[184]
             Проблема отношения мышления и языка является одной из труднейших и вместе с тем интереснейших теоретических проблем, составляющих предмет исслдования для ряда наук: теории познания и логики, психологии и лингвистики. Важность этой проблемы определяется тем, что без её решения невозможно разобраться в специфических особенностях человеческого мышления, его исторического формирования и развития. Естественно поэтому, что вокруг этой проблемы развёртывается острая идейная борьба, что идеалисты всех мастей стремятся дать проблеме своё толкование и решение, которые явились бы обоснованием реакционной, идеалистической философии. В этих условиях задача марксистов состоит в том, чтобы, во-первых, дать решительный отпор идеалистическим воззрениям в этой области, подвергнув их критике, во-вторых, всесторонне осветить указанную проблему с позиций диалектического материализма, показав тем самым превосходство, силу, жизненность и плодотворность нашего мировоззрения.

                   Философская и лингвистическая мысль до появления марксизма не в состоянии была решить эту проблему. Идеализм и метафизика заводили её в тупик. Лишь марксистская философия впервые указала правильный путь и вооружила нас научным методом для решения этой проблемы. Такое решение стало возможным благодаря применению диалектического метода и материалистической теории в их органическом единстве.

                   Для правильного понимания человеческого мышления и языка необходимо прежде всего применить к ни исследованию принцип историзма, принцип (развития. «Наука о мышлении,— говорит Энгельс,— как и всякая другая наука, есть историческая наука, наука об историческом развитии человеческого мышления»[1]. Формулируя задачу дальнейшей разработки марксистской логики, Ленин писал, что она должна состоять «в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники»[2]. Особенности человеческого мышления могут быть правила но поняты лишь на основе изучения его исторического развития в связи с изменением условий материальной жизни людей.

                   Это же следует сказать о языке. Научное понимание языка возмож­но лишь при полном учёте его исторического происхождения и развития. «Язык так же древен, как и сознание»[3], — говорит Маркс. В истории языка запечатлелись, отложились, объективировались формы человеческого мышления на различных ступенях его развития. Развитие мышления с необходимостью получает своё выражение в. развитии языка. Поэтому Ленин в «Философских тетрадях» ставит историю языка в прямую и тесную связь с историей мышления и указывает, что данные по истории языка могут быть использованы для освещения проблем истории мышления. Перечисляя те области знания, из которых должна сложиться теория познания диалектического материализ-
[185]  
ма, Ленин особо подчёркивает историю языка[4].

                   Подходя к рассмотрению мышления и языка под углом зрения их исторического развития, нужно, однако, иметь в виду необходимость правильного, научного понимания этого развития как диалектического процесса. Современная буржуазная наука также признаёт «развитие», в том числе и «развитие» мышления и языка, но понимает его весьма ограниченно и ложно, извращая его сущность и законы. «С принципом развития, — говорит Ленин, — в XX веке (да и в конце XIX века) «согласны все». — Да, но это поверхностное, непродуманное, случайное, филистерское «согласие» есть того рода согласие, которым душат и опошляют истину»[5]. Марксистское, диалектическое учение о мышлении требует признания единства основного типа человеческого мышления как разумного, логического мышления и в то же время признания его исторического развития, качественного своеобразия каждой ступени, преемственной связи и различий между ними.

                   Человеческое мышление на протяжении многих десятков, даже сотен тысяч лет своего развития претерпело глубокие изменения, отражавшие изменения в общественном производстве, в овладении силами природы, в характере общественных отношений и т. д. Поэтому, подходя к человеческому мышлению конкретно-исторически, необходимо учитывать качественное своеобразие каждой ступени развития мышления в связи с изменениями в экономической, политической и культурной жизни общества.

                   Однако, при всём качественном своеобразии его различных ступеней и форм, человеческое мышление, являющееся функцией мозга и отражением окружающей природы и практической деятельности человечества, характеризуется на протяжении всей истории развития и некоторыми общими чертами. Человеческое мышление   является   в   существе своём единым, хотя его формы развиваются и видоизменяются, будучи обусловлены развитием человеческой практики и человече­ского мозга. Этот вывод и делает Маркс. «Так как процесс мышления сам вырастает из известных условий, сам является естественным процессом, то действительно понимающее мышление, — говорит Маркс, — может быть лишь одним и тем же, отличаясь только по степени, в зависимости от зрелости развития и, в частности, развития органа мышления»[6]. Так как язык неразрывно связан с мышлением, то признание единства человеческого мышления необходимо влечёт за собой признание единства человеческого языка в его историческом развитии. Марксистское понимание этого вопроса вооружает нас в борьбе двух основных буржуазных концепций развития мышления, основанных на метафизических и идеалистических предпосылках. Сторонники так называемого антропологического направления (Спенсер, Тэйлор, Боас и др.) рассматривают развитие мышления как чисто эволюционный, постепенный, количественный процесс усиления мыслительных функций, сводимых к законам ассоциации, стирают всякие качественные грани и отождествляют формы мышления на различных ступенях исторического развития. Сторонники же принципиального и абсолютного различия мыслительных структур (Дюркгейм, Кассирер и др.) рассматривают развитие мышления как радикальную смену этих структур, внутренне не связанных между собой, устанавливают качественный разрыв между ними, игнорируют их преемственную связь, абсолютно противопоставляют формы мышления на различных ступенях исторического развития. Как у тех, так и у других нет подлинно исторического анализа развития человеческого мышления. Если первая концепция затушёвывает все изменения в мышлении, обусловленные глубокими изменениями общественных отношений, классовой борьбой и т. д.,
[186]  
то реакционность последней концепции связана с её попыткой обосно­вать абсолютное различие типов мышления различных рас и народов и доказать алогический, мистический и т. д. характер мышления «низших» рас.

                   Но и признание развития мышления и языка, понимаемого как диалектический процесс, ещё не определяет строгой научности их исследования. Только на почве философского материализма и его распространения на изучение общественной жизни историческое исследование мышления и языка приобретает научный характер. Диалектико-материалистическое понимание исторического процесса даёт нам возможность раскрыть глубочайшие основы и движущие силы возникновения и развития человеческого мышления и языка.

                   Марксизм всегда вёл борьбу как против идеалистического, так и про­тив вульгарно-материалистического и натуралистического понимания языка. Классики марксизма подвергли критике натуралистическое понимание языка как продукта биологического развития человеческого рода, как выражения естественных свойств человеческих индивидов. В то же время они развернули глубокую и всестороннюю критику идеалистических воззрений, рассматривающих язык как продукт «чистого духа», мирового или индивидуального, отрешённого от действительной, материальной жизни.

                   Язык в существе своём не является ни продуктом внешней природы, ни продуктом биологической природы человека, ни продуктом чисто духовной деятельности как первичной и самопроизвольной. Язык, как форма осуществления и выражения мысли, как средство общения, является продуктом социальной жизни человечества, выражением общественных отношений, отражением действительных материальных условий человеческого существования.

                   Отрыв мышления и языка от реальной жизни, отражением которой они являются, составляет один из гносеологических корней идеализма. Так как язык является формой мысли, то превращение идеалистами мысли в первичное творческое начало неизбежно приводило к мистификации языка, к утверждению его всесилия, к преклонению перед ним. Освободившись в результате процесса абстракции от неразрывной связи с наглядными образами конкретных вещей, слово стало возводиться идеалистами в самостоятельную идеальную сущность, определяющую природу обозначаемых им вещей.

                   Отрыв понятий от жизни рано или поздно приводит к выхолащиванию их внутреннего живого содержания. Слова, лишённые реального содержания, начинают заменять истинные понятия — философское мышление загромождается словесным хламом. Подобное выхолащивание содержания понятий имело место, например, в средневековой схоластической философии, очень едко и иронически охарактеризованной Гёте в «Фаусте»:

         «Коль скоро недочёт в понятиях случится,

         Их можно словом заменить.

         Словами диспуты ведутся,

         Из слов системы создаются...»

                   Но влияние такого схоластического метода, опустошающего живое содержание понятий и превращающего философскую мысль в мертвя­щую словесную конструкцию, сохранилось и в новое время. Известно, например, что Маркс называл формалистическое оперирование словами специфическим «немецко-профессорским методом соединения понятий», считая его свойственным как многим так называемым катедер-философам — эпигонам идеалистической философской мысли, — так и экономистам типа Вагнера, Родбертуса и др. Известно также, как беспощадно заклеймил Ленин терминологическую схоластику махистов и других новейших представителей идеалистической философии. Современная буржуазная философская литература изобилует всякого рода «измами», прикрывающими идейное убожество учёных лакеев империалистической буржуазии. Их теоретические изощрения призваны подновить старый  идеалистический хлам и послу-
[187]  
жить орудием идеализации прогнившего капиталистического строя, средством обмана народных масс и отравления их ядом мракобесия. Именно эту функцию выполняют всевозможные «новейшие» философские течения и теченьица, вроде инструментализма, экзистенсиализма, холизма и прочих видов современной неосхоластики. К числу таких течений относится и так называемый семантический идеализм, опустошающий человеческий язык, отрицающий объективное значение научных терминов, т. е. фактически отвергающий истинную семантику языка.

                   Классики марксизма - ленинизма подвергли глубокой и блестящей критике все основные понятия и термины идеалистической философии, вскрыв в них отвлечённое, мистифицированное и искажённое отражение действительности. «Философы, — писали Маркс и Энгельс, — должны были бы свести свой язык к обыкновенному языку, от которого он абстрагирован, чтобы узнать в нём извращённый язык действительного мира...» «Ни мысль, ни язык не образуют сами по себе особого царства... они суть только проявления действительной жизни»[7].

                   Из этой принципиальной установки классиков марксизма-ленинизма исходит и новое учение о языке, о его происхождении и развитии, разработанное советской школой лингвистов. Гениальные идеи классиков марксизма-ленинизма о связи языка и мышления, их социальной природе, их обусловленности материальным производством и характером общественных отношений, их историческом возникновении, изменении и развитии находят в новом учении о языке своё блестящее подтверждение, дальнейшее развитие и конкретизацию на огромном фактическом языковом материале.

                   Советское языкознание, оплодотворённое самой передовой, единственно научной философской теорией — диалектическим материализмом, — обладает  неизмеримым превосходством перед буржуазной лингвистикой, базирующейся на гнилом фундаменте идеализма и метафизики. Вооружившись строго научной марксистско-ленинской методологией, советское языкознание стало успешно решать сложнейшие проблемы развития языка, перед которыми оказалась совершенно бессильной проникнутая реакционными предубеждениями и тенденциями буржуазная наука.

                   Опираясь на обширные исследования истории языка, Н. Я. Марр и его последователи подвергли уничтожающей критике теорию индоевро­пейской лингвистики о языковых семьях и праязыках, структура которых определялась врождёнными биологическими и психическими особенностями той или иной расы. Теория праязыков является не чем иным, как выражением реакционнейшей расовой теории в области языкознания. Марр противопоставил этому антинаучному, метафизическому и реакционному воззрению учение о едином мировом глоттогоническом (языкотворческом) процессе, органически связанном с мировым логогоническим (мыслетворческим) процессом, и показал, что эти процессы отражают единство общественно-исторического развития человечества и определяются, в конечном счёте, потребностями мате­риальной жизни общества, развитием общественного производства и обусловленными им общественными отношениями, независимо от расовой принадлежности.

                   В своих исследованиях Марр стремился опереться на диалектический материализм. Так, в своём учении о стадиальном развитии языков Марр утверждает, что это развитие связано с развитием общественных форма­ций. Это учение даёт возможность определять уровень развития каждого языка, его место в общем процессе исторического развития языков мира. Учение Марра предусматривает не только медленные и постепенные изменения, но и подготовленные ими коренные, скачкообразные, революционные изменения, дающие начало качественно новым образова­ниям в развитии языка. «...С   из-
[188]  
менчивостью мышления, — говорит Марр,— неразрывно связана измен­чивость не только эволюционная, но и революционная, языка»[8].

                   Идеалисты думают, будто они возвеличивают значение мышления тем, что отрывают его от материальной основы и возводят в самостоятельную первичную сущность. Мышление является у них творцом всей действительности. Но на самом деле они принижают мышление, так как лишают его того истинно великого значения, которое оно имеет как исторически сформировавшееся орудие познания действительности, как отражение общественного бытия. «Проблема о мышлении, — говорит Н. Я. Марр, — это одна из величайших, если не самая великая теоретическая проблема в мире, именно потому, что его корни находятся не в нём самом и не в природе, а в материальном базисе, как это установлено диалекти­ческим  материализмом»[9].

         *   *   *

                   До появления марксизма в языкознании господствовали идеалистиче­ские теории сущности и происхождения языка. Они продолжают господ­ствовать и в современном буржуазном языкознании. Попытки некоторых школ дать натуралистическое или же социологическое объяснение языка не в состоянии преодолеть идеализма в решении этой проблемы. Идеалистическое понимание языка используется современным буржуазным языкознанием для обоснования философского идеализма и империа­листической политики в вопросах национальной культуры. Оно служит, таким образом, целям империалистической реакции[10].

                   В XX веке, в эпоху империализма, новые «модные» течения изощряют­ся в защите различных форм идеализма, в подкреплении его «новой» аргументацией.  

                   Неокантианское направление полагает, что язык следует рассматривать как систему символов, являющуюся конструктивным орудием сознания, оформляющего и организующего непрерывный поток впечатлений (Кассирер и др). Феноменологическое направление видит в языке систему знаков «предметных» содержаний, имеющую не психологическое, а «объективно»-логическое значение (Гуссерль и др.). Наконец, интуитивистокое направление рассматривает язык как иррациональный, продукт творческой интуиции индивидуумов, как систему образов, созидаемых и постигаемых лишь интуитивным путём (Кроче, Фосслер и др.). Общим для всех этих реакционных направлений является то, что они рассматривают язык только как состояние сознания и совершенно игнорируют роль языка как в процессе социального общения, так и в процессе отражения материального мира, объективное существование которого ими отрицается.

                   Субъективно-идеалистическая коцепция языка глубоко антинаучна. Она совершенно не в состоянии объяснить, во-первых, факт общности языковых знаков у различных индивидуумов, принадлежащих к одному и тому же языковому коллективу, во-вторых, значение языка как средства общения между людьми и формы отражения действительности, в-третьих, причин, обусловливающих возникновение, изменение и развитие языка. Следовательно, она не в состоянии объяснить сущности языка и его специфических закономерностей.

                   Вследствие полного бессилия субъективно-идеалистической кон­цепции найти правильное решение данной проблемы уже с давних пор появилось стремление преодолеть индивидуалистически - психологическое понимание языка и истолковать язык как проявление коллективной психологии, общественной души, универсального сознания, «народного   духа»,   «национального   духа»
[189]  
и т. д. (Гумбольдт, Штейнталь, Вундт, Гиннекен, Шмидт и др.). Но такой взгляд оказывается лишь особой разновидностью того же идеалистического учения о языке. На этой почве возникают две трактовки во­проса. Одни сводят, в конечном счёте, коллективное сознание к сознанию отдельных индивидуумов, для них «дух народа» слагается из индивидуальных сознаний людей. В таком случае источник языка опять сводится к индивидуальным психическим процессам, т. е. получается опять-таки субъективно-идеалистическая трактовка языка (Вундт). Другие рассматривают «дух народа» как объективный, надиндивидуальный дух, находящий только своё проявление в индивидуальном сознании. В этом случае источник языка усматривается в некоем объективном духе, язык выступает как плод божественного откровения, дар божий и т. п., т. е. получается объективно-идеалистическая, в сущности теологическая, трактовка языка (Гумбольдт).

                   В связи с широким распространением естественно-научных методов исследования в буржуазном языкознании возникают многочисленные попытки псевдонаучного, натуралистического объяснения языка (Бопп, Рапп, Беккер, Шлейхер, Есперсен и др.). Язык рассматривается как явление, подверженное в своём развитии естественным законам природы. Многие сторонники натуралистической концепции языка рассматривают язык как продукт высокоразвитой биологической организации, как особую физиологическую функцию организма. В связи с этим они считают, что язык присущ и животным. Язык в основе своей составляет, по их мнению, совокупность непроизвольных, инстинктивных, рефлекторных (преимущественно голосовых) реакций организма. В этих реакциях (например в пении, визге, лае, вое, щебетании и т. д.) проявляются аффективные состояния, переживаемые животными под влиянием внешних раздражений. Человеческий язык возник якобы в результате эволюционного развития из языка животных, он происходит из инстинктивных, аффективных криков, непроизвольно возникавших в процессе жизни и деятельности людей, его развитие подвержено действию биологических законов борьбы за существование, естественного отбора и т. д.

                   «Органические» теории такого рода либо оказываются связанными с натурфилософским идеализмом, телеологизмом, витализмом, либо выступают как проявления вульгарного, механического   материализма.

                   К последнего рода теориям относится рефлексологическая концепция языка, сводящая язык к сложному комплексу условных рефлексов. К этим же воззрениям примыкает и теория возникновения языка из непроизвольных криков, испускаемых в процессе труда, являющихся простым следствием производимых во время работы физиологических усилий (Нуаре, Богданов и др.). Хотя Нуаре и сделал шаг вперёд, установив связь языка с трудовой деятельностью, но буржуазно-ограниченное, натуралистическое понимание самого труда как животнообразной, инстинктивной физической деятельности лишало его возможности придти к правильному решению проблемы. Кроме того Нуаре, видя источник мышления и языка в деятельности человека, игнорировал при этом материальную действительность, являющуюся конечным источником всех представлений и объектом всякой деятельности. К каким результатам это приводило, видно из того, что «трудовая» теория происхождения языка стала совмещаться с реакционнейшими направлениями философского идеализма — с неокантианством (Нуаре) и махизмом (Богданов).

                   При всём различии между вульгарно-материалистическим взглядом, усматривающим источник языка в физиологии человека, и субъективно-идеалистическим взглядом, усматривающим этот источник в его психологии, между обоими взглядами существует тесная связь. Первый сводит языковые явления к физиологическим    процессам,   протекаю-
[190]  
щим в нервной системе индивидуума. Второй сводит их к психическим процессам, протекающим в сознании индивидуума. Они представляют как бы две стороны одной и той же медали. Оба взгляда не выходят за рамки ограниченного, позитивистского понимания языка, относя его лишь к сфере индивидуальной деятельности. Оба игнорируют социальную природу языка. В тех случаях, когда сторонники этих взглядов говорят о «связях» и «взаимодействиях» индивидуумов, эти «связи» и «взаимодействия» понимаются ими как искусственные, внешние и выступают как побочный продукт индивидуальной деятельности людей. В результате такого подхода лингвистическая мысль заходит в тупик и не в состоянии объяснить ни сущности и значения языка, ни закономерностей его происхождения и развития.

                   В буржуазной философско-лингвистической литературе, как уже отмечалось выше, делались попытки преодоления ограниченного индивидуализма путём введения понятия коллективного сознания или божественного сознания, из коих якобы вытекает необходимость языка. Однако первый путь возвращал к индивиду, а второй уводил к богу.

                   Явное бесплодие, полная несостоятельность обоих выводов побудили многих представителей буржуазной социологической и лингвистической мысли попытаться понять язык как явление социальное, как продукт общественных отношений.

                   Наряду с индивидуально-психологической стороной в языке стали усматривать и социально-идеологическую сторону. С одной стороны, язык продолжал рассматриваться как продукт индивидуальной творческой, сигнификативной (обозначающей) способности человеческого духа. С другой стороны, язык определённого общественного коллектива признавался противостоящим сознанию каждого отдельного человека как социально установившаяся, заранее данная, готовая система языковых знаков, выполняющая коммуникативную функцию (средства общения). При этом некоторые, следуя традиции младограмматиков, полагали, что индивидуальная, сигнификативная, функция языка является первичной, активной, творческой, а социальная, коммуникативная, его функция — производной, пассивной, сводящейся лишь к распространению и употреблению результатов индивидуального творчества среди массы членов данного коллектива. Однако многие лингвисты вынуждены были признать, что социальная сторона языка имеет не второстепенное, а первостепенное, даже самодовлеющее значение, что язык вне общества вообще немыслим, что через язык осуществляются общественные отношения, что язык, следовательно, — явление глубоко социальное.

                   В результате такого развития идей в буржуазной лингвистике оформи­лось расчленение сферы изучения языка на две области: область инди­видуальной, субъективной речевой деятельности и область социальной, объективно установившейся системы языковых знаков как носителей опре­делённых значений, причём лишь последняя область стала рассматриваться как предмет лингвистической науки.

                   Такого взгляда на язык как социальное явление придерживается ряд буржуазных учёных: Ф. Де Соссюр, А. Мейе, Э. Сепир, Ж. Вандриес и др. Ввиду большого влияния социологической теории языка в буржуазной лингвистике и её кажущейся научности мы остановимся несколько подробнее на критике этой теории.

                   Социологическая концепция языка, опираясь на порочную философскую основу, оказалась совершенно бессильной и неспособной дать научное объяснение языковых явлений. Основываясь на буржуазной идеалистической социологии, она не могла проникнуть в сущность языка, раскрыть его материальные корни, закономерности его происхождения и развития. Отсюда все её пороки.

                   Во-первых, не учитывая решающего значения материальных условий
[191]  
жизни для развития общественных отношений, она не могла дать объяснения возникновения и развития языка как естественно-исторического процесса и неизбежно впадала в трактовку языка как искусственного продукта общественного договора, соглашения между людьми (Гоббс, Гаррис, Тидеман и др.). Такое объ­яснение заводило вопрос в тупик вследствие ложного круга, ибо для возможности заключения договора ведь должна была уже существовать речь. Имея теоретические корни в идеалистическом понимании истории, эта трактовка вопроса не преодолена и в современном буржуазном языкознании. «Язык, — пишет де-Сосюр, — существует только в силу своего рода договора, заклю­чённого членами коллектива»[11]. К этому же выводу толкало де-Соссюра и его последователей ошибочное убеждение в произвольности языко­ого знака, в условности его связи со значением, смыслом, понятием.

                   Во-вторых, социологическая концепция языка покоится на типично идеалистическом понимании общества как психического коллектива, на отождествлении социального с коллективно-психическим. Де-Соссюр, Мейе, Вандриес и др. исходят в объяснении языка из принципов идеалистической социологии Э. Дюркгейма. Социальность мыслится как «реальность» общественного сознания, социальные явления, в частности языковые, рассматриваются как принявшие форму внешней «реальности» коллективные представления. Эти коллективные представления являются продуктом связи индивидуальных сознаний, но, реализуясь в общении, они с силой внешней принудительности навязываются сознанию каждого отдельного индивидуума. Лингвистика является, по Соссюру, частью семиологии — «науки, изучающей жизнь знаков внутри жизни общества», — а семиология составляет, по его мнению, часть социальной психологии, таким образом, лингвистическая теория оказывается совершенно замкнутой в сфере идеалистического психологизма. «Язык не существует вне тех, кто думает и говорит на нём. Он, — делает отсюда вывод Вандриес, — коренится в глубинах индивидуального сознания; оттуда он берёт свою силу, чтобы воплотиться в звуках человеческой речи. Но индивидуальное сознание — только один из элементов коллективного сознания, диктующего свои законы индивидууму»[12]. В конечном счёте получается заколдованный круг, возвращающий исследователя к инди­видуалистическому психологизму: индивидуальное сознание определяется формами коллективного сознания, но само коллективное сознание слагается из индивидуальных сознаний.

                   В-третьих, понимаемые в таком смысле (т. е. отождествляясь с явлениями коллективного сознания) социальные явления вообще и языковые в частности совершенно отрываются от материальных условий жиз­ни, от общественного производства, от экономических, классовых отно­шений людей, от их практической деятельности и превращаются в самодовлеющие первичные данности. Явно идеалистический и реакцион­ный характер этих взглядов, их враждебность марксистскому, мате­риалистическому пониманию истории отчётливо выражены в воззрениях духовного отца современной социологической школы в языкознании — Дюркгейма. В лингвистических формах этой школы не вскрываются ни материальные, социально-экономические источники классовых противоречий, ни их отражение в практической деятельности и в мышлении различных классов, без чего не могут быть поняты классовые различия в языке.

                   В-четвёртых, поскольку в общественном сознании людей, в его фор­мировании и развитии необходимо отражаются условия материальной жизни людей, их общественное бытие, их исторические и классовые отношения, постольку отрыв языка от
[192]  
указанных условий неизбежно становится отрывом языка и от мышления (если иметь в виду его реальное содержание), ибо в мышлении отражаются все эти условия. В результате этого язык превращается в самодовлеющую, замкнутую, подчинённую лишь внутренним, имманентным закономерностям, систему языковых знаков, абсолютно отграниченную и оторванную от всех материально-исторических условий её развития и от отражающего их мышления (так называемая «внутренняя лингвистика»). «Единственным и истинным объектом лингвистики, — говорит де Соссюр,— является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя»[13].

                   В-пятых, даже в тех случаях, когда сторонники социальности языка признают примат в нём семантики над фонетикой, а раскрытие семантики, истории значений, делает абсолютно необходимым привлечение данных истории материальной культуры, экономических условий, политических отношений и т. д., — даже и тогда они не идут дальше так назыsваемой культурно-исторической теории факторов, признавая наличие в обществе многих самостоятельных рядов социальных явлений (географического, экономического, исторического, политического, идеологического, языкового и др.), развивающихся параллельно, независимо друг от друга, но оказывающих друг на друга известное влияние (Шухардт, Боас и др.).   

                   В-шестых, когда сторонники социологического направления в языковедении признают историческое развитие языка, они допускают при этом только постепенные, количественные, эволюционные изменения элементов языка, имеющие своим отправным пунктом изначальную структуру праязыков, но отрицают возможность глубоких, коренных, качественных сдвигов, скачкообразных изменений в развитии языка, отражающих глубокие, революционные изменения в социальной струк­туре общества и в мышлении людей. Такое понимание, несомненно, тесно связано с общим страхом буржуазии перед революцией и с порочным буржуазным взглядом на народные массы как на консервативную, косную силу, не способную ни к каким творческим преобразованиям. Соссюр прямо указывает на «невозможность, в нём (в языке.—Л. Р.) революции... Его (язык.—Л. Р.) не оторвать от жизни общественной массы, которая, будучи по природе инертной, выступает прежде всего как консерватив­ный фактор»[14]. В этом типично буржуазном, барски-пренебрежительном и клеветническом утверждении о косности народной массы полностью сходятся, несмотря на различные выводы по отношению к языку, соссюрианство и фосслерианство. Кроме того на почве идеалистического понимания языка «историзм» в буржуазной лингвистике сводится лишь к признанию развития языка как продукта спонтанного саморазвития духа.

                   В-седьмых, социологическое направление в языкознании, не будучи в состоянии преодолеть индивидуалистическую (субъективно-идеали­стическую) концепцию языка, с которой оно остаётся, по существу, глубоко связанным, вынуждено абсолютно метафизически разграничивать и противопоставлять как не зависимые друг от друга моменты: речь и язык, индивидуальное и социальное, субъективное и объективное, психологическое и идеологическое. Сфера речи — это индивидуальное, субъективное, психологическое, сфера языка — социальное, объективное, идеологическое. Даже в тех случаях, когда в буржуазией лингвистике формально отмечается тесная связь этих сторон, моментов, основы этой связи остаются невыясненными, вследствие чего она выступает не как диалектическое взаимопроникновение противоположных моментов, а как их внешнее соединение.

                   Вследствие всех указанных пороков социологическое направление в языкознании не в состоянии установить, каковы основы, причины, источники формирования языка,   в   чём   состоят   движущие
[193]  
силы его развития, чем определяются языковые традиции коллектива, чем обусловливается изменение этих традиций и т. д., — следовательно, совершенно не в состоянии дать научной теории языка.

                   Лишь марксистско-ленинская философия открыла путь для научного исследования мышления и языка как социальных явлений.

         ***

                   Общество — это совокупность отношений между людьми, определяе­мых, в конечном счёте, господствующим в данную эпоху способом про­изводства материальных благ. В понятие общественной жизни входят как материальные, так и идеологические отношения людей, но первые являются определяющими, вторые — производными, общественное бытие определяет общественное сознание, а не наоборот. Этим принципиально определяется место мышления и языка в общественной жизни. Трудовая, практическая деятельность составляет основу формирования как человеческого мышления, так и языка. Энгельс пишет, что «объяснение возникновения языка из процесса труда и вместе с трудом является единственно правильным...»[15]. Мышление и язык являются отражением окружающего материального мира и общественного бытия. Возникновение и развитие мышления и языка зависят и определяются, прямо или косвенно, непосредственно или в конечном счёте, условиями и потреб­ностями материальной жизни людей, классовыми отношениями, многообразными формами практической деятельности.

                   Человеческое мышление не формировалось как пассивное отражение и непосредственный продукт воздействия окружающей природы. Нет. Активная производственная деятельность, воздействие на природу в процессе труда, являлось главным источником и стимулом развития мышления на протяжении всей истории человечества. «...Существеннейшей и ближайшей основой человеческого мышления, — говорит Энгельс,— является как раз изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался соответственно тому, как человек научался изменять природу»[16]. Воздействуя на природу, человек развивал и формировал свои умственные способности, своё мышление.

                   Мышление является субъективным умственным процессом образо­вания понятий и оперирования ими. Но в этих понятиях и их отношениях отражается объективная действительность. Поэтому следует признать, что мышление не только субъективно, но и объективно в том смысле, что его предметом и содержанием является объективная действительность, более или менее правильно отображающаяся в нём. Мышлению присуще единство субъективного и объективного   моментов.

                   Мышление является процессом, протекающим в индивидуальном со­знании человека. Но это сознание формируется в условиях общественной жизни и имеет общественное значение. Поэтому следует признать, что мышление не только индивидуально, но и социально в том смысле, что мыслительная деятельность составляет один из моментов общественной жизни людей, она включена во все формы их совместной деятельности, поскольку последняя выступает как сознательная и целесообразная деятельность. Будучи психической функцией человеческого мозга, мышление является вместе с тем идеологической функцией социальной жизни. Мышлению присуще единство индивидуального и социального  моментов.

                   Но в чём заключается основа диалектического единства субъективно­го и объективного, индивидуального и социального в мышлении человека? В чём ключ к пониманию связи этих моментов? Он заключается в условиях материальной жизни людей, в их трудовой, практической деятельности, в общественной    практике.   В
[194]  
процессе труда практически осуществляется связь человека с природой и с другими людьми. Естественно, что формирующееся в процессе труда мышление также проникается этой связью.

                   Изменение материальных условий жизни и порождаемых ими потребностей, отношений и представлений влечёт за собой также изменение языка. «...Производители сами меняются, вырабатывая в себе новые качества, развивая самих себя благодаря производству, переделывают себя, создавая новые силы и новые представления, новые способы общений, новые потребности и новый язык»[17]. Это положение Маркса полностью подтверждается современным материалистическим языкознанием.

                   В своих исследованиях Н. Я. Марр, И. И. Мещанинов и другие советские лингвисты подвергают резкой критике идеалистические учения о языке, отрывающие язык от условий материальной жизни общества, от общественных отношений, отрывающие форму языка от его содержания, фонетику от семантики. Согласно идеалистическим представлениям, пишет Марр, «взаимоотношения слов как идеологические, так в связи с ними формальные воспринимаются в установке, отрешённой от базиса, точно слова происходят от слов, понятия реют независимо в воздухе и производят понятия, как недоступные анализу идеи, а формы независимо производятся от формы без учёта социально-экономической значимости сигнализуемого предмета»[18]. В противоположность этим превратным, анти­научным представлениям Марр, разрабатывая материалистическое учение о языке, пишет, что «человечество сотворило свой язык в процессе труда в определённых общественных условиях и пересоздаёт его с наступлением действительно новых социальных форм жизни и быта, сообразно новому в этих условиях мышлению»[19].

                   Разумеется, мышление и язык непосредственно связаны с материальным производством лишь на самой начальной ступени своего развития. В дальнейшем, и чем дальше, тем больше, мышление и язык приобретают относительную самостоятельность. Их обусловленность материальной жизнью людей становится всё более сложной, их зависимость от экономических условий и отношений — всё более опосредованной и всё более многообразно преломленной. Поэтому, если развитие мышления и языка в конечном счёте определяется потребностями материального производства, то оно в то же время прямо или косвенно, непосредственно или окольными путями подвергается влиянию всех форм общественной жизни, деятельности, творчества. На мышление и язык оказывают воздействие многообразные достижения не только материальной, но и духовной культуры. На их дальнейшее развитие в той или иной степени влияют также все сложившиеся уже в данном коллективе и ставшие традиционными формы мышления и языка. При этом язык всегда запечатлевает формы жизни в том виде, в каком они отражаются в мышлении, следовательно, опять-таки косвенно, опосредованно. Язык, пишет академик И. И. Мещанинов, «отражает в себе всю многогранную жизнь человека и сам во всей своей структуре передаёт разносторонние потребности человеческого общества. Он отражает их, начиная с хо­зяйственной деятельности и кончая областью идеологии»[20].

                   Но хотя, таким образом, мышление и язык находятся в сложной и опосредованной зависимости от материальной жизни людей, они всегда всё же остаются и не могут быть не чем иным, как только отражением материального мира, общественного бытия, трудовой, практической дея­тельности.

[195]
             При этом необходимо иметь в виду следующее. Труд является активной, творческой, созидательной деятельностью и носит целесообразный характер. В процессе труда человек посредством созданных им орудий производит заранее намеченное изменение в предметах труда. Следовательно, в процессе труда необходимо участвует человеческое сознание. Оно оказывает тем самым обратное воздействие на материальные условия жизни, на объективный мир. Это верно как в отношении труда, так и в отношении всех форм практической деятельности человечества. В противоположность воззрениям вульгарных мате­риалистов классики марксизма-ленинизма всегда подчёркивали огромную организующую, творческую роль человеческого сознания. Актив­ная мыслительная деятельность даёт возможность не только воспроизво­дить в понятиях объективную действительность, но и творчески наме­чать пути её практического преобразования. «Сознание человека, — говорит Ленин, — не только отражает объективный мир, но и творит его»[21]. Идеальное через посредство практической деятельности превращается в материальное, мышление оказывает могучее влияние на развитие труда, на преобразование действительности. Но в этом взаимодействии первенствующая роль принадлежит, в конечном счёте, материальным условиям жизни, развитию производительных сил и производственных отношений.

                   С развитием мышления закономерно связано развитие языка, причём эта связь носит внутренний, органический характер. Те же социальные причины, которые порождают и побуждают к деятельности человеческое мышление, обусловливают и потребность выражения и сообщения людьми друг другу того, что они воспринимают, мыслят, чувствуют и хотят. Способом такого взаимного сообщения людьми сознаваемых ими содержаний является язык.   «..Подобно   сознанию,  язык возникает лишь из потребности, из настоятельной нужды в общении с другими людьми»[22]. «Язык, — говорит Ленин, — есть важнейшее средство человеческого общения»[23].

                   Человеческий язык, как и мышление, формой осуществления которо­го он является, глубоко социален по своему происхождению, содержанию и форме. Совершенно невозможно понять природу языка, отвлекаясь от его общественной функции, отрывая его от общественных отношений. Маркс называет бессмыслицей представление о развитии языка без совместно живущих и разговаривающих между собой индивидов. Человек «даже к языку как к своему собственному языку относится только как естественный член какого-либо человеческого коллектива»[24].

                   Благодаря языку содержание, мыслимое каждым человеком, открывается, сообщается другим людям, человеческому обществу. Благодаря языку каждый человек, в свою очередь, усваивает и аккумулирует накопленное человечеством богатство опыта и знаний. Благодаря языку преодолеваются преграды расстояния и времени, и достижения человеческой культуры, науки и искусства переходят от поколения к поколению. Естественно поэтому, что язык является могучим фактором развития человеческого мышления.

                   Марксизм показал, что как социально-исторические, так и анатомо-физиологические предпосылки и условия возникновения языка определялись развитием труда и обусловленной им потребности в общении. «...Развитие труда, — пишет Энгельс,— по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стало ясней сознание пользы этой совместной деятельности для каждого отдельного члена. Коротко говоря, форми-
[196]  
ровавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу. Потребность создала себе свой орган: неразвитая гортань обезьяны медленно, но неуклонно преобразовывалась путём модуляции для всё более развитой модуляции, а органы рта постепенно научались произносить один членораздельный звук за другим»[25].

                   Таким образом, порождая социальную потребность в общении, что имело решающее значение, труд обусловливал вместе с тем и анатомо-физиологические предпосылки этого общения в форме речи. В свя­зи с прямой походкой и развитием многообразных гибких движений рук грудная клетка расширялась, освобождалась от постоянных толч­ков при передвижении, дыхание становилось более свободным, размах дыхательных движений увеличивался, что облегчало издавание разно­образных звуков и их регулирование. Вертикальное положение тела обусловливало значительное расширение зрительного кругозора. Благодаря пользованию орудиями и изменению способов добывания пищи и защиты от врагов увеличивалась подвижность головы. Рот освобождался от функций органа защиты, испытания различных предметов, выискивания пищи и предварительной её подготовки, так как эти функции переходили к рукам, усиленным применением орудий. Разнообразие добываемой и потребляемой пищи обусловливало диференциацию движений рта и губ, в связи с чем увеличивалась подвижность лицевых мышц и усиливалась мимика.

                   На огромное значение строения организма и развития его нервной системы для возникновения и развития сознания и речи с исключительной ясностью указывает товарищ Сталин: «Если бы обезьяна всегда ходила на четвереньках, если бы она не разогнула спины, то потомок её — человек — не мог бы свободно пользоваться своими лёгкими и голосовыми связками и, таким образом, не мог бы пользоваться речью, что в корне задержало бы развитие его сознания»[26].

                   Все стороны, моменты языка являются социально опосредованными. Физиологическая функция артикуляции развилась в речевом аппарате под влиянием социальных причин. Фонемы языка — это социально отработанные и социально значимые членораздельные звуки. Производимый органами речи членораздельный звуковой комплекс и его слуховой образ в сознании являются словом языка лишь в том случае, если они неразрывно связаны с известным идеологическим содержанием, которое составляет значение слова и которое сформировалось в условиях социально-исторической жизни и о б щ е н и я людей.

                   Ни звуки, ни их слуховые образы сами по себе не являются словами. Лишь проходя сквозь строй общественной жизни, опосредуясь общественными отношениями, используяс в процессе социального общения, претерпевая своеобразное обобществление, они становятся носителями определённых содержаний сознания людей и средством сообщения этих содержаний друг другу. Таким образом, язык хотя и включает в себя разнообразные моменты — психические, физиологические, физические, — но в основе и сущности своей он представляет собой явление социально-идеологическое. Следовательно, в социальном общении между людьми, а не в самопроизвольной деятельности души или физиологических функциях организма следует видеть основу языкотворчества.

                   Язык выполняет многообразные функции: интеллектуальную, или ра­ционально-логическую (средство мышления, образования понятий и оперирования ими), экспрессивную (средство выражения эмоций, отно­сящихся к высказываемому), эстетическую (средство художественной выразительности), волевую (средство приказания, призыва, просьбы и т. д.).

[197]
             Все эти функции связаны с коммуникативной и развиваются на её основе: понятия, суждения и умозаключения сообщаются другим людям, служат средством приобщения их к мысли говорящего; эмоциональные переживания, эстетические моменты, волевые импульсы и т. д. также передаются через язык другим людям и служат средством воздействия на них. Самое формирование всех внутренних духовных функций языка происходит лишь в процессе социального общения и на его основе. Эту определяющую роль коммуникативной функции языка мы считаем необходимым особо подчеркнуть в противоположность различным идеалистическим теориям, выдвигающим в качестве главенствующих функций интеллектуальную или экспрессивную, эстетическую или волевую. Все функции языка связаны между собой. Поскольку язык служит средством общения, он становится и формой мышления. Его коммуникативная и интеллектуальная функции формируются и развиваются в теснейшей взаимной связи. В каждом акте коммуникации интеллектуальная функция всегда в той или иной мере связана с экспрессивной: каждый человек, сообщая что-либо другому, вольно или невольно передаёт ему также своё отношение к сообщаемому, свои эмоции, побуждения, желания и т. д. посредством жестикуляции, мимики, интонаций, ударений и т. п. Речь, имеющая интеллектуальное значение, всегда в той или иной степени окрашена в определённые эмоциональные тона.

                   Марксизм учит, что язык является не только средством сообщения сознаваемого содержания другим людям, не только формой собственного осознания действительности, но и могучим средством воздействия на людей, на их мысли и чувства, следовательно, на их поведение и, в конечном счёте, на самую материальную действительность. «Язык — орудие развития и борьбы»[27], — говорит   товарищ   Сталин.

                   Возникая как продукт и отражение условий общественной жизни, сознание и речь оказывают обратное влияние, воздействие на эти условия.

                   Великая роль мышления и языка в развитии человеческой культуры неоднократно использовалась идеалистами и теологами для провозглашения их исходными пунктами и движущими силами исторического процесса. Марксизм же в противоположность этому показал, что решающей основой и главной движущей силой в развитии общества является материальная деятельность людей, и что только исходя из последней может быть правильно понято и объяснено действительно огромное значение мышления и языка в истории человечества.

         * * *

                   Марксистско-ленинская теория познания исходит из признания неразрывного, органического единства и связи мышления и языка. Язык есть форма существования мышления, мышление есть духовное содержание языка. Классики марксизма-ленинизма неоднократно подчёркивали это положение. Глубочайшим источником связи мышления и языка является процесс отражения материальной действительности в человеческом сознании. Формирование этой связи происходило в условиях общественно-исторической, материально-практической жизни идеятельности людей.

                   Марксистско-ленинская теория дала строго научное объяснение связи мышления и языка и конкретно показала зависимость форм языка и мышления от общественного производства и производственных отношений на различных ступенях исторического развития. Мышление и речь, как указывает Н. Я. Марр, неразлучны, они возникли совместно, с появлением человеческого общества. «...Мышление и речь — брат и сестра, дети одних и тех же роди-
[198]  
телей, производства и социальной структуры»[28].

                   Единство мышления и языка нужно понимать как диалектическое единство, не исключающее различия. Диалектическое понимание отноше­ния мышления и языка отвергает как разрыв между ними, так и их отождествление. Если мышление является формой отражения окружающей действительности в человеческом сознании, то язык является формой сообщения людьми сознаваемых содержаний (отраже­ний действительности) друг другу. Мышление — это осознание вещей, их связей и отношений в форме речи, хотя бы и без её внешнего выраже­ния. Речь — это мышление, осуществляемое и выражаемое посредством языковых знаков. Мышление и язык относятся друг к другу, как содержа­ние и форма. Содержание всегда оформлено, форма же — содержательна.

                   Глубоко порочным является разрыв между мышлением и речью, который проводится феноменологическим направлением.

                   Язык является и средством общения и формой мышления. Он являет­ся не только способом выражения мысли, но и формой её осуществления. Допущение, что речь является только формой выражения мысли, но яе формой самого процесса мышления, не выдерживает критики. Такого взгляда при­держивался в своё время Евгений Дюринг. Энгельс дал решительную отповедь Дюрингу, считавшему, что наиболее чистое, отвлечённое мышление протекает без языка, что оно свободно от отягощённости языковыми средствами, которые могут лишь помешать ему. Процитировав соответствующее место, Энгельс высмеял его: «Процитируем лишь сле­дующее (место из сочинения Дюринга. — Л. Р.): «Кто способен мыслить только при посредстве речи, тот ещё не испытал, что значит отвлечённое и подлинное мышление». Если так, — заключает Энгельс, — то животные оказываются самыми отвлечёнными и подлинными мыслителями, так как их мышление никогда не затемняется назойливым вмешательством речи»[29].

                   Разрыв между мышлением и речью, доведённый до крайности в буржуазных лингвистических теориях, приводит к чудовищному выводу, что мышление и речь не только независимы друг от друга, но даже прямо противоположны, антагонистичны, что язык является чуждой мышлению формой, противоречащей собственной природе мысли, отрицающей её суть. Такой взгляд приводит к дальнейшей мистификации мышления, характерной для реакционной, идеалистической философии. Под видом возвеличения мышления здесь производится её глубокое принижение. Отстаивая этот архиреакционный взгляд, Шопенгауэр писал, что мысли умирают в ту минуту, когда они воплощаются в слова. Бергсон говорил, что живая мысль несоизмерима с языком, что слова мешают схватыванию истинного смысла понятий. Современный мракобес Витгенштейн на основании этого призывает отказаться от языка, молчать и пользоваться только такой символикой, которая лишена понятийного смысла, ибо истинное якобы невыразимо. Здесь мысли, рассматриваемой как истина и жизнь, противопоставляется слово как ложь и смерть, между тем как в действительности язык является адэкватной, истинной, жизненной формой осуществления мысли. В действительности же мысли умирают, если они не воплощаются в слова, умирают, едва родившись, не развившись, не выкри­сталлизовавшись, не обретя той ясности, которая присуща истине.

                   Так же, как полным искажением истины является разрыв между мышлением и языком, глубоко ошибочным является и их отождествление. Это отождествление часто выражается в попытках сведения мышления к речи. Эти попытки имели место как на идеалистической, так и на вульгарно-материалистической основе. Ещё идеалист Платон в диалоге «Софист» писал: «Не одно
[199]  
ли и то же рассудок и речь, за исключением того только, что рассудком был назван у нас внутренний диалог с собою, совершающий всё это безгласно». Затем Макс Мюллер пришёл к выводу, что «язык есть мысль, а мысль есть язык», что язык «есть только другое название разума». Основываясь на таком отождествлении, он выдвинул формулу «мышление есть речь минус звук». Эту формулу разделяли также Гейгер, Богданов и другие. По существу, это означало полное отождествление мышления и внутренней речи. Бихэвиористы (Уотсон и др.) сводят мышление к речи, а речь — к физиологическим реакциям. Получается, что мышление — это только заторможённая, беззвучная речь, задержанная физиологическая реакция. Сведение мышления к внутренней речи и выведение этой последней из внешней речи открывало возможность признания первенства речи по отношению к мышлению, что в свою очередь приводило либо к вульгарно-материалистической (мышление — вид физиологической реакции) либо к идеалистической (форма определяет содержание) трактовке вопроса.

                   Признание мышления и языка содержанием и формой понятийного отражения мира является основой критического преодоления всех ошибочных трактовок отношения между ними. Так же как нельзя отождествлять содержание и форму или разрывать их, сводить содержание к форме или наоборот, — так нельзя отождествлять мышление и язык или разрывать их, сводить мышление к языку или язык к мышлению. Различие между мышлением и языком, понятием и словом находит своё многообразное выражение. Одно и то же мыслимое содержание может выражаться на разных языках в различных формах, одно и то же понятие может на разных языках обозначаться разными словами.

                   В диалектическом единстве мышления и речи примат, ведущая, определяющая роль принадлежит мышлению. Содержание мышления определяет словесную форму, а не наоборот. Соответственно общему отношению формы и содержания язык отстаёт от мышления, между ними развиваются противоречия, новые мыслительные содержания требуют новых языковых форм, последние зарождаются в недрах старой системы языка как дополнительное средство общения, развиваются и затем взрывают старую систему, ставшую тормозом в развитии труда, мышления и общения. Таким образом, происходит ломка в системе и в формах языка, оказывающая в свою очередь громадное влияние на развитие мышления. Это определяющее значение мышления сказывается и в приоритете понятия по отношению к слову. Потребность образования понятия делает необходимым слово, а не наоборот.

                   Когда понятие только зарождается, оно может и не быть ещё облечено в словесную форму. Мы иногда подыскиваем наиболее адэкватное слово для возникшего уже, но ещё словесно не оформленного понятия. Мы испытываем острую необходимость в его словесном оформлении, ибо только таким путём оно может вступить в организованный понятийно-словесный строй нашего мышления и успешно функционировать в нём. Иногда образование новых понятий в творческом процессе мышления делает необходимым введение новых слов, для чего обычно используется всё же в качестве основы наличный языковый материал, который преобразуется по аналогии с существующими формами. Если творческое преобразование наличных слов делает возможным более адэкватное и точное выражение новых понятий, то это обеспечивает тесную связь с установившейся в данном коллективе понятийно-словесной системой мышления, органическое включение нового понятия в эту систему. В тех случаях, когда мы не достигаем нужной адэкватности в словесном выражении возникших в нашем мышлении понятий, мы более или менее ясно испытываем несовершенство языка, ощущаем, что употребляемые нами слова не выражают сознаваемых нами понятий или плохо их выражают. Тогда же,   когда   мысль,    понятие    выра-
[200]  
жается   адэкватно,   мы,   наоборот, чувствуем удовлетворение.

                   Если, таким образом, понятийное содержание определяет словесную форму, то, с другой стороны, по закону обратного влияния формы на содержание, язык влияет на мышление, слово — на понятие. Между мышлением и языком существуют взаимозависимость, взаимодействие. При этом язык может либо способствовать развитию мышления либо тормозить, затруднять его. Последнее происходит, как мы увидим в дальнейшем, в тех случаях, когда старые слова мешают, затрудняют ясное осознание новых понятий. Более того: слово может быть не толь­ко орудием истинного знания, но и рассадником ошибочных, ложных воззрений. Это имеет место тогда, когда слово, выступая как форма ложного понятия, объективирует его, вводит в социальный обиход и создаёт иллюзию его истинности.

                   В буржуазной индоевропейской лингвистике, имеющей своей теоре­тической основой философский идеализм, из всех отделов языкознания наибольшее развитие получили те отделы, которые исследуют формальные стороны языка, а именно: фонетика, морфология и синтаксис. Те же отделы языкознания, которые исследуют содержательную, смысловую сторону языка, — лексика и семантика были отведены на второй план и не подвергались глубокому исследованию. Не без основания Марр говорил, что «по сей день индоевропейская лингвистика работает формальным методом и, сосредоточивая своё внимание на фонетике и морфологии, отводит словарь на второстепенное место, абсолютно не учитывает явлений семантики, учения о значениях слов, закономерно вытекающих из связи языка с этапами развития хозяйственно-общественной жизни»[30]. В буржуазном языкознании форма отрывается от содержания, фонетика — от семантики, звук — от значения, внешняя сторона слова — от внутренней. Всё это является следствием общего отрыва языка от мышления.

                   В тех же случаях, когда буржуазные лингвисты занимаются семасио­логическими исследованиями, они рассматривают значения слов как содержания индивидуального сознания, в полном отрыве от материального мира и общественного бытия, отражающихся в человеческом сознании. Таким образом, если исследования фонетики обычно ведутся на основе физиолого-натуралистического подхода к явлениям языка, то исследования семантики производятся на основе психолого-идеалистического толкования этих явлений. В обоих случаях обнаруживается полная несостоятельность буржуазной методологии.

                   Эти проблемы разрешаются лишь на почве диалектико-материалистического понимания языка. Марксистское языкознание уделяет огромное внимание исследованию лексики. В самой лексике марксистское языкознание придаёт первостепенное значение семантике, т. е. науке о значениях слов и закономерном изменении этих значений, и рассматривает значения слов как обобщённые отражения материального мира и общественного бытия в человеческом сознании. Марксизм исходит из признания примата содержания над формой, значения над звуком, семантики над фонетикой. Семантика языка — это область непосредственной связи звуков речи с содержанием мысли, область их стыка, их средостения. Семантика слова есть понятие, поскольку оно обозначено и выражено фонетическими и морфологическими элементами данного слова. Семантика составляет также ту область, в которой раскрывается связь мышления и языка с отражающимся в них общественным бытием.

                   Язык, как форма мышления, является не только отражением, но и орудием классовой борьбы. Язык может способствовать общественному прогрессу, развитию классового самосознания, укреплению и распро­странению новых форм мышления, ясному осознанию задач и целей пе­редовых общественных сил. Но язык
[201]  
может также являться тормозом в общественном развитии, затемнять классовое самосознание, поддерживать старые формы мышления, при­вивать идеи реакционных классов. Посредством слов мысль не только правильно выражается, но часто и искажается.

                   Всякое образование понятий происходит посредством слова и в слове закрепляется. Но отсюда вытекает, что и неправильно образованные абстракции, ложные, антинаучные понятия, соответствующие интересам эксплоататорских классов, также закрепляются в слове и вводятся по­средством слова в социальный обиход, становятся средством идеологического влияния на массы. Люди, привыкшие оперировать словами как обозначениями истинных понятий о реальных вещах и отношениях, испытывают как бы некоторый «гипноз» слов, подпадают под их власть, начи­нают некритически пользоваться ими, вследствие чего часто сбиваются на путь оперирования вздорными абстракциями, ложными понятиями и в результате оказываются в плену чуждых им идей. Следовательно, слово может быть не только орудием истинного знания, но и источником заблуждения, рассадником ошибочных, ложных понятий.

                   Яснее, адэкватное выражение правильных идей в соответствующих терминах или, наоборот, затемнение, засорение и искажение мысли по­средством слов, неправильно выражающих и обозначающих определённое содержание, имеет огромное значение в теоретической борьбе, в развитии классового сознания. Так как языковая форма отстаёт от содержания, то старые слова часто служат для выражения новых содержаний. При этом старые термины, слова, которыми стремятся выразить новые явления, часто мешают полностью и глубоко осознать новые явления, их сущность, их значение. Более того: это несоответствие может привести и нередко приводит к запутыванию и искажению понятий, к смешению новых понятий со старыми. При более глубоком и вдумчивом рассмотрении вскрывается противоречие между новым   мыслимым   содержайием и старой языковой формой. Терминология становится предметом классовой борьбы. Именно потому, что одни я те же слова часто прикрывают противоположные понятия, буржуазия превратила их в орудия обмана и господства.

                   Поэтому классики марксизма-ленинизма всегда с особой силой подчёркивали важную роль точной научной и политической терминологии, ясного и недвусмысленного употребления понятий и слов. Приведём некоторые примеры из области экономической и политической терми­нологии.

                   В предисловии к 3-му изданию «Капитала» Энгельс останавливается н'а марксистских экономических терминах «капиталист» и «наёмный ра­бочий», ясно выражающих общественные отношения между этими двумя классами, и даёт резкий отпор тем буржуазным экономистам, которые посредством фальшивой терминологии стремились затушевать отношения эксплоатации наёмного труда, присвоения неоплаченного труда рабочих. «...В этом третьем издании, — пишет Энгельс, — я не изменял ни одного слова, раз не был убеждён с полной несомненностью, что его изменил бы и сам автор. Мне, конечно, и в голову не приходило ввести в «Капитал» тот ходячий жаргон, на котором изъясняются немецкие экономисты, — эту тарабарщину, на которой работодателем [Arbeitgeber] называется тот, кто за наличные деньги получает чужой труд, а работополуч а тел ем [Arbeitnehmer] — тот, у кого за плату отбирают его труд»[31].

                   На V, Лондонском съезде РСДРП были предложены два проекта резо­люции: меньшевистский и большевистский. К большевистскому проекту, который был принят за основу, стали вносить поправки. «Первая важная поправка, — пишет товарищ Сталин, — была внесена тов. Мартовым. Он требовал заменить слова: «пролетариат, как вождь революции» словами: «пролетариат, как авангард». Мотивировал он тем,
[202]  
что слово «авангард» точнее выражает мысль». Но большевики выступили с решительными возражениями против этой поправки, так как различие между указанными словами заключается не в степени точности выражения одного и того же понятия, а в том, что они выражают два совершенно различных понятия, соответствующих двум противоположным точкам зрения — большевистской и меньшевистской: «...«авангард» и «вождь» — два совершенно различных понятия. Быть авангардом (передовым отрядом) — это значит биться в передовых рядах, занимать наиболее обстреливаемые пункты, проливать кровь, но в то же время быть руководимым другими, в данном случае, буржуазными демократами: авангард никогда не руководит общей борьбой, но авангардом всегда руководят. Наоборот: быть вождём — это значит не только биться в передовых рядах, ной руководить общей борьбой, направлять её к своей цели. Мы, большевики, не хотим, чтобы пролетариатом руководили бур­жуазные демократы, — мы хотим, чтобы пролетариат сам руководил всей борьбой народа и направлял её к демократической республике.

                   В результате поправка Мартова была провалена»[32].

                   В. И. Ленин, настаивая в 1917 году на необходимости изменения названия партии, придавал этому вопросу большое значение. Он считал чрезвычайно важным, чтобы название партии правильно, адэкватно выражало её сущность, цели и задачи. Мотивируя необходимость изменения названия, Ленин указывал, что старое название — «социал-демократическая» — научно, теоретически неверно, т. к., во-первых, этот термин не отражает конечной цели партии — построения коммунистического общества, во-вторых, он смазывает отличие советской демократии, как высшей и наиболее последовательной, от ограниченной и фальшивой буржуазной демократии. Кроме того, старое название является и политически, практически неправильным и нецелесообразным, т. к. большинство партий, носящих это название, изменило социализму, перешло на сторону буржуазии, вследствие чего сохранение этого названия за большевистской партией неправильно ориентирует рабочих. Поэтому нужно привести название партии в соответствие с её идейно-политическим содержанием как большевистской партии, партии нового типа — т. е. назвать её «Коммунистической партией (большевиков)». «Слово «социал-демократия», — говорил Ленин, — неточно. Не цепляйтесь за старое слово, которое насквозь прогнило». «Большинство официальных социал-демократов изменили, предали социализм...» «...Надо снять грязную рубашку и надеть чистую». «...Предлагаю переменить название партии, назвать Коммунистической Партией»[33].

                   Классики марксизма-ленинизма, подвергая глубокой критике фило­софские воззрения эксшюататорских классов, формулируя, обосновывая и защищая впервые в истории созданное строго научное, до конца последовательное диалектико-материалистическое мировоззрение, решительно отвергали и изгоняли как идеалистически-религиозную терминологию, так и связанное с нею искажение самого содержания философских идей. Они придавали большое значение научной терминологии, призванной ясно и адэкватно выражать истинные понятия. Они требовали полного соответствия между словами, мыслями и делами.

                   Глубокие социально - экономические изменения в положении обще­ственных классов должны отражаться в изменении понятий и находить соответствующее выражение в языке. В противном случае консерватизм старых терминов может посеять неясность и путаницу в понятиях об общественных явлениях, в частности о классах. Товарищ Сталин с кристальной ясностью показал это, анализируя изменения в природе обще­ственных классов в  СССР.   «Взять,
[203]  
например, рабочий класс СССР, — говорит товарищ Сталин. — Его часто называют по старой памяти пролетариатом. Но что такое пролетариат? Пролетариат есть класс, лишённый орудий и средств производства при системе хозяйства, когда орудия и средства производства принадлежат капиталистам и когда класс капиталистов эксплоатирует пролетариат. Пролетариат — это класс, эксплоатируемый капиталистами. Но у нас класс капиталистов, как известно, уже ликвидирован, орудия и средства производства отобраны у капиталистов и переданы государству, руководящей силой которого является рабочий класс. Стало быть, нет больше класса капиталистов, который мог бы эксплоатировать рабочий класс. Стало быть, наш рабочий класс Не только не лишён орудий и средств производства, а наоборот, он ими владеет совместно со всем народом. А раз он ими владеет, а класс капиталистов ликвидирован, — исключена всякая возможность экеплоатации рабочего класса. Можно ли после этого назвать наш рабочий класс пролетариатом? Ясно, что нельзя... рабочий класс СССР это — совершенно новый, освобождённый от эксплоатации, рабочий класс, подобного которому не знала ещё история человечества»[34]. Это же товарищ Сталин показывает и применительно к понятиям о крестьянстве, интеллигенции, народе.

                   Уничтожение старых и возникновение новых условий материальной жизни, коренная ломка в области общественно-экономических и поли­тических отношений, изменение форм быта, появление новых фактов в общественной жизни влекут за собою отмирание многих старых понятий и нарождение новых, что находит своё выражение в языке. Например, в результате Великой Октябрьской социалистической революции в современном русском языке отмерли слова: «городовой», «исправник», «пристав», «острог» и т. д. — и появились новые слова: «советский», «пятилетка», «соцсоревнование», «колхоз», «стахановец» и др.

                   В эксплоататорском обществе огромные массы народа лишены возможности овладевать наукой, богатствами культуры, лучшими плодами истории человеческой мысли. Значительная часть населения остаётся неграмотной или малограмотной. А это в свою очередь чрезвычайно за­трудняет развитие научного и художественного мышления, обедняет речь. Ббльшая часть интеллигенции, обслуживающая интересы и вкусы капиталистов и помещиков, культивирует язык эксплоататоров, изощ­ряясь в схоластических построениях и квазиучёной терминологии, в утончённом эстетстве и формалистических вывертах, а трудящиеся массы мучительно страдают от недостатка культуры, знаний и языка, способного адэкватно, точно и ярко выразить их интересы, мысли и чувства. Это глубокое противоречие прекрасно выразил В. В. Маяковский:

         «Пока выкипячивают, рифмами
пиликая,
Из любвей и соловьёв какое-то
варево,
Улица корчится безъязыкая —
Ей нечем кричать
и разговаривать»[35].

                   В особенно тяжёлом положении в этом отношении находятся народы угнетённых национальностей, испытывающие двойной гнёт — местных эксплоататоров и иноземных империалистов. Многие из них не имеют письменности, а их устная речь остаётся бесправной. Отсутствие письменности лишает народ возможности усвоения культурного богатства, на­копленного человечеством, и делает его замкнутым и ограниченным.

                   Идеологи империалистической расовой теории рассматривают язык не как существенный социальный признак нации, а как природное свойство расы. Они отрицают принципиальное равенство языков и обосновывают мнимую неспособность тех или иных отсталых народов и наций к культурному развитию, к само-

204   стоятельному языковому творчеству Они мотивируют этим необходимость насаждения своей культуры, своего «высшего» языка, облегчающего империалистической буржуазии угнетение и эксшюатацию других народов, и считают правомерным проведение в этих целях как политики «мирного» проникновения, так и политики прямого насилия. Марксизм-ленинизм разоблачает эту реакционную, антинаучную, империалистическую «теорию» и ведёт с ней непримиримую борьбу.

                   Октябрьская социалистическая революция свергла в России строй капиталистического рабства, угнетения и унижения трудящихся и открыла эру грандиозного культурного строительства, развития всех национальных языков, а следовательно, и мышления всех народов, населяющих нашу великую Родину. «Октябрьской революцией взорваны замкнутые «миры», и со стройкой Союза советских социалистических республик идёт новое языковое строительство. Весь Союз обратился в лабораторию языкотворчества: 169 не существовавших вчера или бесправных языков... получают бытие и письменность, идёт по ним массовая работа»[36]. Это, разумеется, в высокой степени способствует развитию среди широчайших народных масс научного, строго логического мышления и речи и общему подъёму культуры. На языках всех национальностей нашей страны выражаются самые передовые, научные идеи человечества — идеи марксизма-ленинизма

                   Расцвет национальных языков открывает возможность всестороннего развития социалистической культуры и мышления всех народов СССР.

                   Выводы советского языкознания находятся в полном соответствии с гениальными идеями Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. В политическом отчёте ЦК XVI съезду партии товарищ Сталин говорил, что «в период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдёт в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым»[37].

                   Диалектико - материалистическое мышление открывает бесконечный простор для познания глубочайших связей и закономерностей окружающего мира. Принципы марксизма-ленинизма и выводы советской науки, основанные на обширных и фундаментальных исследованиях истории человеческого мышления и языка, проникнуты глубочайшей верой в бесконечный прогресс человеческой культуры. Уничтожение классов и классовых противоречий, торжество коммунизма, товарищеского сотрудничества людей во всех сферах материальной н духовной деятельности необходимо приводят ко всеобщему распространению ясного, истинного, кристально-чистого, правдивого, свободного от предрас­судков и предубеждений, обладающего соответственной языковой формой человеческого мышления.