Выяснив условия образования и место образования речи, нам следует перейти к отысканию условий и места образования мышления.
        Что же такое это мышление?
        Прежде всего — это процесс „мыслей“.
        Следовательно, как „слово“ является единицей речи, так и „мысль“ является единицей мышления. Определение „мысли“ подведет нас таким образом и к определению „мышления“.
        Итак: что же такое мы называем „мыслью“?
        Мы уже указывали, что в самом определении слова „мысль“ существует чрезвычайная разноголосица. Некоторые исследователи суживают понятие „мысли“, некоторые же расширяют.
        Бесспорно, что „мышление“ — это какой-то процесс в организме. Нам нет нужды останавливаться на пресловутом споре, есть ли мысль свойство материи, или же параллельный процесс движению материи. Точка зрения так называемого „психо-физического параллелизма“, являющаяся одной из многочисленных разновидностей „божественности“, была неоднократно и достаточно бита. Поэтому спор с этой „школой“ мы должны в нашей теме обойти. Тем паче, что
[43]    
метод разрешения поставленного нами вопроса ни в какой мере не зависит of того, считать ли „мысль“ отдельной субстанцией, помещающейся внутри организма и связанной с ним лишь функционально, или же посчитать эту мысль свойством самой органической материи.
        Так или иначе, мы вынуждены ставить вопрос: всякой ли, а если не всякой, то какой конструкции организма присуще свойство мыслить? Или, встав на позицию „параллелистов“: со всякой ли, а если не со всякой, то с какой конструкцией организма связано наличие мыслительной субстанции?
        Как мы видим, и при первой (материалистической) и при второй (параллелистической) исходной точке зрения мы вынуждены, при изыскании начала „мысли“, обращаться к организму, к тому или другому его строению, и потому „параллелистическую“ постановку вопроса, как не связывающую и ничего не оспаривающую в нашей методологии, мы попросту можем отбросить.
        Итак: какой же процесс в организме называют „мышлением“?
        „Мыслить — значит соединять представления между собой и сознавать соотношение между ними“, — говорит проф. Ушаков в своей книге „Краткое введение в науку о языке“, стр. 58.
        Во всех и всяких определениях „мышления“ всегда фигурирует „представление“, как необходимая часть участвующая в образовании „мышления“. Следовательно, прежде всего надо выяснить, что кроется за этим словом „представление“, что за процесс в организме обозначается этим словом.
        Обычно „представлению“ противопоставляют „ощущение“.
[44]              
        „Ощущением“ же называют внутреннюю сторону всякого ответа организма на действующее на него непосредственно раздражение, так или иначе им воспринимаемое. Так например, вид предмета вызывает зрительное ощущение ^[1], запах—обонятельное, вкус — вкусовое и т. д.
        В переводе на язык физиологии, эти всякого рода „ощущения“ являются внутренней, субъективно воспринимаемой стороной безусловных рефлексов организма, воспринимающего поверхностью тела или соответствующими анализаторами те или другие действующие на него раздражения. Любое раздражение, идущее по своей нервной дуге, следовательно, будет являться „ощущением“; точнее, „ощущение“ будет являться внутренней стороной такого раздражения. Для образования „ощущения“ нужно лишь, чтобы был налицо воспринимающий организм и сам воспринимаемый предмет. Там, где мы найдем безусловное раздражение, там мы найдем и его внутреннюю сторону—ощущение.
        Где же мы находим безусловное раздражение?
        Способность к такого рода раздражению есть у всякой органической материи.
        Следовательно, те или другие „ощущения“ могут образоваться у всякой органической материи.
        Что же называют „представлением“?
        „Благодаря памяти, раз бывшее ощущение может сохраняться в сознании и воспроизводиться уже в отсутствии причины (подчеркнуто мной. И. П.), которою в свое время ощущение было вызвано. Такое возобновленное ощущение называется представлением“ (подчеркнуто автором).[2]
[45]              
        Следовательно, „представление“ — это есть воспроизведенное „ощущение“ отсутствующего явления.
        Каким же образом отсутствующее явление может вызвать ощущение себя, превращающееся таким образом в „представление“? Каков необходимый механизм этого процесса?
        Прежде всего, „представление“ о явлении может возникнуть лишь после соответствующего „ощущения“ того же явления. Формула Локка: „nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu“ [3] теперь никем не оспаривается.
        „Ощущение“ превращается в „представление“, во-первых, потому, что всякое раздражение в организме не кончается с уходом раздражителя. В организме всегда остается на определенный срок латентный остаток, след от раздражения. Таким образом раздражителя нет, а соответствующее „раздражение“, или его внутренняя субъективная сторона, „ощущение“, осталось, превращаясь, следовательно, в „представление“.
        Так например, мы смотрим на свет лампы, этот свет вызывает у нас в организме определенное раздражение, а значит и его (раздражения) внутреннюю сторону — ощущение. Но вот мы убрали лампу, или же убрали себя от света, закрыв глаза, но все же некоторое время раздражение от света лампы остается, остается, следовательно, и ощущение от света, хотя свет сам по себе и отсутствует. Ощущение же света лампы при отсутствии его (света) и будет являться представлением о свете.
        Таким образом мы видим, что эти следы от раздражения являются тем, что обычно, на психологическом языке, называют памятью об явлениях.
[46]              
        Эти следы тем продолжительнее и тем полнее, чем более часто и продолжительно поступали в организм соответствующие раздражения.
        „Запоминанию впечатлений должно соответствовать образование определенных следов возбуждения в нервной организации, следов тем более многочисленных и разнообразных по сочетанию, чем чаще повторялись внешние явления в форме изменчивых сумм“. [4]
        У кого же могут образоваться такого рода следы?
        Все исследования по этому вопросу говорят, что такие следы от чувственных восприятий (ощущений) могут быть у всех животных, обладающих хотя бы слабо дифференцированной нервной системой.
        Но есть и несколько другой путь образования представлений; физиологический механизм этого второго пути блестяще вскрыт и разработан школой И. П. Павлова в его учении об условных рефлексах, о которых мы выше уже говорили.

„В основании каждого условного рефлекса лежит безусловный рефлекс, т. е. раздражение существенными признаками объектов. Тогда приходится принимать, что тот пункт центральной нервной системы, который во время безусловного рефлекса сильно раздражен, направляет к себе более слабые раздражения, падающие из внешнего или внутреннего мира одновременно на другие пункты этой системы, т. е. благодаря безусловному рефлексу к пункту его прокладывается временный путь для всех этих раздражений“[5].

        Таким образом в организме происходит притягивание различного рода раздражений к чужим центрам, являющимся в данный момент наибольшими очагами
[47]    
раздражения. Все эти проглоченные раздражения перестают вызывать свою реакцию, идущую по своей дуге, а начинают возбуждать следы чужих реакций, соответствующих тому центру, который их к себе притянул.
        В этом отношении школой Павлова были проделаны действительно блестящие опыты. Но дадим слово самому И. П. Павлову:

„Условный раздражитель можно сделать не только из индифферентного^[6] агента, но и из такого, который уже связан, и даже очень прочно, от рождения с определенным центром. Поразительный пример этого мы имеем в разрушительных раздражениях, по обыкновенной психологической терминологии — в болевых раздражениях. Их обыкновенный результат, их постоянный рефлекс — оборона, борьба мускульной системы, установление или уничтожение раздражающего агента. Систематически комбинируя кормление собаки, т. е. раздражение ее пищевого центра... с электрическим раздражением кожи, без особенного труда можно достигнуть того, что сильнейшее раздражение будет вызывать только пищевую реакцию, соответственные движения и слюноотделение, и ни малейшей оборонительной. Теперь вы можете резать, жечь и вообще разрушать кожу—и что же? Вы имеете перед собой объективные знаки того, что, судя по себе, вы назвали бы большим аппетитом. Собака поворачивается в сторону экспериментатора, облизывается и теряет обильно слюну... Что означает этот факт? Какое другое представление можно о нем составить кроме того, что нервное возбуждение от данного агента, ранее шедшее в один отдел нервной системы, теперь направляется в другой. Следовательно, совершился переход нервного тока с одного пути на другой, произошло
[48]    
переключение нервного тока... Очевидно, то же самое имеет место и в случае образования условных рефлексов на все индифферентные агенты. Существование совершенно определенного обстоятельства (наличность одновременной деятельности в пункте безусловного рефлекса или другого хорошо выработанного условного рефлекса) заставляет индифферентные раздражения, которые без этого рассеялись бы в нервной массе, направиться к определенному пункту, проложить себе определенную, прочную дорогу“^[7].

        Так, благодаря совпадению по времени, масса поступающих в организм раздражений попадает в чужие центры, вызывая, следовательно, чужие для данных раздражителей раздражения и, следовательно, их внутреннюю сторону — ощущения. Условные раздражители вызывают и оживляют следы ощущений отсутствующих явлений, их заменяя и создавая таким образом то, что обозначается как „представление“.
        Так например: часто мы проходим по улице, и неожиданно у нас в памяти всплывает представление, например, какого-либо стихотворения. Спрашивается: почему же вдруг у нас такое представление появилось? Какая тому причина? Мы не всегда можем это объяснить. А дело все в том, что мы, вероятно, проходили по улице и на нас пало какое-нибудь раздражение (например от какой-либо вывески), раздражение, путь которого, так или иначе, связан в нашем мозгу с этим стихотворением. Раздражение от вывески и вызвало не свое раздражение (вывеску мы можем и не заметить), а пошло по чужому пути, оживив след от чужого же раздражения, в данном случае от стихотворения. Таким образом непосредственного раздражения от стихотво-
[49]    
рения перед нами нeт, и всё же след oт когда-то слышанного или читанного нами стихотворения у нас оживился. Вывеска явилась таким образом условным раздражителем, вызвавшим след раздражения от отсутствующего явления, в данном случае — стихотворения, а следовательно и внутреннюю сторону этого следа — представление.
        Следовательно, там, где могут быть образованы условные рефлексы, где могут условно возбуждаться следы от отсутствующих раздражений, там неизбежно должны быть и представления.
        Где же и у кого могут быть образованы условные рефлексы, условно возбуждаться следы раздражения и, следовательно, может вызываться внутренняя сторона условного возбуждения следов — „представление“?
        Мы, говоря об организации сигнализации у животных, уже указывали на то, что по новейшим данным можно бесспорно утверждать, что образование условных связей возможно у всех позвоночных. Указывали мы также, что условное возбуждение следов возможно у всех животных, обладающих дифференцированной нервной системой.
        Следовательно, мы вынуждены признать, что та часть процесса мышления, которую называют „представлением“, может быть образована у всех позвоночных животных.
        Но имеем ли мы право говорить о внутренней, субъективной стороне физиологического процесса у животных? Имеем ли мы право утверждать, что у животных имеются „представления“? Не будет ли это — ни на чем не основанное суждение „ad hominem“ или „монизм сверху“, как это называет В. А. Вагнер ? ^[8]
[50]              
        Оставаясь на материалистической позиции, признавая психические явления лишь внутренней, субъективно воспринимаемой стороной определенных физиологических процессов, мы обязаны там, где обнаруживаем одинаковые физиологические процессы, утверждать наличие и одинаковых психических процессов.
        У животных мы обнаруживаем условное возбуждение следов раздражений от отсутствующих явлений. У человека такому физиологическому процессу соответствует субъективный, психический процесс — „представление“. Поэтому у животных, у которых мы обнаруживаем такой же физиологический процесс, мы не имеем никакого методологического права отрицать наличия соответствующего, такого же как и у человека, внутреннего психического процесса — „представления“[9].
[51]              
        Рассмотрев сущность и условия образования „представления“, мы переходим дальше к анализу сущности и условий образования „мышления“.
        „Мыслить—значит соединять (подчеркнуто нами. И. Я.) представления между собой“, — говорит проф. Ушаков в упомянутой выше его книге. И далее: „Эта связь (представлений. И. П.) называется ассоциацией представлений[10]
        Каков же механизм ассоциирования представлений?
        Не трудно увидеть, что механизм создания „ассоциированных представлений“ ничего нового по сравнению с уже рассмотренным нами механизмом, образующим „представление“, не содержит.
[52]              
        Так, „представление“, будучи само условным образованием, сможет в свою очередь явиться условным раздражителем, может сигнализировать другое раздражение, что и создает „связь представлений“. Длина такой цепочки „представлений“ у большинства животных не велика. Лишь у высших животных она может быть составлена из двух, у некоторой части высших— из трех звеньев.
        Итак, „связь представлений", выражающаяся на языке физиологии как возбужденная условным раздражителем цепь следов раздражений, может образоваться у всех так называемых „высших животных“.
        Следовательно, мы могли бы считать сущность и условия образования мышления нами определенными, но Джемс и многие другие пытаются отстоять за человеком право на монопольное обладание мышлением теми соображениями, что мышление есть лишь там, где имеются не просто ассоциации представлений, а лишь ассоциации по сходству. У животных же, по их мнению, нет ассоциаций по сходству, следовательно у них нет настоящего мышления.

„В их (т. е животных. И. П.) уме, — пишет Джемс,— преобладают почти исключительно ассоциации по смежности. Но, поскольку можно было бы допустить, что животное мыслит не ассоциациями конкретных образов, а путем отвлечения общего признака, постольку пришлось бы признать животное мыслящим существом, употребляя это выражение совершенно в том же духе мысли, в каком мы применяем его к людям“[11]. Далее: „Умы, в которых преобладает ассоциация по сходству, наиболее способны к мышлению в строгом смысле слова“ (подчеркнуто нами. И. П.)^[12].

[53]              
        Посмотрим, как же в действительности обстоит дело с ассоциацией по сходству.
        Верно ли предположение Джемса, что эта, по его мнению, высшая форма ассоциаций есть только у человека?
        Вопрос о механике образования ассоциаций по сходству наметил еще Сеченов, великий в своей попытке заменить старую, метафизическую психологию опытной наукой, физиологией. Он первый высказал смелую мысль, что вся так называемая душевная жизнь, и низшего и высшего порядка, есть порождение не каких-то внутренних импульсов, воли, памяти и т. д., а порождение определенных физиологических процессов, определенного течения и сцепления рефлексов организма^[13] .
        Сеченов же первый направил на твердую почву исследование механики образования ассоциаций по сходству.
        В своем труде „Элементы мысли“ он пишет:

„Рядом с запоминанием впечатлений в форме постоянных групп должен идти процесс запоминания по сходству. В самом деле, в ряду впечатлений, окружающих ребенка, не абсолютное постоянство равнозначно сходству... в этом смысле выделение из повторяющихся слитных впечатлений общего ядра, рядом с второстепенными спутниками, и составляет так называемую ассоциацию по сходству“^[14].

        Таким образом уже Сеченов в основном установил механику ассоциации по сходству.Современная физиология с еще большей точностью разрешает этот вопрос.
[54]              
        Но прежде всего посмотрим, верно ли мнение Джемса и всех прочих, что ассоциация по сходству есть высшая форма ассоциации.
        Субъективно-психологической школе ничего не стоило то или другое проявление организма причислять к „высшим" или „низшим“, так как самого критерия для определения „высшего“ или „низшего“ у нее не было. Понятно, насколько произвольной должна была оказаться классификация, даваемая этой школой тем или другим явлениям.
        Физиологическая школа не может применять такое произвольное деление и в своей классификации „высшего“ и „низшего“ исходит из объективных данных: „высшим“ проявлением организма она считает ту его способность, которая утончает и уточняет приспособленность организма и интегрирует ^[15] его отношение к внешней среде.
        Исходя из этого критерия, мы и должны разрешать вопрос: является ли „ассоциация по сходству“ более высшим проявлением способностей организма, чем „ассоциация по смежности“?
        Прежде всего „ассоциация по сходству“ есть результат неразличения, т. е. слабой дифференцировки, Этот процесс мы замечаем у животного, когда у него еще не окрепла ассоциация, и тогда животное дает условную реакцию на сходные, близкие друг к другу раздражители.
        Так, собака, которой прививают на определенный темп колебания метронома какой-либо условный рефлекс, дает вначале ту же условную реакцию и на другую степень интенсивности колебания маятника этого метро-
[55]     
нома. Это объясняется иррадиацией ^[16] раздражения на ближайшие центры, что и вызывает ту же реакцию на сходные раздражения.
        Так что пока мы видим, что такая „ассоциация по сходству“ указывает на еще не уточнившееся отношение организма к внешней среде, следовательно содержит не „высшее“, а „низшее“ качество приспособления организма.
        Но это же неразличение является условием для создания более интегрального приспособления организма, оно сталкивает этот организм со все более многообразными явлениями внешней среды.
        Так например, какое-либо животное на одном окне нашло пищу. Благодаря отсутствию строгой дифференцировки, для этого животного сигналом пищи является всякое окно. Всякое окно вызывает у него след от пищи, следовательно связывается с представлением о пище. Пища действительно могла оказаться на всех окнах.
        Таким образом слабая степень приспособленности при известных условиях переходит в свою противоположность, в высокую степень приспособления.
        Неразличение создает возможность новых открытий.
        Не даром утверждают,. что „сумасшествие граничит с гениальностью“. В этом утверждении есть свой глубокий смысл.
        Столкновения же организма со все большим количеством раздражителей оставляют у него все большее количество следов. Но полнота и стойкость этих следов не одинаковы. Следы от тех раздражителей, которые наиболее часто повторяются, как бы наслаиваются, накопляются, и из целого ряда признаков выделяются
[56]    
наиболее общие, и таким образом создаются обобщенные условные связи следов. Так „например, у ребенка, — говорит проф. И. Арямов, — выработался довольно сложный след от раздражений, выдвинутых, положим, куриным яйцом, состоящий из следов от зрительных, вкусовых, осязательных, обонятельных и других раздражений. Но вот в руки ребенка попадает другое куриное яйцо, и он опять получает довольно сложную сумму раздражений; однако среди этих раздражений имеются такие раздражения, которые уже имеются в следах от первого яйца (форма, цвет, наличие белка и желтка и скорлупы), и такие, которые от первого яйца не получались (другая величина, не тот запах). Что в этом случае произойдет? Очевидно, те раздражения, которые являются общими для обоих яиц, вызовут, вследствие повторения, оживление и подкрепление соответствующих следов; то же самое произойдет при всяком третьем, четвертом и т. д. раздражении от нового куриного яйца. Во всех этих случаях произойдет оживление и укрепление и, следовательно, более легкое воспроизведение следов раздражений, общих всем куриным яйцам.

„Что же касается раздражений, свойственных лишь каждому отдельному куриному яйцу, то от них получаются более слабые следы, которые к тому же никогда более не повторяются, не подкрепляются, в результате получается их торможение и, может быть, даже полное угасание.
„В конце концов, после ознакомления с большим количеством куриных яиц, условный раздражитель в виде слов „куриное яйцо“ вызывает в нашем мозгу оживление следов, наиболее прочно укрепившихся и легко воспроизводимых, т. е. общих всем куриным яйцам.
[57]              
        „Таким образом получается образование следов от сумм раздражений, характерных для целого ряда родственных раздражителей. Перед нами то, что на языке психологов называется общим представлением или понятием“.[17]

        Таким образом мы здесь наблюдаем совершенно четко выраженный диалектический процесс: неразличение признаков вообще, ассоциации по сходству, через дифференцировку (отрицание неразличения) приводит к дифференцированному неразличению, т. е. к неразличению (отбрасыванию) неповторяющихся, частных и потому неважных для узнавания признаков, но в тоже время к точному различению (дифференцированной фиксации) общих для данного ряда явлений и всегда и всем им присущих отдельных признаков.
        В последнем случае мы имеем „понятие“. „Понятие“, следовательно, содержит в себе известное неразличение несущественных, но на основе дифференцировки (различения) отдельных общих и существенных для всех данных явлений признаков. Следовательно, понятие содержит в себе качество возможности более точного приспособления в несколько новых условиях, а потому его (понятие) следует считать более „высшей“ способностью.
        В самом деле, если у нас, например, благодаря целому ряду столкновений с различнейшими стульями, постепенно угаснут следы от различных признаков, имеющихся в каждом отдельном стуле (низкий, высокий, черный, белый и т. д.), но закрепятся следы от общих всем стульям основных его признаков (предмет, на котором можно сидеть), то мы теперь, встретившись с каким-либо стулом, которого мы еще никогда не
[58]    
видели, все же сумеем его правильно использовать. Значит, образование понятий повышает степень приспособленности и потому должно считаться более высокой способностью организма.
        Какой же нужен механизм для образования ассоциаций по сходству и понятий?
        Механизм как ассоциаций по сходству, так и понятий не содержит в себе ничего нового кроме рассмотренного уже нами механизма условного возбуждения связей следов раздражений.
        Замыкание центров ряда раздражений, распространение (иррадиация) этих раздражений на близлежащие центры — вот что образует „ассоциации по сходству“.
        То же замыкание между центрами, рассеивание по всей коре полушарий мозга раздражений, поступивших от несущественных признаков предмета, и точная дифференцировка (различение) раздражений от существенных признаков — вот что образует „понятие“.
        Итак, для образования „ассоциаций по сходству“ и „понятий“ нужен механизм условного возбуждения следов раздражений.
        Следовательно, там, где есть этот необходимый механизм, там могут образоваться и „представления“, и “ассоциации по сходству“, и „понятия“, а следовательно и возможен процесс „мышления“.
        И в самом деле, у тех животных, у которых может быть образована условная связь между следами, у тех же животных мы находим и ту ее форму, которая обычно называется „ассоциацией по сходству“ и „понятием“.
        Мы уже упоминали про животное, у которого образовалась „ассоциация по сходству“. Проф. Цур-Штрассен в своей книге „Поведение животных и человека в новом освещении“ указывает, что, „когда жвачное животное отрицательно относится к запаху остро пахнущего
[59]    
растения, то кажется само собой понятным, что оно так же отрицательно будет реагировать и на другие растения сходного рода, хотя второй запах отличается от первого, весьма возможно, количественно, но, вследствие примеси чуждых запаховых веществ, несколько и качественно... Ассоциативные механизмы не должны и едва ли могут быть рассчитаны с такой точностью, чтобы получалось положительное или отрицательное возбуждение только при полном совпадении воспринятого и повторившегося раздражения: они функционируют^[18] и тогда, когда некоторое число отдельных элементов изменилось или отсутствует...“ (стр. 45 — 49).
        „Понятие“ мы также находим у животных, обладающих способностью условного возбуждения следов от раздражений.
        Тот же Цур-Штрассен указывает, что „птица, которая испытала отвратительный вкус пестрой гусеницы, оставляет в покое сперва только этот один экземпляр, но после повторного опыта и весь этот вид, хотя отдельные объекты представляются ей в различной форме— изогнутыми или выпрямленными, в профиль или сверху. Она научается «абстрагировать»^[19] от этих несущественных для понятия ядовитой гусеницы вещи. Но если в попадающейся ей на глаза гусенице отсутствует существенный признак — пестрый узор, то она ее схватывает“ (стр. 50). „Вороны на поле отличают охотника, как бы он ни выглядел, от безвредного крестьянина. Опытная собака «узнает» нищего, будь он маленький или большой, молодой или старый“ (стр. 11).
        Во всех перечисленных случаях проявляется неразличение несущественных признаков, при точном различении существенных, что и образует „понятие“.
[60]              
        Итак, мы видим, что и „ассоциация по сходству“ и „понятие“ есть у животных, обладающих механизмом образования условных связей следов раздражений.[20]
        Но некоторые авторы еще более усложняют понятие „мышления“. Они считают, что мышление должно обладать качеством логичности. Только логичное мышление, по их мнению, является настоящим мышлением.
        Нам теперь необходимо выяснить: что же можно понимать под логичным мышлением? Каковы условия, порождающие это логичное мышление?
        Если перед нами какое-нибудь определенное явление, всегда и неизбежно связанное с другим каким-либо явлением, то у нас всегда за следом от первого явления всплывает след и от второго. Такое последовательное сцепление следов раздражений от неизбежно сцепленных друг с другом причинной или функциональной связью явлений и будет являться логичным мышлением.
        Если, например, мы идем по полю и у нас оживится след (всплывет представление) от недавно где-то виденного пожара, то это еще не будет являться логичным, а лишь случайным мышлением, так как никакой постоянной, внутренней закономерной связи между полем и всплывшим следом пожара нет.
        Если же мы идем по лесу и видим вьющийся над деревьями дымок, то этот дымок оживит у нас след
[61]      
раздражения от жилья, всегда закономерно связанного с таким дымком. Мы по дымку заключаем о всегда с ним связанном другом предмете, о жилье.
        То же самое произойдет, если мы, заблудившись в лесу, услышим лай собак. Во всех наших деревнях есть собаки. Лай собак оживит у нас в таком случае обобщенный след от деревни (понятие деревни). Лай собак и будет точным, логическим сигналом, показывающим для нас действительную близость деревни.
        Таким образом мы здесь видим, что одно какое-нибудь явление, всегда связанное с другим, представляет из себя точный и правильный сигнал этого второго явления. Появление первого всегда точно сигнализирует второе явление и неизбежно вызывает след от него.
        Следовательно, там, где есть постоянная и точная, всегда связанная с каким-либо явлением сигнализация, там есть и логичное содержание мышления.
        Логика мысли, следовательно, отображает и проверяется логикой фактов.[21]
        Есть ли в естественных условиях жизни организмов такая, всегда точная и постоянная сигнализация, возбуждающая всегда точные, соответствующие постоянные следы?
        Да. Такой точной сигнализацией, вызывающей последовательно точные соответствующие следы, являются прежде всего натуральные условные раздражители.
[62]              
        В самом деле, вид мяса, например, всегда связан со вкусом его. Поедая мясо, получая раздражение от вкуса мяса, собака, например, всегда одновременно получает раздражение и от вида мяса. Зрительное раздражение от мяса связывается в мозгу собаки со вкусовым раздражением от него же. Таким образом один из многих натуральных признаков мяса, его вид, превращается в точный сигнал другого натурального признака мяса — его вкуса. Вид мяса всегда правильно сигнализирует вкус мяса, логически возбуждая след от вкусового раздражения.
        Раздражению от вида ручья всегда сопутствует раздражение от вкуса воды. Вид ручья превращается в правильный, логический сигнал воды. У животного вид ручья всегда оживит след раздражения от воды, и животное на вид ручья дает реакцию на воду.
        Таким образом мы видим, что условные реакции, возбужденные натурально условными раздражителями, всегда по своей природе логичны.
        Но условно-натуральные реакции, возбуждаемые самим предметом, не считают мышлением, а считают „восприятием“. „Мышлением“, как мы уже видели, считают только условное возбуждение следов раздражения от отсутствующих явлений, сигналами, не являющимися частью самого предмета (или явления), а от него оторванными, изолированными. Сигнал должен являться не составной сущностью предмета, а быть от предмета отвлеченным, чтобы завоевать себе высокое право вызывать „мышление" об этом предмете. Другими словами, „мышлением“ называют условное возбуждение следов ненатуральными раздражителями.
        Следовательно, логичное мышление может вызываться только раздражителем, отвлеченным от натуральных признаков предмета, но в то же время всегда
[63]    
закономерно предмету сопутствующим, неизбежно с ним связанным и потому точно его сигнализирующим. Следовательно, эта сигнализация должна и не заключаться в предметах, быть от них отвлеченной, но в то же время в любом месте и в любое время появляться вместе с этими предметами.
        Где же есть эти последние условия отвлечения и в то время совпадения сигнала и сигнализируемого явления? Эти условия есть у животных, живущих аггрегатами[22]. При нападении, например, на аггрегат хищника, у всего аггрегата, благодаря одинаковой конструкции его членов, вырывается и одинаковый же крик. Эти, по выражению Погодина, „рефлексии чувства в звуках“ (и в жестах, прибавим мы. И. П.) превращаются, как мы видели, в обоюдно-значимые сигналы, т. е. в слова.
        Эти сигналы не исходят от самого обозначаемого явления. Они от него отвлечены. Но в то же время эти сигналы являются реакцией, следовательно обладают всей закономерностью и всей неумолимой неизбежностью реакции. Всегда каждый член аггрегата, при появлении хищника, воспринимает и другое раздражение, отвлеченное от хищника, но появлению хищника неизбежно сопутствующее: это — реакцию, выраженную в звуках или жестах со стороны его сотоварищей по аггрегату, на вид этого хищника. При каких бы дополнительных обстоятельствах хищник ни появился, он всегда у заметившего его члена аггрегата вызовет постоянную реакцию, которая для всего остального аггрегата явится столь же постоянной сигнализацией присутствия хищника. Теперь достаточно одному из стада дать реакцию на хищника, чтобы у всего стада, еще не видящего этого хищника, оживился
[64]    
след от поступившего ранее от хищника раздражения и появилась бы соответствующая появлению хищника условная реакция.
        Таким образом здесь мы имеем всегда один и тот же отвлеченный от самого предмета (условно-ненатуральный), точный и постоянный сигнал, вызывающий всегда один и тот же соответствующий след и создающий определенную дифференцированную условную реакцию, т. е. перед нами то, что называют „логичным мышлением“.
        Итак мы видим, что зачатки логичного мышления мы находим у животных, обладающих одинаковой конструкцией их организмов, способностью условного возбуждения следов от раздражений и живущих притом аггрегатами. Причем точными, отвлеченными от предмета сигналами, логически возбуждающими следы раздражений и вызывающими всегда одну и ту же условную реакцию, являются слова.
        Мы видели, что слова образуются лишь у животных, обладающих способностью условного возбуждения следов от раздражения, обладающих одинаковой конструкцией и притом живущих аггрегатами.
        Эти же самые условия необходимы и для образования логичного мышления.
        Таким образом мы должны были бы признать, что „речь“ и „мышление“ появляются одновременно, что „речь“ и „мышление“ — это два обусловливающие друг друга процесса, что звуки и жесты превращаются в речь лишь тогда, когда они что-либо обозначают, т. е. на другом полюсе вызывают „мысль“, но что эта „мысль“ в свою очередь возможна лишь благодаря вызывающей ее „речи“.
        К этим выводам мы должны были бы придти, если бы только слова оказались постоянными, точными
[65]    
сигналами, вызывающими цепь следов раздражений от постоянно сцепленных друг с другом явлений, т. е. если бы только слова создавали логичное мышление.
        Но так ли это?
        Чтобы разрешить этот вопрос, нужно выяснить, может ли у животных, которые живут одиночками и у которых, следовательно, не может образоваться речи, так вот может ли у этих животных образоваться какая-либо точная, всегда одна и та же сигнализация, отвлеченная от самого предмета, которая оживляла бы соответствующие следы от всегда сцепленных явлений и порождала бы таким образом всегда одну и ту же дифференцированную условную реакцию, т. е. вызывала бы то, что называют „логичным мышлением“.
        Прежде всего, во внешней среде есть целый ряд различных явлений, всегда необходимо связанных друг с другом. Так, гром всегда предшествует летнему дождю и превращается в точный сигнал дождя для животного. Услыша гром, животное реагирует на „представление“ дождя, оно стремится найти себе крышу. То же самое происходит и у хищника-одиночки, для которого звук пастушьего рожка всегда точно сигнализирует появление стада и т. д.
        Но не только во внешней среде, но и внутри себя животное-одиночка находит точную сигнализацию целого ряда отсутствующих явлений. Так, у волка раздражение от поедания пищи, напр. барана, замыкается с раздражениями, всегда идущими изнутри организма. Поеданию пищи всегда соответствует определенное голодное состояние или „настроение“ (как его называет Цур-Штрассен).
        Достаточно появиться этому настроению, независимо от других дополнительных обстоятельств, чтобы у хищника выплил след (представление) от найденном им в
[66]    
определенном месте пищи и хищник отправился бы в определенное место, где ранее им была обнаружена пища.
        Таким образом воспроизведение внутренней настроенности организма, соответствующей его голодному состоянию, вызывает у организма, в данном случае у волка, след от определенного раздражения, определенную условную реакцию, искание „представляемой" им себе пищи в определенном направлении.
        Следовательно, внутриорганические раздражения, всегда предшествующие или сопутствующие определенной реакции, являются периодически воспроизводимыми постоянными сигналами, всегда вызывающими у животных определенные следы и последовательную условную реакцию.
        Итак мы приходим к выводу, что то, что называют „логичным мышлением“, есть и у животных, живущих одиночками.
        Подведем же итоги:
        „Речь“ возникает только там и тогда, когда она на другом полюсе, для другого индивидуума служит условным сигналом, вызывающим след раздражения от определенного явления, т. е. когда она (речь) вызывает „мышление“. Следовательно, наличие „речи“ обусловлено наличием „мышления“.
        „Мышление“ же возможно также там и тогда, когда нет в наличии „речи“, как у индивидуально живущих животных. Следовательно, наличие „мышления“ не обусловлено наличием „речи“.