[133]
        Имя недавно скончавшегося биолога Александра Александровича Любищева специалистам по семиотике известно по его работе о реальности классификационных категорий[1]. О его жизненном и научном пути можно прочесть в биографической повести[2] и специальной статье[3]. Здесь мне хотелось бы только пояснить, почему важнейшие работы Любищева интересны и для семиотики. Идея закономерности природных структур, идея системности мира была, пожалуй, доминантной в его творчестве. Формы организмов для него не случайность победившего естественного отбора, а проявление математической гармонии, которую еще только предстоит вскрыть. В континууме форм Любищев видел четкие дискретные узлы, образующие закономерную структуру. Как профессиональный систематик (он не только писал теоретические работы о таксономии, но много и успешно работал по систематике земляных блошек) он понимал роль и реальность знака. Более того, он специально занимался исследованием природы этой реальности. Его теоретические исследования по таксономии можно с полным правом рассматривать как работы по онтологической семантике. У структурализма есть одна опасность — забыть о специфике живого, пойти целиком по пути «машино-подобного» описания явлений в живой природе и обществе. Любищев в своих работах убедительно показал как этой опасности избежать. В последние двадцать лет своей жизни Любищев особенно четко осознал, что трудности в теоретической биологии в значительной мере носят философско-методологический характер и всерьез занялся анализом общетеоретических основ биологии. Этот анализ по своему значению выходит за пределы чистой биологии и не менее важен, скажем, для семиотики, для проблем типологии языка и культуры. Публикуемый здесь набросок есть маленькая часть сделанного и написанного. Из него видно, насколько Любищев владел диалектическим методом анализа, как он умел прорываться через омертвевшие схемы. Из него виден также общенаучный характер возникающих проблем, далеко выходящих за рамки конкретной области. Особенно она важна для семиотики, рассматривающей системы, объединенные не столько механическими причинно-следственными связями, сколько функционально-целевыми. Знак не пришит к предмету или понятию, не порождается ими физически, но служит для обозначения (замещения, воплощения и т. п.) предметов,, понятий или ситуаций. Поэтому выполненный Любищевым анализ категории системности, основанный на признании общности этой категории, безусловно интересен и с точки зрения семиотики. Мне особенно приятно упо-
[134]
        минание Любищева об одной из моих рукописей, которые я имел возможность ему посылать для строгой критики. У нас нет практики ссылок на советы и замечания и мне хочется сказать, что в опубликованном варианте эта рукопись впитала замечания и один конкретный пример (связанный с мотивацией творчества Г. Кантора), почерпнутые от Александра Александровича Любищева.
        Любищев был представителем плеяды русских ученых-мыслителей. Круг его интересов был очень широк. Сюда входили и литература, и философия, и история. Его любимые писатели — это А. К. Толстой и Н. С. Лесков. Интересны его суждения о Достоевском и Льве Толстом, в которых он далеко не все принимал. Замечательна в Любищеве открытость интеллекта, умение вести спор, пытаясь не столько опровергнуть, сколько понять оппонента. Априорных окончательных истин для него не существовало, сам способ мышления его был глубоко диалектичен, приспособлен к вскрытию противоречий и синтезу противоположностей. Соответственно этому и мысли Любищева невозможно принимать как нечто бесспорное и не подлежащее критике. Он сам вызывал на спор с ним. В его мыслях интересны именно спорность, динамичность, выявление острых углов там, где, казалось бы, все додумано до конца и принято общественным мнением науки. Очень часто точка зрения Любищева — это тот самый антитезис, без которого обленившийся тезис не может сам перейти в синтезис. Отсюда обострения. В частности, нужно подчеркнуть, что А. А. Любищев очень высоко ставит Дарвина как биолога, что не мешает ему резко спорить против доминирующей роли, отводимой в дарвинизме естественному отбору. Впрочем, здесь точка зрения Любищева весьма близка к позиции Ф. Энгельса, сформулированной в «Диалектике природы».
        Про людей, наделенных столь сильным духовным даром как Любищев, невозможно сказать: их уже нет. Когда я пишу эти строки, я ощущаю реальность его присутствия и отчетливо представляю подробное письмо с педантичной критикой написанного выше, которое я получил бы от него. Но в этом письме, несомненно, была бы выражена радость от сознания своей нужности новому кругу читателей.