Вопрос о критике, стоящий на повестке дня пленума правления ССП — это и вопрос о литературоведении. Нельзя говорить о состоянии конкретной литературной критики вне анализа положения марксистско-ленинской литературной науки и путей ее дальнейшего развития.
        Одной из основных задач нашей критики и литературоведения является разработка марксистско-ленинской исторической поэтики. Когда речь идет о марксистско-ленинской поэтике, всякое дополнительное указание на ее историзм может показаться излишним. Действительно, марксистско-ленинская наука по самому существу своему является наукой исторической. Но стоит только присмотреться, как ставятся и разрешаются у нас важнейшие проблемы литературоведения, чтобы заметить, как прочно держится еще в литературоведении антиисторизм. Достаточно указать на принятую у нас постановку вопросов специфики искусства художественного образа, критерия художественности и т. д.
Все эти вопросы решаются обязательно для всех времен и народов. Так, при определении образа чувственность и наглядность оказываются «признаком, постоянно сопутствующим понятию образа» (Т. Тимофеев). Не лучше обстоит дело и с другими важнейшими вопросами литературной науки.
        «...Теоретическое мышление каждой эпохи, а, значит, и нашей эпохи, это — исторический продукт, принимающий в различные времена очень различные формы и получающий поэтому очень различное содержание. Следовательно, наука о мышлении, как и всякая другая наука, есть историческая наука, наука об историческом развитии человеческого мышления... Теория законов мышления не есть вовсе какая-то раз навсегда установленная, вечная истина, как это связывает со слогом «логика» филистерская мысль. (Ф. Энгельс).
Сказанное здесь о теоретическом мышлении целиком относится и к искусству. Поэтому и литературоведение должно быть наукой об историческом развитии художественной литературы. А, между тем, у нас совершенно недостаточно ведется генетическое изучение искусства.
Если бы не было никаких других доказательств пренебрежительного отношения к генетическому изучению искусства, достаточно было бы указать на факт игнорирования литературной наукой нового учения о языке Н. Я. Марра.
        * * *
        Еще в 1924 году Н. Я. Марр писал: «Все больше и больше вокруг яфетического языкознания расширяется круг освещаемых им генетически, т. е. в отношении происхождения, языков, и учение об языках своим значением выступает за круг чисто языковых интересов. От глоттогонии, т. е. происхождения языков, оно переходит к этногонии, т. е. происхождению племен, а также к происхождению племенной общественности и таких общественных ценностей, как религиозные представления, мифы, эпос, литературные сюжеты, искусство, звериный стиль и вообще ставшая декоративной фигурная или растительная скульптура. Они разъясняются палеонтологией речи, т. о. вскрывшимися благодаря языковым раскопам в языке образами и представлениями доисторического человечества».
Уже из этой сжатой характеристики круга вопросов, освещаемых яфетической теорией, очевидно, какое большое место уделяется ею происхождению и развитию искусства. И это не случайно. Это является необходимым следствием нового подхода к изучению происхождения и развития языка.
        Рассмотрение языка в неразрывной связи с мышлением, в своем движении обусловленным социально-историческими закономерностями общественного развития — вот принципиальная грань, отделяющая «яфетическое» языкознание от буржуазной, индо-европейской лингвистики. Отсюда неизбежная в «яфетической» теории постановка вопросов происхождения и развития искусства в связи с изучением происхождения и развития языка.
Казалось бы, одного этого достаточно, чтобы понять невозможность генетического изучения искусства вне тесной связи с новым учением Н. Я. Марра о языке. Но для этого должна быть прежде всего осознана насущная необходимость изучения исторического происхождения и развития художественной литературы. И здесь выдающиеся достижения акад. Н. Я. Марра и его школы, основанные на историко-материалистическом изучении происхождения языков, могли бы многое дать литературоведению.
Мышление доисторического человека было не отвлеченное, логическое, а конкретно-поэтическое, образное. Но эта образность имела свои закономерности. Для первобытного сознания часть была равна целому, свойство — вещи, единичное — общему и т. д. Эти закономерности первобытного мышления «яфетическая» теория обозначает понятием «диффузности». Отвлеченные, логические понятия явились в результате социально-исторически обусловленного разложения первобытного «диффузного» мышления.
        Вместе с образованием логических понятий из единого, первобытного мышления стали выделяться различные виды общественного сознания: философия, право, науки и т.п. Тогда же из первоначально «диффузного» образного мышления выделилось художественное производство, как таковое.
Уже из этого должно быть ясно, что новое учение о языке дает прочную опору для изучения исторического происхождения искусства. Только на этой почве может быть правильно поставлено и изучение проблемы художественного образа.
Один из основных выводов «яфетической» теории — тот, что предметы и явления первоначально воспринимались не в различии свойственных им признаков, а в присущей им социальной значимости — дает ключ к изучению семантики сюжета. Именно на этой основе может быть критически освоена и переработана историческая поэтика А. Веселовского, в частности его поэтика сюжета.
        «Яфетическое» изучение семантики первобытной речи, в связи с первобытным мышлением, впервые открывает возможность подлинно научного изучения искусства и литературы доисторического человека. Оно по-новому освещает исторический смысл и значение первобытного искусства.
Вскрытые яфетическим языкознанием, на основе изучения семантики речи, древнейшие пережитки в языке и мышлении, имеют важнейшее значение для теории и истории литературы. Опираясь на эти данные, критически проверяя и перерабатывая их, литературоведение сумеет правильно поставить и разрешить вопрос о содержании и форме в литературе.
        * * *
        Учение Н. Я. Марра прошло очень большой и сложный путь развития; даже сколько-нибудь общая характеристика всего развития «яфетической» теории здесь, разумеется, совершенно невозможна.
        Грубо схематически можно сказать, что яфетическое языкознание прошло длинный, извилистый путь развития от теории «пережитков» к учению о стадиальности. В литературоведческих работах ленинградских яфетидологов этот путь развития нового учения о языке нашел свое выражение в двух коллективных сборниках: в сборнике о Гомере и в сборнике «Тристан и Изольда».
        Учение о стадиальности является, по словам Н. Я. Марра «новейшей ступенью в развитии нового учения об языке уже как марксистско-ленинской языковедной теории...». Можно и должно, конечно, исходя из учения о стадиальности, подвергнуть критическому пересмотру яфетидологические работы предшествующего этапа их развития. Великолепные образцы такого пересмотра дает сам Н. Я. Марр, учение которого проникнуто духом подлинной самокритики.
        В сборнике о Гомере имеется уже специальная статья И. Мещанинова—«Гомер и учение о стадиальности», но само понимание стадиальности здесь еще чрезвычайно механистично. Историческая форма сознания рассматривается здесь лишь как новая «внешняя оболочка, закрывающая древний пережиток».
При таком понимании учения о стадиальности естественно, что в конкретном анализе Гомера, почти полностью игнорируется «внешняя оболочка» и все внимание устремлено на «древнейший пережиток». И здесь сразу же обнаруживается порочность этого раздувания, абсолютизирования пережитков.
        Хорошо известно замечание Маркса, что предпосылкой греческого искусства является мифология. Но Маркс при этом специально подчеркивал, что не любая методология могла бы служить […] греческого искусства […] исключает египетскую мифологию. «Египетская мифология никогда не могла быть почвой или материнским лоном греческого искусства».
        Однако, из яфетического сборника о Гомере нельзя вывести никакого заключения, почему именно греческая мифология могла служить основой греческого искусства и почему оно не могло бы развиться на почве египетской мифологии.
        Для ответа на этот вопрос необходимо конкретно-историческое рассмотрение гомеровского эпоса. Такое рассмотрение позволило бы вскрыть исторические корни того «очеловечения» богов в греческой мифологии, которое принципиально отличает ее от характерного для египетской мифологии «обожествления» реальных отношений.
        Но это естественно не могло войти в поле зрения авторов сборника о Гомере, рассматривающих историческую форму сознания лишь как «внешнюю оболочку, закрывающую древний пережиток». Это абсолютизирование пережитков распространялась на всю европейскую литературу. Так. О. М. Фрейденберг в интересной и остроумной статье «Три сюжета или семантика одного» — писала: «европейский сюжет XVII века совершенно независимо от авторов, был, так сказать, специфически доисторичен...» Только XIX век оказывается «границей готового сюжета и началом сюжета свободного».
        Однако, при всем этом, в сборнике о Гомере имеется немало интересных и ценных наблюдений и замечаний, вскрывающих структуру мифологического мышления — основу гомеровского эпоса. — раскрывающих его поэтику и сюжетную семантику. К этому сборнику будет обращаться каждый исследователь Гомера.
        Совершенно новую картину представляет сборник «Тристан и Изольда», действительно разрабатывающий проблему стадиальности. Этот сборник дает уже такие данные, с которыми литературоведение так или иначе вынуждено будет считаться.
        Основная ценность сборника «Тристан и Изольда» состоит в том. что он вскрывает неразрывную связь литературы с историческими формами и типами мышления. Здесь уже сюжет Тристана и Изольды рассматривается не как «внешняя оболочка, закрывающая древний пережиток». Внимание исследователей устремлено не на раскрытие «древних пережитков», а на изучение типологических изменений в сюжете на различных стадиях исторического развития человечества (матриархат, патриархат, феодальные отношения), именно с этой точки зрения рассматривается привлекаемый в сборнике обширный исторический материал.
        Вскрывая миф, лежащий в основе сюжета Тристана и Изольды, сборник рассматривает конкретно исторические изменения мотивов и взаимоотношений действующих лиц, как закономерные стадии в развитии сюжета в зависимости от смены форм мышления, вызванной условиями общественного развития. Таким образом устанавливаются характерные для каждой стадии исторического развития «черты сюжетного построения и закономерное переоформление последнего с переходом от одной стадии к другой». Дальнейшая работа в этом направлении позволила бы изучить и установить общие закономерности стадиального развития сюжета.
        * * *
        У нас господствует в лучшем случае полное равнодушие как к «яфетическому» языкознанию, та и к литературоведческим работам яфетидологов. Отсюда понятно то раздражение, с которым Н. Я. Марр говорит о литературоведении :
        «Не раз приходилось некоторым слышать, что на вопрос, «что дает язык истории материальной культуры», мне приходилось отвечать полным правом: «ничего». Мне отлично известно, что дает то он конечно, очень много, но что поделать, когда никто ничего по существу не берет не только для история материальной: культуры, но и для литературы и для языка. Здесь развито более самохихиканье под видом самокритики... Послушайте только, какую дребедень не стесняясь позволяет себе говорить про новое учение об языке какой-нибудь рыцарь печального образа по литературоведению, думающий говорить марксистски и пролетарски, организовать русскую литературу, когда он весь пропитан гнилой мещанской социологией, с толстой подкладкой истинно-русской великодержавности.
        Ликвидировать это положение необходимо в интересах не только литературоведения, но и яфетидологии.
        Это в интересах «яфетической» теории потому, что учение о стадиальности все же еще не вполне проникнуто ленинской теорией отражения. Это значительно ограничивает ценность даже такой замечательной работы, как сборник «Тристан и Изольда».
        Если отвлечься от отдельных — хотя и многочисленных — механистических ошибок этого сборника, основной его недостаток состоит в том, что стадиальный характер и содержание сюжета устанавливается путем умозаключений от семантики сюжета к социально-исторической стадии развития действительности. Ключом же к определению семантики сюжета являются лингвистические данные «яфетической» теории.
        Если по отношению к доисторическим стадиям развития это почти единственно возможный метод анализа, то по отношению к исторически известным общественно-экономическим формациям это означает применение того метода, против которого возражал Маркс, указывая что много легче найти «земное ядро» в «причудливых религиозных представлениях», чем вывести «из данных отношений реальной жизни соответствующие им религиозные формы».
        На то, что сборник «Тристан и Изольда» построен по первому, а не последнему методу, указывает и автор заключительной итоговой статьи И. Франк-Каменецкий. Но он не усматривает в применении этого метода никакой ошибки; он рассматривает его как необходимую ступень в овладении марксистско-ленинским методом. По существу же в этом сказывается основной недостаток данной ступени развития «яфетического» языкознания, состоящий в том, что учение о стадиальности еще не вполне проникнуто ленинской теорией отражения. Поэтому критическое освоение яфетидологических достижений на основе ленинской теории отражения не только двинет дальше вперед литературоведение, но будет отвечать также интересам развития нового чтения о языке.

        В порядке обсуждения.