[100]            
        Если еще сравнительно недавно, лет 15-20 тому назад, можно было ставить во всей остроте вопрос о коренных расхождениях между школьной и научной грамматикой, то в настоящее время вопрос этот так ставиться уже не может. Широкие круги учителей родного языка теперь, за редкими уже исключениями, не только знают, что «старая» грамматика ненаучна и неуместна в школе, но усвоили и продолжают усваивать главнейшие принципы научной грамматики и основные приемы прeподавания ее в школе. Этому усиленно способствует eщe и тот чрезвычайно важный факт, что все без исключения применяемые теперь в школах учебники грамматики построены (правда, не всегда одинаково удачно) на научных основаниях и в совокупности своей представляют собою явление резкого и глубоко знаменательного переворота во всей истории преподавания языка в школе.
        И тем не менее, несмотря на такие совершенно реальные достижения, положение вещей с преподаванием языка еще очень далеко от того, чтобы можно было спокойно смотреть на то, куда и с какой степенью плодотворности пойдет новая работа по грамматике.
        Причина такой неуверенности коренится главным образом в двух фактах, неизменно наблюдаемых в течение всего почти периода проникновения научной грамматики в школу. Первый факт — чисто объективный, он имеет место в современном состояния грамматической науки. Это — наличие среди господствующих в настоящее время научно-грамматических течений таких, которые чрезвычайно суживают самый предмет грамматики, устраняя из нее под видимостью грамматического радикализма как раз то, что составляет ее специфические признаки как особой научной дисциплины. Второй факт — нeправильное истолкование частью методистов-авторов учебников и очень многими учителями тех грамматических положений, которые в науке считаются достаточно обоснованными и общепризнаннымы. Само собой разумеется, что второе находится в очень тесной связи с первым, т.-е. что невepнoe понимание и неправильное методическое преломление научно-грамматических вопросов в значительной мере объясняются наличием таких исключительных течений в науке, которые, как уже сказано, радикально меняют самое содержание ее.
        Целью настоящей статьи является детальное (поскольку это возможно на страницах журнала) освещение затронутого в предыдущих строках вопроса.
        Известно, что современная русская научная rрамчатика считает своим основоположником Фортунатова. И действительно, Фортунатову принадлежит одно из основных грамматических определений, ставшее затем исходным при постановке важнейших проблем, — именно, определение понятия формы слова. Определение это, данное им в его университетских курсах сравнительнoro языковедения[1], гласит:

 «Формою отдельных слов в собственном значении этого термина называется способность отдельных слов выделяьь из себя для сознания говорящих формальную и основную принадлежность слова; формальною принадлежностью слова является при этом та принадлежпость звуковой стороны слова, которая видоизменяет значение другой основной принадлежности этого слова, как существующей в другом слове или в других словах, с другой формальной принадлежностью, т.-е. формальная принадлежность слова образует данное слово как видоизменение другого слова, имеющего ту жe основную принадлежность с другой формальной принадлежностью» (стр. 193).

[101]            
        Определение это вот уже в течение 30 лет никем не было не только оспорено, но даже существенно изменено (если не считать С. 11, Карцевского, дающего в своем учебнике грамматики иное определение формы) ; но в данном случае мы имеем дело не с пересмотром точки зрения  Фортунатова, а скорее с использованием термина «форма» в ином плане[2]. Из него исходят все без исключения ученые, примыкающие к так называемой формальной школе. Однако это чрезвычайно удачное разрешение одного из коренных вопросов еще ни в какой мере не гарантировало последовательного и единодушного решения ряда других, последующих грамматических проблем.
        Уже сам Фортунатов, определив грамматику как «тот отдел языковедения, в котором изучаются формы слов» (стр. 276), считает все бесформенные слова неграмматическими. Он делит так же и словосочетания (a вслед за тем и предложения) на грамматические и неграмматические. В результате такого деления огромное количество слов русского языкa (бесформенные наречия типа вчера, здесь, заимствованные из иностемных языков существительные типа бюро, попурри, а также многие вновь образованные существительные типа ОНО, Цека, обращающиеся уже в речи кaк обычные слова) оказывается. если стоять на фортунатовской точке зрения, вне грамматического наблюдения и анализа. Точно так же должны выпасть из грамматической (точнее синтаксической) орбиты такие предложения, как «Я — учитель», «Солнце справа) и т. п. На самом же деле, как увидим далее, признание фортунатовского определения формы слова и предмета грамматики вовсе не должно с такой неизбежностью вести к образованию столь многочисленных групп грамматических изгоев.
        Указанный серьезный пробел в грамматической системе Фортунатова следует объяснить не принципиальными дефектами его учения, а вероятнее всего тем, что этот ученый не все грамматические вопросы разработал с одинаковой полнотой. Дав глубокую и исчерпывающую постановку основных вопросов (определение формы слова, взаимоотношение мeждy предложением и словосочетанием и т. п.), Фортунатов. по существу говоря, оставил без внимания всю ту группу явлений, которые он зачислил в разряд неграмматических. К этому следует еще добавить, что Фортунатов не занимался специально вопросами русской грамматики, а ставил и разрешал грамматические вопросы лишь в применении к фактам индо-европейского праязыка, следствием чего и могло явиться такое именно отношение к фактам русского языка.
        Продолжателями фортунатовского направления в области специально-грамматической является целый ряд современных ученых (Д. Н. Ушаков, Н. Н. Дурново, А. М. Пешковский, М. Н. Петерсон[3]. За ними идет также большинство методистов и составителей учебных пособий (Афанасьев, Абакумов, Миртов, Maлаховский, Гиппиус, Горовой, Дудель, Поздняков и др.).
        Можно без преувеличения сказать, что у нас в СССР Фортунатовская школа пустила очень прочные корни и что основные ее принципы проникли не только в среду специалистов-ученых, но и в школьно-педагогическую практику. Но вот здесь-то именно, уже на широком просторе учено-учебного расцвета фортунатовского учения, создалось не мало глубочайших разногласий, противоречий и даже явных, но живучих недоразумений, которые в конечном счете грозят свести на-нет гл.авнеишие достижения научнo-гpaмматической мысли.
[102]            
        Как это постоянно и всюду наблюдается в подобных случаях, быстрое распространение в педагогических массах новой научной теории сопровождается недостаточно углубленным усвоением сущности тех лозунгов, которые начертаны на новых знаменах. Наиболее тяжелой и упорной из ошибок этого рода является мнение, будто новой формальной грамматике, в противовес старой, или, как ее часто, без особых к тому оснований, называют логической грамматике, не должно быть решительно ннкакаго дела до смысла, до значения. Понятие формы и формального воспринимается как нечто внешнее противополагаемое внутреннему, т.-е. значению. Вот что мы читаем в статье А. И. Павловича «Между Сциллой и Харибдой» («Родной язык в школе», кн. 1, 1919-1922 гг.) :

«Одна группа ученых-теоретиков и школьных работников-практиков проводит строго и выдержанно и в морфологии и в синтаксисе элемент чистой формы как стержень всех классификаций и научных определений. Другая группa находит возможным, отдавая предпочтение формальным признакам, в то же время вводить в известных рамках и смысловой элемент в качестве побочного стержня тех же классификаций и определений » (стр. 9-10).

        Автор, видимо, считает, что проведение в грамматике принципа «чистой формы» требует отказа от «смыслового элемента», хотя бы даже только в известных рамках. В той же статье читаем еще:

«… Признав основным признаком всех классификаций в грамматике признак формальный, мы должны создать такую систему морфологии и синтаксиса, в которой этот формальный стержень будет выступать четко, ясно и в целом и в частях. Все наблюдения над смысловыми оттенками слов и словосочетаний должны быть навсегда изъяты из этой системы ... » и т. д. (стр. 13).

        Противопоставление формы значению находим также в «Учебнике русской грамматики» С. И. Абакумова (М. 1923). Так, в предисловии к этой книге автор пишет:

« Составитель не избегал ссылок на значение тех или иных морфологических категорий, но в то же время все построение учебника старался пропитать понятием формы как основы всех классификаций и всего подбора материала».

        С еще большей несомненностью выступает эта точка зрения в статье того же автора «Этюды по формальной грамматике» («Родной язык в школе», кн. 3, 1923). говоря о «разрыве» между формой и значением, якобы наблюдаемом в русском языке, автор утверждает, что «имена существительные», (т.-е. слова, изменяемые по падежам и числам, но не изменяемые по родам) чаще всего действительно обозначают предмет, но могут служить и для обозначения настроения, чувства, состояния, качества, количества предметов ... и в то же время по форме оставаться существительными ... » и т: д. (стр. 43). Совершенно ясно, что под формой здесь разумеется только внешняя, выражаемая в определенных звуковых элементах сторона слова, и устраняется то формальное значение, которое содержится в каждом полном слове независимо от его лексического значения. Некоторые, правда, только внешние, признаки противопоставления форvы значению находим и в пособиях Д. Н. Ушакова («Краткое введение», «Русский язык»), в которых настойчиво говорится о возможности классифицировать слова «по форме» и «по значению», причем отсутствие разъяснения о том, что речь идет только о лексическом значении, может натолкнуть на ложную мысль, будто форма лишена всякого значения[4].
        В чем же причина такого неверного истолкования понятия грамматической формы, нашедшего отражение. как мы видели, и в методической, и в учебной литературе и крепко еще живущего в сознании многих преподавателей до настоящего времени?
[103]            
        Выступая нередко перед учителями, я довольно часто сталкиваюсь с замечаниями, примерно, такого содержания: «Конечно, слова портной, запятая, жаркое по форме прилагательные, но по значению они существительные, так как обозначают предметы». Мое разъяснение, что такой взгляд сводит формальную сторону слова исключительно к некоторым звуковым ее элементам (в данном случае к падежным окончаниям) и что все остальные формальные приметы данных и им подобных слов, в том числе и формальные их значения (предмета, точнее — субстанции), характеризуют их как принадлежащне к грамматической категории «существительных» нередко вызывает самoе искреннее удипление: «Но ведь, кажется, если принимать во внимание значение, то это означает сбиться с формальной точки зрения на логическую?»
        И одного такого краткoro обмена мнений по мелкому с виду поводу достаточно, чтобы окончательно притти к следующим выводам: 1) под термином « значение» до сих пор еще очень многие разумеют только вещественное значение; знание того, что, кроме вещественных значений, существуют еще формальные или грамматические значения отсутствует; 2) понятия «форма». «формальный» мыслятся, в силу привычки к обыденному, не научному пониманию этих слов, как оболочка, противополагаемая тому, что находится внутри и составляет существо того или иного явления; 3) что идеи Фopтунатова зачастую доходят до широких кругов учительства в резко преломленном и даже искаженном виде. Заодно со всем этим становится ясным и то, что и самая система Фортунатова нуждается в дальнейшей разработке, главным образом в смысле реализации ее на материале русского языка.
        В цитированной вышe статье А. И. Павловича и в некоторых других статьях, затрогивающих аналогичную тему (например. в статье А. Стремнинина «Неограмматическое направление и школьная действительность» — «Родной язык», кн. 1. 1919 -1922 г.), а еще чаще в устных высказываниях учителей часто звучит мысль. что одной из причин (и даже чуть ли не основной причиной) той путаницы, которая нередко создается в связи с новой грамматикой, является непоследовательность во взглядах самих ученых-лингвистов, а главное — отсутcтвие у них согласованного мнения по главнейшим вопросам. Совершенно верно, что в нашей грамматической науке не все доработано до конца; нельзя, конечно, отрицать и разногласий между отдельными учеными, порою очень крупных и острых. Но ведь то же самое имеет место и во всех других научных дисциплинах; без этих явлений вряд ли вообще можно мыслить самое развитие какой-либо науки. Значит ли это, однако, что у людей, знакомящихся с различными направлениями в какой-нибудь науке, ничего другого, кроме путаницы, получаться не может ? Конечно, нет, если только внимательно разбираться в основных положениях, выдвигаемых различными направлениями, как тех, которые являются спорными, так и бесспорных и общепризнанных.
        Но так как в жалобах и упреках, раздающихся по адресу научной грамматики в ее современном состоянии, все же имеется значительная доля справедливости, попытаемся выяснить, какие разногласия существуют в нашей науке, чтобы тем самым вскрыть источники затруднений, испытываемых учителями русского языка в их практическои работе.
        В настоящее время все существующие в русской грамматической науке разногласия могут быть сведены к двум направлениям, из которых первое наиболее отчетливо выражается в работах М. Н. Петерсона, а второе — в работах А. М. Пешковекого. Учитывая, что речь все же идет не о взглядах отдельных ученых, а о бoлee или менее многочисленных группах грамматистов, я буду в дальнейшем употреблять применительно к каждому направлению характеризующее eго название. Вместе со Стремнининым (см. выше-
[104]  
названную его статью) я буду называть направление, возглавляемое М. Н. Петерсоном «ультра-формальным», не соглашаясь. однако, с тeм, что это направление является «строго-формальным» (там же). Направление же, отражаемое А. М. Пешковским, я буду называть просто «формальным», без всяких добавлений.
        При всех своих разногласиях и ультра-формальное и формальное направления исходят в основяом из учения Фортунатова. Так, определения формы слова и у М. Н. Петерсона и у А. М. Пешковского — полностью фортунатовские. Так же обстоит дело с делением формальных частей слова на формы словоизменения и формы словообразования и с самым определением как тех, так и других[5].
        Что касается вопроса о предмете синтаксиса, то здесь М. Н. Петерсон становится на точку зрения немецкого ученого Риса[6] и вместе с последним определяет синтаксис как «учение о словосочетаниях» («Русский язык», 79), добавляя при этом, что к такому же пониманию предмета синтаксиса, независимо от Риса, пришел у нас Фортунатов. А. М. Пешковский определяет синтаксис как учение о «формах словосочетания» («Русский синтаксис». 39). В этом вопросе А. М. Пешковский стоит ближе к Фортунатову, нежели М. Н. Петерсон. У Фортунатова читаем:

«… В синтаксисе изучаются форыы отдельных слов по отношению к употреблению их в словосочетаниях, равно как и такие формы яяыка, которые представляют собою не формы отдельных слов, но формы сочетания слов в словосочетаниях…» (Литогр. курс., 77, курсив мой.- А. Ш.).

        Это расхождение в вопросе о предмете синтаксиса между Фортунатовым и А. М. Пешковским. с одной стороны, и М. Н. Петерсоном — с другой, на первый взгляд как будто и несущественное, как увидим дальше, имеет на самом деле серьезное значение.
        Установив понятия форм словоизменения и форм словообразования, М. Н. Петерсон переходит к классификации слов по формам словоизменения. Сперва все слова делятся на: 1) имеющие формы словоизменения, 2) не имеющие форм словоизменения. Затем слова первой группы разбиваются на: а) слова, имеющие формы падежа, б) слова, имеюшие формы рода, в) слова, имеющие формы лица. А. М. Пешковский такой классификации не дает, ограничиваясь лишь делением форм слов на синтаксические и несинтаксические, что в точности соответствует формам словоизменения и формам словообразования в том условном смысле этих терминов, в каком употреблял их Фортунатов[7]. Но с точки зрения формальной классификация М. Н. Петерсона сама по себе возражении не вызывает.
[105]            
        Вслед за этой классификацией М.Н. Петерсон дает другую классификацию слов - «по значению». Здесь, как это совершенно ясно из самой классификации, в основу последней кладутся лексические значения слов. И вот при ознакомлении с этой второй классификацией сразу возникает целый ряд недоумений и возражений как общего, так и частного характера: 1) Почему классификация «по значению» дана только для слов, имеющих формы словоизменения? Разве слова, этих форм не имеющие (наречия, деепричастия, инфинитивы и др.), не могут быть расклассифицированы по их лексическим значениям? 2) В то время как одни «значения» носят исключительно лексический характер, как, например, осень, зима, год, день («временные понятия»), пять, множество («количество»), кто ? что? который? («вопросительные слова») и т. п., другие в скрытой форме учитывают и формальные элементы, например, хождение, беготня («действие в отвлечении от премета»), говорящий, делавший («действие, как производящееся каким-нибудь предметом»), говорю, пишешь («действие, совершаемое определенным лицом речи» — Разрядка во всех трех случаях моя - А. Ш. 3) Благодаря тому, что самые классы намечены, повидимому, случайно, из родовых слов выпали при данной классификации начисто слова типа читал, шли; остается неясной разница между кто? что? и который? какой? чей? (и те и другие определены как «вопросительные слова»); вовсе нет рубрик для таких слов, как буря, гром, мороз, ветер, мысль, воля, революция, закон, государство, пространство, длина, верх, отцовский, братнин, гожусь, умею, нравлюсь, значу, стою и т. п. (ни в одну из данных группировок они «по значению) не подойдут); почему-то среди падежных слов находим группу «временных понятий», которой отдано незаслуженное предпочтение перед такими, как, например, понятие «пространства», понятие «явления природы», понятие «душевного явления» и мн. др. (примеры см. выше). 4) Не свободна данная классификация и от логической непоследовательности: если такие родовые слова, как белый, бегающий, спящий, первый обозначают «качества», «действия», «состояния», «порядок» предметов («качество как присущее какому-нибудь npeдмету», «действие, как производящееся каким-нибудь npeдметом, «состояние, как присущее какому-нибудь предмету», «порядок предметов». Курсив мой.-А. Ш.), то выходит, что ночь (белая ночь), сон (первый сон) обозначают предметы, между тем как по классификации автора предметы обозначаются только такими словами, как мальчик, стол, дом, собака, слова же типа ночь обозначают временные понятия, слова типа сон — состояние и т. д.
        Рассматривая далее формы словообразования. М. Н. Петерсон не дает их "Общей классификации. Он идет здесь двояким путем. Вначале он соединяет в одну словообразовательную группу (которой дает название глагола) «различные типы слов с точки зрения форм словоизменения; говорю, говорил, говорящий, говоривший, говоря, говорить» («Русский язык», 51). Объединяющий словообразовательный признак этой группы — формы залога и вида. Но уже в самом начале рассмотрения залоговых форм оказывается, что формы эти свойственны лишь части глагольных слов («не все глаголы имеют форму залога», стр. 52). А если так, то правильно ли было класть залог в основу глагольной группы? После глагола автор переходит к падежным, а затем к poдoвым словам. Каждую из этих групп он разбивает на слова с непроизводной основой (т.-е. не имеющих форм словообразования) и слова с производной основой (т.-е. имеющие формы словообразования). Поскольку падежные слова рассматриваются в данном разделе как отдельная замкнутая группа, приходится думать, что они представляют собой, на ряду с глаголом, нечто единое и с точки зрения словообразовательных форм. А если это так, то следовало бы выяснить это единство и присвоить и этой
[106]  
группе какое-нибудь название (например, «сущеcтвbnельное») с тем, чтобы не смешивать ее с одноименной словоизменительной группой. Из родовых слов устраняются слова типа говорuвший, говорил, отошедшие, как уже сказано, к глаголу. Этой словообразовательной группе (родовые слова минус типа говорuвший, говорил), тоже следовало бы дать особое название, например, «прилагательное»). Применительно к обеим группам (падежных и родовых слов) производится обзор их значении. Слова без словообразовательных элементов группируются по их лексическим значениям (9 разрядов: «обозначения родства», «названия животнных», «названия частей тела», «названия растений», «обозначения времени», «названия орудий», «названия металлов», «названия действий», «названия состоний», — стр. 59-60), и работа эта, в сущности говоря, есть не что иное как механическое продолжение того, что мы видели на тех страницах, где классифицировались «по значению» слова, имеющие формы словоизменения. Но разве все это имеет какое-нибудь отношение к грамматическому анализу? Это — работа над словарем, полезная и в школе необходимая, но грамматических знаний она никому сама по себе дать не может. В отношении слов с производными основами дается обзор суффиксов сих значениями (это, конечно, грамматика), но ничего не говорится о приставках (если не считать упоминания приставки наи), встречающихся в таких словах, как перелесок, заречье, nригород, бесхлебный и т. п. и вносящих в них определенные значения. Вовсе ничего не сказано о словообразовательных элементах таких слов, как рано (раненько —  рановато) и. т. п. О значении слов этой группы (наречий) не говорится ничего.
        Таким образом глаголом только и ограничивается вторичная группировка слов — по формам словообразования. Других групп этого же рода (например, существительных прилагательных, наречий), как мы видели, не дается. Объясняется это, нужно думать, тем, что основание, которое взято для выделения глагольной группы, носит случайный и ограниченный характер. С какой целью выделены глагольные слова? И какова вообше цель даваемых М. Н. Петерсоном классификаций? Ведь классифицировать pади классификaции и выделять ради выделения можно, вероятно, без конца, но такая работа может ни к чему и не привести в итоге. Вопрос о6 основаниях всякой классификации или группировки должен решаться в конечном счете в зависимости от той или иной общей установки на теоретическую и практическую важность и полезность такого рода работы. Применительно к грамматическим фактам целью классификаций 6езусловно является идея отыскания живых, бытующих в языке общих категорий с их звуковыми и семантическим признаками, категорий, знание которых, с одной cтopoны, объясняло бы то, что до этого оставалось непонятным, а с другой — coдейcтвoвало бы чисто утилитарной, но не менее важной цели — обучению языку.
        Если признать это положение, то попытка М. Н. Петерсона — провести два совершенно самостоятельных, внутренно друг с другом не связанных обзора слов (по формам словоизменения и по формам словообразования), и этим ограничить весь морфологический анализ, должна быть признана нецелесообразной, не соответствующей тому, что на самом деле имеется в языке, а кроме того, как мы видели, выполненной с серьезными пробелами.
        Дает ли Фортунатов основание к такому именно подходу к фактам русского языка, какой установлен мною у М. Н. Петерсона ? То, что сказано Фортунатовым в главе «Формальные или грамматические классы отдельных полных слов» (Литогр. курс. 221-233) относительно обшеиндоевропейского языка[8], значительно отличается от классификационного метода Петер-
[107]  
сона. Начиная с деления на слова с формами словоизменения и слова без форм словоизменения, Фортунатов далее говорит о следующих классах полных слов: глаголах, существительных, прилагательных и наречиях. При этом он на ряду с указаниями, какие формы словоизменения характерны для каждого класса, параллельно вскрывает и определенное общее значение, характеризующее каждый класс именно как грамматическое единство (стр. 198, 218, 229 и др.), что М. Н. Петерсоном совершенно игнорируется. О значении же отдельных слов или словесных групп с лексической точки зрения, Фортунатов, разумеется, в этой связи совершенно не упоминает.
        Из всего сказанного должно сделаться ясным, в чем заключается отклонение ультра-формального направления от существа учения Фортунатова в области морфологии. Обратимся теперь к тому, как это направление подходит к разрешению синтаксических вопросов.
        В «Очерке синтаксиса русского языка» М. Н. Петерсона берутся готовые морфологические понятия и группировки, и на них строится синтаксическая система. В «Русском языке» автор, как мы видели, дает предварительный морфологический очерк и затем уже переходит к синтаксису. Но эти два раздела грамматики у него созершенно разобщены. В морфологии слова рассматриваются независимо от их роли и значения в связной речи, при классификации слов принимаются во внимание только свойства отдельных, изолированно взятых слов. В синтаксисе ставятся три вопроса: 1) Какие слова связаны между собой? 2) Как эта связь выражена? 3) Каковы значения, в которых употребляются словосочетания, или, другими словами, каковы функции словосочетаний» («Русский язык», 81). Первые два вопроса в общем нe вызывают возражений (хотя формулировке «какие слова связаны?» можно было бы предпочесть «слова каких грамматических классов связаны?», или проще — «какие части речи связаны?»). Что же касается третьего вопроса, то данная в дальнейшем разработка его снова вызывает возражения, какие были высказаны по поводу классификации «по значению» отдельных слов. Перечисляемые М. Н. Петерсоном в огромном количестве функции словосочетаний носят лексический, а не грамматический хapaктep. Возьмем в качестве образца ХХVIII тип словосочетаний: «Глагол и неопределенная форма»[9]. Здесь мы находим следующие функции: 1) «желание какого-нибудь явления» (хотелось итти), 2) «возможность какого-нибудь явления» (могу ошибаться), 3) «действие и его цель» (итти драться), 4) «начало или конец явления» (начали петь) и т. д. Я позволю себе привести такой ряд примеров словосочетаний этого же типа: пришлось уходить, случалось встречаться, удалось отыскать, обещал сделать, догадался закричать, надеялся песпеть (который, само собой разумеется, может быть увеличен во много раз), чтобы сделать совершенно очевидной высказанную несколько ранее мысль: функции словосочетаний. как их дает автор, не что иное как лексический комментарий, относящийся временами даже не к большим словесным группам, а к незначительным синонимическим гнездам и даже к отдельным словам (ср. «возможность какого-нибудь явления», иллюстрированную тремя предложениями, в которых неизменно повторяется гдагло могу). Для  каждого из предложенных мною словосочетания можно придумать особую «функцию», решительно ничем не отличающуюся по своему характеру от тех, что даны к типу словосочетаний XXVIII. Это, конечно, полезная работа с точки зрения углубления словарного запаса учащихся. Но разве это синтаксис? С точки зрения синтаксиса кaк учения о формах словосочетания, (а не учения о «словосочетаниях») такие словосочетания, как хочу спать,
[108]  
могу спать и иду спать, совершенно одинаковые по форме, имеют, в силу этого самого, одно и тоже грамматическое значение, а такие словосочетания, как желание спать возможность спать и т. п. (которые лексически ведь тоже обазначают «желание какого-нибудь явления», «возможность какого-либо явления» и т. п.), представляющие собой другую форму словосочетания, имеют совсем иное грамматическое значение. Грамматические значения по сравнению с лексическими — общи и абстрактны и потому труднее. Это делает грамматику одним из трудных предметов школьного преподавания, но все это, конечно, не дает никаких оснований к подмене грамматики другим предметом, к чему мы невольно пришли бы, отказавшись от понятия грамматического значения.
        Спорным является у М. Н. Петерсона и вопрос об отношении синтаксиса к проблеме предложения. Но так как вопрос этот может быть до известной степени отделен от других, здесь уже рассмотренных, я вынужден, за недостатком места обойти его и обратиться к рассмотрению положений, выдвигаемых другим грамматическим направлением — формальным.
        К этому направлению примыкают, по крайней мере в области тех вопросов, которые рассматриваются в данной статье (да и то, понятно, в различной степени), Шахматов, Пешковский, Дурново, Щерба и Булаховский. Ранее я уже отметил, что наиболее полно это направление нашло свое выражение в переработанном 3-м издании «Русского синтаксиса» А. М. Пешковского.
        Форма слова и форма словосочетания имеют, по мнению ученых формалистов, две стороны: внешнюю и внутреннюю. Внешняя сторона формы слова может выражаться: а) определенными звуковыми элементами (например окончание ое в словах бел-ое, чист-ое, высок-ое и т. п.), 6) определенной системой звуковых элементов (например, окончания о у слов типа мест-о и у слов типа черн-о, сознаваемых как различные формы благодаря тому, что у первого слова имеем систему окончанай о, а, у и т. д., а у второго совершенно иную). Внешняя сторона формы словосочетания может выражаться: а) изменением окончания одного из сочетающихся слов, б) изменением окончания одного из сочетаюшихся слов и постановкой впереди его предлога. в) соединением двух слов определенной формы (глагола с наречием, с неопределенной формой и т. д.). г) соединением двух слов при помощи союза, д) соединением двух слов при помощи интонации. Внутренняя сторона формы слова и формы словосочетания — формалнoе или грамматическое значение, которое необходимо резко отличать от лексического, или так называемого вещественного значения. Лексическое значение слов хожу, хождение, хоженый одинаково: все эти слова своей непроизводной основой вызывают у нас одно и то жe представление, которое мы можем квалифицировать как действие; слова сплю, спячка, заспанный своей непроизводиой основой также вызывают одно и то же представление, которое можно определить как состояние; так же мжно объединить и слова уважаю, уважение, уважительный, уваженный (которые по своему лексическому значению, однако, не подходят ни к действиям, ни к состояниям). Точно так же слова рыба, рыбый, рыбачу по значению непроизводной основы вызывают у нас предметное представление, слова гордый, гордость, горжусь по значению непроизводной основы вызывают представление качества. Но формальные или грамматические значения слов в каждой из приведенных групп различны, и обусловлены она не основами, а формальными принадлежностями слов: с точки зрения формальной слова хожу, сплю, уважаю, рыбачу, горжусь имеют совершенно одинаковое значение: «проявляю такой-то признак»; слова хождение, спячка, уважение, рыба, гордость обозначают «нечто, мыслимое в момент речи как вместилище признаков, или субстанчия»; слова хоженый, заспанный, уваженный, рыбый,
[109]  
гордый обозначают признак, принадлежащий какой-либо субстации» (в данном случае, в силу флексии ый, субстанции, выражающейся в речи формой мужского рода).
        Такая формулировка грамматических значений отдельных классов полных слов ведет свое начало непосредственно от Фортунатова, который, как уже сказано, признавал грамматические значения в их специфическом смысле у которого мы находим такие строки[10]:

«Глаголы обозначали в основах глагольных форм, в так нaзывaeмыx глагольных основах (но не в непроизводных основах.-А. Ш.) признаки в их, происходящем во времени, сочетании с субъектами, деятельными вместилищами признаков, а в формах спряженая (именно в формах сказуемости, т.-е. наклонения и времени, и в формах лица) глаголы обозначали суждение относительно сочетания такого признака (действия или состояния) с известным самостоятельным предметом мысли (в подлежащем этого суждения), как с субъектом данного признака» (Литогр. курс., 224).

«Существительные, склоняемые слова, обозначали в общем индоевропейском языке в основах форм склонения самостоятельные предметы мысли (т.-е. или предметы, вещи, как вместилища признаков, или признаки в их отвлечении от предметов, вещей[11], а в самих формах склонения, т.-е. в формах падежей, существительные, склоняемые слова обозначали такой предмет мысли или в различных отношениях его к другим, отдельным от него предметам мысли в предложениях (такое значение имели косвенные падежи), или без отношения к другим npедметам мысли (такое значение имел именительный пaдeж в его отношении к косвенным падежам») (там же, 226).

«Прилагательные, склоняемые слова, в общем индоевропейском языке, по отношению к формам склонения, не отличались от существительных слов, но в отличие от последних имели, кроме того, и формы словоизменения в роде; основы этих форм обозначали признаки в их принадлежности вместилищам признаков, а формами словоизменения в роде, такой признак обозначался в данной принадлежности его различного рода самостоятельным предметам мысли, обозначавшимся в предложениях существительвыми словами ...» (там же, 227).

        Как видно из этих формулировок, грамматические значения не могут не носить обобщающего и потому отвлеченного характера, так как образуются на основании сравнения очень значительных количеств совершенно различных по своим непроизводным основам, но одинаковых по формальнымпризнакам слов или словосочетаний.
        Теперь необходимю выяснить вопрос о том, как образуются грамматические значения. Ответ находим в учении о грамматических категориях, намеченном Шахматовым в его «Синтаксисе русского языка» (вып. 11) и подробно разработанном А. М. Пешковским в 3-м издании «Русского синтаксиса»!

« Грамматическую категорию, — говорит Шахматов, — мы определим как представление об отношении (к другим представлениям), сопутствующее основному значению вызываемому словом; так, обнаруживаем в слове дома сочеьание основного значения (дом) с представленнем о множественности т.-е. с прелставлением отношения между представлениями, мыслимыми в их совокупности…» (стр. 1).

                   И дальше:

"Грамматическими категориями оnрелеляется внутренняя связь отальиеых слов между собою и отношение их к предложению» (стp. 2).

        Эти скупые строки Шахматова находят свое детальное истолкование у А. М. Пешковского. посвящающего данному вопросу особую rлаву: «Понятие о формальной категории слов».
        Раскрытие понятия формальной категории А. М. Пешковский начинает с указаниями на факт, что одна и та же формальная принадлежность мо-
[110]  
жет иметь несколько значений. Так, например, формальная часть и в словах гляди, веди, плети и т. п. имеет в одно и то же время несколько (и притом разнородных) значений: единственного числа, 2-го лица, повелительности. Совершенно то же самое значение повелительности находим в таких словах, как играй, пой, пей, в которых звуковой приметой повелительности является основа на мягкий согласный с отрицательной формальной принадлежностью, и в таких словах, как брось, сядь, правь, в которых звуковой приметой повелительности является основа на мягкий согласный с отрицательной формальной принадлежностью. То же значение повелительности, но уже не в прежней комбинации, т.-е. не в соединении со значением единственного числа, мы находим в таких словах, как глядите, ведите, играйте, сядьте, и в таких, как nоглядимте, пойдемте (где значение повелительности соединено со значениями не только другого числа, но другого лица) и т. п. Другими словами, воспринимая значительные группы слов, в которых, при наличии многих самых разнородных формальных значений, в то же время повторяется какое-либо одно общее всем этим словам формальное значение, мы усваиваем как нечто единое это самое значение, выражающееся, однако, в разных словах различными звуковыми элементами. Подобно тому, как в результате наблюдения над словами гляди, играй, сядьте, идемте и т. п. в нашем языковом мышлении складывается значение повелительности, результатом наблюдения над словами стена, смелый, сижу, взяла, гляди и т. п. является образование значения единичности (единственн. числа), а результатом наблюдения над словами солнце, липа, охотник, рожь, употребленных в словосочетаниях типа солнце печет, липа цветет, охотник стреляет, рожь гниет, является образование значения субъекта. Эти значения, образуемые в результате наблюдения над значениями форм[12], и составляют формальные, или грамматические категории. Таким образом можно говорить о категории повелительности, категории единичности, категории субъекта и мн. др. А. М. Пешковский определяет формальную категорию как «ряд форм, объединенный со стороны значения и имеющий хотя бы в части составляющих его форм собственную звуковую характеристику» («Синт.», 29).
        В целях более наглядного усвоения процесса образования формальных категорий я предлагаю просмотреть помещаемую здесь (стр. 111) схему, для верного понимания которой, однако, еще нужно иметь в виду следующие примечания: 1) схеме придана форма круга не с какой-либо специальной целью, а лишь для удобства расположения слов и образуемых категорий, 2) выбор и количество расположенных по окружности слов носят произвольный характер, 3) формы анализируемых слов не исчерпаны, так как это не требуется существом дела, 4) количество образуемых категорий также могло бы быть во много раз увеличено (можно было, например, показать еще категории именительного падежа, множественного числа и т. д.).
        Как можно заключить из сказанного о грамматических категориях,в процессе образования их огромную роль играет мoмент ассоциации, coпоставления одних форм с другими на основе каких-либо общих внутренних признаков. Эти ассоциативные процессы приводят, как увидим дальше, и к более широким и важным обобщениям.
        Описанным здесь образом в сознании говорящих на том или ином языке образуются многообразные грамматические категории, начиная от более простых и доступных (как, например, категория единичности) и частных (например, категория субъекта) и кончая более трудным для пони-
[111]  
мания (например, категория признака другого признака) и более общими (например, категория предметности или субстанциальности[13].
        При рассмотрении морфологических классификаций, даваемых М. Н. Петерсоном, мы пришли к заключению, что классификация эти мало продуктивны: классы слов по формам словоизменения, представаяющие

         собой не что иное, как предварительные группировки, в дальнейшем оставляются без всякоrо иcпользования, наиболее существенное звено гpaммaтической цепи — грамматическое значение — игнорируется вовсе, наконец, необычайно и незаслуженно много внимания (с точки зрения грамматической) уделяется лексическим значениям слов и словосочетаний. Формальное на-
[112]  
правление решительно и принципиально отличается от ультра-формального как раз именно тем, что строит свои группировки на основе грамматических форм кaк комплексов из звуковых элементов и определенных значений, причем как те, так и другие относятся не к вещественной, а к формальной стороне слова или словосочетания. Вот с какой определенностью различает Шахматов реальное и грамматическое значения:

«Грамматическое значение языковой формы противополагается реальному ее значению. Реальное значение слова зависит от соответстаия его, как словесного знака, тому илк иному явлению внешнего мира; грамматическое значение слова — это то его значение, какое оно имеет в отношенни к другим cловам» («Синт.», 42).

        Из группировок слов, целесообразных и возможных с точки зрения формально-грамматичеcких принципов, нас интересуют главным образом более широкие группы, именно те, котoрые соответствуют категориям частей речи.
        Когда критикуют метод отнесения слов к той или иной части речи в старой школьной грамматике, то совершенно справедливо считают основною неправильностью то, что классификацвя производилась на основании значения целого слова без выделения в нем формальных частей и без учета значений этих последних. Но какой же прямoй и естественный вывод должен быть сделан из этой критики? Выводы ультра-формалистов смешивающих, как мы видели, еще более, чем это делала старая грамматика, вещественные значения с формальными, неудовлетворительны. Но и стоя на собственно-формальной точке зрения, невозможно ответить на вопрос о принадлежности слова к той или иной части речи, если учитывать только морфологические признаки слов. Считать слова, изменяемые по падежам, существительными, слова, изменяемые по родам, прилагательными, а слова, изменяемые по лицам, глаголами (как поступают некоторые авторы учебников и многие учителя), значит просто-напросто дублировать в смысле терминологическом уже имеющиеся классы слов по формам словоизменения. Такое деление слов по частям речи к тому же оставляет не пристроенными к месту слова типа шить, смеяться, шил, смеялся и др. Ответить на поставленный вопрос возможно лишь на основании учета всех грамматических свойств слова как взятого отдельно, так и рассматриваемого в качестве члена словосочетания и предложения. Т.-е. на основании всей совокупности как морфологических, так и синтаксических его признаков. При таком подходе к слову самое грамматическое значение его, как известной части речи является не чем иным как результативным значением ряда отдельных частных грамматических значений. Возьмем, например, слово рука. Оно имеет следующие морфологические признаки: 1) изменяется по падежам, 2) может иметь словообразовательные элементы: уменьшительности со звуковой приметой к (ручка), увеличительность со звуковой приметой ищ (ручища), пренебрежительности со звуковой приметой онк (ручонка), 3) принимает окончание и (вместе с переменой места ударения) для обозначения множественного числа (руки); имеет следующие синтаксические признаки: 1) может иметь при себе согласованныe с ним слова, 2) может иметь при себе управляемые слова, 3) может само быть управляемым словом, 4) может быть в предложении подлежащим, 5) может употребляться в качестве обращения[14]. Все значения отдельных перечисленных формальных признаков слова рука (равно как и самые эти признаки), повторяющиеся в этом же самом сочетании (хотя бы и с некоторыми отличиями в деталях) еще у огромного множества слов русского языка (гора, трава, дума, луг, час, воробей, мышь,
[113]  
время и т. g., взятые вместе, создают одну сложную форму со сложным значением предметности или субстанциальности. То же самое, но с другим уже результатом в смысле получаемого перечня формальных признаков, можно проделать по отношению к словам пишу, смеюсь, ем, хочу, сплю, и т. п. Получится и новое значение, новая категория – действия производимого субстанцией или предметом.
        Шахматов насчитывает в современном русском языке четыре знаменательных части речи: существительное, глагол, прилагательное, наречие; четыре незнаменательных части речи: местоимение-существительное, местоимение-прилагательное, числительное, местоименное-наречие; пять служебных частей речи: предлог, связку, союз, префикс, частицу; кроме того, он выделяеr междометие, называя его эквивалентом слова. Деление это, независимоот прннципиальной его приемлемости, во всяком случае должно быть признано громоздким и трудным для школьного преподавания.
        А. М. Пешковский ограничивается четырьмя частями речи: именем существительным, именем прилагательным, глаголом и наречием. Это, по его мнению, основные части речи и основные грамматические категории, что подтверждается следующими соображениями:

« 1) Категории эти в той или иной степени оформления существуют во всех человеческих языках, независимо от того разнообразия языковых средств. какими они выражаются, 2) всюду они являются категориями, обслуживающими все другие категории, 3) все другие категории cтоль же общего порядка, могущие претендовать на такое исключительное положение (причастие, деепричастие, герундий и т. д.), являются по значению смешанными категориями, при чем в их значениях смешаны элементы именно этих четырех категорий » (« Синт. », 117).    

        Если после всего сказанного поставить вопрос, можно ли относить к той или иной части речи бесформенные слова, то ответить на него придется положительно: отсутствие у таких слов морфологических признаков еще не лишает нас возможности установить грамматическое значение того или иного бесформенного слова. Значение это мы узнаем на основании синтаксических его признаков, введя данное слово на основании определенных ассоциаций в тот или иной грамматический разряд. Возьмем слово пари. Морфологических признаков у него нет[15]. Но оно обладает следующими синтаксическими признаками: 1) при нем может стоять прилагательное, причем постановка прилагательного именно в среднем роде и невозможность постановки его в мужском и женском может даже в известном смысле рассматриваться как согласование — громкое пари, 2) оно может иметь при себе управляемые слова — пари американца с русским, 3) оно может быть в предложении подлежащим, т.-е. обозначать субъект — пари заинтересовало, 4) оно может обозначать объект действия и стоять при глаголе на месте управляемого слова — держат пари и т. д. И на основании этих синтаксических признаков, целиком совпадающих с признаками таких форменных слов, как здание, стрела, луг, змей и т. п., мы присваиваем слову пари то же грамматическое значение, какое имеют эти слова, и тем самым относим  его к существительным. Точно таким же способом мы вскрываем у слов типа здесь, исстари, напрямик и т. п. те же грамматические значения, что у слов медленно, пo-новому и т. п., и относим их к наречиям. А. М. Пешковский, учитывая указанные здесь свойства бесформенных слов, предлагает называть их синтаксическими существительными, синтаксическими наречиями. Мне представляется это излишним, по крайней мере для школы, где всегда лучше избегать новых и не вызываемых крайней необходимостью терминов.
[114]            
        Подход различных направлений к основной грамматической класси-фикации слов можно наглядно представлять в следующей таблице, которая показывает, какие стороны слова принимаются вo внимание в качестве основания для классификации (плюс означает, что данный признак учитывается, минус - не учитывается, плюс-минус - учитывается, но не в надлежащем методологическом плане).

грамматические направления	звуковой состав	Формы словоизменения	слособы связи с другими словами	Чем может быть в предложении	Грамматическое значение
Старая школьная грамматика[16]	± [17]	—	—	—	± [18]
Ультра-формалисты	± 2	+	—	—	—
Формалисты	+	+	+	+	+

        Чтобы подвести итог всему здесь сказанному, постараемся ответить на вопрос: что же в основном принесла новая, формальная грамматика и в чем ее ценность для школы? Ответ этот может быть сформулирован так: вместе с понятиями формы слова и формы словосочетания, вскрывающимися в языковых явлениях, непосредственно воспринимаемых как единые и неразложимые акты, своеобразную двойственность, вернее двуединство основного и добавочного начала («вещественного» и  «формального»), формальная грамматика выдвинула и разработала понятие грамматического значения, резко отличного от значения лексического, и далее – понятие формальной или грамматической категории. Эти понятия дают возможность вскрыть действительную сущность тех процессов, которые имеют место в нашей современной речи-мысли, и имеют поэтому чрезвычайно важное образовательное значение.