, раскрыв и оживотворив те начала языка, которыми он живет до настоящего времени. Мы в этом отношении с полным правом именуем Пушкина создателем современного русского литературного языка. В Пушкине всегда поражала современников,
[18]
поражает и нас глубина мысли, изумительная четкость и простота ее выражения. В созданном Пушкиным новом русском литературном языке нет подчеркнутого пристрастия к славянизмам или вообще к архаической русской лексике, нет и излишнего тяготения к живой разговорной стихии русского языка. Почти нет в обороте Пушкина новых европейских заимствований, хотя с молодых лет Пушкин знал французский язык не хуже русского. Созданный Пушкиным -новый русский литературный язык соединил в себе, как в гармоническом целом, все то из общего состава языка, что должно было обеспечить ему в дальнейшем его росте и силу выразительности, и живописность, и богатство, и четкость, а вместе с тем простоту выражения. Этот пушкинский язык бережно охранялся и развивался последующими деятелями нашего литературного слова, сознательно поддерживавшими именно пушкинские языковые традиции. Таковы были многие наши классики-писатели: Лермонтов, Тургенев, Гончаров, Чехов, Горький и т. д.
Конечно, за столетний период, отделяющий нас от Пушкина, наш литературный язык изменился. Кое-что в нем, обветшав, отпало, а вместе с тем произошло и сильнейшее его лексическое обогащение. Сравните рост в 40-е, 50-е годы и далее философской лексики, внедрение в 60-е, 70-е годы широких пластов диалектной лексики, обогащение его в дальнейшем громадным слоем специальной научной,Технической, профессиональной лексики и т. д. Все это, однако, было изменением, связанным с внутренним и внешним ростом языка, отвечавшим общему нашему культурному подъему. Основы же литературного языка, которые были заложены в нем деятельностью Пушкина, сохранялись в незыблемом виде. Эти основы должны оберегаться и развиваться и в современном нашем литературном языке. Мы должны поэтому и сейчас в работе над собственной речью и в общей направляющей деятельности в области культуры речи отправляться от основ нашего литературного языка, заложенных Пушкиным. Это означает, что мы должны совершенствовать свой язык, основываясь на творчестве Пушкина и всех тех писателей-классиков, кто был продолжателем пушкинских традиций, а равным образом, на всем том, что питало самого
[19]
Пушкина, а это были, помимо отдельных его предшественников— корифеев литературы, главным образом образцы художественной народной речи —сказки, песни и т. п.
IV
Если обратиться к характеристике современного русского литературного языка, взяв его на широком фоне как язык всего революционного периода, следует отметить громадные происшедшие в нем сдвиги. И это само по себе естественно: в нашей общественной структуре, в мировоззрении, в жизненном укладе произошел резкий перелом, что не могло не отразиться столь же резко на языке. Можно было бы с помощью лингвистического спектра констатировать изменения, происшедшие и в фонетической, и в морфологической области, и в синтаксисе. Особенно же значительные и всеми ощутимые изменения произошли в лексической и семантической стороне языка. Действительно, в связи с новыми общественными условиями, в связи с ростом новой государственности одни слои лексики, отвечавшие определенным понятиям прежнего общественного уклада, совсем исчезли, иные—сохранились, но были переосмыслены. Наконец, заново сложились громадные слои новой лексики. Быстрый рост новой государственности, мощный общий культурный рост, широчайшие сдвиги в области наук и многообразных отраслей техники, в частности, связанные с индустриализацией страны,— все это может дать представление о громадном лексическом обогащении нашего языка. Наконец, следует отметить общий рост литературного нашего языка, вызванный тем обстоятельством, что в числе деятелей литературного языка оказались в большом числе представители таких слоев общества, которые до этого активного участия в жизни литературного слова не принимали. В результате не мог не произойти известный отход нашего литературного языка от общей линии предшествующего его развития. Язык, действительно, стал переполняться неологизмами или разнообразными элементами нелитературной или внелитературной лексики. Так, в общий язык стала вливаться областная лексика, просторечная, профессиональная, арготическая и т. д. Все это отводило от
[20]
нормы прежнего литературного языка, колебало его устои, опиравшиеся на крепкую связь с предшествующими корифеями-классиками, начиная с Пушкина, все это грозило порчей языка.
Такое положение не могло не привлечь общественного внимания к проблеме развития литературного языка. Известна дискуссия на эту тему начала 30-х годов, в которой руководящая роль принадлежала великому нашему деятелю я тонкому ценителю русского слова А. М. Горькому. На этой дискуссии было подчеркнуто, что русский литературный языкесть величайшее общественное достояние, что направление развития его далеко не безразлично для самой общественности. И действительно, итоги дискуссии были чрезвычайно важны для дальнейшего развития русского литературного языка.
Активно было начато оздоровление языка. Так, при быстрых темпах строительства в начальный период революционной поры в язык в громадном количестве стали проникать сокращенные слова разных типов образования. Но это не полнокровная, не дающая нормального обогащения языка лексика, это — слова условного, временного назначения.
Понятно, что началось освобождение языка и от этих пластов лексики.
Подобным образом определились грани допустимой для литературного пользования лексикой диалектного происхождения, просторечной и т. д. Наш литературный язык постепенно, в результате неуклонных забот о нем, вырав-нялся (в своей общей линии) и принял прежнее устойчивое положение языка, преемственно развивающегося на основе прочных традиций.
Это внимание к языку, активные заботы о нем не дол-, жны ослабляться. Непрерывным должно быть бережное внимание общественности к нашему литературному языку, как к величайшему культурному нашему достоянию, непрерывной должна быть забота о нем и со стороны каждого из нас, счастливых носителей великого русского языка. Необходимо бережно хранить его чистоту и правильность, бороться за выразительность нашей речи, за простоту языка, активизировать его развитие в более высоких формах.
[21]
Правильное в широком смысле пользование русским языком предполагает соблюдение норм литературного произношения, правильное употребление склоняемых, спрягаемых форм, правильность синтаксического построения фраз, правильное семантическое использование лексики — в том именно значении, которое точно соответствует содержанию каждого данного слова.
V
Система русского литературного языка в отношении произношения не содержит сама по себе особенных трудностей, каких-либо пунктов специфического, осложняющего характера. Однако сложное прошлое русского литературного языка, культивировавшегося в Киеве, Владимире, Москве, Петербурге, осложнило наше литературное произношение, лишив его твердой устойчивости. Исторически, как об этом сказано было выше, в основу литературного языка легло московское наречие. Живая московская основа поэтому характеризует и современное состояние нашего литературного языка. Поэтому литературные нормы языка требуют «акающего» произношения, произношения согласного г как взрывного звука и т. д.
Однако прежние «московские» нормы литературного произношения заметно разрежаются, смягчаются, несколько сближаясь с ленинградскими нормами. Это сказывается главным образом на характере «аканья», ныне уже не проявляющегося в таком резком виде, как это было лет 75—100 назад. Так, в современном литературном языке уже нет чистого а на месте предударного о, или чистого и на месте предударного е или я, не произносим мы шыры вм. шары и т. п. И в других отношениях резкие старые «московские» особенности в нормах современного литературного произношения смягчились: так, произношение шн вместо чн в словах является не общей устойчивой нормой языка.
В 3 л. мн. числа не обязательно безударная флексия у глаголов 2-го спряжения звучит как ут (любют), возвратная глагольная частица ся, съ не обязательна в произношении с твердым с и т. д.
Необходимо с вниманием относиться к самой произносительной стороне языка, не только избегая расходяще-
[22]
гося с литературными нормами диалектного произношения, но и, в случаях неустойчивости самих произносительных норм, держась твердой линии нормализованного литературного произношения.
Обращает на себя внимание черта русского языка — палатализующее влияние гласных переднего ряда на предшествующие согласные. Эта черта проявляется даже в словах иноязычного происхождения с согласными в них перед гласной е, однако лишь тогда, когда они совсем ассимилируются нашим языком. Сравните, например, произношение леди (прежде: лэди), вена, ректор, комета, реальный, температур а ц т. д. с мягкими согласными, как в обычных русских словах, а рядом твердые согласные, например, в дэнди, кашнэ, тэррор, коттэдж , и т. п.
Иногда можно встретиться с перебоями в произношении в одном и другом направлении, например, с произношением твердых согласных в словах, давно ассимилированных нашим языком, или, напротив с произношением мягких согласных в иных рядах лексики. Таково произношение: тэма, идэя, тэкст, тэхника, тэрмин, протэст и т. п.; или, напротив, с мягкими согласными: тенденция, антенна, кодекс и пр. И то и другое произношение неправильно.
В русском литературном языке воздействие гласных переднего ряда сказывается на предшествующих согласных как непосредственно, так через них и на стоящих перед ними согласных.
Однако это последнее воздействие вообще не затрагивает губных согласных, задненебных и плавного р. Встречающееся иногда произношение подобных согласных в палатальном виде (например, лафьки — лавки, серьдитыи и т. п.) уже не может считаться литературным, хотя оно свойственно разным диалектам, в частности и московскому, и принадлежало прежде литературному языку.
Очень много двоящегося материала относится к поста новке ударения в словах или в группах слов. Эта сторона литературного языка требует особенного к себе внимания. Русское ударение является свободным в том смысле, что в словах оно может падать на любой слог. Оно, вместе с тем, в известных группах слов может передвигаться, падая в одних формах на один, а в других — на другой слог.
[23]
Ударение в русском языке носит печать закономерности. Но оно в определенных линиях подвергалось изменениям в прошлом, далеком и близком к нашему времени, оно изменяется и в наше время. Так, имя существительное жена имело когда-то устойчивое ударение на флексии, но уже в литературном языке XVIII в. мы наблюдаем колеблющееся ударение в формах множественного числа от этого существительного — и старое на флексии и новое на корневой части слова (ср. жена и жёны).
Или отдельные глаголы 2-го спряжения типа вертеть, дарить и т. п., в формах настоящего времени имевшие когда-то наконечное ударение, позднее, уже в свидетельствах литературного языка XVIII в., представляют двоякое ударение — старое, на флексии (вертишь, даришь) и новое, на корне (вертишь, даришь).
В результате в языке явилась двойственность данных форм, сказавшаяся между прочим на появлении двойственности по ударению и в прош. врем. страд, причастий от этого типа глаголов (например, грузишь и грузишь, и в причастии груженный и гружённый).
Все это показывает, насколько сложен в русском языке вопрос, связанный с ударением.
Например, правильными литературными формами от глагола звонить служат лишь звонишь,звонит и т.д.,также— определит, поселит, распорядится и т. п. В страдательных причастиях литературно нормализованное ударение лишь — привезённый, приведённый, принесённый (краткие формы — привезён, -на, -ны; приведён, принесён), или сплочённый, упрощённый, обострённый, договорённый (откуда существительное договорённость) и т. д.
Точно так же в склонении отдельных имен существительных на ударяемое -а в вин. пад. ед. числа литературно нормализованным выступает ударение на окончании; например: весну, полосу и т. п.
В группах существительных женского рода, оканчивающихся на мягкей согласный, типа летопись, рукопись и т. д., ударение во мн. числе не переносится на окончание, т. е. формы, например, родительного падежа имеют ударение — летописей, рукописей, мёстностей, целей, отраслей, профилей и т. д.
[24]
Известная неустойчивость ударения присуща и изолированным словам (существительным, прилагательным и т. д.). Здесь на литературное произношение воздействуют разнообразные слои нелитературной или внелите-ратурной речи: профессиональный язык, просторечие, диалектная речь и т. д. Таково, например, профессиональное произношение добыча при нормально литературном добыча, диалектное русло вм. русло; свекла вместо свёкла; просторечные договор, приговор, вм. договор, приговор и т. п. Профессиональная речь или просторечная стихия влияют и на лексику иноязычного происхождения, вызывая и здесь неустойчивое, двоящееся ударение. В числе примеров этого рода лексики с колеблющимся ударением можно отметить, например, слова квартал, километр, документ, инструмент, медикамент, агент, алфавит, каталог, диалог, эксперт и т. д. Все они должны произноситься с наконечным ударением.
Во многих словах-терминах на ия, привившихся к языку с ударением на основе, наблюдается колеблющееся ударение с вторичной ударяемостью на суффиксе. Таковы, например, существительные индустрия, металлургия, дипломатия, дизентерия, афазия и т. д.
В категории имен прилагательных сказывается та же струя воздействия профессионального языка на литературный язык. Она выражается в тяготении к перемещению ударения с корня на суффикс (ов) или на окончание у прилагательных, образованных от имен существительных с неподвижным типом ударения. Сравните нормальные план — плановый, фланг — фланговый и т. д., также метровый, километровый, литровый, пятилитровый, и т. п.
Правильное ударение слов или форм слов для русского языка, обладающего свободным ударением, само по себе необходимо. Тем более необходимо для русского литературного языка пользование ударением, литературно нормализованным. Эта сторона речи должна поэтому у каждого из нас вызвать особое к себе внимание. Мы должны активно наблюдать за своей речью, корректируя ее в согласии с показаниями наших грамматических или ответственных словарных изданий, а особенно воспитывая себя на образцах стихотворной речи классических представителей русской литературы.
[25]
Правильность и чистота русского литературного языка требует вместе с нормализованным произношением правильного употребления склоняемых, спрягаемых форм, а равным образом и синтаксического построения речи. Это понятно само собой.
Трудности здесь заключаются в самой природе соответственных морфологических и синтаксических явлений языка. Они представляют собой нечто, покрывающееся понятием современной системы языка, а вместе с тем содержат придаток различных иных явлений и фактов, которые, с одной стороны, пережиточно сохранились от предшествующих эпох, а с другой — служат началом чего-то нового, зарождающегося в языке.
Все это объясняет наличие и здесь пестроты и некоторой неустойчивости языка, колебания форм, в значительной мере и здесь обусловливающегося воздействием нелитературной речи, особенно профессиональных языков и просторечия.
Для примера можно остановиться в склонении имен существительных на представляющем остроту вопросе об окончании известных групп существительных муж. рода в им. над. мн. числа -ы без ударения или -а под ударением. Различие же это в отношении ударения от именительного падежа обычно проходит по всем прочим падежам мн. числа: при форме им. мн. числа на неударяемое -ы обычно и во всех остальных падежах мн. числа окончания бывают безударны, и, напротив, при наличии в им. мн. окончания -а в прочих падежах всегда ударение также падает на флексию. Например: огороды, огородов, огородам, подъезды, подъездов, договоры, договоров, договорам, но — берега, берегов, берегам, сорта, сортов, сортам и т. д.
Окончание -а в им. мн. существительных муж. рода новое по происхождению. Оно первоначально было окончанием им.-вин. падежа двойственного числа у подвижно-ударяемых существительных. Например: берег, берега и два берега; город, города и — два города. С утратой в русском языке категории двойственного числа формы на -а у группы подвижноударяемых имен существительных были осмыслены как новые формы мн. числа; напротив, формы на -а у неподвижных по ударению существительных, совпадающие с род. пад. ед. числа, были синтакси-
[26]
чески переосмыслены и явились для языкового восприятия как новые сочетания числительного два (а позднее также три и четыре) с существительным в родительном падеже ед. числа (ср. два брата). Новые формы им. мн. на -а могли фактически возникнуть в языке после утраты самой категории двойственного числа. Судя по памятникам они, действительно, не восходят ранее, чем к XV—XVI вв. Как формы новые они робко выступают на протяжении XVI—XVII вв., но с Петровской эпохи заметно растут и в пределах русской лексики на протяжении XIX в. становятся нормой нашего литературного языка.
Одновременно, сначала очень незначительно, а с XIX в. широко распространяются эти формы на -а на смежные группы имен существительных с неподвижным типом ударяемости. Главным образом это иноязычные слова и в очень ограниченном числе — русские (из области старой книжной лексики).
В отличие от основного контингента русских слов — подвижноударяемых, вообще вошедших в систему языка в новых формах на -а и сохраняющихся в нем до настоящего времени, этот вторичный слой образований на -а, очень значительный и возрастающий непрерывно на наших глазах, далеко не может считаться прочно вошедшим в общий литературный язык.
Дело в том, что очень многие примеры с формами на -а этой последней категории обязаны своим происхождением профессиональной речи, свойственны именно ей и не всегда могут считаться нормализованными, допустимыми для общего литературного употребления. С другой стороны, многие образцы подобных форм на -а являются специфическими формами просторечия или разговорного языка.
Все это объясняет значительную пестроту нашего современного языка в употреблении этих форм. При малом числе существительных, прочно употребляющих формы на -а как общую литературную норму (например: борта, шелка, тормоза, доктора, директора, инспектора, юнкера, профессора, учителя и Др.), мы встречаем длинные ряды существительных, знающих формы на -а, лишь как формы профессионального, не общелитературного языка.
Есть примеры двойственных форм от одних и тех жо существительных, и на -ы без ударения и на ударяемое -а,
[27]
возможных в том и другом виде в литературном употреблении. В числе общих «грамматических» условий, регулирующих образование в современном языке форм на -а, следует отметить, собственно, одно: отсутствие ударяе-мости в слове на конечном слоге дает уже возможность появления формы им. мн. на -а, а следовательно, и обратно, от слов с наконечной ударяемостью невозможны формы им. мн. на -а. Поэтому между прочим современным общим литературным нормам так противоречат формы им. мн. офицера, инженера, договора, так как единственное число от них — с наконечной ударяемостью инженер, офицер, договор.
Среди имен существительных, по происхождению заимствованных, очень незначительный слой образует им. мн. на -а. И это объясняется тем, что подобные слова по общей норме являются неподвижными по ударению. Сравните имена существительные торт, форт, порт, пост, цех, клуб и т. п. От них нормальны формы мп. числа торты, тортов, порты, портов и т. д. От некоторых из этих существительных могут встретиться формы мн. числа на -а, встречаются от многих из них, а также и от других существительных, и формы на ы (призы, торта, цеха и цехи, клубы, шрифты, штабы, штрафы и т. д.). Однако обе эти разновидности форм не являются литературными, а носят отпечаток профессиональных или просторечных форм. как и соответственные формы косвенных падежей мп. числа с ударением па окончании (т. е. формы тортов, тортам, шрифтов, штрафов и т. п.).
Такими же, в своем большинстве профессионального происхождения, формами являются многие иные обра-зования на -а, как, например автора, аптекаря, библиотекаря, бухгалтера, боцмана, вахтера, инструктора, лектора, лоцмана, мичмана, редактора, тенора, токаря, слесаря, цензора, штурмана и др., или крейсера, катера, прожектора, или джемпера, свитера, примуса, флигеля, трюфеля, штепселя и т. д. Таковы же формы: очерка, почерка, рапорта, сектора, профиля и мн. др., или просторечные и областные месяца, клевера и др. Во всех этих случаях литературно нормализованными должны счи-
[28]
таться формы на -ы (неударяемое), т. е. тем самым и косвенные падежи с ударением не на окончании, а на основе: не авторов, а авторов, не боцманов, вахтеров, мичманов, редакторов и т. д., а боцманов, вахтеров, мичманов, редакторов; подобным же образом — крейсеров, катеров, прожекторов, лагерей, очерков, секторов, профилей, месяцев и т. д.
Остановлюсь для примера еще на вопросе (из области морфологии глагола) об образовании кратных форм глаголов на -иватъ (ыватъ) от основ с гласным о под ударением. В старшем слое этих образований мы находим в корневой части гласный а под ударением (в соответствии с о отправной глагольной основы). Например, выпрашивать при просить, похаживать при ходить, прокалывать при колоть и т. п. В позднейшем слое этих образований (обычно от именных основ) гласный о отправной глагольной основы первоначально сохранялся.
Однако под воздействием подобных образований старейшего типа и здесь начался процесс замены корневого гласного о гласным б. Явление это известно нашим диалектам, наблюдается оно и в литературном языке, особенно заметно с конца XVIII в. В литературном языке изменение это шло постепенно на всем протяжении XIX и XX вв., представляя собой развивающееся явление. Это последнее обстоятельство объясняет известную неустойчивость в употреблении разных вариантов образований в современном нашем литературном языке; преобладающим и в настоящее время в литературном употреблении является тип форм с сохранением гласного о. Таковы, например, глаголы: озабочивать, подытоживать, присхочиватъ, разрознивать, узаконивать, упрочивать, приурочивать, ускориватъ, или также заподазривать, обеспокоиватъ. От этих глаголов могут встретиться в разговорном языке вариантные образования с корневым гласным а (не о). Они, однако, являясь отчасти областными, отчасти разговорнькчи иди просторечными, не могут считаться нормальными литературными образованиями. С устойчивым кореннь-м гласным а для современного литературного употребления могут быть отмечены лишь следующие глаголы: обрабатывать, заболачивать, унаваживать, затрагивать, задабривать,
[29] усваивать, оспаривать, притаптывать, опоражнивать, удваивать, утраивать, сплачивать, успокаивать. В редких случаях и здесь в разговорном языке могут встретиться вариантные формы старейшей поры, с корневым гласным о, но это для современной литературной нормы уже стареющие или устарелые образования. Сравните, впрочем, глагольную пару оспорить — оспаривать, но переспорить — переспоривать.
Не касаюсь многообразных иных вопросов как морфологии, так и синтаксиса с вариантностью форм, представляемых языком.
VI
Русский язык—сам по себе язык большой выразительной силы. Высказываний на этот счет в характеристике русского языка много, начиная с дифирамба русскому языку Ломоносова. Поэтому практически необходимо бороться за выразительность нашей речи, т. е. тщательно работать над своим языком и стилем. Все величайшие деятели русского слова .напряженно работали над своим языком и настойчиво учил и каждого та к именно относиться к своему языку. Таковы Карамзин и Батюшков, с чрезвычайной тщательностью работавшие над языком. Нельзя, конечно, не назвать имени Пушкина, рукописное наследие которого показывает безостановочную работу его над языком. Можно вспомнить о том,, что письма, например, Пушкин редко писал без черновиков, а сохранившиеся отдельные письма Пушкина в первоначальном черновом наброске и отработанном набело виде свидетельствуют о громадной работе Пушкина над своим языком. Вот почему письма Пушкина служат для нас образцами прозы. Таковы же многие другие деятели русского слова — Лермонтов, Тургенев и т. д., в наше время особенно Чехов и М. Горький.
Ленин и Сталин всегда требовали работы над языком и дали образцы действительно чеканного по обработанности языка. В работе над языком и стилем, в стремлении достигнуть большей выразительности речи необходимо при выражении своей мысли искать «нужных» слов, кратких и ярких, недвусмысленных, четко отвечающих требованиям мысли. Необходимо всячески бороться с упот-
[30]
реблением шаблонных речевых штампов, с прикрашива-нием речи вычурами, с игрой в оригинальничанье, с витиеватостью речи. Необходимо избегать заимствованных слов или выражений, если имеются русские слова в одинаковом значении. Конечно, следует избегать и употребления сокращенных слов разных типов, так как эти слова, мало сказать, что сами обладают нулевой выразительной силой, — они портят все речевое окружение, лишая его выразительности. Выразительна речь предельно четкая в составляющих ее элементах, краткая и простая в своем выражении, ясная н понятная для широкого восприятия. В этом смысле простота языка — необходимое условие самой выразительности речи.
Русский литературный язык богат лексически, богат и стилистически. Ломоносову принадлежит первая попытка дать стилистическую дифференциацию русского литературного языка. На ней выросло его учение о трех стилях. По этому учению определенным жанрам литературных произведений свойствен определенный стиль или возможность одновременного сочетания в них и одного и другого стиля. Но по верной мысли Ломоносова не должно быть терпимо прихотливое смешение стилей в любом виде литературных произведений. Это последнее положение Ломоносова, правильность которого может быть подтверждена всем последующим ходом развития русского литературного языка, сохраняет свое значение и до настоящего времени. Нельзя книжный язык в работе научного содержания скрещивать с элементами разговорного стиля или в произведении высокого лирического жанра перемешивать нормальный литературный язык с просторечной стихией и т. п.
Русский литературный язык за два века, отделяющие нас от эпохи Ломоносова, неизмеримо вырос, обогатившись сильнейшим образом и в стилистическом отношении. Сравните широкие вкрапления в языр; диалектного характера в 60-е годы п позднее подобное жо вкрапление элементов профессиональной речи, просторечия и т. д.
То же произошло в языке в больших масштабах в начальный революционный период. В результате стилевые отношения в литературном языке в эту пору значительно
[31]
осложнились. Дискуссия по вопросу русского литературного языка в начале 1930-х годов имела большое значение в том отношении, что она установила грани допустимого использования диалектизмов в нормах литературного языка. Это несомненно повысило уровень, удельный вес высоких форм литературного языка в целом.
Но собственно то, что имело непосредственное отношение к элементам диалектным в составе русского литературного языка, должно относиться и к прочим «нелитературным» его элементам: к просторечию, к элементам разговорной речи, входящим в состав литературного языка.
Наш литературный язык не оскудеет и не обеднится, а, напротив, окрепнет и вырастет в более строгих и высоких своих формах, если мы с большей разборчивостью как в письменной, так и в живой речи будем относиться к использованию не только диалектных элементов, но и иных не чисто литературных пластов, каковы элементы профессионального языка, просторечие, да и известные элементы живой разговорной речи. Этим будет достигнута большая высота нашего литературного языка, о которой так же надо заботиться, как об его чистоте и правильности.