[136]            
        Несколько дней назад я встретился с одним уважаемым московским профессором, и он спросил меня:
        — А вы видели книжку проф. Берга о науке?
        — Видел, но еще не читал, хотя уже давно отложил ее в очередь для чтения.
        — Это вот штучка, доложу я вам, — перл, нечего сказать. Прочтите, и сами увидите, куда катятся наши профессора.

        Вечером того-же дня я залпом проглотил желтенькую, прекрасно изданную книжку и долго (сознаюсь, совершенно напрасно) изумлялся тому сумбуру, который царит в профессорской голове. Проф. Берг действительно дал „штучку". Хорошо, что он сам не признает абсолютных истин, и это помогает читателю сразу настроиться на критический лад.
        Книжка проф. Берга представляет идеалистическую, эклектическую мешанину. Свою „философию” о науке, как и полагается буржуазному ученому, автор подкрепляет массами цитат из различных ученых, начиная с Аристотеля и кончая нашими днями. Но от этого относительные „истины" проф. Берга не становятся убедительными. Сократ, Спиноза, Юм, Бергсон, Мах, Пуанкаре, Гуссерль, Пирсон, Кант, Кассирер, Фейербах, Гете, Сеченов, Вундт, Эпштейн, Лосский, Лапшин, Введенский, Богданов, Плеханов, Ленин и многие, многие другие, — все кружатся и мелькают перед нами, все смешались в одну кучу, как в пушкинских „Бесах". И... ни огня.., ни черной хаты... только бес кружит по сторонам.
        В рецензии, конечно, нет возможности показать читателю все „перлы“
[137]  
интуитивного поэтического творчества проф. Берга. „Творчество поэта, диалектика философа, искусство исследователя, — вот материалы, из которых слагается великий ученый" — говорит автор, цитируя проф. К. А. Тимирязева. Место не позволяет нам показать читателю, как эти качества сочетались у автора, хотя это и заманчиво. Мы остановимся лишь на самых главных положениях книжки.
        Приступая к работе, в предисловии, автор заявляет, что „наука внутренне свободна, относится с уважением к чужой свободе и требует такого же отношения к себе". Так ли уважаемый профессор? Пролетариат уже давно осознал классовую природу наук, особенно общественных. И не только пролетариат, но и даже передовая часть мелкой буржуазии. Но об этом мы не будем говорить. Не поучать же заслуженного профессора азбуке марксизма. Но как самая красивая женщина не может дать более, чем она имеет, так и буржуазный ученый не в силах выскочить из пут буржуазной идеологии.
        Интереснее другой момент, когда автор утверждает, что науке нельзя пред‘являть практических требований. И он очень недоволен и слегка брюзжит на „Записку петроградского университета о высшей школе", в которой указывается, что России нужны для практических целей хорошо подготовленные минерологи, геологи, зоологи, ботаники, математики, физики и т. д.
        Проф. Берг все пытается кастрировать науку, отняв от нее практические цели и подсовывая на их место этику, эстетику и гимнастику ума. Ученый автор как будто не знает, что наука не только служит практическим целям, но из практических требований жизни она возникла и развивается. Мы не будем ссылаться на ученых марксистов; — при всей „внутренней свободе" научная мысль проф. Берга, наверное, не относится к ним с уважением. Сошлемся на Э. Пикара. Он профессор Сорбонны, член академии наук. В своих статьях он определенно указывает, что геометрия, напр., возникла из практических потребностей, а вся египетская геометрия представляется историкам этой науки, как совокупность практических правил.
        Проф. Берг идет дальше. Он отрицает как науку, всю математику, а с ней заодно и логику. Они только метод. Цитируя Гильберта, он проповедует, что создается геометрия, „оперирующая исключительно понятиями, геометрия, из которой наглядные представления совершенно устранены. Эта система не нуждается в чертежах и может быть развиваема при помощи одних понятий, без всякого посредства органов чувств". Опытная наука геометрия превращается в метафизику. Профессору это нравится. Но это ведь исторически неизбежный вкус многих ученых, исторически неизбежная тенденция буржуазной науки при крахе капиталистического общества, несмотря на усиление позиций различных материалистических течений.
        Мы живем убеждением, что грядущая пролетарская наука вытравит из всех наук, в том числе и геометрии, имеющиеся там элементы метафизики, и сделает их в высокой степени практическими, что, конечно, не значит узко прикладными, как это понимают сейчас.
        Мы помним, что Сади Карно в своей работе о „Двигательной силе огня" поставил узко-практическую задачу — выяснить заслуги перед человечеством паровой машины, и создал термодинамику, из которой развилась энергетика. Сент-Клер-Девилль, изучая платину, технически положил начало исследованиям о диссоциациях, а из них, как известно, развилась химическая механика.
        Всякий прекрасно понимает, что когда Ньютон писал свою книгу о „Математических принципах современной философии", он не думал о мореплавателях; равно как Ампер и Фарадей, изучая явления индукции, не думали о тех промышленниках, которые применяют в своем производстве мощные электромагнитные машины, но от этого их открытия не потеряли серьезного практического смысла.
[138]            
        Как ни пытается проф. Берг доказать „бескорыстный" характер науки, он все же вынужден, хотя и со схоластическими и метафизическими оговорками, признать ее практическое значение, ее пользу. Тут ему не помогает ни Ренан, ни Пуанкаре, а сам он беспомощно топчется на месте.
        Придерживаясь Канта, ученый профессор определяет науку как  „систематизированное знание". Это, конечно, весьма внешнее, поверхностное определение науки, далеко не выясняющее сущности и роли науки. Но и это определение логически не выдержано до конца. В других местах профессор определяет науку, как классификацию. Но ведь одно дело система, другое — классификация. Кантовская метафизика — система, но не классификация, с которой мы встречаемся в ботанике и зоологии. Но предположим, что наука есть классификация; что же она классифицирует? Вещи? Идеи? Никак нет. Вещи познать мы не можем, как уверял Кант и с ним проф. Берг. Наука классифицирует отношения между вещами. Это уже мудрено для материалистического мышления. Как будто бы невозможно классифицировать отношения между вещами, не зная сущности вещей. Кто теперь не знает, что самые принципы классификации меняются в зависимости от познания сущности вещей. Классификация по внешним признакам, часто обманывающая в практической жизни, уступает место классификации по внутренним признакам, классификации более целесообразной, пригодной, а следовательно и более истинной. Сам же проф. Берг признает целесообразное истинным и характерным признаком науки.
        Схоластическая чехарда мыслей своих и чужих тянется на протяжении многих страниц, но у нас нет вкуса для анализа этого почтенного занятия.
        Определив науку, как классификацию отношений между вещами, проф. Берг поставил вопрос об истинности знания, почему-то опустив вопрос о границах познания. Абсолютного знания нет, есть знание относительное. Был Птоломей — его сменил Коперник. Была механика, но ее подорвал Энштейн, если верить автору. Абсолютной истины тоже нет. „Но как в основе изменчивых вещей лежит абсолютная, но не познаваемая субстанция, так в основе изменчивой, преходящей, человеческой истины находится абсолютная, неизменная и вечная, но непознаваемая Истина". Тут есть зерно верного, но оно в такой метафизической шелухе, что его не скоро выявишь. А дальше проф. Берг вытаскивает кантовскую „вещь в себе", и пошла великая путаница. Абсолютная истина оказывается „вещью в себе", она „недостижима и непостижима", лучше, „она есть идея и, как таковая, сверхвременна".
        Мы считаем не нужным приводить здесь те места из работы Энгельса о Л. Фейербахе, где он решительно опровергает кантовскую неуловимую, непознаваемую вещь в себе. Интересующийся читатель легко найдет их в указанной работе.
        Если проф. Берг хотел сказать, что в мире, независимо от нашего сознания, вне нас, существуют вещи, о которых мы не знаем, и, быть может, не успеем узнать во весь период жизни нашей планеты, то надо было сказать это без всякой кантовской шелухи. Но мы уверены, что нашей простой, истинной мысли проф. Берг предпочитает замысловатую кантовскую метафизику.
        По проф. Бергу „вещь в себе" есть абсолютная истина, и она непостижима. Мы отвергаем „вещь в себе", но не отвергаем абсолютной истины и не считаем ее непостижимой.
        В обычной жизни мы часто говорим, что нет абсолютных истин, подчеркивая этим относительность нашего познания, но если ставить вопрос строго философски, то мы должны признать, что все внешнее (Das Aeusserliche) как говорил Гегель, универсум, космос, как любил употреблять Дицген, есть абсолютная истина, которую мы постепенно познаем, идя от наших относительных истин к абсолютной истине. Но, как говорил Энгельс, неумно
[139]  
употреблять большие слова в отношении простых вещей. Надо рассуждать диалектически, а на это проф. Берг совершенно не способен. Он не способен „вещь в себе” превратить в „вещь для нас“ и этим сразу разрешить противоречие между „вещью в себе", абсолютной истиной и относительностью нашего незнания.
        В главе „Наука и религия” проф. Берг произвольно противопоставляет науку религии и метафизике. Приходится еще раз подчеркнуть, что теперь и буржуазным ученым известно, что религия есть низшая форма познания и принципиально противопоставлять ее науке нельзя. Во-вторых, из суждений автора трудно судить о том, противопоставляет он религию метафизике или отожествляет, а в научном отношении и тут есть интерес, хотя быть может пустяковый.
        В главе „Классификация наук" ученый профессор излагая на этот счет взгляды Спенсера, Конта, Вундта, Риккерта, Кроче создает свою классификацию, так же несовершенную, как и все предыдущие классификации.
        Он совершенно обошел молчанием по каким причинам и как дифференцировалась наука в буржуазном мире и как она будет интегрироваться в новом социалистическом обществе. Собирание раздробленной и распыленной науки происходит уже теперь, но прежняя ученость не позволяет проф. Бергу замечать этот момент в истории наук. А он мог бы внести существенные изменения в его классификацию наук.
        Много вопросов, весьма интересных, как мы указывали, оставлено без всяких замечаний. Но мы уверены, что книжка проф. Берга вызовет не мало рецензий и возражений, и там специалисты по отдельным вопросам сумеют не только защитить математику и логику, как науку, но и вскрыть всю вздорность, всю пустоту и путаницу книжки.
        Кто захочет по книжке проф. Берга выяснить вопрос о науке, тот понапрасну потратит время; а доверчивый читатель к тому же запутается, потому что и сам профессор блуждает в трех соснах.