[64]              
        Все телеологи еще раз и еще раз выступают с обвинением дарвинизма в отрицании «определенного», «закономерного» и т. д. развития. Все телеологи еще раз и еще раз, вплоть до последнего времени, противопоставляют свой «ортогенез» дарвиновской «случайности». Проф. Любищев на 3-м съезде зоологов, анатомов и гистологов заявлял, что дарвинизм как «противоположное номогенезу понимание эволюции всего удобнее назвать идеогенез, который является вместе с тем тихогенезом».[2]
        А. А. Любищев отказывает дарвинизму в праве называться теорией, формулирующей естественно-исторические законы. Дарвинизм, с точки зрения Любищева, есть только учение о правилах частого бывания, а не учение о законах.[3]
        Мы в данной статье не будем разбирать методологическую «ценность» неокантианского, риккертианского противопоставления истории закону, противопоставления, которое Любищев делал в своем докладе на недавно прошедшем 4-м съезде зоологов. Разбор этого вопроса будет являться особой темой. Здесь же только укажем, что современная наука все более и более историзируется и ищет законы истории той или иной области мира, а отнюдь не противопоставляет историю закону. Достаточно вспомнить, что химия, ещё до недавнего времени ставившая своей задачей давать систематику элементов, независимо от их истории, теперь уже встала на путь систематики истории элементов.
        Но откуда у телеологов такой пиетет к закону? Почему все они стараются изо всех сил доказать, что дарвиновская теория отрицает определенность развития и отрицает законы развития?
        Всем этим критикам Дарвина важно было представить теорию Дарвина как не доказывающую ни индивидуального, ни филогенетического ортогенеза, а просто напросто этот ортогенез отрицающую, для того, чтобы можно было, выступив в защиту определенно-направленного развития, незаметно заменить слово «направленное» словом «устремленное» и, прибавив к последнему маленькое словечко «к», заявить: всякое определенное изменение есть результат устремленности к этому изменению как цели. Causa finalis, вот что хотят выиграть защитники ортогенеза против Дарвина!
        Так Гартман заявляет,[4] что планомерно направленная и ограничен-
[65]    
ная изменяемость предполагает для своего осуществления телеологический закон развития.
        О том же говорит и Вольтман: «принцип развития заключает в себе понятие цели… Телеология, понимаемая имманентно и генетически, т. е. эволюционно-исторический принцип, внутренне присущий естественным явлениям, не может быть, поэтому, исключена из методов научного познания».[5]
        Так же и Берг заявляет, что его ортогенез является телеологическим:                «Нам могут возразить, — пишет он, — что принцип определенности направления в эволюции возвращает нас к телеологическим представлениям Аристотеля. На это мы скажем, что по учению современной физики все процессы, совершающиеся в неорганическом мире, имеют известное направление: существует тенденция к рассеянию энергии;... Определяя отношение количества энтропии в данный момент к ее возможной максимальной величине, мы умозаключаем о настоящем по будущему. А это и есть сущность телеологии. Принцип устойчивости и развития заключает в себе телеологическое содержание».[6]
        Вот за такой телеологический ортогенез, а не просто за ортогенез, ратуют противники Дарвина. И индивидуальное и филогенетическое развитие, по мнению этих ортогенетиков, есть лишь осуществление, материализация идей или же внутреннего чувства, влечения к… и т. д.
        Эти идеи (равно внутреннее чувство, внутреннее, влечение к… и т. д.) присущи данному организму (имманентная телеология особи), или же являются воплощением в данном организме лишь общего плана развития организмов (имманентная телеология биологической области или же всего мира), воплощением великого плана, лежащего в основе возникновения всего органического мира (Келликер).
        «И вот приходится возвращаться, — пишет Гартман, — к внутреннему закономерному развитию органической жизни, при посредстве которого идеальные типы входят в жизнь, реализуются вместе с присущими им родственными признаками. Но в этом случае и сам генеалогический трансформизм уложится в рамки этого органического развития и послужит ему как средством сообщения для его естественного осуществления в жизни идей не исключая при этом также и других способов и путей.[7]
        Согласно телеологическому ортогенезу, всякое изменение предопределено в своем содержании идеей. Филогенетический ортогенез есть лишь только развертывание первоначально данного плана. Внутренний идеальный план, цель, целиком, предопределяет все содержание и направление развития. И поскольку это так, то ни о каком внешнем, случайном влиянии не может быть и разговора. Если же такие внешние явления все же есть, то они являются не чем иным, как подчиненными орудиями их осуществления этой заранее данной в цели направленности и содержания изменения:
        «Вся полезность представляет из себя только подчиненный момент телеологии, т. е. она охватывает только лишь область средств, служащих для удовлетворения потребностей, которые вытекают из индивидуальных целей, тоже заранее намеченных телеологически… Объяснительный принцип, основанный на одной лишь полезности, будет всегда играть лишь второстепенную роль, которая предначертывается ей
[66]    
внутри рамок других (и притом действующих телеологически), принципов, создаваемых индивидуальными целями и ступеням организации. Ведь и борьба за существование и вместе с нею, естественный отбор являются лишь проводниками идей, которым достается на долю служебная роль осуществления ее, они должны обтачивать и прилаживать друг к другу, камни, которые заранее рассчитаны архитектором по их положению в великом здании и уже таким образом предопределены в своей форме. Искать в роли отбора при борьбе за существование объяснения развития органического царства было бы так же уместно, как считать поденщика, обтачивающего камни для Кельнского собора, истинным создателем этого произведения искусства»- (Курсив мой.—-И. П.) ^[8].
        Но, если всякое развитие предопределено в своем содержании и направлении идеей, то признание телеологического ортогенеза обязывает признать, что в основе органического развития лежит заранее целиком данный план филогении. Этот план преформирует филогению, через филогению развертываясь.
        Порождая и предопределяя развитие органического мира, сам этот план, уже данный вначале, лишь развертывается. Телеологический ортогенез необходимо логически приводит к предопределенности, к изначальной преформации развития в идее, которая таким образом сама лишена развития. Животные особи оказываются преходящими изображениями постоянных идей творения. «Как гриб, так и бананы, как монада, так и телесный человек, являются только изменчивыми явлениями, являясь преходящими осуществлениями постоянной мысли», писал Бер[9]. ^[10];Телеологи-ортогенетики, ратующие на словах за закономерное развитие, на самом деле должны стать и стоять на пути абсолютной преформации, превращая эволюцию в развертывание неизменно существующего и тем самым убивая образование нового из старого, без чего нет развития: «Отсюда видно, — говорит Бер, что эволюция в значительной степени предопределена, что она есть в значительной степени развертывание или проявление уже существующих зачатков». Телеологи не могут уже просто отбросить все наличные завоевания, указывающие на трансформацию, на развитие. Просто вычеркнуть Дарвина, нельзя. Но мысль телеологов не может принять развитие. Телеология метафизична, антидиалектична по самому своему существу. Конечная причина выступает как покоящийся абсолют. Цель не может быть деятельна, иначе она уходила бы сама от себя, была бы бегущей и потому помогла бы быть целью, до которой добирается некоторая деятельность. Поэтому всю деятельность телеологи относят в мир явлений, противопоставляя этим явлениям покоящуюся, неподвижную субстанцию — мысль, как истинную сущность явлений, к которой эти явления стремятся. Но тем самым деятельность явлений сама оказывается неистинной, оказывается лишь видимостью. Явления ведь не деятельны, для себя, иначе ведь они выступили бы как причина своей деятельности, которая, «меняясь местами», сама выступала бы как причина и не нуждалась бы ни в каком подбадривании со стороны погонщика — цели. Но деятельность явлений не принадлежит им самим, т. к. они ведь только неполные отражения покоящейся мысленной цели, нечто, в роде ступенек раскидной лестницы. Поэтому телеологически устремленные явления, являясь ступенями разворачивающегося уже гото-
[67]    
вого плана, сами не созидают этого плана, иначе ведь они были бы причинами плана и отпала бы causa finalis, и поэтому оказываются не деятельно созидающими, а лишь разворачивающими. Покоящаяся субстанция отдает свой покой своим явлениям, обуславливая «бездеятельную деятельность» — разворачивание.
        Дарвин признавал как ортогенез индивидуальный, так и ортогенез филогенетический, но дарвиновский ортогенез не является фатумом, т. к. он не исключает, а включает в себя случайность приспособительной или же неприспособительной изменчивости. Случайность по Дарвину включается и становится необходимостью, участвуя в процессе определения филогенеза, тем самым отрицая предопределенность.
        Вот за это отрицание предопределенности (а отнюдь не определенности, как это телеологи изображают) в индивидуальном и филогенетическом развитии и ополчаются против Дарвина номогенетики всех толков, обвиняя его в возврате к Эмпедоклу.
        Фактически отстаивая предопределенность, телеологи выступают как борцы за определенность развития, что дает им внешнюю возможность упрекать Дарвина в отрицании развития.
        Ортогенез как ортогенетический план — вот установка телеологов.
        Но наличие общего ортогенетического плана должно сказаться на ходе эволюции, должно в этом ходе проявиться и дать о себе знать.
        Предопределенность эволюции, как развертывание уже существующих признаков и сказывается по Бергу, в процессе предварения признаков:
        «Одним из ярких доказательств развития в определенном (в предопределенном. — И. П ) направлении, — пишет Берг, — вне всякого участия случайностей — служит весьма любопытное явление предварения, признаков, или филогенетического ускорения.
        «А.П. Павлов (1901) в своей работе о нижнемеловых аммонитах обратил внимание на следующее: молодые особи некоторых аммонитов обладают признаками, которые в зрелом возрасте у них исчезают, но которые впоследствии снова обнаруживаются у более высоко стоящих в системе форм, у видов, появляющихся в более новых отложениях. Молодые «слишком ранние предтечи», предвозвещают то, что, со временем обнаружится у взрослых. Это нечто противоположное «биогенетическому» закону. В этом явлении, о котором у нас будет итти речь, онтогения как бы предваряет филогению...
        «Несколько расширяя данное А. П. Павловым определение, мы будем подразумевать под филогенетическим ускорением или предварением признаков не только появление признаков высших форм у молодых особей низших, но также появление признаков высших форм и у взрослых особей низших, словом будем называть вышеприведенным термином все случаи, когда организм — все равно молодой или старый — опережает свой век, или средний уровень своих сотоварищей по группе, сплошь и рядом приходится наблюдать, что низко организованное растение или животное обладает одним или несколькими признаками высокой специализации, признаками, обнаруживающимися лишь у организмов, стоящих несравненно выше в системе, или появляющихся в более поздних отложениях».[11] Признаки, которыми отличаются высоко организованные группы, появляются задолго до этого в виде зачатков у низших».^[12]
        Вот в этом предварении признаков и сказывается, по Бергу, что
[68]    
«настоящее» как бы заглядывает в «будущее» и в настоящем это предопределенное будущее отражается.
        Берг приводит целый ряд иллюстраций, которые должны показать наличие такого «предварения»:
        «Так, у морских корненожек Foraminifera имеются раковинки, весьма напоминающие раковины некоторых брюхоногих и головоногих моллюсков ^[13]... у ресничных инфузорий Umberalia есть винтообразные свернутые стрекательные нити, напоминающие стрекательные капсулы (нематоцисты) некоторых кишечно-полостных и других групп...[14] Одним из блестящих примеров филогенетического ускорения является присутствие у личинки асцидий признаков, которыми отличаются позвоночные: хорды, спинной нервной системы, слухового пузырька, глазоподобного органа, жаберных щелей[15] ... У некоторых ископаемых рептилий (Dinosauria), не обладавших способностью летания, кости были пневматичны... итак, еще у рыб и рептилий намечаются особенности, которые впоследствии разовьются в органы, имеющие отношение к способности летать[16]. Как известно, у волков уши стоячие. Некоторые из домашних собак, и именно признаваемые за наиболее примитивные породы, имеют уши тоже стоячие, другие — полувисячие, как у некоторых борзых, третьи, — висячие (и нередко значительно удлиненные). Самыми примитивными собаками считаются ездовые лайки Северо-востока Сибири, близкие к эскимосским собакам и, по окраске, форме черепа, некоторым повадкам, наиболее примыкающие к волкам. Лайки распадаются на несколько пород, но всем им свойственны стоячие уши. И вот, по наблюдениям Б. М. Жидкова 1920 г., оказывается, что лайки родятся с висячими ушами, а затем, по мере роста щенка, уши начинают выпрямляться, а изредка случается, что даже у взрослой чистокровной лайки остаются более или менее висячими. Очевидно вислоухость есть результат одомашнения (курсив мой. — И. П.), она наблюдается не только у собак, но и у многих домашних животных: у кошек, лошадей, овец, коз, рогатого скота, свиней, кроликов. Проявление вислоухости у щенят наименее одомашненной породы собак я склонен считать за филогенетическое ускорение, за предварение того состояния, которое со временем обнаружится у пород, более одомашненных, более удаленных от примитивных собак с стоячими ушами».[17]
        Эти и все многочисленные другие примеры, приводимые Бергом для обоснования предварения признаков и телеологической предопределенности филогенеза, можно разделить на три группы:
        Первые — просто неправильны, т. к. ставят на голову историческую связь наблюдаемых фактов.
        Вторые — ничего не говорят и не доказывают, т. к. базируются на совершенно произвольных внешних аналогиях.
        Третьи — правильны, но доказывают как раз обратное утверждению Берга.
        К первой группе принадлежит пример с асцидией и ее личинкой. Ведь асцидия когда-то во взрослом состоянии обладала и довольно массивной нервной трубкой с расширенным передним отделом, и некоторыми органами высших чувств (слуховой пузырек и глаз с хрусталиком), и спинной струной и несколько расчлененной мускулату-
[69]    
рой тела и т. д. Затем асцидии в течение филогенетического развития претерпели регресс и пришли к их современному упрощенному состоянию.^[18] И если личинки асцидий обладают хордой, спинной нервной системой и т. д., то в этом никакого предварения онтогенией асцидий будущего состояния позвоночных нет. Личинки асцидий не предсказывают будущего филогении («пророческая фаза», стр. 50), а кратко повторяют прошедшее филогении, т. к. здесь личинка в краткой форме, относительно совпадающей с ходом эволюции, повторяет стадии прошедшей эволюции, в том числе и прошедшую стадию половозрелых асцидий.
        Берг не указал на то, что асцидии регрессировали, и такой неправильный анализ состояния асцидий без учета их истории и дал возможность Бергу из этого неправильно изложенного факта делать свои столь же неправильные выводы относительно предварения.
        Но телеологи вообще довольно пренебрежительны к истории и очень легко с ней (с историей) расправляются. В начале статьи мы указывали, что Любищев предлагает отделить историческое исследование от систематического; Берг же стоит на полифилетической точке зрения и, взамен внутренней родственной связи организмов, образующих различные ответвления одного исторически эволюционирующего дерева, Берг подставляет их внешнюю связь как «колосьев одного поля». На самом деле организмы, с точки зрения логики теории Берга, посвятившего свою работу борьбе со случайностью, находятся во внешнем и потому случайном взаимоотношении. С точки зрения берговской теории организмы ведь не являются субъектами видовой трансформации, таксономические группы исторически не трансформируются, не создают сами своего инобытия. Понятно, что, убив историю, превратив историческую связь организмов в соположенность, Берг не понимает того, что может быть понято только зрящими исторически. Разорвав исторически связанное, самый результат исторической связанности, конечно, будет казаться чудесным, предварением и т. п. Ведь именно потому, что все организмы родственно связаны, произошли друг из друга, именно поэтому существующие животные несут отпечаток, сходство со своими предками и вообще близкими и дальними родственниками, а также, следовательно, наоборот. «Каждое существующее животное — пишет известный американский биолог Вильсон, — несет на себе отпечаток своего прошлого, и каждое вымершее животное можно понять только в свете настоящего». ^[19]
        Задолго до Вильсона Маркс в своем методологическом введении в политическую экономию писал, что «анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Намеки на высшее у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если это высшее уже известно».[20]
        Если за исходный пункт сравнивания животных групп взять конечное звено эволюции, взять морфо-физиологию человека и как бы оглянуться назад, на пройденный путь эволюции, то, конечно, группы животных, которые вели к человеку, обнаружат признаки, предваряющие человека. У неискушенного в диалектической логике и мыслящего анти-исторически человека, принимающего связь организмов лишь как внешнею связь, конечно, может явиться представление, что в человеке
[70]    
«заключается цель и стремление всего этого (животного) царства, которое не имело бы смысла без этого последнего и главного члена, все равно как лестница без храма, в который она ведет.
        «Диалектическое же развитие вообще, в том числе и развитие организмов, заключает в себе необходимую внутреннюю связь организмов, и поэтому научное познание должно изучать организмы в рефлексии, в историческом и пространственном соосвещении. Но ведь организмы живут для себя, а не для других, а следовательно, не для будущего. Организмы сами являются субъектами своей истории. Не будущее определяет настоящее, а настоящее организмов творит их будущее, тем самым определенно связывая моменты своей истории. Не из любого получается любое, а из определенного данного определенно последуюущее... Но развитие настоящего в будущее есть одновременно деятельность вовне и потому включает в себя случайности, тем самым конкретная определенность связи никоим образом не есть предопределенность».
        «Вымершее животное нужно рассматривать в свете настоящего», (Вильсон), потому что в этом вымершем были многие черточки не существенные для этого вымершего животного, но ставшие существенными в новом целом в новой таксономической группе и потому выступающие здесь в развернутом виде. «Намеки на высшее у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если это высшее уже известно». Но если сделать из этого вывод, который делает Берг и другие телеологи, что все настоящее и есть только развертывание прошлого, то это значит отказаться от признания новообразования, тем самым отказаться от развития и признавать только плоский рост уже существующего. В действительности же мир развивается, образуя время от времени перерыв к новой узловой линии отношений меры, к новому целому, отнюдь не бывшему раньше в зародыше, как целое. Отдельные черточки этого нового целого были и раньше и потому должны быть поняты из предыдущего, но в этом новом целом и эти черточки также не остаются в полной неизменности». Отношения предшествующих формаций, — пишет Маркс в том же методологическом введении, — встречаются в ней (в буржуазной формации. — И. П.) часто в искаженном виде, или даже под новой оболочкой»[21]... «Одни и те же категории могут занимать различное место на различных ступенях общественного развития».[22]
        С одной стороны, то, что было существенным в предыдущем и стало несущественным, пережитком, рудиментом в последующем, должно быть изучено в своем развернутом виде, изучено в свете прошлого, помня только, конечно, всегда, что в новом целом оно стало уже иным и, этот пережиток старого в новом, сначала изученный развернуто в прежнем целом, должен быть в дальнейшем взят конкретно в связи нового целого. Воспроизведение данного нового целого, путем мышления должно включать в себя доказательство рудиментарности той или иной черты для данного конкретного и определить конкретную роль самого этого рудимента внутри данного целого.
        Тот, кто забывает, что «современные организмы должны быть поняты на основании истории, как современное знание на основании истории знания;[23] кто в своем экспериментировании над организмами берет их внеисторично, ограничивая свою задачу исследованием лишь современного морфо-физиологического состояния организмов, тот, по
[71]    
сути дела, может только описать наличные органические процессы, но не сможет причинно понять само это морфофизиологическое развитие организма. Физиология, или же механика развития, не может дать, напр., конкретное познание развития зародыша, а будет лишь описывать его фазы, если отвлечется от истории, отвлечется от филогении, забыв, что «физиология — это феноменология организмов».
        Конечно, кто эту феноменологию отождествит с историей, тот сам подойдет к предмету своего исследования не исторично. Маркс учил, что «хотя буржуазная экономика дает нам ключ к античной и т.д., но вовсе не в том смысле, который придают этому некоторые экономисты, стирая все исторические различия». Хотя образование жаберных щелей у зародыша можно понять лишь как результат истории филогенетического отпечатка в онтогении, но все же эти щели отнюдь не идентичны с жабрами. В новом целом черта прошлого, бывшая в прошлом существенна, выступает в этом целом как несущественный момент, и поэтому эту черту развернуто можно понять лишь в свете прошлого, но эта же черта все же как-то функционирует в новом целом и потому ее нужно изучать конкретно в свете всех влияний нового целого. Так, например, эмбрион есть не просто продукт истории, но продукт истории, претерпевающий воздействия, идущие от организма матери.
        С другой стороны, то, что было несущественным, было, лишь, намеком, не являлось основанием в этиологии предшествующей таксономической группы, или же, будучи существенным, все же было завуалировано, то может стать основанием нового целого, или же ярко раскрыться в этом новом целом. Поэтому эти черты предшествующего должны быть изучены в своем развернутом виде, в освещении настоящего: «анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны».
        Но если из этого сделать вывод, что у обезьяны не было, «для себя бытия», что она представляет из себя лишь предварение, предуготовленное для образования человека, это значит отказаться от конкретного познания, т. к. изученные черты, должны быть поняты в своей конкретной функции, в том целом, моментом которого они являлись. «Оброк, десятина и т. д, понятны нам, если мы знаем земельную ренту, однако, нельзя их идентифицировать с последней».[24] Оброк может быть лучше понят в свете земельной ренты, но от этого оброк нет становится «предварением» земельной ренты, выводимым из будущего капиталистического строя, а не настоящего феодального, оброк должен быть в своем конкретном виде понят как момент феодализма, исходя из анализа природы феодализма. Маркс указывает что выведение прошлого из последующего указывает на слабую самокритику, что т. к. общественная форма, «весьма редко и при строго определенных условиях бывает способна к самокритике, (то) последующая форма рассматривает предыдущую как ступень к самой себе и всегда понимает ее односторонне».
        Такой эгоцентризм присущ не только не критическим общественным эпохам, такой эгоцентризм присущ и «не способным к самокритике» упивающимся своим «величием» некоторым людям, с научным видом провозглашающим, что весь мир лишь ступень к человеку, что вся органическая природа живет только для будущего лишь в той или иной мере «предваряя» свое будущее.
        Но ведь именно потому, что все друг с другом связано — поэтому все имеет черты хотя бы внешнего сходства. Если же не различать сходства внутреннего от чисто внешнего сходства, то все во всем мо-
[72]    
гут находить свое предварение. Птицы тоже, напр., если бы могли рассуждать, то также заявили бы: все для нас, все нас лишь «предваряет».
        Карл Ф. Бер очень остроумно пишет, что «представим себе, что птицы изучили свою историю (онтогенетического) развития и затем исследуют строение взрослых млекопитающих и человека. Разве в этом случае в их учебниках физиологии не появятся хотя бы следующие места: «эти четырех- и двуногие животные имеют во многом чисто зародышевое строение, ибо их кости черепа разделены, они лишены клюва, как наши птичьи зародыши в первые пять, шесть дней насиживания; их конечности почти совершенно подобны друг другу как наши в то же время; на их теле нет ни одного настоящего пера, а только тонкие пушинки, так что в этом отношении мы превосходим их по развитию, даже будучи молодыми птенцами»...[25]
       Хорошо, что птицы не могут рассуждать и создавать «теории», иначе ведь они, усвоив метод внешней аналогии, обязательно по аналогии с телеологами людьми, заявили бы: все для нас, все нас предваряет. И человек, это животное без клюва, с подобными конечностями, с телом без перьев и т. д., есть только ступень к нам, есть лишь не полноценное предварение строения наших зародышей. То, что исторически связано, действительно должно изучаться в этой своей связи. Признаки гомологичные должны изучаться сравнительно исторически. Но совершенно внешнее сравнивание подобия без учета действительной исторической связи есть типичная формально-логическая игра в «сходства». Формальный метод сравнивания ведь не имеет меры. Все в мире материально, поэтому все может быть сравнено, но какая польза от произвольного сравнивания для научного познания. Какая польза, например, для науки, если сравнить обезьяну с канарейкой и заявить, что так как канарейка имеет хвост, то поэтому она предваряет обезьяну ?
        Что дает для истинного, конкретного понятия такая игра во внешние не исторично взятые аналогии?
        Для действительного познания этот произвол внешних сопоставлений не дает ничего, но зато он дает внешнюю возможность выдавать за научные «факты» предварения, выдавать за порядок самой природы «порядок мыслей своей очень беспорядочной головы» (Маркс).
        Такие совершенно произвольные, ничего не говорящие и ничего не доказывающие аналогии мы и находим во второй группе приводимых Бергом примеров, к которым относятся его указания насчет раковинок Foraminifera, которые напоминают раковины некоторых брюхоногих и головоногих моллюсков и потому этих последних якобы предваряют; указания на ресничную инфузорию Umbellaria, которая своими стрекательными нитями напоминает стрекательные капсулы: (кематоцисты) некоторых кишечнополостных и потому этих кишечнополостных якобы предваряет и т. д.
        Об этаком предварении очень удачно говорит Иванцев, что[26] «с подобного рода примерами можно зайти очень далеко. Можно допустить, пожалуй, что морской конек предваряет формой головы английскую скаковую лошадь, жук-носорог — известное млекопитающее, носящее это название, жуки долгоносики — слона и т. д. Вряд ли можно считать удачными примерами филогенетического ускорения хотя бы то, что неразвитые личинки многоножек или клещей, относящихся к классу
[ 73 ] 
наукообразных, имеют сначала все три пары ног как у взрослых насекомых и, следовательно, предваряют последних (Номогенез, стр. 63), а пока у них не заложилась еще третья пара, будут, по Л. С. Бергу, предварять, пожалуй, человека, при закладке всего одной пары — кита» и т. д. Такие внешние аналогии достаточно произвольны и никакого доказательства в пользу предварения не представляют.
        Примером третьей группы доказательств, указывающих как раз на обратное утверждению Берга, может служить приводимое Бергом указание на наличие у Dinosauria пневматических костей, что должно, по мнению Берга, подтверждать предварение признаков.
        У ископаемых динозавров были пневматические кости. У этих же динозавров можно указать еще на целый ряд признаков (почему-то не указываемых Бергом), сходных у них с птицами: таковым, является хождение на задних ногах, схожее с птицами строение таза с узкими отогнутыми назад седалищными и лонными костями, широкими и длинными подвздошными костями и т. д.
        Но все это только показывает, что если не динозавры непосредственно, то во всяком случае их ближайшие предки явились также и предками птиц. Именно потому, что появились предки динозавров с отдельными признаками, дававшими материал для условий полета, именно поэтому эти признаки в известной систематизации, сочетании и благодаря действию естественного отбора создали животных, способных летать, — создали птиц.
        Все это доказывает как раз не то, что настоящее (признаки динозавров) дано и определено будущим (признаками птиц), а как раз обратное: будущее, точнее последующее (признаки птиц) было отобрано из настоящего, точнее из предыдущего (признаки предков динозавров). Определенное состояние некоторых предков динозавров, обусловленное предыдущим состоянием рептилий, из которых они (предки динозавров) произошли, преломив в отношении себя влияние внешней среды, необходимо развились в птиц. Сходство признаков указывает лишь на каузальную гомологию, на единство происхождения, а отнюдь не на телеологическое предварение. Пример с динозаврами как раз доказывает каузальное развитие и бьет как по целеустремленному развитию организмов, так и по всеобщей целесообразности развития организмов, т. к. пневматические кости и некоторые другие признаки появились не только у тех животных, у которых они являлись моментом летающего целого и потому являлись целесообразными (у птиц), но и у таких животных, у которых эти признаки пропадали зря, а может быть, в связи с включением в другую систему, были вредны (ископаемые динозавры).
        Один из телеологов, Страхов, утверждал, что все в природе идет к определенной цели, все заранее предопределено неким «интеллектуальным началом». Для доказательства этого положения Страхов, «предваряя» Берга, указал, что многие животные «предваряют будущее», т. к. наделены ненужными им органами для того, чтобы в будущем их так или иначе использовать. Отвечая на этот довод от «предварения признаков», К. А. Тимирязев справедливо писал: «Чтобы сказал г. Страхов, напр., о своем обойщике, если бы последний... натыкал гвоздей в сидение его кресла для того, чтобы в будущем воспользоваться ими для обивки. Нашел ли бы г. Страхов такую деятельность прекрасной и целесообразно-разумной?». Действительно, такая «политика дальнего прицела» со стороны интеллектуального начала, наделяющего организм ненужными и даже вредными свойствами лишь для того, чтобы впо-
[74]    
следствий их использовать, навряд ли может считаться достойной мирового интеллектуального начала.
        Из всех примеров, иллюстрирующих «предварение», особенно интересен приводимый Бергом пример с вислоухостью щенков лаек. Уши щенков этих собак отображают дальнейшее одомашнение. Ну, а как будет с этим «пророчеством», если обладатели собак люди из данной местности (северо-восток Сибири), перекочуют в другую местность, напр. в среднюю Россию, и начнут пахать землю или что-нибудь другое делать вовсе не связанное с дальнейшим обязательным одомашнением этих собак, а своих собак даже и не возьмут с собой и , вообще начнут жить без собак, заменив их механическими сторожами, механическим способом передвижения и т. д. Что же, организации (органической) собак присуще свойство знать будущее людей? Ведь дальнейшее одомашнение зависит не только от организации животных (органической), но т от организации людей (социальной), Уши собак предсказывают, по Бергу, что одомашнение собак будет продолжаться, т. е. уши знают будущее социальной жизни людей. Поистине ясновидящие уши.
        Но что будет с этим ясновидением, если население нашего северо-востока действительно побросает этих собак вместе с их ушами? А ведь такая перспектива, в эпоху строительства социализма, реально возможна. Эта перспектива особенно быстро приближается для лопарских лаек в Лапландии, гигантскими шагами индустриализирующейся, в связи с разработкой хибинских апатитов.
        Трудно сказать, кто явится ответственным за неудачное пророчество: уши ли собак или же телеологическая теория предварения Берга.
        Но, с точки зрения Берга, понятно навязывание ушам собак роли провидца будущего людей. Ведь вся предшествующая история организмов есть только целеустремленная подготовка к созданию человека. «Все для человека» — вот лозунг телеологов. Понятно, что и история собак должна быть устремленной подготовкой к великой миссии обслуживания человека, этого homo sapiens, который себя возводит в перл и центр мироздания, разглядывает мир как себя и потому сам вырастает, правда, лишь в собственных глазах, до размеров мира.
        Но Гейне уже давно сказал, что если бык создан для того, чтобы из него человек делал вкусный бульон, если осел создан для того, чтобы обслуживать человека, то ведь и человек создан для того, чтобы он кушал бульон и не походил на осла.
        Берг в своей книге старается уверить читателя, что «выражение «предварение филогении онтогенией» следует считать за метафору»,[27] что «на самом деле нет никакого таинственного предварения будущего,[28] что «есть лишь развитие по законам или номогенез».[29]
       Конечно, можно было бы предполагать, что берговское «предварение» есть не что иное, как вытекающее из теории Дарвина появление признаков, не как результата потребности в них (Ламарк), а независимо от этих потребностей, просто как результата развития данной органической системы, что и приводит к появлению признаков независимо от того, могут ли они быть полезно утилизированы (пример с динозаврами). Такое «предварение» лишь указывает на гомологичность, на единство происхождения.
       Но, согласно Бергу, ведь «предварение» мы имеем у организмов, не
[ 75]  
связанных совершенно единством происхождения. 'Организмы развиваются из параллельных корней, полифилотично; и все же в своих признаках «предваряют» другие более высшие организмы. И если организмы, развивающиеся совершенно независимо, следовательно, не имеющие внутренне-генетической связи, все же «предваряют» друг друга, и, таким образом, оказываются связанными тождеством своих признаков, то такая связь должна же чем-то или кем-то обусловливаться, и если она не обусловливается единством происхождения, то остаётся только увязывание единством плана. Общий план сказывается на сходстве совершенно независимых в своем происхождении организмов.
        Назад к теории единого плана — вот что вытекает из построения Берга. Вместо закономерности развития, Берг представляет закономерность осуществления единого, кому-то принадлежащего плана.
        Что берговская теория предполагает кого-то, кто как бы держит вожжи, и направляет развитие друг от друга непосредственно независимых организмов, особенно четко выступает при сопоставлении того, что по Бергу организмы возникают и развиваются во-1) независимо автоматически параллельно; во-2) путь развития этих независимых параллельно развивающихся организмов заранее предопределен и потому не может отклоняться, и все же в-3) все независимо автономически по предопределенному пути развивающиеся организмы оказываются приспособленными друг к другу.
       «Есть признаки, которые развиваются на основе внутренних, присущих самой природе организма, или, как мы их называем, автономических причин, независимо от всякого влияния внешней среды».[30] «Эволюция в значительной степени предопределена... она еще в значительной степени развертывание или проявление уже существующих зачатков...»[31] «Признаки, возникшие на основе автономической, будут тоже, как правило, приспособительными».[32] «Мы считаем, что изменение признаков стеснено известными границами, что оно идет по определенному руслу, подобно электрическому току, распространяющемуся вдоль проволоки. При дарвиновском допущении возможна случайность в образовании полезных признаков, при втором (берговском. — И. П.) случайность исключается».[33]
       По Ламарку гармония организма, его соответствие внешней изменяющейся среде создается самим же индивидуальным организмом: отклоняется куда-либо внешняя среда — организм активно, через «внутреннее чувство» и затем упражнение, реагирует на каждое такое отклонение и восстанавливает соответствие с изменяющейся средой через изменение своих органов.
        По Дарвину соответствие организма внешней изменяющейся среде создается лишь филогенетически естественным отбором.
        По Бергу же путь изменения организма, автономно предопределен и независим от внешней среды и потому не может отклоняться куда угодно, вслед за отклонением внешней среды. Внешняя среда изменяется сама по себе, организм — сам по себе. И все же изменение организмов сказывается адаптивными и между независимыми, предопределенными в своем самостоятельном ходе развития рядами, организмом и средой наличествует соответствие, наличествует предопределенность гармонии соотношений. Следовательно, должен быть кто-то третий, кто стоит над организмом и над средой и кто заранее так прила-
[76]    
живает ход развития организмов и среды, чтобы они были всегда прилажены друг к другу.
        И если Берг пытается материализовать такого мудрого мирового управителя, заявляя: «Окидывая взглядом эволюцию всего органического мира, мы видим, что она идет в определенном направлении. Именно природа стремится обеспечить возможно лучшим образом сохранность и благополучие развивающегося потомства — одинаково и у растений, и у животных»[34], то такая мудрая мать-проводчица природа есть, конечно, лишь наукообразное воплощение бога. Закон — это звучит научно и даже, пожалуй, гордо. Но ведь не бесполезно вспомнить, что есть разные законы. Ведь находящий себе место в головах некоторых людей, «фантастически отображающих мир» (Энгельс), закон божий, ведь тоже «закон», хотя и не самой природы.
        Бергов Номогенез и есть, по существу, Теономогенез (развитие по божескому закону).
        Древний персидский мудрец и поэт Саади в своем «Гюлистане» справедливо предупреждает всех верящих на слово эмпириков: «Сколько талий кажутся красивыми под покрывалом! Но открой покрывало, и ты увидишь старую бабу».