[56]              
        Среди необычайно большого количества высказываний по поводу языкового знака можно выделить три основные точки зрения.
        В истории советского языкознания существовало мнение, которое отрицало какую бы то ни было знаковость слова. Знаковая теория слова  вообще рассматривалась как идеалистическая. Особенно ярко эта точка  зрения выражена в ранних работах Л. О. Резникова: «В области языкознания агностицизм находит свое выражение главным образом в знаковой теории языка. Диалектико-материалистическое учение о языке, основанное на принципах марксистско-ленинской теории отражения, требует решительной критики этой разновидности агностицизма»[1]. «Знаковая теория, — пишет он далее, — в той ее форме, которую мы здесь рассматриваем (т. е. трактующая язык как систему произвольных знаков), есть в сущности своей идеалистическая теория. Она глубоко антинаучна.  Она служит средством проникновения в область лингвистики вреднейших агностических взглядов. Поэтому ее необходимо раскритиковать и отвергнуть»[2].
        В чем же состоит вред этой теории? Л. О. Резников далее поясняет: «Положение, что язык есть непосредственная действительность мысли, и утверждение, что язык является только системой знаков, с точки зрения последовательного материалиста неприемлемы. Знаковая теория языка основывается либо на выключении значения из состава слова и сведения слова только к звучанию, либо на отрицании отражения предмета в значении слова. В обоих случаях получается разрыв между языком и предметной действительностью, неизбежно ведущей к агностицизму…
        Прежде всего следует указать, что признание слова только знаком предмета или явления неминуемо ведет к иероглифической теории познания или еще дальше — к кантианству и феноменализму (или уже заранее предпо-
[57]    
лагает их в качестве своих философских предпосылок). Так как в состав слова входит его значение, в значении слова содержится понятие, а понятие является отражением предмета, то совершенно недопустимо рассматривать слово в целом как знак предмета. Этот последний взгляд логически неизбежно приводит к утверждению того, что понятие также является отнюдь не образом, но лишь знаком внешнего предмета, т. е. приводит к чистейшему агностицизму.
        Гениальное ленинское обоснование теории отражения и критика кантианства и теории иероглифов идейно вооружают нас для разоблачения подобных агностических взглядов в области лингвистики» (там же).
        По мнению Резникова, слово нельзя признать и знаком понятия. Признание слова знаком понятия имеет своей предпосылкой признание слова явлением чисто фонетическим, не включающим в себя с необходимостью никакой семантики (понятийного смысла) (см. там же). «В действительности же всякое слово всегда содержит в себе, как свой необходимый момент, внутренний смысл, значение, понятие. Без него слово — это не слово, а пустое бессмысленное звукосочетание. Игнорирование в слове его значения означает вместе с тем игнорирование общего понятия как объективного отражения действительности» (с. 30).
        Исследователь приходит к выводу, что слово необходимо рассматривать как единство звучания и значения-понятия. А так как значение является отображением действительности, то ясно, что слово ни в коем случае нельзя рассматривать ни как знак предмета, ни как знак понятия. Слово в действительности является обозначенным понятием, т. е. обозначенным отражением действительности. Далее Резников пытается охарактеризовать каждую из двух сторон слова, т. е. звучание и значение. По его мнению, следует отвергнуть отождествление слова с предметом (см. с. 30). «…Значением слова является не предмет, а его отражение в человеческом сознании. Значением слова является понятие» (с. 32). Были и другие попытки критики знаковой теории.
        Р. А. Будагов в целом отрицает данную теорию: «…Любой национальный язык — это не только определенная система обозначений, но и результат своеобразного отражения всей деятельности людей, говорящих на данном национальном языке… Концепция знаковой
[58]    
природы языка необычайно обедняет природу национальных языков, а следовательно, и лингвистику, науку об этих языках»[3].
        Пытаясь объяснить, почему знаковая концепция национальных языков резко обедняет возможности самих этих языков, он ссылается на высказывания Э. Бенвениста о том, что семиотика совершенно не интересуется отношением языка в действительности, к реальному миру, в котором живут люди[4]. «Изучать систему языка ради самой этой системы, одновременно не интересуясь, как с ее помощью ориентируются люди в окружающем их мире — это действительно отказаться от самого главного в лингвистике… Если значение слова — это неотъемлемая часть слова, входящая в него органически, если без значения нет и самого слова, то, следовательно, слово не может быть простым знаком»[5].
        «Серп и Молот в нашей стране — это знак союза рабочих и крестьян. Но сам этот союз осуществляется до знака и независимо от знака. Следовательно, знак не включает значения, он односторонен, тогда как слово органически включает значение, оно двусторонне. Зеленый цвет на дороге может служить показателем разрешения движения. Но знаком является не разрешение движения, а только зеленый цвет как показатель этого разрешения (там же, с. 53). «Ученые должны подходить к понятию знака с учетом постоянно действующих отношений: Знак → значение → вещь (явление)… В науке о языке сам знак может быть только в системе указанных отношений» (с. 52). На конкретном примере Будагов пытается показать, как следует понимать взаимоотношение знака, значения и вещи (явления).
        «После изобретения пороха в XVI веке французское существительное poudre, которое раньше имело значение пыль, приобрело дополнительное значение пороха. Позднее эта полисемия была устранена. Poudre стало служить для наименования пороха, a poussière для наименования пыли. Разыскания в сфере знак —> значение —> вещь поз­воляют установить причину смены значений. С конца XVII в. слово poudre в значении пыли вообще стало вы-
[59]    
ходить из употребления. Сходным образом понятие порох и пыль разграничены в испанском и португальском языках. Итальянский язык не знает этой дифференциации. То же самое имеет место и в румынском языке (с. 53, 54). Из всех этих рассуждений Будагов делает вывод: «…если видеть в языке прежде всего знаки (язык — знаковая система), то осмыслить, в частности, как складывались в европейских языках названия для понятий пыль, порошок, порох невозможно» (с. 55). «Природа языка сложнее и многоаспектнее природы любой знаковой системы, даже самой сложной» (с. 61).
        Вся эта аргументация довольно странная, поскольку здесь неправомерно смешиваются две темы — природа языкового знака как средства коммуникации и проблема отношений: знак → значение → вещь (явление). Практика показывает, что понимание знака, как знака предмета, не мешает лингвистам производить глубокие изыскания в области истории слова, так как это совершенно особая область языкознания. Семантическая история слова может быть очень сложной и тем не менее оно не перестает быть знаком. Центральная проблема — природа самого значения и его отношения к звуковому комплексу в статье не рассматривается, поскольку, по мнению Будагова, знаки сами по себе не являются не двусторонними, а односторонними единицами (имеют только форму) (см. с. 47, а также сн. 6).
        По мнению Ю. Д. Дешериева, «споры об односторонней и двусторонней сущности знака до сих пор не дали эффективных результатов. Обе концепции оказались неприменимыми в должной мере к основным единицам языка. Суждение об односторонней сущности знака выводит последний за пределы языка… Любая языковая единица должна обладать наряду с материальной природой и значением…»[6]. Форма многозначна. Обе концепции не учитывают особенностей плана содержания применительно к полисемии, омонимии, к слову-предложению, к различным функциональным нагрузкам слова (экспрессивная, эстетическая и другие функции)[7]. «То, что принято называть языковым знаком, не является, ни односторонней, ни двусторонней, ни трехсторонней (как полагал А. А. Потебня) сущностью. Тот феномен, который принято
[60]    
называть языковым знаком, как лингвистическая единица представляет собой в теоретическом и в широком социально-лингвистическом и философском плане не знак, а исторически сформировавшуюся лингвистическую субстанцию»[8].
        Эта критика также не затрагивает и не решает центральную проблему знаковости языка — проблему значения.
        С течением времени знаковая теория начинает приобретать известное признание. Знаком начинают называть звуковую оболочку слова. Характерно в этом отношении рассуждение Е. М. Галкиной-Федорук: «…звуковой комплекс является выражением общенародного понятия о каком-либо предмете действительности. Поэтому знаком, т. е. „обозначаемым", можно назвать звуковой комплекс слова, а не понятие, заключенное в слове. Поэтому следует категорически исключить возможность видеть и в „значении" слова „знак". Слово своим звуковым составом выражает понятие, которое отражает явление действительности, и вместе с тем называет его, тем самым формируя понятие. Следовательно, слово — не копия предметов, но и не знак их»[9].
        Того же мнения стал придерживаться и Л. О. Резников, который раньше вообще отвергал знаковую теорию слова: «То, что репрезентируется знаком, — не есть сам знак, иначе процесс репрезентации потерял бы всякий смысл. Звучание слова является материальным и выполняет по отношению к предмету функцию знака.
        Значение в свою очередь отображает предмет не непосредственно, а опосредованно — через звучание, так как обобщенное понятийное содержание действительности возможно только через вторую сигнальную систему, т. е. особую систему физиологических связей, возникающую при произношении и воспроизведении звуковых комплексов, имеющих обобщенное значение (выступающие как сигналы сигналов)»[10].
        Последовательным поборником этой точки зрения является также В. 3. Панфилов: «…Языковым знаком следует считать не языковую единицу в целом, а лишь ее материальную сторону, т. е. языковой знак представляет собой не языковую единицу в целом, а лишь ее материаль-
[61]    
ную сторону, т. е. языковой знак представляет собой не двустороннюю, а одностороннюю сущность»[11].
        Для доказательства этого положения В. 3. Панфилов приводит следующую аргументацию: «…идеальное, будучи продуктом мозга как формы высокоразвитой материи вместе с тем является результатом отражения вне и независимо от человека существующей действительности и в этом смысле также вторично по отношению к ней. Это положение имеет силу и в отношении той формы идеального, которую представляет собой идеальная сторона языковых единиц. Вторичность этой формы идеального как продукта мозга состоит также и в том, что она есть результат отражения действительности и, следовательно, не может не быть подобной этой действительности. Положение же о произвольности идеальной стороны языковых единиц предполагает, что она, не будучи подобна объективной действительности, независима от нее и, следовательно, не является вторичной по отношению к ней, т. е. в его основе лежит идеалистическое решение о соотношении материального и идеального. Итак, идеальная сторона языковой единицы, будучи образом тех предметов объективной действительности, с которыми она соотносится, в отличие от ее материальной стороны не является произвольной и, следовательно, знаковой по своей природе. Этой природой обладает лишь материальная сторона языковой единицы…
        Знак есть обозначающее, объективная действительность — обозначаемое; значение знака есть отражение, объективная действительность — отражаемое»[12].
        К мнению В. 3. Панфилова присоединяется В. М. Солнцев. Он считает, что признание значения отражаемой категории, однородной с понятием, и тем самым понимание значения как факта сознания, препятствует включению значения в состав знака и служит основанием для признания знака односторонней сущностью[13].
        «Концепция одностороннего знака исходит из того, что знак сам по себе есть только указатель, только означающее, а значение знака, его означение и есть то, на что данный знак указывает, и оно не входит в состав знака»[14].
[62]    
        Солнцев даже не ставит вопроса, что же придает материальному телу знака способность на что-то указывать. Знак же как материальный предмет всегда находится вне человека… Если же включить понимание таким образом значения в знак, то следует признать, что знак указывает на самого себя, или что одна часть знака указывает на другую, а это абсурдно[15].
        Между тем значение не может быть оторвано от знака и указывает оно не на своего материального носителя, а на нечто другое.
        Того же мнения придерживается П. В. Копнин: «По отношению к обозначаемому предмету значение выступает отражением, субъективным образом объективно-существующего предмета»[16].
        Т. П. Ломтев также определяет значение как отражение : «Языковое значение представляет собой особое явление и по отношению к объективной действительности. Между знаком и значением существует определенное отношение. Это отношение выражения. Знак есть выражающее: он материален; значение есть выражение: оно идеально. Между знаком и значением, с одной стороны и объективной действительностью с другой, существует другое отношение. Это — отношение обозначения для знака и отношение отражения для значения знака. Знак есть обозначающее, объективная действительность — обозна­чаемое; значение знака есть отражение, объективная действительность — отражаемое. Слово представляет собою не знак, а единство знака, как выражающего средства, и значения, как выражаемого содержания, которое в то же время является отражением объективной действительности. Слово связано с объективной действительностью: отношением обозначения и отношением отражения»[17].
        Сходные высказывания можно найти и в работах Ю. С. Степанова. — Значение слова он считает одной из форм отражения действительности[18].
        Можно ли такую трактовку лингвистического знака назвать подлинно материалистической? Нельзя, потому
[63]    
что она противоречива. Изъять полностью значение из характеристики знака, сказать, что оно к знаку не относится, значит полностью устранить сущность самого знака. Звук, лишенный какого-либо значения, вообще не является знаком. Поэтому значение представляет неотъемлемую часть знака. При иной трактовке сущности знака устраняется само понятие знака.
        Действительно ли значение выступает в знаке как отражение? Внешне может легко показаться, что это действительно отражение. Например, слово береза связано с определенным понятием. Хорошо известно, что всякое понятие является отражением действительности. Следовательно, значение выступает в данном случае как отражение. Но на самом деле это не так. Функцией отражения обладают в полной мере только представление и понятие. Понятие возникает в голове человека раньше звукового комплекса. Когда человек старается подобрать для нового понятия звуковой комплекс, оно уже существует у него в голове. Предположим, человек познакомился с новым видом дерева, отличающегося от других деревьев белой корой. Он начинает сравнивать это новое понятие, чтобы найти какой-то признак, уже имеющий в его языке определенный звуковой комплекс. Он выбирает признак «белый» и ассоциирует его с новым понятием. Таким образом, новое понятие получает звуковой комплекс, который в обществе конвенционально закрепляется за этим понятием и приобретает способность возбуждать данное понятие в голове слушающего. Значение здесь выполняет указательную функцию. Оно только соотносит звуковой комплекс с понятием. Некоторые наши лингвисты и философы почему-то рассматривают это соотношение как отражение. Поэтому в данной связи совершенно непонятным представляется возражение В. 3. Панфилова: «Трактовка значения языковой единицы как ее отношения к денотату приводит по существу к устранению из языковой сферы идеального как результата отражательной деятельности человеческого мышления, поскольку реальными компонентами знаковой ситуации в этом случае остаются лишь денотат и материальная сторона языковой единицы»[19].
        На самом деле никакого устранения из языковой сферы идеального здесь нет, поскольку при произношении звукового комплекса в голове слушателя возбуждается
[64]    
понятие, т. е. идеальное. Следует также всегда иметь в виду, что отражение в понятии совершается естественно, тогда как отнесенность какого-либо звукового комплекса к предмету или явлению производится в акте но­минации искусственно самим человеком.
        Нетрудно понять, что все наши лингвисты и философы, называющие знаком только материальную часть знака, фактически продолжают линию раннего Л. О. Резникова, отрицающего какую бы то ни было знаковость слова.
        Монолатеральная теория знака, сводящая знаковость к материальной оболочке знака, фактически тоже элиминирует знак, поскольку всякий
        Представители другой точки зрения рассматривают слово как знак в целом. Значение при этом не отделяется от носителя знака, а рассматривается как необходимый атрибут знака, без чего он перестает быть знаком.
        Подавляющее большинство буржуазных философов, психологов и лингвистов, — пишет Л. О. Резников, — рассматривают слово в целом как знак, символ, иероглиф, а язык — как систему знаков и символов. Такого взгляда придерживаются Кассирер, Рассел, Делакруа, Соссюр, Вандриес, Карнап, Бюлер, Карнуа, Дьюи, Урбан, Сепир, Ельмслев, Чейз, Блюмфильд и др.[20] Считается, что это воззрение идет еще от Аристотеля, который утверждал, что «слова, выраженные звуками, суть символы представлений в душе»[21]. «Для существования языка, — говорил Локк, — нужно, чтобы способность человека производить членораздельные звуки соединялась со способностью пользоваться этими звуками как знаками внутренних представлений и замещать ими идеи своей души».[22]
        В дальнейшем такое понимание стало традиционным. Например, Соссюр пишет: «Язык — это система знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла и звукового образа»[23]. «Самое общее определение, которое можно дать языку, это назвать его систе-
[65]    
мой знаков»[24]. «Слова являются символами, значит знаками, указывающими, внушающими, напоминающими о понятиях»[25]. «Языковые явления имеют истоком знаковый характер»[26].
        Этого же взгляда придерживаются и некоторые советские авторы. «Слово есть знак»[27]. «Вся действительность слова растворяется в функции быть знаком»[28]. «В языке действительность не отражается, а обозначается. Слово — знак действительности»[29]. «Слово не является отображением предмета… Слово не отображает, а обозначает предмет»[30].
        Сторонники концепции, рассматривающие знак как одностороннюю сущность, подвергают подобные взгляды резкой критике, называя их идеалистическими. Вот что пишет по этому поводу В. 3. Панфилов: «Трактовка значения языковой единицы как ее отношения к денотату приводит по существу к устранению из языковой сферы идеального как результата отражательной деятельности человеческого мышления, поскольку реальными компонентами знаковой ситуации в этом случае остается лишь денотат и материальная сторона языковой единицы. Тем самым из знаковой ситуации исключается и человек как субъект познавательной деятельности, а это в конечном счете приводит к тому, что теряется различие между языковым знаком как компонентом познавательной деятельности человека, направленной на существующую вне него действительность, и самой этой действительности, первичной по отношению к языковому знаку. Таким образом, определение значения как отношения знака к денотату приводит к выводам идеалистического характера»[31].
        Вся эта критика основывается на том, что значение, по мнению авторов этой критики, представляет отражение действительности. Если мы превращаем значение в неотторжимый атрибут знака, мы тем самым превращаем
[66]    
значение в знак, вследствие чего в знак превращается и слово в целом. Если мы мыслим только словами, то, по мнению некоторых лингвистов, мы мыслим знаками. Окружающий нас мир становится непознаваемым. Отсюда все обвинения в агностицизме.
        Как указывалось выше, квалификацию значения как атрибута знака В. 3. Панфилов называет идеалистической. А. С. Мельничук в своей рецензии на книгу В. 3. Панфилова «Философские проблемы языкознания» не соглашается с такой оценкой. «Представляется, однако, — замечает А. С. Мельничук, — что рассматриваемое мнение такой отрицательной оценки не заслуживает. В. 3. Панфилов сомневается в правомерности включения отношения в состав языковой единицы, поскольку, очевидно, что отношение всегда касается обоих членов отношений, т. е. в данном случае и языковой единицы и обозначаемой ею сущности. Но рассмотрение знакового отношения вместе с самим знаком, вступающим в эти отношения, вовсе не отрицает и не исключает участия в этом отношении другого его члена — обозначенного знаком объекта или его отражения в сознании говорящих. Следует только учитывать, что здесь речь идет о таком, встречающемся и в других случаях антисимметрическом отношении, при котором само наличие знака обусловлено наличием означаемого объекта или его отражения, между тем как наличие объекта ни в кой мере не зависит от наличия соотносимого с ним знака. Наличием знака обусловлено только одно свойство объекта — быть обозначенным. Понятно поэтому, что знаковое отношение является свойством, намного более характерным для знака, чем для обозначаемого объекта. Именно в знаковом отношении заключается основная функция знака, составляющая ее главную сущность.
        Для наименования этой основной функции знака нет более точного и более удобного термина, чем общеупотребительный термин „значение"…
        Знаковое отношение как основная функция языкового знака, т. е. его значение, возникает и существует только в обществе носителей соответствующего языка, получая конкретное проявление в сознании и речевой деятельности отдельных индивидуумов. Вне общественного сознания значение как отношение знака к означаемому не существует, подобно тому как не существует и сам практически функционирующий языковой знак…
[67]              
        Это отношение имеет сугубо идеальный характер и является результатом многовековой стихийной деятельности человеческого сознания.
        Понимание значения как отношения языкового знака к обозначаемым объектам или их отражениям в сознании исключает философское отождествление значения с психологическими образами (конкретными или обобщенными обозначаемых объектов). При таком понимании за пси­хическими отражениями объектов действительности сохраняется относительная независимость от языковых знаков и более непосредственная связь с самими отражаемыми и познаваемыми объектами. Роль языковых знаков сводится в таком случае только к закреплению в общественном сознании границ между различными классами отражений действительности, обеспечивающему возможность оперирования этими классами в процессе мышления и к объективированию этих отражений с целью обмена мыслями в процессах языкового общения между людьми. Признание знакового отношения к обозначаемым объектам действительности и их отражениям в сознании говорящих основной функцией знака, понимаемой как его значение и образующей идеальную сторону его сущности, вместе с признанием относительной независимости психических отражений обозначаемых объектов от языковых знаков предлагается в данном случае в качестве философской основы диалектико-материалистического понимания природы языкового знака»[32].
        Чтобы установить какое из этих двух пониманий природы языкового знака является правильным, необходимо еще раз более подробно рассмотреть, какими характерными особенностями обладает знак и что представляет собой значение.
        Прежде чем говорить о сущности значения, необходимо вспомнить, что вообще называют знаком. Как известно, под знаком понимают «материальный чувственно-воспринимательный предмет (явление, событие, действие), выступающий в познании и общении людей друг с другом в качестве представителя некоторого предмета или предметов, свойства или отношения предметов и используемый для приобретения, хранения, преобразования и передачи
[68]    
сообщений (сведений, информации, знаний) или компонентов сообщений какого-либо рода»[33].
        Словесный знак должен быть материальным. «…в слове и в языке необходимо должен быть материальный момент. В противном случае язык не мог бы выполнять своих функций, и прежде всего свою коммуникативную функцию, так как один человек может сообщить что-либо другому лишь посредством того или иного материального процесса, воздействующего на органы чувств воспринимающего субъекта. Человек воспринимает внешний мир через ощущения, которые есть результат превращения энергии внешних раздражений в факт сознания. Поэтому мысли человека, чтобы быть переданными, должны получить материально чувственное выражение»[34].
        Знак должен быть обязательно соединен с значением. Значение не должно быть отрываемо от тела знака. «…есть доводы в пользу того, что проблема значения отнюдь не может быть выделена из проблемы знака, поскольку последняя не может быть отграничена от проблемы значения. Ведь понятие знака, не имеющего значения или же „отделенного" от своего значения, сразу же теряет смысл: знак без значения не есть знак, и можно лишь весьма приблизительно характеризовать его в этом случае как „материал знака", „основу знака", „фигуру знака" и т. д. Ведь материал знака, не обладающий значением, утрачивает всякую знаковую характеристику. Знак есть органическое единство значения и носителя, т. е. вещественной основы значения. Сам же по себе носитель значения — это что угодно, только не знак: он представляет собой сочетание звуков, черточек на бумаге, световых вспышек и т. д. Знак не может существовать без значения; только в значении коренится то, что делает знак знаком.
       Соответственно значение вне знака не может существовать самостоятельно, обращается в нечто… Значение не тождественно знаку в целом, поскольку знак есть своего рода „союз" значения и его носителя, некоторого экспонента знака и его основы»[35].
[69]              
        Совершенно неправомерными представляются нам попытки некоторых филологов и лингвистов считать знаком только материальную оболочку слова, так как в отрыве от значения материальный носитель оказывается неспособным осуществлять свою основную функцию указания на что-либо, т. е. перестает быть знаком.
        Что касается главной функции знака, то даже сторонники монолатеральной концепции знака считают такой функцией указание. «Материальная сторона билатеральных языковых единиц характеризуется всеми… признаками знака; она, являясь материальным чувственно воспринимаемым предметом, указывает, отсылает к другому предмету, не обладая каким-либо сходством с данным предметом»[36].
        Если В. 3. Панфилов считает, что материальная сторона знака указывает сама по себе, то по мнению В. М. Солнцева, свойством указывать на что-либо обладает значение: «Наличие значения является обязательным свойством материальных предметов (в языке—звуков), используемых как знаки. Однако само это значение в знак не входит и является тем, на что знак указывает»[37]. Панфилов почему-то забывает о том, что знаковая мате­рия или носитель знака сам по себе ни на что указывать не может. В. М. Солнцев, признавая за значением функцию указания на что-либо, тем не менее не включает, подобно В. 3. Панфилову, значение в состав знака.
        «Познавательный знак, — замечает П. В. Чесноков, — это любой чувственно-материальный факт, который в силу условной связи в коре головного мозга воспринимающего существа указывает на другой факт (материальный или идеальный), вызывая отражение этого факта в виде образа или мысли»[38].
        «Важнейшей особенностью отношения знака и того, что знак обозначает, является условный характер самого этого отношения. Условный характер связи вытекает из отсутствия природной, причинной связи между знаком и тем, что он обозначает, а также из отсутствия детерминации между обозначаемым и знаком. Любой предмет может быть знаком любого другого предмета, факта,
[70]    
действия, явления и т. п. Мы можем договориться, что данный предмет, например, спичечный коробок, символизирует, т. е. обозначает паровоз, пароход, самолет, небоскреб, крокодила, яблоко или любой другой предмет. Тем самым коробок наделяется нами свойством быть знаком. Это свойство не есть его природное материальное свойство. Это свойство приписано ему людьми. Поскольку коробок начинает использоваться, т. е. функционировать как знак, свойство быть знаком можно назвать функцио­нальным свойством предмета, используемого как знак. Однако это свойство отлично от других функциональных свойств предмета, в данном случае коробка. Способность при трении головки спички о поверхность вызывать огонь есть функциональное свойство, обусловленное физическим устройством коробка. Однако ни одно физическое, материальное свойство коробка не имеет ни малейшего отношения к его свойству быть знаком. Вместо коробка в той же функции может быть использован любой другой предмет, например, чернильница. Функциональное свойство быть знаком есть мысленно приписанное предмету свойство. Предмет условно используется как знак. Отсюда и сам термин „условный знак". Отсюда и сама характеристика связи между знаком и предметом замещения как „условной" …Условная связь между звуком и значением складывается стихийно исторически при становлении языка в процессе совместной практической деятельности людей. Связь эта становится исторически обусловленной, объективной в том смысле, что каждое новое поколение воспринимает ее как нечто объективно данное. Но она не становится от этого безусловной, мотивированнои, причинной»[39].
        Итак, основными признаками знака являются: материальность, обязательное наличие значения, функция указания на что-либо, обусловленная наличием значения, условный характер связи между знаком и предметом или понятием, которые знак замещает.
        Сторонники концепции монолатерального характера знака единодушно утверждают, что значение — это отражение действительности. Однако отражением действительности также является восприятие и понятие. Для чего же в речи должно фигурировать несколько видов
[71]    
отражений? Чем же отличаются друг от друга такие два отражения, как понятие и значение?
        Существуют попытки их различения. Так, например, Е. М. Галкина-Федорук между понятием и значением проводит такое различие: «…понятие есть логическая категория, а значение — языковая»[40]. Однако такое определение не устраняет их различия и не объясняет, почему в речи одновременно выступают два отражения действительности. Галкина-Федорук определяет значение — слова следующим образом: «Лексическое значение в слове это установленная говорящим коллективом связь звуко­вого комплекса с теми или иными явлениями действительности (например, звуковой комплекс из шести звуков «рябина» связан в русском языке с понятием дерева особого вида»[41].
        Различие между понятием и значением довольно существенно. Отражение предмета в голове человека совершается естественно. В результате обработки данных рецепторов возникает образ предмета.
        Между звуковым комплексом и каким-либо предметом окружающего мира первоначально никакой связи нет. Здесь нет того, что должно было бы назвать отражением. Связь здесь устанавливается самим человеком. Че­ловек обычно находит в предмете какой-либо признак, уже имеющий в его языке звуковой комплекс, и превращает этот признак в заместителя предмета в целом. Рус. нога этимологически связано с лит. nagas и латыш, nags 'ноготь'. Отсюда нельзя сделать вывод, что нога представляет отражение ногтя.
        Когда такая чисто условная связь произведена, звуковой комплекс приобретает указательную функцию. Значение в отличие от понятия всегда приобретается, а не возникает естественным путем.
        Условная и искусственно установленная связь не может ни в каких случаях рассматриваться как отражение. Если говорят, что значение есть отражение, это фактически неправильно. На самом деле значение — это условная связь звукового комплекса с понятием, установленная человеком.
        Правильное понимание сущности значения мы находим у В. И. Мальцева: «…значение не есть отражение
[72]    
объективной реальности в какой бы то ни было форме, а являются связью, отношением между словом (звуковым комплексом) и различного рода духовными формами, отражающими внешний мир»[42]. «…значение не является внутренним свойством словесного знака, его стороной или частью. Как бы мы ни анализировали комплекс словесных звуков$ мы не обнаружим в нем чего-либо, что можно назвать значением. Значение приобретается предметом или явлением, выступающим в роли знака в связи с его отношением к чему-то, что не является знаком.
        Еще раз подчеркнем, — значение не проявляется в отношении, а именно приобретается в этом отношении»[43].
        «Отношение слова к предмету состоит в том, что оно замещает его как средство информации о нем, иначе говоря, является знаком предмета»[44].
        Не менее важным вопросом является вопрос о местонахождении значения. Находится ли значение в самом носителе знака или вне его. По мнению И. С. Нарского: «…значение отличается от знака, и, мало того, оно не может находиться „внутри" материала знака, т. е. носителя значения. Это видно из следующего. Для актуального бытия значения необходима не только его знаковая основа (носитель), но и наличие того, кто (или что) вос­принимает знак, а затем его интерпретирует (интерпретатор) именно как нечто, обладающее определенным значением. В этом случае, если интерпретатор является сознающим субъектом, ментальное значение находится, очевидно, в его голове, тогда как материалом знака будет в этом случае не только находящийся также в голове чувственный или речевой образ (например, образ слова «зеленый свет»), но и сам внешний предмет или процесс (например, некоторая конкретная вспышка зеленого света, которую данный субъект только что увидел, и т. п.). Кроме того, нередка ситуация, когда тот или иной субъект не понимает значения данного знака, что это знак, имеющий какое-то значение. Значит, значение обладает отно­сительной самостоятельностью… Соответственно, материал знака в его специфической для знака структуре… существует самостоятельно, будучи в то же время „гото-
[73]    
вым" к тому, чтобы функционировать в связи с актуальным значением, т. е. чтобы самому стать актуальным составным элементом языка. Значит, материал знака, когда он уже включен в данный знак, также обладает относительной самостоятельностью значения. Таким образом, значение не отделимо от знака, но в то же время оно не тождественно знаку в целом»[45].
        П. В. Чесноков рассматривает языковое значение не как мысль (не как отражение предмета), а как отношение особого рода. При нашем подходе мысли, соответствующие словам, не включаются в слова, а рассматриваются как находящиеся вне их, но в то же время неразрывно связанные с ними. При этом он ссылается на известное высказывание К. Маркса: «Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с ее природой». Если бы мысль входила в название вещи, т. е. в слово, то последнее заключало бы в себе нечто общее с природой обозначаемой вещи, ибо мысль является отражением вещи, а содержание отражения совпадает по меньшей мере с частью отражаемой вещи[46].
        Сложность трактовки сущности значения осложняется тем, что существует довольно много концепций значения. Н. Г. Комлев считает, что значение есть:
        1) называемый предмет;
        2) представление о предмете (или идеальный предмет);
        3) понятие;
        4) отношение а) между знаком и предметом; б) между знаком и представлением о предмете (или идеальным предметом); в) между знаком и понятием; г) между знаком и деятельностью людей; д) между знаками;
        5) функция слова знака;
        6) инвариант информации;
        7) отражение (отображение) действительности[47].
        Некоторые лингвисты предполагают, что звуковой комплекс связывается непосредственно с предметом. Однако с таким мнением далеко не все согласны. В. И. Мальцев считает, что существует мнение, что языковой знак приобретает значение в отношении с внешним объектом,
        Такое мнение представляется нам не подтвержденным убедительными доводами. Между словесным знаком и предметом как двумя физическими явлениями нет никакой самостоятельной связи. Эта связь устанавливается бессознательно или сознательно людьми в их социальной практике, при этом установление такого отношения опо­средовано обобщающей деятельностью мышления: именование словом — звучанием предмета основывается на понятии этого предмета, ибо именуется, как правило, не отдельный предмет, а класс предметов, существенные признаки которого закреплены в понятии. Мы называем, например, «собакой» не только отдельную особь или представителей одной породы этих животных, но и всех пород от огромного сен-бернара до маленькой комнатной собачки.
        «…словесный знак соотносится непосредственно с понятиями и другими формами отражения мыслью реальности, а отношение его к предмету носит опосредствованный характер»[48].
        В свете изложенного можно рассмотреть правомерность некоторых аспектов изучения значения. Есть такие аспекты, которые не могут привести к правильному пониманию значения слова, например аспект — значение = отношение между знаком и деятельностью. По бихевиористической теории, слову-знаку соответствует модель человеческого поведения, представляющая собственно зна чение. Слово в речевом акте навязывает адресату определенную модель поведения.
        Если слово практически и связано с какой-то моделью поведения, то изучение его в этом плане не дает возможности уяснить, что такое знак и значение. Кроме того, эта теория отвергается многими исследователями, например, Г. Клаусом. «Не может быть и речи, что человек якобы может быть „управляем" внешними раздражителями. Мозг и высшие организмы — это кибернетические системы с внутренней моделью внешнего мира. Их пове­дение отнюдь не является только функцией внешнего раздражения»[49].
        Разновидностью бихевиоризма является операциона-лизм. По мнению операционалистов, значение термина
[75]    
следует искать в том, что человек думает, когда говорит, а не в том, что он говорит[50].
        По мнению И. С. Нарского: «Значение — это то, что устойчиво сохраняется при преобразованиях информации, в некоторой аналогии с тем, что стоимость — это то, что инвариантно при эквивалентном обмене различных потребительских стоимостей»[51]. Разработка слова в этом аспекте опять-таки не дает ответа на вопрос, что такое знак и значение. Значение часто рассматривается в двух аспектах: значение—отношение между знаком и понятием и значение=отношение между знаком и представлением. Нам представляется неправомерной абсолютизация того и другого аспекта. Значение может, конечно, быть отношением между знаком и понятием. Однако человек мыслит не всегда понятиями. Человек может мыслить также восприятиями и обобщенными образами.
        В. И. Мальцев, по-видимому, прав, когда утверждает, что словесный знак соотносится непосредственно с понятием и другими формами отражения мыслью реальности[52].
        Старое представление о том, что каждому названию соответствует предмет, к которому это название относится, не точно. Большинство слов языка каким-то образом проецируется на неязыковую действительность и служит не самим себе, а в разной степени точно отражает эту неязыковую действительность. В самом деле, какие предметы имеются в виду, когда мы употребляем слова теория, январь, ничто, ах, из-за?[53]
       В заключение нам хотелось бы подчеркнуть еще раз, что квалификация значения как указания, не элиминирует наличия в голове человека понятия как отражения действительности. Если человек в процессе номинации создает указание на это понятие, то здесь нет ничего такого, что бы вело к идеализму или агностицизму. Указание на нечто, объективно существующее, не есть средство идеализации последнего. Наоборот, наделение знака отражательной функцией представляет чистейший идеализм и искажение действительности.
        Концепция двусторонности знака вернее отражает истину, поскольку без значения не может быть знака.
[76]              
        Отрыв звуковой оболочки от значения является серьезной методической ошибкой. Что же касается самого значения словесного знака, то значение не отражение, как ошибочно заявляют некоторые лингвисты и философы. В действительности только понятие представляет отражение. Сущность значения сводится к указанию, возникающему на базе чисто условной связи между звуковым комплексом и предметом или явлением, устанавливаемой человеком.