[5]                
        Среди всех остальных проблем лингвистической науки проблемы грамматики за последние десятилетия являются, пожалуй, наиболее актуальными и привлекающими к себе внимание лингвистов. Об этом красноречиво свидетельствует целый ряд солидных работ и исследований, появившихся за последние годы и посвященных именно вопросам построения грамматики и критике существующих систем, связанной с исканием новых путей в самом описании структуры языков. Эти вопросы волновали и интересовали крупнейших лингвистов современности как на западе, так и у нас. Достаточно указать на работы в этом направлении, вышедшие из-под пера Фердинанда Брюно во Франции, Отто Есперсена в Англии, Теодора Калепки в Германии, Родольфо Ленца в Испании, Байи и Сешеэ в Швейцарии, А. А. Шахматова, Л. В. Шербы, А. М. Пешковского, М. Н. Петерсона, В. В. Виноградова и других в СССР. Общим для большинства этих работ, в направлениях своих и принципиальных основаниях часто весьма далеко отстоящих друг от друга, является критика — подчас очень резкая — традиционной системы грамматики и искание новых принципиально отличных основ для построения таковой. Как яркую иллюстрацию неудовлетворенности традиционной системой грамматики, ведущей свое начало, как известно, от древнегреческих философов и грамматиков, можно привести слова Брюно, из одной его статьи: «после проверки, после годов, проведенных над исканием решения проблемы, я пришел к мысли, что никакая переделка старого плана не может удовлетворить, что никакая переклассификация (reclassement) грамматических явлений не может избежать тех недостатков, которые присущи классификации какого-нибудь Аристотеля. Части речи отслужили свое время. Они являются теперь схоластикой, которая должна исчезнуть в свою очередь».[1] Сходные мысли повторяет он и в своей известной книге: «La pensée et la langue», констатируя, что в грамматической доктрине, несмотря на движение самой науки языкознания вперед, все осталось неподвижным и построенным на устарелых принципах, в результате чего самое преподавание грамматики в школе является и поныне «un enseignement de rebut, une éсоlе d’ennui, effroi des élèves et des maîtres.[2]
        Точно также т. Калепки в своей книге: «Neuaufbau der Grammatik» прежде всего высказывает неудовлетворенность существующей грамматической системой. Части речи, доныне фигурирующие в наших грамматиках, классифицируются по совершенно различным принципам, и поэтому прежняя классификация должна быть заменена новой на более рациональном основании.
        Не безынтересно отметить, что особенно резкая критика традиционной грамматики слышится во Франции, где всего сильнее и прочнее были традиции «Всеобщей и рациональной грамматики», созданной Ланселотом и Арно еще в XVII веке. Эта знаменитая грамматика подвела формально-
[6]      
логический фундамент под старые схемы древнегреческой грамматики. Весь XVIII век прошел под знаком рациональной грамматики (Демаре и Дюмарсе во Франции, Гаррис в Англии, Готшед и Аделунг в Германии), и только в середине XIX века начинается пересмотр ее принципов, когда логическая точка зрения постепенно начинает заменяться психологической в общетеоретических трудах Штейнталя и некоторых младограмматиков. К концу XIX века эта критика доходит до собственно школьной грамматики.
        Напрасно было бы думать, что логическая точка зрения ушла совсем из грамматических построений нашего времени. Еше Байи в своей стилистике в 1913 году высказывал мысль, что грамматика есть не что иное как «La logique appliquée au langage».[3] Не так давно датский лингвист Вигго Брёндаль выступил с теорией частей речи, основанной целиком на логических принципах.[4] По его мнению, классификация частей речи должна отправляться от логических категорий, которые присущи человеческому мышлению и как таковые имеют свое выражение во всех языках. Основными категориями являются субстанция, количество, качество и отношение, которые в том или ином выражении наличествуют в любом языке, а различные комбинации этих категорий дают в общей сложности до 16 различных классов слов, которые и составляют максимум возможных для языков частей речи. Не входя здесь в оценку самой системы Брёндаля, отметим лишь интересную вводную часть в его книге, излагающую историю вопроса о частях речи и критику различных точек зрения, на основе которых делались попытки их классификации.
        Как полную противоположность логическому направлению в грамматике можно отметить формальное направление, насчитывающее как и первое лишь немногих представителей в европейской науке. Наиболее ярким его выразителем является теперь Ельмслев, выступивший в 1928 г. с большим трудом — «Principes de grammaire générale», в котором он защищал положение, что грамматика должна исходить в своих построениях из формальных категорий в языке и далее анализировать их употребление. Есперсен, еще в 1924 г. возражая против логического принципа Байи как приводящего к перенесению в различные языки тех априорных логических категорий мысли, которых они не имеют[5], в такой же степени восставал и против чистого формализма, подчеркивая, что последовательное его применение должно довести до абсурда, ибо в силу принципа какое-нибудь слово типа английского «must» должно быть зачислено в категории неизменяемых слов, несмотря на его чисто глагольное значение. Очень серьезную критику встретила теория Ельмслева со стороны американского лингвиста Блейка.[6]
        Указывая на односторонность трактовки материала^- прежде всего, на невозможность применения формального грамматического подхода к языкам аморфным, Блейк настаивает на том, что грамматика должна строиться не на формальных категориях, но на семантических; что надо отправляться от значения и затем учитывать его формальное выражение в языке.
[7]                
        Психологическая система описания языковых фактов, данная Брюно в его известной книге «La pensée et la langue», нe представляет отнюдь то, что мы понимаем под грамматикой языка. И сам он не преследовал этих целей, говоря, что его задача «представить методическое изложение фактов мысли, рассматриваемых и классифицируемых в их отношениях с языком, и средств выражения им соответствующих»[7], и подчеркивая, что «формы языка, сколь бы они ни были многочисленны, всегда должны уступать в количественном отношении формам мысли».[8] Брюно предлагает исходить из последних и вокруг них группировать все те многообразные и различные способы выражения той или иной категории мысли, какими располагает язык. В результате, его книга дает ценнейший и богатый материал «для каталогизации языковых средств выражения современного француза» по справедливому замечанию Лео Шпитцера,[9] но она отнюдь не дает описания данного языка и структуры его, рассматриваемых как таковые, что собственно и составляет задачу лингвиста, как на то указывал Мейе в своей рецензии на книгу Брюно, признавая ее большое значение именно с вышеупомянутой точки зрения.[10] Недаром Frei назвал позицию Брюно в вопросе о грамматических категориях термином défaitiste. И отвечая на вышеприведенные строки из статьи Брюно в Revue Universitaire, он утверждает, что «грамматические категории, отнюдь не являясь простым измышлением Аристотеля, действительно воспринимаются как таковые говорящими субъектами в силу тех отношений формы и функций, которые служат для классификации знаков в памяти и речи».[11]
        Другой характер имела попытка перестройки грамматики на психологической основе, предпринятая Калепки. Его система строится на учении Вундта о предложении как о выражении в речи расчленения наличествующего в сознании говорящего целостного содержания сознания. Критические замечания Калепки о неудовлетворительности традиционной грамматической системы, включая и грамматическую терминологию, содержат много верного. Он предлагает и собственную классификацию частей речи и соответствующую терминологию, основанную на анализе процессов мышления. Эта классификация опирается на расчленение предметов мышления на собственно предметы (Gegenstand), процессы (Verlauf), т. е. действия и состояния, и отношения (Verhältniss). При этом самые понятия могут быть двух родов: одни охватывают предмет или процесс в целом (это Vollwort), другие только в части его (Knappwort). Отсюда получаются пять классов слов, которые обнимают существительное и прилагательное, глагол и наречие, и предлог; прочие части речи или классы слов распределяются между этими. Надо сказать, что система Калепки так же как и Брюно отправляется не от языковых фактов, но от фактов мысли, и поэтому страдает теми же недочетами.
        Своеобразную попытку синтеза находим мы у Есперсена в его труде «The philosophy of Grammar» (London, 1924). Есперсен настаивает на неправильности самого принципа деления грамматики на морфологию и синтаксис, так как оба раздела рассматривают одно и то же с разных точек зрения.[12] Морфология исходит от формы к функции, синтаксис наоборот.
[8]                
        При этом надо строить грамматику каждого языка в соответствии с тем, что находит себе формальное выражение, и те только категории подвергать анализу (as have found in that language formal expression).
        Но самую форму Есперсен понимает широко, включая сюда и то, что он называет formwords, т. е. служебное слово, и порядок слов и т. п. Этим самым Есперсен возражает против приложения к каждому языку априорных логических или психологических категорий с одной стороны, равно как и против чистого формализма, отрывающего форму от функции. В соответствии с этими принципами Есперсен строит такую схему соотношения формы и функции в английском языке:

        Рассмотрение языковых явлений в их соотношении друг с другом показывает, что слово «sheep», неизменное по форме в сочетании «many sheep» при сопоставлении с «one sheep», является выражением множественного числа подобно many lambs при one lamb. Так же точно cut может быть настоящим и прошедшим временем соответственно с употреблением его во фразе в тех же значениях, что и любой другой глагол с изменением в форме и т. д.
        Установив таким образом общие грамматические категории, свойственные английскому языку, как-то: число, падеж, род, лицо, время, наклонение, залог, Есперсен показывает, что значение каждой из них может быть разное при одной функции.
        Так, различные формы, выражающие категорию прошедшего времени (именно с окончаниями -ed (handed) и -t (обычно с флексией основы: left) или с флексией основы, иногда даже без всякого изменения корня и т.п.), могут иметь значения собственно прошедшего времени, ирреальности, будущего в известных условиях и т. д. Все это вместе взятое приводит его к установлению в английском языке следующих частей речи: имя существительное, имя прилагательное, местоимение (куда входят у него числительные и местоименные наречия), глагол и частицы (наречия, предлоги, союзы и междометия). Эта классификация имеет применение и не только в английском языке. На основе этих принципов Есперсен дал позже свое описание грамматической структуры английского языка в книгах: «Essentials of English grammar» и «The System of grammar», вышедших в свет в 1933 году. Поскольку эти работы Есперсена были предметом специального разбора в нашей литературе,^[13] я здесь ограничусь только упоминанием о них, не входя в дальнейшие подробности.
[9]                
        Оригинальное рассмотрение и анализ грамматических категорий с точки зрения их функции в предложении дал Р. Ленц в книге[14], о которой я в свое время дал подробный анализ в специальном сборнике[15]. В этой глубоко продуманной книге Ленц не дал нового построения частей речи, но он показал, что старая классификация частей речи имеет свои основания и в той или иной степени приложима к языкам нашей системы. Вместе с тем он доказал, что нельзя подходить с одной меркой к языкам разных систем, и что формальная классификация слов явно недостаточна для характеристики грамматического строя языка. Гораздо больше значения имеет классификация слов как частей речи по их синтаксической функции. Так для испанского языка формальный анализ приводит к установлению только трех частей речи: имени, глагола и частиц, причем в последнюю категорию войдут все неизменяемые слова (наречия, предлоги, союзы и собственно частицы). Анализ же по грамматической функции дает следующие части речи: существительное, прилагательное, глагол, наречие, предлог и союз, к которым надо добавить как особую часть речи междометия и наречия утверждения и отрицания, поскольку эти элементы речи являются заместителями или эквивалентами предложений, не входящими в грамматические отношения с другими словами. Тем самым Ленц выяснил, что синтаксический принцип классификации должен занять основное место, в описании грамматической структуры языка. Тот же самый принцип выдвигает и проф. Л. В. Щерба в своей интересной статье «О частях речи в русском языке», когда он говорит: «я полагаю, что все же функция слов в предложении является всякий раз наиболее решающим моментом для восприятия».[16]
        В несколько ином плане выдвигались принципы построения грамматики французскими учеными школы де-Соссюра, в частности Байи и Сешеэ. Исходя из положений де-Соссюра о возможности и необходимости рассмотрения языковых явлений в плане статического описания — наряду с изложением процессов их исторического развития, — Байи особенно протестует против нарушения строгости статического рассмотрения языковых фактов, что происходит благодаря привлечению элементов исторической трактовки этих фактов. В своем выступлении на первом международном конгрессе лингвистов в Гааге в 1928 году^[17]  Байи доказывал, что смешение истории со статикой нарушает правильность перспективы и единство системы. Развивая мысли де-Соссюра, Байи возражал против психологизма в грамматических построениях, так как последние должны базироваться на установлении отношений, существующих в языке в данный момент[18]. Последние могут быть ассоциативными или мнемоническими (например: un, deux, trois; j’aime: j’ai aimé) или синтагматическими, т. е. реализуемыми уже в связи речи (например: j’aime la musique). Традиционная грамматика, помимо привнесения историзма, часто объединяла в одно диспаратные явления, нарушая эти ассоциации. Надо в построении грамматики соблюдать два условия: 1) грамматические категории должны извлекаться из самого языка и 2) в равной мере должны учитываться синтагматические ас-
[10]    
социации. Так, взяв за основу простую фразу, надо установить сперва субъект и его возможные субституты, затем предикат в его типических формах (глагол непереходный, имя сказуемого со связкой, глагол переходный с объектом) и т. д. Так можно будет рассмотреть каждый элемент фразы в его грамматической форме и функции, соответственно ему присущим. Байи обращал внимание как на первый опыт подобного построения грамматики на книгу Сешеэ «Abrégé de grammaire française sur un plan constructif» (Genève, 1926^[19]). Свои собственные построения Байи изложил позже в специальной книге, которая подробно разбирается ниже в статье О. И. Богомоловой.
        Те же мысли развивал и Сешеэ в специальной статье, где он выдвигал сходные положения, вытекающие из учения о языке де-Соссюра, и в равной мере восставал как против внесения историзма в статическое рассмотрение языковых явлений, так и против психологизма. Здесь уместно привести его критическое замечание о современном состоянии лингвистики, характерное для современных исканий: «доказательством теоретической слабости и практического эмпиризма языковедения является тот факт, что все усилия ученых оказались неспособными предложить что-либо солидное в замену традиционных формул, которые школьное обучение создало в течение длительного времени и которые, очевидно, теперь являются неудовлетворительными»[20]. Справедливо будет сказать, что сам Сешеэ в своей упомянутой выше книге дает педагогически более целесообразное распределение материала, но не вносит чего-либо нового в самую классификацию частей речи и описание грамматических категорий, оставаясь все с теми же категориями, которые унаследованы от греческих грамматиков.
        Упомянем еще об интересной статье ранее названного датского лингвиста Вигго Брёндадя, посвященной вопросу о самой системе грамматики, в которой Брёндаль ставит проблему, из каких элементов слагается вообще грамматика[21]. Весь грамматический материал Брёндаль разбивает на следующие 14 рубрик:
        1) звуки и системы звуков
        2) символика звуков
        3) слог, ударение
        4) основа (корень) и функция; комбинаторные изменения звуков
        5) фонетика в связи речи (sandhi)
        6) внешняя форма слова
        7) части речи
        8) словообразование
        9) флексия, функции форм
        10) синонимика, семантика
        11) фраза и ее членение; период
        12) порядок слов ;
        13) управление и согласование
        14) стилистика (реторич. фигуры)
        Обычно грамматика охватывает не все разделы. В фонетику входят 1, 3, 5, редко 2 и 4, в морфологию 6 и частью 8, в синтаксис — 11, 12, 13, а также 7,9, 14 и частью 10. К этому добавляются как особые разделы словообразование (8) и семантика (10), большею частью историческая.
        Перечисляя некоторые попытки более систематического и логичного членения грамматики (Рис, Норен, Есперсен), сам Брёндаль высказы-
[11]    
вается за старую схему Хейзе,^[22] состоящую из трех основных разделов: фонетика, т. е. теория звуков (рубрики 2 и 4, как материал только 1 и 3), морфология, т. е. теория слова (рубрики 7, 8, 9 и 10, поскольку l’étude rationnelle du vocabulaire constituera donc une partie essentielle de la grammaire; les glossaires, lexiques et dictionnaires en seront les index)[23] и синтаксис, т. e. теория фразы (рубрики 11 и 12). В этой схеме не находят себе места рубрика 5, поскольку она относится к I и III, рубрика 13-я, относящаяся к II и III, далее 6, которая входит в I и II, а 14 составляет «l’étude intégrale de la grammaire» (т. e. входит в I—III) и синтезирует уже результаты грамматического анализа.[24]
        Следует обратить внимание еще на недавно появившуюся статью профессора Львовского университета Куриловича, посвященную специально проблеме частей речи^[25]. В этой интересной статье Курилович исходит из двойственного характера частей речи — лексического и синтаксического или функционального. Так если какое-либо слово, имеющее первичное лексическое значение, имеет при этом свойственную ему синтаксическую функцию, то при изменении синтаксической функции оно может получить и особую форму, которая будет уже производной от основного слова, в соответствии с его вторичной функцией, иначе говоря, «Un dérivé syntaxique est une forme à contenu lexical identique à celui de la forme-base, mais jouant un autre rôle syntaxique que la forme-base et par conséquent étant muni d’un morphème syntaxique».[26] Отсюда проистекает различие между лексическим и синтаксическим словообразованием. Последнее развертывается в пределах одного и того же лексического знака, первое, наоборот, предполагает, что синтаксическая функция слова остается тою же. Тем самым Курилович подходит к рассмотрению функций частей речи, которые устанавливаются им: 1) для существительного le support, d’une détermination soit «attributive», soit — prédicative, 2) для прилагательного — атрибутивное определение существительного, 3) для глагола — предикативное определение существительного, 4) для наречия — определение глагола. Все эти части речи имеют то общее, что они имеют полноценное лексическое значение и являются словами в том смысле, как понимает слово Мейе, т. е. элементом речи, имеющим определенное лексическое значение и синтаксическую функцию. Остальные части речи не имеют этих признаков и должны рассматриваться по-иному. Междометие своей функцией имеет «выражать, а не представлять», местоимения «представляют путем показа, а не символизуя», хотя синтаксически они сходны с существительными и прилагательными. Предлоги нельзя считать самостоятельными словами; они суть морфемы так же как и союзы, выполняющие во фразе ту же роль, что предлоги в предложных конструкциях. Числительные должны быть отнесены к именам, а артикли или выполняют местоименную функцию (артикль анафорический или анамнестический) или же являются морфемами (субстантивирующий артикль). С этих точек зрения всякое описание языка должно строиться с двух сторон: сперва описание форм с первичными функциями, затем описание формальных процессов для характеризации слова, которые придают ему вторичную функцию.
[12]              
        Не трудно видеть, что Курилович подходит к вопросу, тщательно разграничивая лексические элементы речи от синтаксических, строго проводя различие между словами и тем, что мы назвали бы формальными элементами. К сходному выводу пришел в своей книге «Современный русский язык. Введение в грамматическое учение о слове», вып. 1-й. М., 1938 и проф. В. В. Виноградов. Подвергнув критике все решения вопроса о слове и грамматических классах слов в русской лингвистической литературе XIX—XX вв., проф. Виноградов выделяет прежде всего ту категорию слов, которые «составляют основной вещественно-логический, семантический и грамматический фонд речи», и в применении к которым «особенно уместен термин «части речи». Они образуют предметно-смысловой, лексический и грамматический фундамент речи. Это — «лексические слова» по терминологии Потебни, и «полные слова» по квалификации Фортунатова».[27] Таковыми словами являются в русском языке «I. четыре класса имен: 1) имена существительные, 2) имена числительные, 3) местоимения (предметно-личные), 4) имена прилагательные; II. 5) глагол; III. 6) наречие и IV. 7) категория состояния».[28] Всем этим частям речи «противостоят» частицы речи, «связочные слова», лишенные номинативной функции и предметной отнесенности, которые «своим лексическим содержанием выражают способ аналитико-синтаксического оформления логических и экспрессивных связей между словами-названиями».[29] Эти слова не «материальны», а формальны, которые Потебня называл «формальными словами», а Фортунатов «частичными словами». Среди этих слов основные категории составляют 1) частицы, 2) предлоги и 3) союзы, к которым следует добавить 4) модальные слова и 5) междометия, которые «выражают эмоции, настроения и волевые изъявления субъекта, но не обозначают их»[30] (разрядка автора).
        Сделанный краткий обзор грамматических теорий показывает, что искание новых путей в описании структуры языка является одним из наиболее актуальных и живых вопросов современного языкознания. Все более выясняется, что некоторые односторонние решения вопроса, как-то логическая интерпретация языковых фактов или чисто формальное направление в грамматике, должны быть отвергнуты как основные приемы описания языковой структуры. С другой стороны, чистый психологизм также не может быть отправным принципом для выполнения этой задачи,  поскольку он не дает собственно лингвистического описания и представления о структуре каждого языка как особого вида человеческой речи. Наряду с этим правильно отмечается, что описание структуры языка в каждый данный период времени должно идти по принципу синхронического описания, однако не в плане такого резкого разрыва с диахроническим рассмотрением фактов, как того требуют некоторые последователи школы де-Соссюра. Историческое истолкование языковых явлений должно всегда занимать свое подобающее место как объяснение явлений современного состояния языка, поскольку только оно и может дать правильную ориентацию в изложении и трактовке известного рода явлений пережиточного характера, наблюдаемых в каждой стадии языкового развития, не говоря уже о специфических задачах, исторического описания процессов этого развития, чего не отрицают и самые крайние соссюрианцы.
        Из всего этого вытекает, что при рассмотрении грамматической структуры любого языка должны быть приняты во внимание прежде всего роль и значение каждой языковой категории в неразрывной связи с теми формальными средствами, коими располагает данный язык. Если само понятие
[13]    
формы в языке нуждается в дальнейшем уточнении после трудов Фортунатова и де-Соссюра, все же никто из лингвистов не отрицает необходимости рассматривать формальные категории в языке в самой тесной связи с теми значениями, которые они выражают. Эти формальные категории, имеющие в каждом языке свое назначение, были очень точно определены для греческого языка александрийскими грамматиками, и в этом можно видеть причину того, что, несмотря на все упреки по адресу Дионисия Фракийского в непоследовательности принципов классификации частей речи, все же последние для большинства европейских языков сохраняют свое значение и по сие время. Знаменитая «Ars Grammatica» Дионисия определяла части речи, учитывая их формальную сторону и лексическое значение, а иногда и синтаксическую функцию[31]. Дельбрюк в свое время[32] отметил как главный недостаток классификации Дионисия отсутствие единого принципа деления, но он правильно заметил, что «все три точки зрения доставили грамматикам последующего времени много хлопот. И в самом деле все они заслуживают внимания».[33] Нисколько не удивительно поэтому, что те грамматисты, которые хотели положить в основу классификации частей речи один какой-нибудь из критериев, впадали в одностороннюю крайность. Так одно значение не позволяет различать все части речи, стоит только вспомнить трудности на том основании разграничить название действия как существительное и как глагол. Одна форма, которую выдвигал еще Шлейхер в основу классификации[34], приводила его к различению имени как падежного слова, глагола как личного слова, а все прочие части речи как лишенные формы, для различения которых надо вводить уже критерий их значимости. И в конце концов ряд ученых пришел к выводу, как мы видели, о необходимости принять во внимание те же принципы, не смешивая их в одно, но органически сочетая в своих классификациях, т. е. классифицируя слова или по функции и формальному выражению (так Ленц, Есперсен и сам Дельбрюк[35]) или по лексическому значению, а внутри по функциям и формальным выражениям (так Курилович, Виноградов). Можно сказать, что греческая лингвистическая мысль, несмотря на ограниченность своего поля зрения, создала в грамматике все же глубоко совершенное здание. Вот почему и доныне научная мысль не может отбросить в сторону эти построения, и самые критически настроенные ученые при практическом разрешении вопроса о грамматических категориях все равно возвращаются к тем, которые установила александрийская грамматика, хотя дают им более точные и совершенные определения. Совершенно ясно, что все эти категории, отвлеченные от наблюдения над языками определенного строя, в полной мере могут найти свое приложение только в языках индоевропейской системы, и ни в коем случае не могут быть механически переносимы на языки других систем. Но в пределах указанных языков они сохраняют свою полную ценность и
[14]    
применение.[36] Попытки вовсе отказаться от построения грамматики с частями речи и формальными категориями, как то предлагал Брюно, означают в сущности отказ вообще от построения грамматики. Недаром составители школьных пособий по методу Брюно, ученики последнего Фрей и Гено, должны были признать, что их книги для средней школы предполагают уже известным учащимся такие понятия, как существительное, прилагательное, наречие и т. д. Другое дело, как обучать грамматике, каким методом вообще идти в обучении языку, относительно чего идеи Брюно имеют за собой многие серьезные основания, так же как и мысли Есперсена, а вслед за ним и Л. В. Щербы (в указанной выше статье) об обучении грамматике.
        Много сложнее зато обстоит дело с самым внутренним делением грамматики, которое и доныне не может быть признано достаточно научно-обоснованным. Разграничение морфологии от синтаксиса, самое определение последнего до сих пор являются очень неустойчивыми, и на эту сторону дела должно быть обращено теперь преимущественное внимание лингвистов.