[62]              
        Мышление современного человека, достигшее удивительного совершенства в приемах активного отражения действительности, представляет собой чрезвычайно сложный продукт многовекового развития познавательной деятельности бесчисленных поколений людей. Благодаря кропотливым и упорным усилиям в борьбе с природой каждое поколение неустанно вносило свою посильную лепту в грандиозное здание культуры человеческой мысли.
        Для того, чтобы глубоко и всесторонне понять сущность человеческого мышления, вскрыть его познавательную роль, изучить, каким оно является в данный момент, необходимо выяснить вопрос о том, как оно стало таковым, пройд;, длинный и тернистый путь своего исторического развития. Без подлинно научной разработки истории развития мышления не может быть и его настоящей теории, не может быть, как учил Ленин, теории познания диалектического материализма.
        Изучение исторического процесса формирования абстрактного мышления — задача, требующая глубоких специальных исследований. Трудность этой задачи состоит прежде всего в чрезвычайной сложности и малоразра6отанности данной проблемы. О мышлении первобытного человека, давшего начало современному научному мышлению, не существует следов в виде письменных памятников. Поэтому, чтобы изучить мышление дописьменного периода истории человека, приходится идти окольными путями, привлекая данные истории материальной культуры, прежде всего истории орудий труда, в которых зафиксирована работа мысли их создателей. Наряду с этими источниками большое значение имеет антропологический материал по развитию строения черепа первобытного человека.
        Существенное значение для уяснения некоторых общих закономерностей развития первобытного мышления имеют этнографические исследования языка и мышления в прошлом экономически и культурно отсталых народностей, а также материалы по истории письменного языка, сохранившего в себе в виде пережитков дописьменные ступени развития мышления, древний народный эпос, пословицы, поговорки и т. п.
        По истории первобытного мышления существует огромная и крайне, пестрая по своим методологическим основам литература (Тэйлор, Фрезер, Боас, Леви-Брюль, Малиновский. Турнвальд и другие), в которой собрано, систематизировано и так или иначе обобщено большое количество, главным образом этнографического материала. Этот материал сам по себе характеризует не первобытное мышление, а мышление культурно отсталых народностей. Но он может быть в какой-то мере использован и в качестве иллюстрации при исследовании ранних ступеней развития мышления, поскольку у отсталых народностей (например, таких, как тасманийцы, а рун та и другие) в значительно большей степени сохранились черты первобытности, чем у экономически и культурно развитых народов.
[63]              
        Наибольшую ценность и с точки зрения приводимых фактов и, частично, обобщения этих фактов имеют работы Э. Тэйлора «Первобытная культура» и Дж. Фрезера «Золотая ветвь».
        Наряду с богатым этнографическим материалом у этих авторов, особенно у Тэйлора, умело использованы для характеристики первобытного мышления его пережитки, сохранившиеся в народных обычаях, пословицах, поговорках, словах и выражениях, структуре языка и т. п. у современныx народов.
        Тэйлор правильно считал, что существует преемственная связь между мышлением первобытного человека и современного, что законы развития мышления у всего человечества едины. «Предполагать, — писал Тэйлор,— что законы умственного развития были различны в Австралии и Англии во времена пещерных обитателей и во времена строителей домов из железа нисколько не основательнее, чем предполагать, что законы химических соединений во времена каменноугольной формации были другие, чем в наше время» («Первобытная культура», стр. 92. Соцэкгиз. 1939).
        Тэйлор считал, что в умственном развитии руководящую роль играет жизненный опыт. Чем он богаче, тем шире и глубже познание человека.
        Тэйлоровская эволюционная теория первобытного мышления носила прогрессивный характер и была огромным шагом вперед в разработке этого вопроса. Она выгодно отличается от многих антинаучных, расистских теорий первобытного мышления. Среди последних особое место занимает теория Леви-Брюля о так называемом пралогическом или дологическом мышлении. Подкупающее обилие фактического материала, которым иллюстрируется эта теория, придает ей обманчивую видимость научной достоверности. По существу же концепция Леви-Брюля является в корне ошибочной, идеалистической; материал, на котором она базируется, подобран тенденциозно.
        Частично допуская наличие моментов логического мышления, Леви-Брюль изображает мышление первобытного человека в целом как отрешенное от закономерностей объективного мира, как нечто «непроницаемое для того, что мы называем опытом, то есть для выводов, которые может извлечь наблюдение из объективных связей между явлениями», как что-то такое, что якобы имеет «свой собственный опыт, насквозь мистический» M, Леви-Брюль «Первобытное мышление», стр. 303. «Атеист». 1930).
        Мистифицируя мышление первобытного человека, Леви-Брюль мистифицировал и самую действительность, считая, что «реальность, среди которой живут и действуют первобытные люди, сама является мистической» (там же, стр. 21).
        Апеллируя в своем объяснении движущих сил развития мышления к опыту, Леви-Брюль сводит опыт к деятельности мышления. Замкнутые общества со своим «коллективным опытом», согласно Леви-Брюлю, качественно различны. «Следовательно, определенный тип общества, имеющий свои собственные учреждения и нравы, неизбежно будет иметь и свое собственное мышление. Различным социальным типам будут соответствовать различные формы мышления, тем более что самые учреждения и нравы в основе своей являются не чем иным, как известным аспектом или формой коллективных представлений, рассматриваемых, так сказать, объективно» (там же, стр. 15).
        Разделяя общества на «низшие» и «высшие» и рассматривая само общество как комплекс коллективных представлений. Леви-Брюль делит и мышление на типы: «низший» — пралогический и «высший» - логический.
        Отрицая общность логических законов мышления у культурно отсталых и развитых народов, Леви-Брюль приходит к выводу, что те и другие ни при каких условиях не могут вступить во взаимное общение, так как у каждого из них особая логика мышления и особый, непереводимый язык. Перевод мыслей с языка «низших» рас па язык «высших» равноценен, по
[64]    
Леви-Брюлю, преступлению. Поэтому эти народы, с точки зрения Леви- Брюля, принципиально не могут понимать друг друга.
        Теория Леви-Брюля неизбежно ведет к расизму, и поэтому не случайно она использовалась и ныне используется в целях пропаганды идеологии расизма, вопреки заявлению самого Леви-Брюля, что его исследования не имеют ничего общего с идеологией расизма и колониальной агрессии.
        Каковы же факты, которыми оперирует Леви-Брюль? Совершенно бесспорно, что книга Леви-Брюля «Первобытное мышление» с точки зрения фактического материала представляет собой большую ценность. Содержащийся в ней обильный материал может и должен быть умело использован при исследовании истории развития мышления. Но когда речь идет об использовании фактического материала, накопленного исследователями, стоящими на ложных позициях, то в критическом подходе нуждаются не только теории, построенные на основе данных фактов, но часто вызывает сомнение и самый подбор фактов, приводимых для подтверждения данных теорий.
        Дело в том, что никакие факты никогда и никем не подбираются в ходе исследования без определенной точки зрения. Так, Леви-Брюль систематизировал этнографический материал для иллюстрации примитивного мышления с вполне определенной точки зрения, именно с точки зрения мистической теории мышления. Этот материал собирал не он сам, а по преимуществу эмиссары колониальной администрации и миссионеры. Из безбрежного моря фактов отбирались главным образом те, которые бросались в глаза своей необычностью, экзотичностью. Значительная часть отобранных фактов относится к области туземных религиозных культов. И вот эти факты, характеризующие лишь одну из форм сознания (религиозное мировоззрение), выдаются обычно за характеристику норм сознания, мышления культурно отсталых народов.
        Из поля зрения собирателей этнографического материала зачастую выпадало основное, то, что казалось обычным, мало чем отличающимся от поведения культурно развитого человека: целесообразная ориентация туземцев в окружающей обстановке, учет ими закономерностей природы, обычный повседневный труд и т. п. А как раз эти обычные факты повседневной жизни туземцев являются наиболее ценными для суждения об основных формах проявления их мышления.
        Ложный метод подбора материала является одним из путей, ведущих к ложным выводам. Отсюда получается, что магия, фетишизм, анимизм, мифологизм возводятся во всеобъемлющий метод, пронизывающий якобы решительно все помыслы и поступки культурно отсталого человека, логика которого объявляется насквозь мистической, лишенной какого бы то ни было рационального смысла.
        Наша задача заключается в том, чтобы на основе всестороннего учета фактов и правильного их истолкования разрушить буржуазный миф о якобы насквозь мифологическом мышлении первобытных и культурно отсталых людей и показать, что на какой бы низкой ступени развития ни находилось мышление человека, оно носило в своей основе логический характер, поскольку оно более или менее верно отражало связи предметов и явлений объективного мира и служило необходимой предпосылкой целесообразной деятельности человека.

         * * *

        Диалектический материализм, как известно, исходит из того, что мышление представляет собой высшую функцию мозга, заключающуюся в обобщенном и опосредствованном отражении действительности. Мышление человека формируется в процессе его практической деятельности. Объект мышления — действительность — определяет содержание нашей умственной деятельности. Способ, каким человек реально воздействует
[65]    
на внешний мир, хотя и весьма опосредствованно, но закономерно обусловливает приёмы его умственной деятельности. Приемы мышления представляют собой идеальную форму проявления материального воздействия человека на мир.
        Логика мысли выражается не только в языке слов, но и в форме «языка» практических действий, являющего собой самую красочную и доступную для всех жизненную книгу, по которой мы можем «читать» и понимать мысли другого человека, судить об его истинных намерениях и достоинствах с гораздо большей достоверностью, чем по высказанным им словам. В этом сложном единстве и взаимодействии практической деятельности человека и его мышления определяющей является практическая деятельность.
        Если практика вообще определяет мышление, то развитие практики обусловливает развитие мышления. Между развитием мышления и развитием практической деятельности людей существует взаимная и закономерная зависимость. Чтобы научиться мыслить, необходимо практически действовать, но для того, чтобы разумно действовать, нужно уметь мыслить.
        Указывая на зависимость развития мышления от развития человеческой практики, Энгельс писал, что «как естествознание, так и философия до сих пор совершенно пренебрегали исследованием влияния деятельности человека на его мышление. Они знают, с одной стороны, только природу, а с другой — только мысль. Но существеннейшей и ближайшей основой человеческого мышления является как раз изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался соответственно тому, как человек научался изменять природу» («Диалектика природы, стр. 183, 1953). История возникновения и развития форм трудовой деятельности человека, прослеживаемая по сохранившимся ее вещественным продуктам — орудиям труда, — представляет собой яркую иллюстрацию правильности этого фундаментального положения марксистско-ленинской теории познания.
        Истории формирования мышления человека предшествовала длительная предыстория умственного развития животных. Психическая деятельность животных представляет собой отражение в коре их мозга элементарных связей и отношений между предметами. Она заключается в анализировании и синтезировании чувственно воспринимаемых, биологически значимых явлений окружающей природной среды.
        Развитие физического строения животных, в том числе их мозга и голосового аппарата, развитие психической деятельности, стадного образа жизни послужило необходимой естественной предпосылкой для перехода от высших представителей животных, родственных ныне существующим человекообразным обезьянам, к человеку.
        Непосредственные предшественники первобытного человека — австралопитеки и близкие им формы — положили начало использованию готовых предметов (палок, камней, костей и т. п.) в качестве орудий нападения и самообороны. Это обусловило переход австралопитеков к прямохождению и общее развитие их анатомо-физиологической организации. На последующей, более высокой стадии антропогенеза, представленной питекантропами, синантропами и родственными им формами, осуществился дальнейший гигантский шаг вперед, произошел переход уже к искусственному изготовлению орудий труда и к более разностороннему их применению для удовлетворения неуклонно растущих потребностей становящегося человека.
        Трудовая деятельность, определяя многогранные отношения человека с действительностью, с другими членами общественного коллектива, требовала все более точного восприятия предметов, все более многостороннего учета их свойств и отношений.
        Усложнение общественно-трудовой деятельности, образование более прочно спаянного первобытного стада людей, появление звуковой речи,
[ 66 ]   возникшей из настоятельной жизненной потребности людей ¹во взаимном общении — все это определило дальнейшее развитие мозга и следовательно, мышления.
        Существенным фактором, оказавшим огромное влияние на развитие человека в целом в том числе и на его мышление, было то, что опыт, накапливаемый одним поколением, многообразными путями передавался последующим поколениям. Закрепление и передача опыта  осуществлялись с помощью речи, а также посредством орудий, которые в силу своей фиксированной формы передавали не только способ их изготовления, но и приемы их производственного использования.
        Колоссальный арсенал каменных орудий, начиная от неотесанных камней самой ранней ступени материальной культуры и кончая сложно обработанными каменными топорами и кинжалами, — это сохранившаяся в веках книга, в которую вписана человеческая деятельность, упорная работа мысли и воли первобытного человека.
        Факт искусственного изготовления орудий говорит о том, что первобытный человек находился уже на таком уровне своего умственного развития, когда он оказывался в состоянии в какой-то степени сознательно планировать свою деятельность, отвлекаться от непосредственной цели — добывания пиши - и устремлять свои усилия на созлание того, что только впоследствии должно послужить более эффективным средством ее обеспечения. Появление искусственных орудий свидетельствует           о том, что наш далекий предок высвобождался от непосредственного воздействия предметов и оказывался в состоянии не только мыслить в процессе восприятия, но и оперировать представлениями, комбинировать их между собой соответственно логике вещей и осуществлять свой замысел в практической деятельности.
        Сама технология обработки кремневых орудий предполагает сравнительно высокий уровень аналитико-синтетической деятельности коры мозга первобытного человека. Научаясь шаг за шагом заострять куски камня, совершенствовать орудия труда, первобытный человек вместе с тем оттачивал острие своей собственной мысли.
        Постоянно расчленяя в своей практической деятельности различные предметы на их составные части, например, раскалывая и обтесывая камни при изготовлении орудий, сдирая шкуру с животного и разрезая его на части, рассекая туши, разламывая и разрубая на куски дерево, разбивая кости и т. п., первобытный человек постепенно научался и мысленно разделять предметы. Мысленный анализ являлся воспроизведением практического анализа. Будучи результатом практического анализа, умственный анализ явился впоследствии его необходимой предпосылкой. Прежде чем человек приступал к физическому расчленению предмет, он уже расчленял его на нужные части в своем сознании.
        В неразрывном единстве с развитием аналитической деятельности мозга неуклонно совершенствовалась и его синтезирующая деятельность. Практическая деятельность складывалась не только из расчленения предметов, но и из воссоединения частей в единое целое. Для того, чтобы, например, построить самый примитивный шалаш, сделать одежду из шкур и т. п., необходимо было сначала произвести расчленение соответствующих предметов на части, отделить нужные для определенной цели части, обработать их, а затем из соответствующих частей сделать нечто целое. Аналитико-синтетическая деятельность, в элементарной форме свойственная и животным, поднимается у человека на качественно иной уровень, на уровень более сложной и сознательно осуществляемой формы деятельности.
        Усложнение характера взаимоотношений человека с действительностью обусловливало дальнейшее развитие периферической и центральной частей анализаторов, формирование более совершенного строения коры головного мозга в целом, специфически человеческих, речевых центров
[67]    
мозга и, соответственно, периферического речевого аппарата, способного осуществлять сложную работу продуцирования членораздельной звукоаой речи.
        Многочисленные антропологические данные показывают, что на более высокой ступени антропогенеза, сменившей стадию питекантропов, синантропов и неандертальцев, — на стадии кроманьонца, представляющей собой гигантский скачок в обшей цепи антропогенеза, произошло увеличение теменных, лобных и височных долей мозга первобытного человека, то есть тех участков мозговой коры, которые были тесно связаны с его жизнью как социального существа и выполняли роль внутренних тормозов его животных инстинктов, создавая тем самым необходимую предпосылку для согласованной жизни в условиях первобытной общины.
        Археологические находки расколотых кусков слоновой кости на различных стадиях их обработки дают возможность проследить последовательные ступени трудовых операций по совершенствованию орудий и выяснить не только формы практической деятельности, но и некоторые особенности мышления кроманьонца. В качестве одной из иллюстраций можно привести такой пример. Кусок слоновой кости, отколотый отбойником от длинного массива, прежде чем подвергаться непосредственной обработке, предварительно отконтуривался с помощью кремневого резца в соответствии с размерами и формами будущего изделия (см. П. П. Ефименко «Первобытное общество», стр. 292. Изд-во АН УССР. Киев, 1953) .
        Подобные факты дают возможность не гадательно, а с полной достоверностью утверждать, что кроманьонец, прежде чем приступить к выделке того или иного орудия, имел в своем сознании довольно отчетливое представление о будущем продукте своей деятельности. Идеальный образ будущего изделия направлял его реальные трудовые операции. Для деятельности кроманьонца было характерно уже то, что, как указывал Маркс, существенным образом отличает человека от животных: «Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих дисковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении работника, т. е. идеально» («Капитал». Т. I, стр. 185, 1952).
        Качественно новая ступень в развитии трудовой деятельности кроманьонца заключалась в приобретении навыка изготовлять орудия для производства орудий, то есть в зарождении производства средств производства. Систематическое изготовление орудий для производства орудий свидетельствует о том, что мысль кроманьонца поднимается на принципиально новый уровень, на уровень гораздо более далекого, чем, скажем, у питекантропа, предвидения функций изготовляемых орудий, производство которых оказывается нередко значительно удаленным от непосредственной цели удовлетворения природных потребностей человека.
        С тех пор как закончился процесс антропогенеза (примерно 50 тысяч лет тому назад), когда человек оформился физически, приобрел все свойственные ему анатомо-физиологические признаки, все народы и расы имели и имеют одинаковое физиологическое строение и одинаковые физиологические возможности для своего умственного развития. Но сама по себе общность органических данных еще не обеспечивает действительного равенства в уровне умственного развития всех народов мира. Для того, чтобы умственные способности как отдельного человека, так и народа в целом могли реализоваться, необходимо наличие объективных условий. И странно не то, что, например, тасманийцы находились на крайне низком уровне своего умственного развития, недалеко ушедшего
[68]    
от первобытности. Было бы действительно странным и, по существу, необъяснимым чудом, если бы этот народ, который наука XIX века застала на стадии только что зарождавшегося родового строя, народ, живший почти в полной изоляции от других народов, в крайне неблагоприятных географических условиях, был бы по своему реальному умственному развитию равен народам, веками поддерживавшим между собой контакт, осуществлявшим постоянный обмен опытом, находящимся на высоком уровне развития науки и машинной техники и имеющим за своими плечами богатый исторический опыт социальных преобразований.
        Что способность к умственному развитию у всех народов одинакова об этом свидетельствуют факты. Когда представители в прошлом отсталых народов попадают в равные условия воспитания и обучения с представителями так называемых «цивилизованных» народов, они успешно реализуют свои общечеловеческие возможности, полностью опрокидывая тем самым реакционные домыслы расистов о своей мнимой умственной неполноценности.
        Исторически развитие мышления шло от конкретных, наглядно-образных форм к отвлеченным, все более абстрактным формам. Совершаемый каждым человеком закономерный путь познания от живого созерцания к абстрактному мышлению является как бы воспроизведением закономерности исторического развития мышления. На ранних ступенях развития человека его умственная работа еще не выделялась в относительно самостоятельный вид деятельности. Первоначально мышление было непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей — язык реальной жизни (см. К. Маркс Ф. Энгельс. Соч. Т. IV, стр. 16).
        Специфические особенности ранних ступеней развития мышления, отличавшегося конкретностью, наглядностью, получили свое яркое выражение, например, в операциях счета. Первобытный человек не мог осуществлять операции счета в уме. Прежде чем научиться считать в уме, люди считали при помощи рук, манипулируя с конкретными предметами. Счет в уме возможен лишь посредством оперирования отвлеченными единицами, то есть при условии абстрагирования количества предметов от самих предметов. «Чтобы считать, — писал Энгельс, — надо иметь не только предметы, подлежащие счету, но обладать уже способностью отвлекаться при рассматривании этих предметов от всех прочих их свойств кроме числа, а эта способность есть результат долгого, опирающегося на опыт, исторического развития» («Анти-Дюринг», стр. 37, 1950).
        Первобытные люди не обладали этой способностью. Они оказывались в состоянии считать лишь непосредственно осязаемые и зримые предметы Число в их примитивном мышлении еще не отделялось от того, что они исчисляли. Иллюстрацией такого рода счета могут служить факты, добытые этнографическими исследованиями умственного развития в прошлом отсталых в экономическом и культурном отношении народов.
        Но прежде чем говорить об этих фактах, необходимо с самого начала со всей определенностью подчеркнуть, что вышеназванные исследования не могут доставить решающих данных для понимания общих закономерностей исторического развития мышления, так как отсталые народности никак не могут рассматриваться как представители первобытных людей. Тем не менее использование этих фактов даст возможность установить аналогию, позволяющую лучше проследить общие закономерности исторического развития мышления человека от его начальных, примитивных форм до современного уровня.
        Так, например, Турнвальд отмечает, что когда жители южных островов хотели сообщить, что пришло 5 человек, то они никогда не говорили «пришло пятеро». Они сообщали об этом примерно так: пришел один мужчина с большим носом, старик, ребенок, мужчина с больной кожей и совсем маленький ребенок (см. Thurnwaild «Psychologie des primitives
[69]    
Menschen». «Handbuch der vergleichenden Psychologie» herausgegeben von Gustaw Кafkа. В. I, S. 273—274).
        Когда первобытные народы производили обмен, они клали предметы, которые они обменивали, против тех, на которые обменивали, и, таким образом, воочию устанавливали их количественное равенство. Известный путешественник Ф. Нансен, пробывший в течение года у эскимосов, отмечает, что у них не было названий для чисел больше пяти и что операции счета они производили с помощью пальцев рук: 5 — это одна правая рука, 6 —первый палец левой реки, 7 — второй палец левой руки и т. д. до 10; 20 — это один человек, 100 — пять человек.
        На эту же особенность счета у культурно отсталых народов указывал и выдающийся русский путешественник и этнолог Н. Н. Миклухо-Маклай, изучивший быт и нравы многих народов и собравший огромный фактический материал, имеющий большую научную ценность. Миклухо-Маклай следующим образом описывает приемы счета у папуасов: «Излюбленный способ счета состоит в том, что папуас загибает один за другим пальцы руки, причем издает определенный звук, на пр., «бе, бе, бе»... Досчитав до пяти, он говорит: «ибо»-бе» (рука). Затем он загибает пальцы другой руки, снова повторяя «бе, бе»..., пока не дойдет до «ибон-али» (две руки). Затем он идет дальше, приговаривая «бе, бе»..., пока не дойдет до «сам-ба-бе» и «самба-али» (одна нога, две ноги)» (Собр. соч. Т. III, стр. 177. АН СССР. М.-Л. 1951).
        «Во многих языках дикарей, — писал П. Лафарг, — первые пять цифр носят название пальцев, и лишь после продолжительной умственной работы числа постепенно освобождаются у взрослого цивилизованного человека от всякой формы, напоминающей тот или другой предмет, и предстают умственному взору только в очертании условных знаков» (Соч. Т. III, стр. 54. Соцэкгиз. 1931).
        История языка показывает, что названия чисел происходят от названий реальных предметов. Например, на Новой Гвинее число 5 буквально значит «рука», 10 — «крокодил» (десять следов от лап крокодила на песке) (см. Турнвальд. Цит. соч., стр. 275). Отвлеченное понятие «калькуляция» (счет, расчет) происходит от латинского «calculus» (камень, камешек). В глубокой древности римляне пользовались камешками как реальной единицей счета. Другие народы с этой же целью применяли палочки и другие предметы.
        На ранней стадии развития мышления, еще не достигшего ступени абстракции, число не отделялось от исчисляемых предметов, оно мыслилось в неразрывной связи с ними. В качестве иллюстрации можно привести примеры, взятые из жизни меланезийцев: 10 кокосовых орехов обозначались ими словом «а buru», 10 рыб — «bola», 100 кокосовых орехов — а koro, 1 000 кокосовых орехов - selavo (см. H. С. v. d. Gabelentz «Die melanesische Sprachen nach ihrem grammatischen Bau» B. 8, S. 23 1861).
        Суть дела заключается в том, что тут еще не учитывается, не улавливается общее в качестве предметов — их количественная сторона. 10 кокосовых орехов и 10 рыб именуются совсем другими звуковыми комплексами, как нечто разное не только качественно, но и количественно, хотя в рамках одного и того же качества отчетливо осознается количественная разница, например, 10 орехов — это не 100 орехов, и эти количественно разные группы имеют разное наименование.
        На ранней ступени развития количественной абстракции, когда еще не было абстрактного грамматического значения множества, числовая система была построена, по-видимому, главным образом на более простом, двойственном принципе. Наличие двойственного принципа исчисления мы находим, например, у племени бунди-намбри, где 2 — oroi, 3 — oro-gumage (т. е. два + один), 4 — oroi-oroi, 5 — oroi-oroi-maga, 10 — oroi-oroi-oroi- oroi-oroi.
[70]              
        Приведенные примеры дают возможность проследить начальные этапы образования абстракции на ранних ступенях развития мышления человека. Вначале объект счета, скажем, предмет обмена, был вместе с тем и средством, с помощью которого осуществлялись конкретные операции счета. На этом уровне человек оказывался еще не в состоянии отделять количественную сторону предметов от самих предметов, подлежащих счету. На более высоком уровне развития мышления средства счета отделяются от объекта счета. Люди стали использовать в качестве средств осуществления счетных операций не сами объекты счета, а другие предметы — пальцы рук и ног, камешки, палочки и т. п., которые выполняли роль эталона меры количества. Для того, чтобы использовать указанные предметы в качестве средств счетных операций, необходимо было отвлечься от всех других свойств этих предметов и выделить лишь их количественную сторону, их свойство быть эталоном меры количества. Операции счета не носили самодовлеющего характера. Люди непосредственно считали пальцы, камешки, палочки и т. д. не для установления количества этих предметов, а для того, чтобы опосредствованным путем узнать количество других предметов.
        Такой вид счетных операций предполагает сравнительно высокий уровень абстракции. Для осуществления подобного счета было необходимо сравнение объекта счета и используемых средств счета, отвлечение от всех других свойств сравниваемых предметов, абстрагирование объективно общих в данном отношении свойств — количества, наконец, обобщение абстрагированной от разных по качеству предметов их количественной стороны и образование понятия числа. Количество — это то общее, что объединяет все чувственно воспринимаемые предметы, несмотря на нее различие и несовместимость их качеств и свойств.
        Таким образом, понятие числа постепенно освобождалось от своей конкретной, предметной формы, выступая в мышлении человека в виде словесного наименования натурального ряда чисел и, наконец, в виде абстрактных математических знаков.

         * * *

        Путь исторического развития мышления от его первоначально-конкретных, наглядно-образных форм к абстрактным формам получил свое документированное выражение в истории языка в целом и в истории отдельных слов.
        Мышление, как известно, возникло одновременно с возникновением языка, оно исторически развивалось в неразрывной связи с развитием и совершенствованием языка. И не только мышление, а все наше сознание в целом непосредственно связано в своем историческом развитии с развитием языка. Поэтому, идя по следам, которые оставила по себе история слов и грамматических форм, история правил сочетания слов в предложении, можно с уверенностью сказать, что этим надежным путем можно проникнуть в отдаленнейшие эпохи умственного развития человечества.
        Мы, например, вполне понимаем друг друга, говоря, «солнце всходит», «солнце заходит». Каждый понимает, что словесное выражение этих мыслей противоречит научному пониманию соответствующих явлений. Недаром существует афоризм, что, думая, как Коперник, мы говорим, как Птолемей. Многие слова и выражения, употребляемые и понимаемые современным человеком как метафорические, сохранили в себе в виде пережитка прежние представления, связанные с олицетворяющим восприятием мира. Такие, например, выражения, как «дождь идет», «ручей бежит», «лес дремлет», «морс смеется», «совесть мучает», «мысль течет» или «сверлит», «тоска гложет» и т. п., для норм современного сознания являются метафорами, имевшими некогда весьма реальный смысл
        Нет ничего удивительного в том, что первобытный человек судил о предметах и явлениях внешнего мира по аналогии с собой, рассматривая
[71]    
себя как мерило активности, а свой собственный духовный мир описывал по аналогии с явлениями действительности. Человеку всегда было присуще стремление недоступное конкретному восприятию представить конкретно, наглядно, невещественное — вещественно и пространственно. Отсюда: «острая мысль», «пылкое воображение», «холодный рассудок», «черный замысел», «глубокий ум», и т. д., и т. п.
        Слова и выражения в своем поступательном историческом развитии как бы обволакивались тем смыслом, который вкладывали в них различные поколения людей, через чьи головы и уста они прошли. Если мы, например, проследим этимологию слова «понятие», то увидим, что на ранней ступени развития сознания человека оно обозначало физическое действие, осуществляемое руками: схватить, объять («я-ти» — древнерусское «взять»). Затем, по мере развития абстракции, это слово стало обозначать деятельность ума. Понять — это значит схватить, уловить умом какие-то реальные отношения между предметами и явлениями действительности. В настоящее время термин «понятие» выражает уже не только самый процесс умственной деятельности — понимание, но и результат этого умственного процесса — умственный образ, отражающий предметы или явления в их существенных признаках.
        Прослеживая этимологию древнеиранского слова «suxra» («красный»), В. И. Абаев отмечает, что оно содержит корень «suk», что означает «огонь», «гореть». Наглядный образ огня лег в основу образования отвлеченного понятия качества «красный» (см. «О принципах этимологического словаря», «Вопросы языкознания» № 5, за 1952 год, стр. 60).
        «Осетинское arf «глубокий». — пишет В. И. Абаев, — восходит к древнеиранскому apra — от корня ар — «вода». Отвлеченному понятию «глубина» предшествовало конкретное представление о «глубокой воде» (реке, озере, море); из образа «водная глубь» возникло со временем понятие «глубокий» вообще» (там же).
        По мнению одного из крупнейших советских лингвистов, акад. Л. В. Щербы, отвлеченный философский термин «истина», обозначающий соответствие наших знаний действительности, происходит от слова с менее отвлеченным значением — «есть» («естина»), т. е. существовать, быть в действительности.
        Все это говорит о том, что любое слово любого языка, каким бы абстрактным значением оно ни обладало в данный момент, ведет свою родословную от слова с весьма конкретным значением и в конечном счете своим содержанием восходит к представлению и восприятию.
        Для понимания сущности человеческого мышления вообще, мышления первобытного человека в частности, следует учитывать то весьма важное и часто упускаемое из виду обстоятельство, что мышление человека, будучи отражением действительности, является по своей природе коммуникативным процессом, имеющим двуплановый характер: с одной стороны, оно направлено на предмет, отражает его признаки и связи с другими предметами, а с другой — оно обращено к обществу, которому человек сообщает результаты своей мыслительной деятельности.
        Практические потребности человека обусловливали появление и развитие абстрагирующей и обобщающей работы мышления. В число этих практических потребностей входила и потребность во взаимном общении. Взаимное общение людей с помощью языка с самого начала было опосредствовано их познавательной деятельностью, сама же познавательная деятельность была опосредствована общением. Сообщая свою мысль другим, человек должен был целостный образ воспринимаемой картины действительности расчленить на составляющие его компоненты, абстрагировать необходимые для его целей части, мысленно связать их и преподнести в определенном свете другим людям.
        Существенное значение для уяснения исторического процесса формирования абстрагирующей работы мышления имеют данные из истории
[72]    
образования различных категорий языка. Большинство исследователей истории языков единодушно сходится на том, что на ранней ступени развития языка, еще в дописьменную его эпоху, не существовало морфологической дифференциации слов на части речи. Правильность такой точки зрения не подвергается сомнению, она не только логически допустима, но и фактически доказуема.
        Проанализируем гносеологическую сторону вопроса. Вряд ли возможно отсутствие морфологической оформленности частей речи трактовать в том смысле, что в мышлении человека в то время не существовало основных логических категорий: предметности, действия, качества и отношения. Без этих категорий невозможен был бы никакой акт логической мысли и, следовательно, никакое взаимное общение людей. Эти основные, опорные смысловые центры любой мысли, какой бы степенью примитивности она ни обладала, являются необходимым условием более или менее адэкватного отражения действительности и сообщения о содержании отражаемого другим людям.
        Морфологически единое имя, являвшееся средством реализации мысли, включало в себя, в зависимости от словесного и жизненного контекста, и значение предмета, и действия, и качества, и отношения. Формой реализации мысли, отражавшей предмет в его отношении с другими предметами, в его действии и состоянии, была простая, семантически связная рядоположность имен, в которой место одного имени в ряду других имен выявляло его реальную смысловую значимость. Функционирование формально недифференцированного имени в том или ином значении в значении предмета, качества, действия или отношения постепенно закрепляло за ним определенную семантику и соответственно роль и место в единицу сообщения — предложении.
        На ранней ступени развития человеческого мышления, например, качество предмета мыслилось и сообщалось с помощью речи в неразрывном единстве с предметом. Это подтверждается тем. что некогда одно и то же имя одновременно обозначало и предмет и качество.
        Материалы, полученные в результате исследования языка в прошлом одного из самых отсталых в экономическом и культурном отношении племен — арунта, показывают, что, например, слово со значением «камень» одновременно значило и «лежачий». Одно и то же значение имели слова «небо», «ясный» и «голубой»; «яма» и «глубокий», «наконечник копья», «острие» и «острый»; «отец» и «большой». Аналогичное явление прослеживается в истории и многих других языков.
        Вряд ли допустимо эти явления трактовать как своего рода омонимию и предполагать, что в этих морфологически недифференцированных словах зафиксированы четко дифференцированные понятия, как это имеет место в сознании современного человека, когда он одним и тем же словом, например, «слепой», «больной», обозначает и качество («слепой человек») и существо, обладающее этими качествами («идет слепой»). Подходить к объяснению этих языковых фактов таким образом значит приписывать первобытным людям особенности мышления современного человека, что является антиисторическим.
        Указанное выше явление морфологической недифференцированности предметных и качественных имен невозможно трактовать и в том смысле, что будто бы на ранней ступени своего исторического развития люди совсем не были в состоянии расчленять в своем сознании качества предметов и самих носителей этих качеств. Скорее всего эти языковые факты свидетельствуют о том, что люди в то время не были в состоянии мыслить качества абстрактно, сами по себе, в отвлечении от носителей этих качеств.
        Поскольку на ранней ступени развития человека еще не было абстрактных понятий, отражающих в словесной форме обобщенные признаки предметов, но существовали понятия, отражающие предметы в целом
[73]    
в форме родовых и видовых наименований, то при характеристике признака предмета в акте общения люди вынуждены были прибегать к сопоставлению этого предмета с другим предметом, обладающим таким же признаком. К примеру, словом «kut kut» (ворон) народы островов Бисмаркa характеризовали все предметы блестяще-черного цвета. Иначе говоря, признак того или другого предмета мыслился через его отношение к другому предмету, часть которого, его признак, скажем, цвет, выступала в сознании как целый предмет, выполняя, однако, в акте сообщения функцию части.
        На более высоком уровне развития мышления постепенно изменялся и характер абстрагирования качества предмета от его носителя. Изменение характера абстракции обусловило изменение и способа ее словесного выражения. На этом уровне возникают уже элементы грамматического способа выражения абстракции. Абстрагирование качеств по принципу аналогии получает свое выражение в специфических формах речи, выражающих операции сравнения. Так, например, этнографические наблюдения показывают, что в прошлом тасманийцы, когда они хотели сказать «горячий», «холодный», «круглый», «твердый» и т. п., говорили: «как огонь», «как лед» «как шар», «как камень» и т. п.
        На последующей ступени развития мышления возникают уже в подлинном смысле этого слова абстрактные понятия качества: понятия цвета, формы, величины, твердости, теплоты и т. и. В языке происходит процесс дифференциации аморфного имени на имя существительное и имя прилагательное, каждое из которых получает свои специфические грамматические показатели. Происходит процесс образования языковых категорий предметности и качества. Вместо того, чтобы говорить про твердый предмет «как камень», люди говорили «каменный», вместо «как вода» — «водообразный» и т. п.
        Качественные прилагательные в большинстве своем возникали, видимо, из относительных прилагательных, явившись результатом переосмысления и переоформления атрибутивного употребления существительных. Ярким доказательством этому служит тот факт, что название многих цветов, например, в русском языке, происходит от названия целых предметов, обладающих этими цветами. Например, «розовый» от «роза», «фиолетовый» от «фиалка», «пурпурный» от «пурпур», «малиновый» от «малина» и т. п.
        Дальнейший процесс усовершенствования абстракции качества заключался в следующем. Люди стали осознавать и словесно выражать тот факт, что предметы, обладающие соответствующим качеством, обладают им в различной степени, что одни и те же качества проявляются с различной степенью своей интенсивности. В сознании человека возникает отвлеченное понятие меры качества, представляющей собой единство данного качества с его степенью или количеством. Возникновение понятия меры качества обусловило появление и языковых средств, позволяющих зафиксировать большую или меньшую степень данного качества в тех или иных предметах. На ранней ступени развития мышления и речи понятие об интенсивности проявления данного качества выражалось, по-видимому, с помощью простого повторения названия данного качества, как это имело место, например, у гавайцев, которые словом «ula» выражали просто красный цвет, а словом «ula ula» более интенсивный красный цвет — пурпурно-красный.
        Эти формы выражения меры качества встречаются и в современном языке. Например, когда мы в обыденной речи желаем подчеркнуть степень величины, мы иногда говорим: «большой-большой» или «маленький- маленький» и т. п. На более высоком уровне развития языка возникают специфические в разных языках грамматические средства оформления понятий меры качества. Наряду, например, с флективными средствами —
[74]    
белый, белое, белейший и т. п. — появились служебные слова: очень, более, самый и т. п.
        Но абстрактная мыслимость качества этим не завершается. Высшим этапом является образование понятия качества как предмета со специфическим словесным оформлением предметности с помощью грамматических показателей существительного, например, «белизна», «синева» «теплота» и т. п.
        Только на этом уровне развития абстракции оказалось возможным мыслить качество как субстанцию, в полном отвлечении от его вещественных носителей. Языковый процесс субстантивации качественных имен, то есть как бы обратный процесс возвращения или, точнее, превращения имени прилагательного в имя существительное, представляет собой словесную форму выражения новой ступени человеческой абстракции, вызванной настоятельной потребностью практики, познанием и опытом взаимного общения людей.
        Человек оказался в состоянии мыслить как субстанцию не только качество, но и действие, как, например, «беготня», «движение» и т. п.; а также и количественные признаки: «двойка», «тройка», «десяток» «сотня», «тысяча» и т. п.
        Грамматические средства выражения отвлеченных понятий о предметах и их качествах, будучи следствием абстрагирующей работы человеческого мышления, оказывали определенное влияние на характер самой абстракции. Если мы говорим «белый», то мы невольно соотносим это свойство с его носителем — предметом. Когда же мы говорим «белизна», то мы мыслим это качество безотносительно к предмету, как нечто самостоятельное.

         * * *

        Возникновение и развитие абстракции и соответственно языковых средств ее выражения имело колоссальное значение в познавательной деятельности человека, в общем прогрессе его материальной и духовной культуры. Именно в развитии абстрагирующей работы мышления человека заключается его величайшая и познавательная сила. Процесс абстрагирования является совершенно необходимым условием обобщения, образования понятий. Прежде чем совершить операцию обобщения, человек должен был абстрагировать те признаки, которые затем подвергались обобщению. Эти признаки мысленно выделялись в данном предмете из многих других признаков и фиксировались в соответствующем слове. Благодаря закреплению абстрагированных свойств в слове человек оказывался в состоянии оперировать образами этих признаков, не воспринимая самих предметов. Сопоставляя абстрагированные признаки с аналогичными признаками других предметов, человек обнаруживал между ними общность, создавая понятие о целом классе предметов, явлений, свойств. Без появления и развития абстракции не могла бы родиться и развиваться ни одна область знания. Науки возникли лишь на определенной ступени развития мышления человека, в связи с развитием способности к абстрагированию.       
        Между тем способность человека к абстракции — это обоюдоострое оружие. Абстракция — это своего рода двери: распахнув их, человечество вступило вместе с истиной немало и заблуждений. Но, как гласит индийская народная мудрость, если бы были наглухо заперты двери перед всеми заблуждениями, то и сознание людей никогда не смогла бы войти и истина. Было бы неправильным представлять историческое развитие первобытного, да и не только первобытного, мышления как своего рода триумфальное шествие по пути, прямолинейно ведущему в лоно абсолютной истины. Однако было бы также неправильным преувеличивать, возводить в абсолют фантастические моменты в первобытном мышлении.
        Рассматривать первобытное мышление как сплошное царство мистики, как безраздельное господство иллюзорного отражения действительности
[75]    
— значит истолковывать мышление не как величайший фактор ориентировки человека в окружающей его действительности, а, напротив, приписывать мышлению не свойственную его природе функцию дезориентации человека. Это означает отрицание преемственной связи между мышлением ранних эпох и современным его уровнем, разделение их, по существу, непроходимой пропастью.
        Категорическое отрицание такой точки зрения на первобытное мышление совсем не означает, что при исследовании его мы должны отбросить прочь за борт истории первобытной культуры фантастические элементы и мифологические напластования, являющиеся своего рода болезненными наростами на здоровом в целом древе истории человеческого познания. Не учитывать эти элементы — значит вступать в явное противоречие с реальными фактами истории духовной культуры. Буржуазные этнологи, явно гипертрофируя фантастические моменты в первобытном мышлении, лишь запутали вопрос о причинах этих его особенностей, они оказались не в состоянии научно истолковать эти факты. Только классики марксизма-ленинизма впервые в истории научной мысли дали единственно правильное теоретическое объяснение гносеологических корней фантастического, извращенного отражения мира в голове человека.
        В. И. Ленин в «Философских тетрадях» гениально вскрыл возможность отхода мышления от действительности, показав, что всякого рода заблуждения, фантазия, идеализм не есть простая случайность и чепуха, возможность заблуждения, сползание к идеализму имеет свои корпи в самом процессе человеческого познания как противоречивого и обобщенного отражения действительности. «Раздвоение познания человека, — писал Ленин, — и возможность идеализма (= религии) даны уже в первой, элементарной абстракции ...Подход ума (человека) к отдельной вещи, снятие слепка (= понятия) с нее не есть простой, непосредственный, зеркально-мертвый акт, а сложный, раздвоенный, зигзагообразный, включающий в себя возможность отлета фантазии от жизни; мало того: возможность превращения (и притом незаметного, несознаваемого человеком превращения) абстрактного понятия, идеи в фантазию (в последнем счете = бога)» («Философские тетради», стр. 308. 1947).
        Остается бесспорным, что в первобытном мышлении имело место, например, олицетворение неодушевленных предметов и явлений. Рассматривая ранние ступени мышления на основе анализа языкового материала, А. А. Потебня писал, что для людей на определенной ступени их умственного развития «нисколько не метафорично изображение качества как вещи, заключающей в себе ...силу, которая тоже есть вещь, изгоняющей другое качество (т. е. вещь)». При этом Потебня приводит пример из письменного источника XVIII века: «Хрен есть мокрой и теплой натуры («теплая натура» — теплота) содержуеть в себе силу сицевую; кто его рано на-тще изопьеть или ясть, тому придасть теплоты, а силою своею выгонить излишние розные речи» («Из записок по русской грамматике», ч. III, стр. 17. Харьков. 1899).
        Иначе говоря, свойство предмета мыслилось как особый предмет, включенный в данный предмет, являющийся носителем этого свойства и рассматриваемый как пассивный выполнитель воли, олицетворенной в его свойстве, как орудие ее активного проявления.
        Эти особенности абстракции и явление олицетворения абстрагированных свойств на ранней ступени развития мышления долгое время сохранялись в сознании людей, а у некоторых бытуют и поныне в виде архаических пережитков далекого прошлого. Они встречаются в мышлении не только малокультурных людей, по и у людей науки. Хорошо, например, известно из истории науки совсем недалекого прошлого, что в таких явлениях, как «горение», «теплота», «магнетизм», «электричество», «психическая деятельность мозга», мыслилось наличие каких-то особых
[76]    
вещественных или духовных субстанций, например, «флогистона», «теплорода», «электрической жидкости», «души» и др.
        Сущность олицетворения первобытным человеком неодушевленных предметов и явлений заключается в том, что, как говорит Фейербах, «человек переносит на природу представление о своем целесообразном творчестве» (цит. по «Философским тетрадям» В. И. Ленина, стр. 48).
        Наиболее широко распространенной формой такого рода мышления, абсолютизирующего и олицетворяющего продукты своей абстрагирующей деятельности, являются, по существу, все разновидности идеализма и религии.
        Моменты извращенного отражения действительности в сознании первобытного человека проявлялись и в наличии фетишизма, накладывавшего свой отпечаток на операции умозаключения, которые иногда осуществлялись на основе простой ассоциации, случайного совпадения во времени и пространстве двух не связанных между собой причинно-следственными отношениями явлений, по принципу «post hoc ergo propter hoc» (после этого — значит, поэтому). В качестве иллюстрации можно было бы привести следующий пример. Собака пила воду из речки, в которой отражалась луна. В этот момент наступило лунное затмение. Это было истолковано так, что будто собака проглотила луну и поэтому стало темно.
        Первобытному человеку хотелось знать гораздо больше, чем позволял его ограниченный практический опыт, и нередко он подменял реальные знания всевозможными вымыслами. Он пытался все встречавшиеся ему на жизненном пути единичные случаи подвести под общую категорию причинно-следственных отношений, упуская из виду тот существенный факт, что если следствие всегда во времени следует за причиной, то далеко не все, что предшествует во времени одно другому, является причиной этого другого.
        Всесторонний учет фактов говорит нам о том, что в мышлении первобытного человека занимали немалое место олицетворение неодушевленных сил, фетишизм и т. и. Но значительно большее количество фактов, по существу, вся история материальной культуры, колоссальный арсенал орудий, различного рода сооружений и т. д., свидетельствует о другом: первобытный человек в своей повседневной практической деятельности, в труде исходил из учета совершенно реальных, естественных свойств и отношений между предметами и явлениями действительности.
        Первобытное мышление, хотя рациональное ядро его было окутано многими иррациональными моментами, в целом носило логический характер. Оно явилось закономерным и необходимым звеном, соединяющим гигантскую цепь умственного развития, начало которой уходит вглубь животного царства, а дальнейшие звенья восходят к научному мышлению современного человека