[3]
1/      Чтобы понять, почему возникает эта проблема, надо хоть вкратце припомнить историю языковедения.
        Принято делить историю языковедения на два главных периода: 1) донаучный—до начала 19-го века и 2) научный—с начала 19-го века. Основания для такого деления, во-первых, новое понимание объекта исследования: язык—не мертвый продукт, а деятельность, постоянно развивающаяся; во-вторых, возникновение нового метода—сравнительного. Язык, как постоянно изменяющийся объект исследования, должен изучаться в развитии, т. е. исторически. Отсюда научное языковедение — историческое и, наоборот, неисторическое языковедение — ненаучное.
        Этим убеждением жил весь 19-й век. Против него в начале 20-го века восстал de Saussure («Cours de Linguistique générale», 1-е изд. 1916 г., 2-е изд. 1922 г.), по мнению которого современная ему лингвистика поглощалась диахронией и не умела точно отличать одновременных состояний от временной последовательности. Главный объект лингвистического исследования—язык, как система (langue). Следовательно, синхрония выходит на первый план, а диахрония (история) изучает смену систем в исторической последовательности. Таким образом, филологи, изучавшие исторически засвидетельствованные факты классических языков, были ближе к истине, чем сравнительные языковеды.
        Однако сам de Saussure синхронию понимает слишком статически. С другой стороны, понимая язык (langue), как социальное явление, он не указывает, как учитывать в исследовании социальный характер языка.

2/               Понимая язык, как важнейшее средство общения, необходимо при его изучении учитывать потребности общения, так как они вызывают к жизни все явления языка. Потребностями общения обусловливается употребительность одних явлений языка и неупотребительность других, продуктивность одних и непродуктивность других.
        Употребительные явления могут быть непродуктивными. Сравните местоимения (я—меня, ты—тебя, он—его). Они очень употребительны, так как необходимы для общения (особенно в диалоге), но они—непродуктивны: наблюдаемый в них супплетивизм создался в незапамятные времена, но новых подобных образований не возникает.
        Употребительные и продуктивные явления это как раз те массовые явления, которые составляют основу живых соотношений, существующих в языке. Сравните в русском языке: преобладание суффиксации в суще-
[4]      
ствительном и прилагательном, префиксации в глаголе, большое количество форм словоизменения (много продуктивных и употребительных типов склонения и спряжения), образование форм залога и вида и многое другое.
        Неупотребительные явления могут быть продуктивными [ср. класс глаголов в русском языке с суффиксом н (ну—шаг-н-у, шаг-ну-ть)]. Это нарождающееся новое. Продуктивное в какой-то социальной среде, оно, благодаря изменившимся потребностям, может стать общеупотребительным.
        Неупотребительные и непродуктивные явления—отмирающие, старые, например, в русском языке класс глаголов типа смотреть—смотрю, кричать—кричу (их легко перечислить) или тип склонения, представленный одним словом—путь.
        Таким образом, описывая систему языка, мы в то же время изучаем ее развитие: основную массу явлений, отмирающее старое и нарождающееся новое. Описание не может быть без истории, без учета того, как изменяется система в зависимости от изменения потребностей общения.
        Количественные изменения (употребительность), накапливаясь, приводят в конце концов к новому качеству. Так, если проследить развитие соотношения синтетических и аналитических конструкций в истории русского языка, то нельзя не заметить, что от существенно синтетического строя в 9—11-м вв. русский язык приходит в наше время к строю, в котором аналитические конструкции играют настолько значительную роль, что можно говорить о новом типе языка (ср., например, соотношение падежных и предложных конструкций). В этом же направлении происходит развитие и в современном русском языке.

          3/ Установление отношений между реально существующими явлениями языка ив их взаимосвязи со всеми другими явлениями и развития этих отношений в зависимости от постоянно меняющихся потребностей общения возможно только при непосредственном наблюдении фактов языка. Сделанные на основании такого изучения выводы (абстракции) проверяются на большем количестве фактов.
        При этом исключается всякий априоризм: нельзя исходить от категорий, заимствованных из другой области (логики или психологии) или из другого языка. История языкознания знает примеры априоризма того и другого рода.
        В средние века получила начало схема синтаксиса, разработанная далее представителями общей грамматики. Исходным пунктом служило логическое суждение:

        Логическое суждение—его выражение— предложение.

        Субъект—его выражение—подлежащее.

        Предикат—его выражение—сказуемое.

        Под влиянием фактов языка, кроме главных членов предложения (подлежащего и сказуемого), пришлось признать и второстепенные— определение, дополнение, обстоятельство, не выводимые из логического суждения. Таким образом, эта схема сама по себе противоречива. На нее опирается и учение о сложном предложении: сложносочиненные и сложноподчиненные; в сложноподчиненных— главные и придаточные; в придаточных (но аналогии с простым предложением)—придаточные: определительные, дополнительные, обстоятельственные и даже придаточные подлежащие и придаточные сказуемые.
        Вот и вся нехитрая схема, в которую стараются втиснуть факты любого языка.
[5]
        Как известно, у нас в наиболее последовательном виде эту схему в приложении к русскому языку можно найти в «Опыте исторической грамматики русского языка» Буслаева (Буслаев не признает только придаточных сказуемых).
        Потебня («Из записок по русской грамматике») совершенно справедливо возражал против этой схемы, называл ее априорной и с предельной ясностью вскрыл все ее недостатки (см. об этом в моем «Очерке синтаксиса русского языка», М.-П., 1923 г., стр. 5—10).
        А. А. Шахматов в своем «Синтаксисе русского языка» (1-й выпуск, Л., 1925 г.) исходит от психологических категорий (от психологической коммуникации), ища их выражения в языке.
        Примером перенесения категорий одного языка на другие может служить учение о частях речи. Александрийские грамматики установили (с рядом ошибок) части речи для греческого языка, основываясь на изучении фактов этого языка. Затем их схема стала переноситься на другие языки. Это делается и до наших дней, причем обычно совсем не считаются с тем, насколько эта схема подходит к фактам изучаемого языка.
        Априоризм другого рода находим в диссертациях. Очень часто, выбрав тему, начинают не с непосредственного изучения материала, а читают литературу. На основании этого чтения составляют схему, а потом занимаются подыскиванием примеров, иллюстрирующих эту схему.

          4/ Перед исследователем языка факты индивидуального говорения во всей их конкретности: говорение данного человека при изучении устной речи произведение данного писателя при изучении письменной речи. Это прекрасно сознает Шахматов. В «Очерке современного русского литературного языка» (Л., 1925 г.) он так выражается: «...я сосредоточу свое внимание на фактах, известных мне, из непосредственного наблюдения, т. е. прежде всего из собственного моего словоупотребления» (5 стр.). Ему кажется, что «реальное бытие имеет язык каждого индивидуума; язык села, города, области, народа (Оказывается известною научною фикцией, ибо он слагается из фактов языка, входящих в состав тех или иных территориальных или племенных единиц индивидуумов; между тем число этих индивидуумов представляется неопределенным, исчерпывающее изучение их языка невозможным» (там же, 5 стр.). Не входя в детальный, разбор этого рассуждения, отмечу только, что, несмотря на намерение Шахматова изучать главным образом свою речь, мы в дальнейшем изложении не находим ни одного факта, о котором можно было бы сказать, что он свойственен исключительно языку Шахматова. Он и сам об этом забывает, а при изучении «действующих в настоящее время в современном литературном языке звуковых законов» (64 стр.) сознательно занимает совсем противоположную позицию: «Закономерность в явлениях языка сказывается не в том активном процессе, который ведет за собой изменения в звуках и формах языка, а в том пассивном процессе, который регулирует их, вносит согласование с действующими нормами, распространяет на однородные случаи. Этот пассивный процесс принадлежит коллективной среде говорящих (составляющих семью, общину, племя, народ), между тем как активный процесс зарождается в языке отдельных индивидуумов, импонирующих среде своим социальным положением, своим умом, талантами, образованием (культурностью). Рассматривая действующие в настоящее время звуковые законы, мы имеем в виду те пассивные процессы, которые могут быть наблюдаемы, например, при вторжении в язык того или иного элемента (иноязычного, иноречного), но согласованного с другими сходными, однородными элементами (65 стр.).
[6]                
        Итак, начав с желания изучать индивидуальное, Шахматов приходит к необходимости изучать коллективное, которое сам же он считает «научною фикцией».
        Эта ярко выраженная добросовестным и до конца последовательным ученым антиномия индивидуального и коллективного в языке с предельной ясностью разрешена Марксом и Энгельсом в «Немецкой идеологии»: язык—«практическое, существующее и для других людей, и лишь тем самым существующее и для меня самого действительное сознание» («Немецкая идеология» изд. 1933 г., стр. 20—21). Обыкновенно удивляет: почему же «для других и лишь тем самым для меня?» Не наоборот ли? Нет, не наоборот: язык важнейшее средство общения, если он существует только для меня, общения быть не может; как только меня начинают понимать другие, я начинаю овладевать языком (так у начинающего говорить ребенка, так и при изучении иностранных языков). Мы понимаем индивидуальное говорение, так как в нем много (не меньше 90%) социального. Диалектологи не смущаются пользоваться данными, записанными у одного человека. Часто это единственные данные, которыми располагает диалектолог.
        Точно так же при изучении письменной речи язык данного произведения определенного автора, представляет язык данного коллектива определенной эпохи, определенного класса.

         5/ Итак, в индивидуальном говорении мы усматриваем прежде всего общее, свойственное всему коллективу. Сравнивая факты данного индивидуального говорения с другими индивидуальными говорениями того же коллектива, мы выделяем, с одной стороны, все общее, с другой стороны, все, свойственное отдельным индивидуальным говорениям, т. е. то, что носит название стиля. Таким образом, изучение стиля—сложный процесс, идущий от изучения индивидуального к общему и от общего опять к индивидуальному.
        Исследование необходимо вести от целого к частям. Это обусловлено опять-таки необходимостью исходить от непосредственного наблюдения. Непосредственно мы наблюдаем целое: речевой поток—в устной речи, связный текст—в письменной речи. Путем сравнения из речевого потока (связного текста) выделяются предложения, речевые такты, слова, слоги, звуки (в письменной речи—буквы). Части понятны только на фоне целого.
        Все явления языка необходимо изучать как систему элементов, находящихся в закономерных отношениях, постоянно развивающихся в зависимости от потребностей общения.
        Так, например, строение предложения в диалогической и монологической речи различно. Соотношение простых и сложных предложений в диалоге и монологе и функции их далеко не одинаковы. Все виды предложений находятся в постоянном взаимодействии, зависящем от жанров устной и письменной речи. В каждом жанре в свою очередь соотношение диалогической и монологической речи разнообразно и постоянно видоизменяется в зависимости в конечном счете от потребностей общения.
        Развитие предложения в этих сложных взаимоотношениях ни в русском языке, ни в других языках, насколько мне известно, не изучено. Заранее можно предположить, что развитие это в разных языках различно, благодаря прежде всего различному жизненному опыту говорящих на этих языках.
        Также различно в отдельных языках соотношение и развитие синтетических и аналитических конструкций. В тесной связи с этим находится развитие слов с формами словоизменения и без форм словоизменения.
[7]                
        В области фонетики в славянских и, в частности, в русском языке нельзя не заметить постоянно изменяющееся соотношение между гласными и согласными. До так называемого закона открытых слогов оно было иное, чем после действия этого закона; до падения глухих оно не то, что после падения глухих: роль гласных значительно уменьшилась. Еще больше роль гласных уменьшилась после возникновения в некоторых русских диалектах, на почве которых произошел русский литературный язык, сильного экспираторного ударения и редукции в связи с этим безударных гласных. Это развитие тесно связано со всем строем языка, так как роль звуков («фонем»)—передавать смысловую сторону языка.
        Таким образом должны изучаться не отдельные элементы языка в произвольном порядке, а соотношение элементов в их закономерной связи со всеми другими элементами языка.

                   8/ Для установления генетических и типологических соотношений между языками необходимо производить сравнение целых систем, а не отдельных языковых явлений, произвольно вырванных из системы.
        Нельзя не заметить, что такое изучение языков имеет большое значение и для практики их преподавания, однако этот вопрос требует для его всестороннего освещения отдельной статьи.

                   Кафедра общего и сравнительного языкознания