[124]
        Выступление Сталина по вопросам языкознания начинается с заявления о том, что он не специалист в области языка, но что касается марксизма, то в нем он как бы хозяин положения и поэтому будет говорить о марксизме в языкознании. И заканчивая свою первую статью, он тоже призывал к внедрению марксизма в языкознание, тем самым показывая, что он свою позицию в трактовке лингвистических явлений рассматривает как бесспорно марксистскую и непогрешимую.
        Но если мы будем внимательно вчитываться в выступления Сталина по вопросам языкознания, то увидим, что он фактически проходит мимо тех богатейших материалов по вопросам языка и мышления, языка и общества, языка как исторического источника и т. д., которые имеются в трудах Маркса — Энгельса — Ленина, что он нигде, собственно, не упоминает о необходимости решать проблемы языкознания на базе марксистско-ленинской методологии.
        Создав свое «учение» о взаимоотношении базиса и надстройки, Сталин, очевидно, решил, что оно заменяет все то, что было сказано в трудах классиков марксизма по этой важнейшей проблеме. Но оно далеко не соответствует взглядам Маркса — Энгельса — Ленина и неверно характеризует, например, такие надстройки, как искусство, литература, а также их развитие.
        В 1950—1951 гг. наши литературоведы пытались с позиций Сталина рассмотреть вопросы литературы и искусства в целом и у некоторых из них получалось, что если сталинское понимание надстройки применить к русской литературе XIX в., то окажется, что произведения наиболее реакционных деятелей русской литературы — Греча, Булгарина, Мережковского, Гиппиуса относятся к надстройке, поскольку эти произведения появились и сошли со сцены, были преданы забвению в связи с появлением и исчезновением соответствующего базиса, а произведения передовых деятелей русской литературы — Пушкина, Тургенева, Толстого, Горького, Чехова и других не относятся к надстройке, потому что эти произведения живут и продолжают оказывать свое худо-
[125]  
жественное воздействие и в наши дни, дни построения социализма и коммунизма.
        Сталин так определял сущность языка: «Будучи непосредственно связан с мышлением, язык регистрирует и закрепляет в словах и в соединении слов в предложениях результаты работы мышления, успехи познавательной работы человека...»
        Таким образом, оказывается, язык не является тем средством, при помощи которого протекает, оформляется и находит свое воплощение человеческая мысль, а он регистрирует лишь результаты мышления, успехи познавательной деятельности человека. Таким образом, по Сталину, язык отрывается от сознания; сознание, мышление протекает, оказывается, в каких-то формах, независимых от языка, и только результаты мыслительной и познавательной деятельности человека регистрируются языком.
        Отмеченное положение Сталина является основой его построений. Им объясняется и отношение Сталина к вопросу о взаимоотношении языка и класса. По Сталину, дело, оказывается, не в том, что язык выражает классовое мировоззрение и идеологию, и тем самым выражает какие-то классовые оценки и характеристики, и не в том, что в языке находит свое отражение классовая действительность, что он используется как орудие классовой борьбы, а лишь в том, что, как говорил Сталин, «отдельные социальные группы, классы далеко не безразличны к языку. Они стараются использовать язык в своих интересах, навязать ему свой особый лексикон, свои особые термины, свои особые выражения». В результате вновь получается, будто язык представляет собой какой-то набор слов и фраз, в которые различными классами вкладывается разное содержание.
        Методологические ошибки Сталина можно проиллюстрировать на ряде высказанных им положений.
        Пренебрежение к марксистско-ленинской методологии, к большому и ценному наследию, содержащемуся в трудах Маркса, Энгельса, Ленина по вопросам, связанным с языком, которое вслед за Сталиным было проявлено и рядом советских языковедов, сказалось на всем развитии советского языкознания.
        Ранее уже подчеркивалось, что мы должны говорить не только о критике сталинских взглядов на язык, но и о критике последствий культа личности, которые болезненно сказываются на развитии советского языкознания. Конечно, в работах советских языковедов еще до выступлений Сталина были допущены серьезные ошибки, например канонизация Марра после биологической дискуссии. Дело не в том, что Марр был плохим ученым, — с этим нельзя согласиться. Оценивая творчество Марра, нужно вводить его деятельность в строго исторические рамки и помнить, как развивалась советская наука в 20-х годах, когда выступал Марр и формулировал свои взгляды. Марр звал к марксизму, он был на стороне рабочего класса, строящего новое государство, призывал
[126]  
всех учиться марксизму и сам изучал марксизм. И несомненно,, что многие положения Марра, высказанные им по вопросу о происхождении языка, о сущности языка, о взаимоотношении языка и мышления, о национально-языковой политике, а также по вопросам, связанным с необходимостью, сопоставляя языки, устанавливать не только общее, но и различное (и это было началом построения типологических исследований), были правильными.
        Сталин, выступая против скрещивания как главного и единственного фактора развития языков, был неправ. Но кто, как не Марр, стоял на позициях признания скрещивания языков в качестве одного из ведущих факторов развития языка? Марр был прекрасным образцом передового советского ученого, ищущего ученого. Но считать, что он был законченным марксистом, как мы об этом писали в конце 40-х годов, было неправильно. Канонизация Марра — это было одно из проявлений периода культа личности.
        Но что получилось после выступлений Сталина по языкознанию? Вновь началась канонизация. Стоило Сталину упомянуть о сравнительно-историческом методе, как этот метод был провозглашен единственным, ведущим методом в языкознании. Сравнительно-историческое языкознание было возведено в степень общей теории языкознания, стало рассматриваться как методология языкознания. Это было неверно, и эта ошибка была правильно отмечена в решении Президиума АН СССР от 2 ноября 1962 г. по докладу о работе языковедческих институтов.
        Активизируется «новый» метод в языкознании: структурно-лингвистический. Он сразу начинает претендовать на монополию. Что это такое? Это тоже проявление сталинских приемов в решении научных вопросов. И мне думается, что претензии наших структуралистов, которые вначале доказывали, что традиционному языкознанию вообще грош цена, а затем заявили (см. работы С. К. Шаумяна), что оно изучает языковые факты как «сущности первого (низшего) порядка», а структурная лингвистика изучает «языковые сущности второго, высшего порядка», — это отражение того же монополизма, отражение абсолютистских тенденций, что совершенно недопустимо. Мы должны резко противопоставлять проблемы методологии проблемам методики. И структурный и сравнительно-исторический методы исследования — это лишь сумма определенных методических приемов, а не область методологии. Возведение в методологию этих приемов абсолютно не обоснованно.
        На нескольких примерах хочу показать, как мстит за себя пренебрежение проблемами марксистско-ленинской методологии. В последнее время я внимательно изучал работы представителей структурной лингвистики и пришел к твердому выводу, что ряд из них несомненно построен на субъективно-идеалистическом мировоззрении, исходит из идеалистических взглядов. В этом от-
[127]  
ношении показательны многие доклады, сделанные на симпозиуме по семиотике.
        В тезисах доклада И. И. Ревзина «Некоторые трудности при построении семантических моделей для естественных языков», сделанном на этом симпозиуме, читаем следующее: «Для Карнапа интенсионал есть внеязыковая данность: это совокупность реальных физических свойств, между тем лингвист обязан учитывать категоризацию мира языком, при которой каждая совокупность свойств есть зависящий от языка образ внешнего мира».[1]
        Это — кантианство, неокантианство, карнаповщина. И не случайно С. К. Шаумян и И. И. Ревзин начинают некоторые свои работы с провозглашения Р. Карнапа методологом современной науки. Если И. И. Ревзин в упомянутом докладе излагает взгляды Р. Карнапа, он должен был подвергнуть их критике с позиций диалектического материализма. Если же он здесь выражает свою точку зрения,— следовательно, он сам идет по стопам Р. Карнапа.
        С. К. Шаумян в своих статьях не раз утверждает, что структурное языкознание не имеет дела ни с физической, ни с семантической субстанцией. А с какими же языковыми явлениями эта, казалось бы, лингвистическая дисциплина имеет дело?
        С. К. Шаумян пишет и о том, что структурная лингвистика занимается изучением лишь «чистых форм» и «чистых отношений», имеет дело с «сущностями второго порядка», которые автор считает «более глубокими» и «принципиально» отличными от «сущностей первого порядка», т. е. от реальных языковых фактов.
        С. К. Шаумян указывает и на то, что «с каждым термином каждый волен связывать то понимание, какое он хочет», независимо от того, истинно оно или ложно. С этим, по-видимому, связана популяризируемая им методика структурного описания предложения и слога в языке, а также их элементов, которые, по Шаумяну, «определяются не через анализ значений и звуков, а через определенные отношения, независимые от значений и звуков».
        Таким образом, лингвистика превращается у С. К. Шаумяна в отрасль знания, оторванную от изучения реальных языковых фактов. С. К. Шаумян пишет следующее: «Если абстрагироваться от значений и звуков, то мы имеем дело уже не с предложениями и слогами, а с некоторыми неинтерпретированными абстрактными комплексами». Здесь вновь отрыв от реальных языковых фактов и переход в область чистого абстракционизма.
        Мне кажется, что сейчас наша задача заключается прежде всего в возвращении к марксистско-ленинской методологии и в повседневном ее использовании. Только с позиций марксистско- ленинской методологии мы можем подойти правильно и серьезно к оценке современных направлений в лингвистике, современной проблематики языкознания.