[28]                
        Метод диалектического материализма завоевывает на наших глазах все новые и новые области знания. В естествознании идеализм давно уже отступил под натиском материализма, и там, где он еще держится (например, витализм в биологии, клерикальный антидарвинизм), он производит впечатление странного, чуждого современной науке пережитка. В гуманитарных науках классовые интересы буржуазии заставляют ее особенно упорно цепляться за идеализм, и в официальной буржуазной науке Запада и Америки прочно утвердились идеалистические традиции, с которыми марксизм ведет в настоящее время жестокую борьбу. В этой борьбе объективный ход исторического процесса — на стороне марксизма. Идеализм сам изживает себя, он становится бесплодным, он оказался в тупике. Любопытным примером может служить последний международный конгресс историков в Осло (1928), который, по мнению М. Н. Покровского, явил картину безнадежного топтания буржуазных историков на месте; на этом конгрессе не было дано ни одного свежего построения, не было высказано ни одной яркой мысли, и в это же время еще совсем молодая материалистическая история у нас в СССР, как показал недавний съезд историков марксистов в Москве, может похвастать крупнейшими достижениями; совершенно новыми и оригинальными научными трудами.
        Объективные причины успехов марксистского, знания заключаются в том, что марксизм есть мировоззрение нового, нарождающегося общества; он поэтому прогрессивен, за ним будущее. Между тем все, что против марксизма, связано с отмирающей фазой общественного развития и потому неизбежно должно само отмереть. В настоящее время всякая новая и действительно жизненная научная теория, независимо от того, хочет или не хочет этого ее автор, неизбежно приводит к марксизму, или, говоря словами Энгельса, „не может уже ускользнуть от диалектического обобщения". Яркий пример—теория условных рефлексов, подводящая материалистический фундамент под учение о психической жизни, хотя ее создатель И. П. Павлов, как известно, бесконечно чужд, по крайней мере в общественных вопросах, марксистскому мировоззрению. Другой пример, — ему посвящена вся настоящая статья, — яфетическая теория, над которой автор ее Н. Я. Марр работал 40 лет находясь в стороне от марксизма, но в результате стихийно пришел чисто марксистскому построению. Такой выдающийся марксист, как М. Н. Покровский, следующими словами дал оценку этой теории: „если бы Энгельс еще жил между нами, теорией Марра занимался бы теперь каждый вузовец, потому что она вошла бы в железный инвентарь марксистского понимания человеческой культуры”.
        Яфетическая теория делает переворот в лингвистике. Она смело опрокидывает традиционное, созданной работой трех поколений западно-европейских буржуазных ученых общее учение о языке и строит все языкознание заново на новой, материалистической базе. Но ее значение не
[29]    
ограничивается лингвистикой. Она открывает новые горизонты в ряде гуманитарных наук. Особенно много она дает новых возможностей истории материальной культуры. Знакомство с этой теорией обязательно для каждого образованного человека наших дней. Но это знакомство требует некоторых предварительных знаний о традиционной лингвистике, с которой яфетическая теория ведет борьбу.
        Научное языкознание зародилось в начале XIX в., вместе с расцветом буржуазного общества и буржуазной науки. К этому времени уже был хорошо известен древне-индийский литературный язык, так называемый санскрит, по памятникам II—IV вв. до новой эры. Фридрих фон Шлегель обратил внимание на удивительное сходство многих слов и грамматики санскрита и языков греческого, латинского, немецкого, персидского и др. Из этого сходства он сделал заключение, что названные языки произошли от одного общего корня или праязыка, каким Шлегель ошибочно считал язык санскритский.
        Мысль Шлегеля подхватил Франц Бопп, который в ряде обстоятельных трудов по словам проф. Поржезинского “вполне доказал исконное родство, т.е. происхождение от одного общего предка, сначала древне-индийского, греческого. латинского, немецкого и персидского языков, а впоследствии и других индоевропейских языков”. Одновременно с Боппом работали в том же направлении Гримм и Гумбольдт. Последнему принадлежит утверждение, что язык и психика находятся в тесном взаимодействии друг с другом, давшее начало так называемому психологическому направлению в языкознании.
Позднейшие ученые развили эти идеи в обширную, сложную, хорошо разработанную систему, известную под названием индоевропейского языкознания. занимающегося изучением так называемой индоевропейской семьи языков, в которую входят индийские, иранские, армянский, греческий, латинский, романские и германские языки, литовский, латышский и языки славянские. Сходство и родство между этими языками может быть пояснено следующими примерами: 1) русск. Беру = греч. и лат. феро несу, = готское байра — то же, = др. - инд. бхароти — он несет. 2) русск. Брат = др.-инд. бхрата, — греч. и лат. фратер, др.-нем. броудер, — лит. бротерэлис, 3) русск. овца, — др. - инд. авис, = лит. авис, = лат. овис, греч. оис.
        Кроме индо-европейской семьи, лингвисты установили еще несколько других языковых семейств, замкнутых и обособленных: финно-угорское, семитское, хамитское, турецко-татарское.
        Сравнительное изучение индоевропейских языков привело к построению воображаемого языка — предка этих языков или индоевропейского праязыка с искусственно придуманной грамматикой и не менее искусственно отобранным запасом слов. От этого праязыка ведут будто бы свое начало все существующие живые и мертвые индоевропейские языки. Таким же путем были придуманы и групповые праязыки: общегерманский праязык, от которого ведут начало все существующие германские языки, общеславянский праязык и т. д. Происхождение современных языков индо-европейская теория рисует следующим образом. Существовал некогда и где-то на прародине единый пранарод — индоевропейцы, говоривший на индоевропейском языке. Затем началось расселение этого народа на новые места и обособление отделявшихся ветвей в языковом и иных отношениях. Так появились групповые праязыки (прагерманский, праславянский), которые в свою очередь подразделились вследствие расселения на множество современных живых языков. Таким образом развитие согласно этой теории идет от единства к множественности и непременно при условии переселений или миграций народов, так как иначе никак нельзя объяснить дробление праязыка.
        Подкупающая стройность индоевропейской теории объясняется тем, что факты, на которых она основана, в
[30]    
сущности подобраны искусственно, путем сознательного и бессознательного игнорирования колоссального количества противоречащих этой теории фактов. В Европе, например, есть два языка — мертвый этрусский и живой баскский (в Пиринеях), которые стоят вне индо-европейской семьи. Откуда они взялись, каково их отношение к другим языкам — об этом индоевропеисты умалчивают. Индо-европейская теория выбрасывает из своего поля зрения все живые бесписьменные языки, занимаясь языками так называемых культурных народов и то главным образом постольку, поскольку эти языки отразились в литературных памятниках. При этом забывается, что литературный язык есть язык высших классов и ни в коем случае не является языком всего народа. Суживая свой материал, индо-европейская лингвистика не менее одностороння в методах и в отправных точках зрения. Она замыкается в тесных пределах чисто языковых явлений, сосредоточивая свое внимание главным образом на их формальной стороне — на формах словообразований (морфология) и на законах звукопроизнесения (фонетика). Но язык есть явление социальное, понять его можно только социологически, т. е. в закономерной связи со структурой и развитием общественной жизни. „Социологическая же точка зрения всегда исключалась индо-европейцами. Индо-европейская теория изучает языки статически, т. е. в их застывшем, неподвижном, сложившемся состоянии, между тем как языки непрерывно изменяются и правильнее рассматривать их динамически, т. е. в развитии, в движении. Теория переселений, воспринятая от буржуазной лингвистики и буржуазной истории культуры; наталкивается на непреодолимые трудности. Ведь не всегда же на пустое место приходили расселявшиеся индо-европейцы. Они должны были сталкиваться с другими народностями, что неизбежно должно было вызывать смешение и культуры и языков. Таким образом в языкознании все обстоит далеко не так просто, как это излагается в индо-европейской теории. В целом же эта теория с ее идеализмом, делением народов на культурные и бескультурные, с формально-метафизическим методом, как нельзя более подходит к идеологии империалистической буржуазии.
        Первый удар индо-европейской лингвистике был нанесен в 1888 г., когда появилась газетная статья студента Н. Я. Марра „ Природа и особенности грузинского языка", в которой, вопреки установившемуся мнению о полной изолированности так называемой кавказской семьи языков, проводилась мысль о родстве грузинского языка с семитическими. В дальнейшем Н. Я. Марр установил сходство между живыми кавказскими языками, несколькими мертвыми (халдским в древней Армении, шумерским в Мессопотамии, этрусским в Италии), живым баскским языком (Пиринеи) и живым языком вершиков (Памир), и объединил все эти языки в одну группу под названием яфетических.[1] Изучение яфетических языков показало, что они разделяются на три основных типа: 1) сибилянтный с группами: а) свистящей (характерно свистящее С) и в) шипящей (ш), 2) спирантный (г и х). и 3) сонорный (л и р). Чистым типом языка свистящей группы является язык грузинский. Большинство яфетических языков принадлежит к смешанным или скрещенным типам, например, сванский — шипящие-спирантный, этрусский — сонорно-шипящий и т. д. Вся яфетическая семья или, вернее, система языков по своему строю, происхождению и семантике (значению слов) принадлежит к более раннему доиндоевропейскому состоянию развития речи.
[31]                
        Н. Я. Марр долгое время находился влиянием индоевропейской теории и считал, что яфетическая семья происходит от одного праязыка, что яфетиды имели свою прародину; допускалась миграция яфетидов с Пиринейского полуострова и т. п. Только в 1928 г. он отбрасывает понятие праязыка и миграции из одного пункта. В 1923 г. он заявляет, что „индоевропейской семьи языков расово отличной не существует. Индоевропейские языки Средиземноморья никогда и ниоткуда не являлись ни с каким особым языковым материалом, который шел бы из какой-либо расово особой семьи языков, или, тем менее, восходил к какому-либо расово особому праязыку". Быстрое развитие яфетической теории за последние годы заставило „изменить всю основу, если не выбросить, то перевернуть и переместить тот фундамент, на котором эволюционно возводились ряд за рядом, слой за слоем, стены нового здания — яфетического языкознания".[2]
        И в 1927 г., бросая взгляд на пройденный 40-летний путь научной работы, Н. Я. Марр говорит: „за этот долгий исследовательский путь мы вынуждены были расстаться с целым рядом представлений, прежних, как казалось, незыблемых научных положений, о расовых языках, о существовании кустарно строившегося праязыка, о внеисследуемой лингвистической среде за горами за долами находящейся прародине тех или иных народов, да еще прародине с райским бытием фантастического праязыка, о многих языковых китайских стенах, о хронологизации языковых явлений на основании письменных памятников и сосредоточении исследовательского внимания на письменных, особенно мертвых языках в ущерб и умаление бесписьменных и живых, представляющих громадное значение для науки о языке, об исключительном значении морфологии, о неважности, во всяком случае второстепенности лексического материала сравнительно с грамматикой, о национальной и первородной чистоте языков и т. д., и т. д. Пришлось постепенно расстаться со всем этим абсолютно ненужным, вредным багажом. Пришлось перенести бремя доказательств и направить острие интереса на другие явления и предметы, как-то — изначальное скрещение в звуковой речи, вместо простоты и чистоты, система вместо расы, живые языки вместо мертвых в первую очередь, идеологический анализ вместо формального... выдвижение вперед материальной культуры".
        Основным положением яфетической теории является утверждение, что язык не дар божий, не результат биологического развития и не просто орудие психики, а продукт социальной жизни. Человечество сотворило свой язык в процессе труда и в определенных общественных условиях и пересоздаст его с наступлением действительно новых социальных форм жизни и быта, сообразно новому мышлению. Выходит, что натуральных языков не существует в мире, „языки все искусственные, все созданы человечеством... Корни исследуемой речи не во внешней природе, не внутри нас или нашей физической природы, а в общественности, в ее материальной базе, в хозяйстве и технике”. Язык, таким образом, понимается, как одна из надстроек над экономическим базисом общества; он изменяется в зависимости от изменения общественного строя в связи с развитием производительных сил. Марр считает, что развитие языка проходит через „мутации", т. е. революционные формы.
        Крайне важно в яфетической теории учение о происхождении языка, чрезвычайно близкое к пониманию Энгельса роли труда в процессе превращения обезьяны в человека. Выяснилось, что в яфетических языках названия разум, мозг, ум, мысль происходят от названия руки. Первичная речь была не звуковой, но кинетической, т. е. заключалась
[32]    
в мимике и жестах. Главную роль в кинетической речи играла рука. „Роль руки, как основного объединяющего или организующего орудия речи, громадна. Рука — в центре языковой жизни человечества, так же как в центре производства, трудовой его жизни". Предпосылкой развития кинетической речи являются уже укоренившиеся трудовые навыки. Речь возникает и развивается в процессе труда. Повторные речевые рефлексы „создают особую психологию первобытного человечества, психологию, отличную от животной". С кинетической речью развивалось в свою очередь общественное мировоззрение, не исключая и культового или магии, не исключая представления о таинственной силе и потребности с нею общаться, ее ублажать и ее чествовать".
        „Происхождение звуковой речи, — говорит Н. Я. Марр, — приходится искать в магических действиях, необходимых для успеха производства и сопровождавших тот или иной коллективный трудовой процесc". Примитивный культ (напр. шаманство), как это доказывает этнография, сопровождается пением, пляской и музыкой. Пение вначале было не только без слов, но и без членораздельных звуков, музыка — без инструментов. Произносимые звуки были просто аффективными выкриками, выражавшими различные эмоции, естественно связанные культовыми действиями. Повторение таких звуков способствовало появлению устойчивых звуковых комплексов. Путем долгих и тщательных исследований Н. Я. Марр установил четыре таких первичных комплекса или элемента звуковой речи: sal (А), ber (В), yon (C) и roш (D), но число их окончательно не установлено. Время их появления относится к периоду, когда человеческое общество уже сложилось окончательно, когда наметилась уже некоторая общественная дифференциация, выделились служители культа — жрецы.[3]
        Первичные комплексы произносились диффузно, или слитно, как единый звук. Они долгое время служили только в культовой практике; в обыденной жизни продолжала господствовать кинетическая речь. Каждый из них имел такое же значение, как и все вместе, или как каждый из остальных трех. Они сигнализировали силу тотема — покровителя или божества данной общественной группы. Эта зародышевая звуковая речь первоначально находилась в обладании не всего коллектива, а только части его — служителей культа, постепенно выделившейся в особый класс.
        В дальнейшем первичные комплексы приобретают значение слов-названий, обозначавших культ и его предмет. „Достаточно было осознать эту возможность сигнализации членораздельным звуковым комплексом хотя бы одного образа или явления, чтобы далее пошло беспрепятственно развитие звуковой речи". Новые звуки вырабатывались медленно, и потому с одним и тем же звуком вначале связывалось большое количество значений (пучковые значения или полисемантичность слов, по терминологии Марра). Расширялся круг лиц, пользующихся грамотностью, — от узкого круга жрецов и верхушек общества в широкие массы. „Звуковая речь впоследствии становится обиходной речью, раньше же она была культовой речью".
        „Первый круг предметов, получивших звуковое назначение, — это культовой, но хозяйственные предметы, например, орудия земледельческого производства, сам хлеб, процесс пахания и т д. ведь также предметы и явления культового порядка". Звуковые слова стали обозначать все новые и новые предметы. Вырабатывались представления и понятия. Развивался мозг и весь физиологический аппарат речи, а с нею и мышления. Общественные группы усложнялись в своей структуре на основе развития производительных сил (изобретение и усо-
[33]    
вершенствование искусственных орудий). Деление на классы обозначается все более и более резко. Звуковой язык имеет свои отличия в каждом классе, что приводит к образованию в одном и том же обществе нескольких классовых языков.
        Дальнейшее развитие речи невозможно понять без уяснения понятия смешения или скрещения языка. Различные общественные группы, в которых уже возникли особые примитивные языки, сталкиваются между собой. Затруднения во взаимных объяснениях при различии языков преодолеваются слиянием разноязычных слов одного и того же значения. Такое явление наблюдается и в настоящее время. „Недавно мне рассказывал, — пишет Марр, — в Москве Н. Т. Тюрякулов, что в Туркестане ему приходилось наблюдать, как Туркестанец с родной турецкой речью при беседе с туркестанцем с родной речью персидского круга употреблял по два слова для выражения одного понятия: одно полное турецкое, то, что он хотел сказать, другое соседское, таджикское, чтобы быть понятным собеседнику“. В языке коми есть слово mu-zem (земля) образовавшееся путем скрещения собственного слова коми mu (земля), с однозначащим русским словом земь, земля. Таких примеров много в любом языке. „Скрещение имело этапы своего развития в любой среде, начинаясь парным употреблением двух самостоятельных слов, и лишь в конечном результате оно завершалось их не только полным, как бы физическим сращением, но и химическим слиянием, т. е. с такой переработкой двухэлементного слова, что от четырех согласных двух элементов, если не интересоваться участью главных, оставалось тут чаще всего – на всего два".
        Значение процесса скрещения в образовании языка человечества, по мнению Марра, колоссально.     
        „Нет ныне ни одного нескрещенного языка. Более того, сложившаяся звуковая речь и вначале не мыслится не скрещенной. До скрещения не было звуковой речи и ее не могло быть, так как до скрещения не было хозяйственных коллективов, из которых, а не из стадных орд, образовались позднее племена с языком, со звучащей речью... Не было простых племен с простыми несмешенными языками, не было вообще несмешенных языков, и все языки росли, развивались, переходили в иные стадии и в иные системы — все в результате скрещения. Так родились и все европейские языки, в результате скрещения древних насельников автохтонов с новыми пришельцами, каковые скрещения приводили обычно к подъему жизнедеятельности по открытию новых орудий производства на базе новых производительных сил. Открытие металлов явилось при этом очень большим толчком вперед по пути развития общественности".
        Количественное развитие звуковой речи сопровождалось ее качественными изменениями. Вначале не было никакой грамматики, никаких дифференцированных частей речи. Первыми появились имена. Чтобы могли появиться глаголы — необходимы были местоимения. Возникновение последних Марр связывает с появлением частной собственности и вообще развитие структуры речи считает параллельным развитию общественного строя. „С местоимением, как бы его ни понимать, и начинается перечень увязки происхождения частей речи с общественностью, ее формами и правовыми представлениями”.
        Известно три морфологических типа языков: синтетический, агглютинативный и флективный. Синтетический, или аморфный, тип называется и моносиллабическим, так как языки этого типа (китайский, сиамский, бирматский и др.) состоят обычно из односложных слов. Слова в этих языках не имеют формы и не изменяются (аморфность); значение слов как частей предложения определяется их местом в предложении, а не формой. Полную противоположность синтетическим представляют языки флективные, в которых взаимоотношение слов определяется их формой. Каждое слово носит в себе значение двух порядков,
[34]    
одно — значение само по себе, и другое, в зависимости от изменения формы слова, выражающее отношение к другим предметам, к пространству и ко времени. В предложении происходит согласование слов друг с другом путем их формальных изменений (склонения, спряжения и пр.). Флективными являются все индо-европейские языки. Языки агглютинативные (от латинского слова agglutinare — склеивать) представляют группу переходную от синтетических к флективным. Для них характерно как бы приклеивание к неизменяющимся основам не окончаний, как во флективных языках, а особых функциональных слов, придаточных частиц, как бы прилеп, указывающих на взаимоотношения слов в предложении (напр., турецк. ev—дом, ev-de — дома, ev- den — из дому, где de и den образовались из самостоятельных слов).
        Синтетический, агглютинативный и флективный типы есть три больших пследовательных эпохи в развитии языка человечества. „Три отмеченных типологических состояния в развитии единой речи отражают каждое особый социальный строй, каждое генетически связано с соответственной ступенью развития общественных форм и ею порождено". Все языки всего мира „являются неотъемлемыми частями одного целого — единственного в процессе творчества находящегося общечеловеческого языка". Никакого единого языка на заре человечества не было. Наоборот, человечество идет от множественности языков к единству языка в будущем обществе. Индоевропейская семья есть „последний пока пройденный этап на этом пути,, а единый общеиндоевропейский язык есть фикция".

        Яфетические языки представляют пережитую доиндоевропейскую стадию. Марр сравнивает процесс развития и образования языков по яфетической теории с пирамидой, стоящей на основании, а по индо-европейской — с пирамидой, опрокинутой вершиной вниз, и дает нижеследующую классификацию языков или их генеалогическое дерево, в котором морфологические признаки, типология увязаны с генеалогией (см. рисунок).
        „По таблице можно будет подумать, — говорит он, — что каждый язык или каждая однотипная группа языков представляет оформленное по новой системе порождение другой системы, точно процесс развития имеет узловые созидательные стоянки, различные творческие этапы, между которыми —лишь прозябания. На деле те же стоянки, или этапы, лишь поворотные или революционные. Они взрывают устоявшуюся среду и открывают новые пути, по который постепенно и налаживается сложение нового типа..."
        Палеонтология речи приводит нас к пониманию мировоззрения первобытного человечества и к уяснению его материальной культуры. И обратно: „чтобы получить общее конкретное представление о системе языков и их взаимоотношениях, как жизненных явлениях, а не абстракциях... необходимо иметь правильное общее представление об истории материальной культуры... "
[35]                
Но не только идеологию, не только материальную культуру отдаленных эпох вскрывает при помощи палеонтологии речи яфетидология. Она проливает свет также на древнейшие общественные отношения людей. Марр опровергает например традиционный взгляд на первичные стадии и формы общественного развития, как на кровородственные, и выдвигает положение, что „первоначальные объединения... коллективы, хозяйственно возникающие агнатические, а не когнатические, не по сродству крови, а по общности интересов". Он с особенной ясностью характеризует материальные движущие силы общественного развития.
        Таковы важнейшие положения яфетической теории, ее основные методы, ее главные проблемы. В кратком изложении невозможно дать полное представление об этой в общем крайне сложной системе научных построений. Интересующихся мы отсылаем к замечательным работам самого Н. Я. Марра, из которых для первоначального чтения следует рекомендовать: 1) Яфетическая теория. Общее учение о языке, Баку. 1927, и 2) Сборник. „По этапам яфетической теории". 1926 г. Но уже беглое знакомство с главными идеями яфетидологии показывает, что оно есть учение чисто материалистическое и близко к марксизму.
        До яфетидологии марксизм не имел в своей системе лингвистической теории. В сочинениях Маркса и Энгельса кое-где можно встретить отдельные замечания о языке, из которых самое важное утверждение Энгельса, что язык развился из процесса труда. Но в сумме эти замечания говорят не столько о мнениях Маркса и Энгельса о языке, сколько о состоянии лингвистики в их время. Ближайшими последователями и Маркса и Энгельса была поэтому воспринята и популяризирована лингвистическая теория Нуаре, как наиболее близкая к марксизму. Но эта теория была крайне элементарна и являлась скорее необоснованной догадкой, чем развитой системой лингвистики.
        В наше время в СССР выходит значительное количество книг и статей, насыщенных марксистской терминологией, но во многих случаях это не более, как пересказ истасканных мыслей, а иногда бывает за марксистской фразеологией искусно скрыта реакционная идеалистическая суть.
        Яфетическая теория не подделка под марксизм. Она развивалась независимо от марксизма, даже без употребления марксистских терминов и может быть без знакомства ее автора с учением Маркса и Энгельса. Она выростала и продолжает расти органически. Но нельзя не пожелать ей в будущем более тесного сближения с марксизмом, хотя бы по одному тому только, что основательное знакомство работников-яфетидологов с настоящей марксистской методологией и первоисточников сбережет им не мало времени и сил, часто расточаемых в настоящее время на открытие давно открытых Америк. „Стихийное" полуслепое разыскание истины нередко кустарным способом должно смениться сознательным и планомерным научным творчеством во всеоружии диалектики Маркса, Энгельса и Ленина.