[284]  

         1.

        Противоречия в соотношении логических и грамматических категорий, резко выступившие в синтаксисе Ф.И. Буслаева, не могли не смущать русских лингвистов и преподавателей русского языка. Вопрос об отношении грамматического учения о предложении к логике стоит в центре русских синтаксических руководств почти до последних десятилетий 19 в., до 80-90-х гг., так как вплоть до этого времени идеи Потебни и начала психологического синтаксиса почти не коснулись русских синтаксических концепций, во всяком случае — преобладающей их массы. Из работ, посвященных теории синтаксиса в этот период, большой интерес вызывает книга В. Классовского Нерешенные вопросы в грамматике (СПБ, 1870). Оживившийся интерес к изучению всего многообразия синтаксических конструкций русского языка и прежде всего разных типов предложения обнажил глубокие противоречия между универсальным единством структуры логического суждения и разнородностью грамматических структур предложения. Особенно странной, требующей неотложного объяснения казалась разница между двумя категориями предложений — личных, расчлененных и «безличных», как бы лишенных подлежащего. Так выдвигался на 1ое место логико-грамматический вопрос о подлежащем. Сначала обсуждается общая проблема предложения с логической и грамматической точек зрения. Для логики всякое суждение умещается в два члена — подлежащее и сказуемое.        

«Даже целые предложения, главные и придаточные могут, с логической точки зрения, быть не более как логическим подлежащим и сказуемым» (стр. 2). «Напр.: Что вы желали оскорбить его, видно было по вашему лицу, логическое подлежащее — желание ваше оскорбить его, логическое сказуемое, соответствующее и грамматическому, —видно было и т.д.; в фразе Петербург находится там, где Нева впадает в Финский залив логическое сказуемое есть —при-невско-финско-заливный город и т.д. (стр. 2-3).            
        «В суждении, с логической точки зрения, все может быть и подлежащинм и сказуемым, смотря по данному случаю, так сказать, по ударению на той или другой мысли. Напр. в суждении Он постоянно читает газеты, смотря по надобности, размениваются в логическое подлежащее, наравне со сказуемым (Что составляет собою предмет его занятий? Чтение газет), и дополнение (Что составляет собой предмет его чтения? Газеты), и обстоятельство (Что характеризует собою его чтение газет? Постоянство)» (стр. 13).

[285]                
        В. Классовский, вслед за философом-профессором Карповым, особенное значение в структуре суждения приписывает подлежащему : «Понятие коренное в суждении называется подлежащим, а выведенное —сказуемым. Если нет подлежащего, то нет и сказуемого, и наоборот... Суждения, будучи переводимы на язык, иногда выражаются и одним словом, напр., верится, думается, дремлется, рассветает и т.д. Но это — безличные и усеченные формы обыкновенных суждений. В действительности рассудка нет таких усечений и безличностей».[1] Отсюда и для вопроса о структуре предложения как выражения суждения проблема подлежащего и способов его грамматического выражения получает особенный интерес и значение. Грамматика,   

«имея дело с мышлением, переложенным в речь, т.е. в слова с их формами, в весьма сложную сумму оборотов, определяющих в себе бесчисленные влияния истории страны и т.д., — самостоятельно сортирует свой разнохарактерный материал, при содействии общечеловеческой логики лишь настолько, насколько всякое действие человека обязано быть логическим, чтобы не быть произвольным и неразумным».      

        При наличии своих синтаксических норм и законов язык не может не считаться с логикой, с этой точки зрения В. Классовский подвергает критике теорию номинативизма, т.е. учение о выражении грамматического подлежащего формой именительного падежа существительного.[2] «Разумность и прочность этой теории, — по мнению Классовского, — сомнительны» (стр. 5). Ведь уже a priori кажется странным, что «соответствие подлежащего только именительному падежу, а именительного пад. только подлежащему возведено в закон разума», и что именит. пад. не приспособлен к выполнению никаких других функций, а подлежащее не может быть никак иначе выражено. Ведь в этом случае языкам, не имеющим падежей, — например китайскому, «нет выхода из абсолютной логико-грамматической бесподлежащности» (стр. 6). Между тем русские грамматики в один голос твердят о том, что подлежащее, «как название предмета, которого бытие, явление или сущность мыслится, выражается именительным падежом сущ. имени» (Басистов Система синтаксиса, 1848, §38). Только немногие делают исключение еще для родит. пад. (при глаголе безличном с отрицанием) : «Не слышно песен на лугах» (Антонов : Русская грамматика, 7-е изд., стр. 111-112). Лишь Родное слово К.Д. Ушинского
[286]  
(год 3-й, 1870, стр. 3) и Грамматика Филиппьева (1869, стр. 152) расходятся в этом отношении со всеми прочими учебниками. К.Д. Ушинский, различая в структуре предложения предмет речи и сказуемое, далее пишет (стр. 78) :        

«Если же предмет речи стоит в именительном или прямом падеже, то само такое предложение мы будем называть прямым, а такой предмет речи подлежащим. Если же предмет речи стоит в одном из косвенных падежей (напр. мне больно, ему слышно и т.п.), то он подлежащим не называется, а все такое предложение называется косвенным».       

        Грамматика Филиппьева учила, что подлежащее может быть выражено не только именительным падежом, но и формами всех косвенных падежей, даже предложного, напр. в богатом житье как в море (= богатое житье как море), ср. мне не спится и т.п.
        В. Классовскому эти взгляды кажутся ближе к истине, чем традиционная точка зрения. В пользу именительного падежа как формы подлежащего по преимуществу ссылаются на его независимость, несогласуемость ни с чем в предложении.       

«Но в таком же смысле независимы и все неизменяемые части речи. Если к преимуществам независимости именительного-подлежащего причислить согласуемость с ним не только определительных слов, но и сказуе­мого, то это преимущество разделит с ним и дательный падеж, с которым тоже согласуется сказуемое, напр. Льву не быть живому (Крыл.)» (стр. 14). Кроме того, «тотчас возникает вопрос : почему же сказуемое, которое по важности своей роли в предложении по крайней мере не уступает подлежащему, снисходит однако до творительного падежа (напр. Он был образцом для них)» (стр. 15).

        В. Классовский на основании этих и других соображений заключает, что теория об исключительной связанности подлежащего с формой именит. пад. несостоятельна. Так, в фразе Григорий оскорбил Якова подлежащее Григорий, а в страдательном обороте Григорием оскорблен Яков подлежащим должно быть признано слово Григорием. Ведь «так называемый 'страдательный' залог не есть залог, а только один из двух оборотов выразимости одного и того же факта мысли» (стр. 22-23). В другой паре примеров Я не сплю и Мне не спится «с первого уже взгляда видно, что 1) словами мне и я говорится об одном и том же лице и 2) лицу этому в обоих случаях приписывается один и тот же признак» (стр. 23).
        Следовательно, можно выразить обе фразы в виде такой пропорции : я : не сплю = мне : не спится. Я — подлежащее (по отношению к сказуемому), стало быть (по отношению же к сказуемому) и мне подлежащее (стр. 23). При этом каждому ясны своеобразные оттенки значения, связанные с оборотом мне не спится.

«Если из-за отсутствия инициативы действователя, означенного дательным падежом, вы не принимаете последний за подлежащее, то, будучи последовательным, не признавайте за
[287]  
подлежащее и именительный (я в фразе я все как-то не сплю по ночам), столько же вследствие слов «все как-то», крайне тускло просвечивающих в себе волю и намерение действователя (стр. 24).

        В предложениях типа У меня нет книг; Крупы хватило на один месяц подлежащими, по мнению В. Классовского, должны быть признаны формы родит, пад. книг (ср. У меня есть книги) и крупы (стр. 25). Кроме того, если взглянуть на вещи без предубеждения, без предвзятости, то следует, по Классовскому, признать наличие предложений обоюдоподлежащных, или двуподлежащных. Напр. У меня нет хлопот; Любо в лесу мне бежать.
        Наконец, В. Классовский считает, что «безличные предложения» типа : рассветает; Тошнит; Его убило громом и т.п. «трудно считать бесподлежащными» (стр. 27). «Здесь зависимость свою от природы мы высказываем преимущественно посредством подлежащих неопределенных или заслоненных, так сказать, веществом предиката» (стр. 28-29).
        Предложения вроде Мне не спится, мне лень, мне жаль, у меня нет друзей, можно, нельзя и им подобные, называемые «безличными», —        

«более чем стилистическая роскошь, более чем идиоматические обороты того или другого языка : они — целое отражение целой системы космологического объективизма, т.е. системы мировоззрений, по которым природа не раздваивается на производителя и произведение. Здесь, говоря грамматическим языком, подлежащее или представляется в виде неопределенного понятия «нечто», или в виде несмелого, как бы ненамеренного намека на личную причину всех явлений, в отношении к ним внешнюю. По этому пониманию вещей, данное животное есть только сравнительно усложненная питательная трубка, в которой происходят роковые процессы. Рядом с ним, с этим мировоззрением стоит другое, противоположное, которое можно назвать субъективизмом. Здесь все преемственно связывается в одну общую цепь, в начале которой поставлен самосознательный абсолютный субъект, а на всем ее протяжении и впереди ее — бездонный план целесообразных, конечных начертаний. Грамматически выражаясь, здесь открыто преобладает именованное подлежащее — именительный падеж. Итак, искони живут рядом, рассчитанные на свободный выбор свободной воли, две космологические теории, и обе они не могли, по необходимости, не отразиться в сложном выполнении одной из органических потребностей человека, в языке. Которая из них представляется преобладающею в языке? Очевидно, субъективная (отсюда предложения открыто-личные, с именительным подлежащего, решительнее и многочисленнее, чем так называемые «безличные», с подлежащим в косвенных падежах). Но преобладая, она не вытеснила (в языке) соперницу, которая, как бы в уступку
[288]  
чистому субъективизму, проговаривается косвено-падежными подлежащими».[3]

        Таким образом, различия между типами безличных и личных предложений В.А. Классовский объясняет различиями отложившихся в них народных мировоззрений. Сами эти мировоззрения, по мнению Классовского, «искони живут рядом». Абстрактно-метафизический, антиисторический и вместе с тем универсально-логический подход к объяснению генезиса разных типов предложений в русском языке здесь очевиден.
        По Классовскому, все вообще предложения, в отношении к подлежащему могли бы распределиться по следующей классификации :
        1) Открытые (инциатива субъекта, как действующего лица, господствует над предикатом), с подлежащим в именительном, напр. Птица летает, Закон наказывает преступника, Эту книгу многие читают, — или в творительном падеже (при глаголах переходных страдательной формы), напр. Законом наказан преступник, Эта книга многими читается.
        2) Заслоненные (предикатом). Постоянный их признак — отсутствие 1-го и 2-го лица. Здесь выделяются группы :
        a) с именительным подлежащего (подразумеваемого) : Его убило громом (подразумеваемое подлежащее нечто, какое-то существо); Угораздило тебя (подр. подл, что-то, это); Холодом меня обладало (это, нечто); наехало гостей (большое число — много); Пробило десять часов (как бы нечто, скрытое в часах); Дымом пахнуло (нечто);
        б) с подлежащим — родительным. Напр. Будет с тебя (этого); Хлеба хватило ровно на пять дней; помощи не приходило; Только на словах тебя и стало и т.д.;
        в) с подлежащим — дательным, напр. Мне хочется, верится, плачется, легко, можно, мне пора, весело и т.п.;
        г) с подлежащим — творит., напр. граблено, бито, хожено (мною, кем-либо) и т.п.
        Сверх того в этих подразделительных группах нередко встречаются предложения обоюдоподлежащные, напр. мне следовало ехать; собак стало не слыхать (подр. подл. второе мне, тебе, им).
        3) скрытые, в которых подлежащее заключено в глагол-сказуемое предложения, напр. рассветает — рассвет происходит или совершается; тошнит — тошнота пронимает (меня, его); морозит — мороз действует, смеркается — мрак стягивает со всех сторон и т.д.
        В. Классовский был уверен в том, что, преобразуя учение о предложении, он закладывает основы грамматики формальной.       

«Нет сомнения, что грамматика без лингвистики была бы то же, что ботаника без растений или история без фактов, т.е. что-то немыслимое. Но ни ботанике, ни грамматике, ни какой-либо
[289]  
другой науке нельзя обойтись без возможно логичной систематизации своего материала, с определениями, классификациями и терминами. Лингвистическая струя обильно введена в нашу грамматику, преимущественно при руководящем содействии проф. Буслаева, это не дает однако же нам права небрежно относиться и к грамматике «формальной», которая, по какой-то непонятной неподвижности среди всеобновляющего движения других наук, продолжает коснеть в том же виде, какого она достигла в эпоху схоластики».[4]

        Любопытно, что В. Классовский даже по отношению к русскому языку допускает возможность согласования глагола-сказуемого с косвенными падежами подлежащего.        

«Возразят, может быть : о согласовании глагола с косвеными падежами, как о невозможности, и заговаривать не стоит. Будто не стоит? А в предложении, напр., Мне нельзя быть веселу (быть веселу = «веселиться» — глагол, см. у Востокова Простр. грам., §58) разве сказуемое не согласуется с дательным падежом мне, и разве из этого уж одного не видно, что здесь дателный падеж подлежащее? наконец, на основании же согласуемости в примере Барыш с накладом на одних санях ездят явствует, что второе подлежащее — с накладом».[5]

        В. Классовский широко приветствует разнообразие грамматических концепций и точек зрения.        

«Разномыслия ни в каком случае для науки не опасны : от них крепнет ее единомыслие. Кто бы что ни думал о вещах, все-таки истина есть то, что есть, и верное понимание их отовсюду вливается в ее равнодействующего диагонально параллелограмма сил разномыслия».[6]

         2.

        В связи с распространившимся в 60-70-х гг. убеждением, что «подлежащее» может выражаться не только формой именительного, но и формами косвенных падежей, было предложено одним преподавателем (А.А. Дмитриевским) отнести подлежащее к второстепенным членам предложения, к дополнениям. Наличие и продуктивность бесподлежащных предложений выставлялись как несомненное доказательство верности такой оценки.[7]
[290]                
        Таким образом, борьба с так называемой номинативной теорией, т.е. с признанием именительного падежа имени существительного (или его «эквивалентов» при субстантивации других частей речи) единственной формой выражения «подлежащего», невольно повела к переоценке самой синтаксической категории подлежащего. Появляется взгляд, что подлежащее не равноценно со сказуемым, что «подлежащее не может считаться одним из главных членов предложения, а должно быть низведено в разряд второстепенных, и именно дополнений».[8]
        А.А. Дмитриевский ссылается на то, что в русском языке множество разрядов безличных предложений обходятся вовсе без подлежащего, что и из личных предложений далеко не все нуждаются в подлежащем (ср. угостили; либо пан — либо пропал; мыслю, следовательно, существую и т.п.).
        А.А. Дмитриевский, прибегая к современной ему официальной фразеологии, пишет :        

«Сказуемое есть неограниченный властитель, царь предложения : если есть в предложении, кроме него, другие члены, они строго ему подчинены и от него только получают свой смысл и значение; если нет их, даже подлежащего, сказуемое само собой достаточно выражает мысль и составляет целое предложение. Иначе сказать : и само предложение есть не что иное, как сказуемое или одно, или с приданными ему другими членами».[9]

        По словам А.А. Дмитриевского, «смотря по природе сказуемого и самого языка», возникают и укореняются разные способы распространения или «дополнения» сказуемого.        

«Одно сказуемое требует прежде всего подлежащего, напр. свищет соловей, ветер; другое дополняется прежде всего родительным падежом, напр. не слышно песен на лугах; третье —дательным падежом, напр. жаль мне, δοκει μοι; четвертое —винительным падежом : читаю книгу, пятое — творительным падежом : запахло дегтем, наконец шестое — предложным падежом : о пустяках не говорят. Не очевидно ли из этих примеров, что как для одного сказуемого ближайшее — подлежащее, так для другого ближайшее — какое-либо из дополнений и столь же важно для него, как подлежащее для первого. Значит, подлежащее играет столь же второстепенную роль в предложении, как и дополнение».[10]

[291]                
        Само собой разумеется, что, придавая основное, господствующее значение сказуемому и сказуемости, А.А. Дмитриевский склонен расширять объем понятия «глаголности» или «спрягаемости», которое рассматривается им как синоним «сказуемости». Так, по его мнению, под влиянием «метафоризма языка» в тех случаях, когда сказуемым служит имя без глагола, это имя получает «вербальную форму или спрягаемость и само в себе уже заключает признак настоящего времени» (ср. земля — планета). Можно при этом вспомнить однородные, но гораздо позднее высказанные суждения Д.Н. Овсянико-Куликовского о предложениях типа Мороз.
        В связи с проблемой «вербализации» именного сказуемого А.А. Дмитриевский делает следующее обобщение :        

«Сфера именного сказуемого не исчерпывается принятым утверждением, что оно стоит непременно в именительном падеже. Довольно часты употребления имен и в косвенных падежах с предлогом и без предлога в значении сказуемого : спрягаемость этих форм очевидна и из того, что они легко заменяются настоящими глаголами, к значению которых они 'перенесены'. Вот примеры этих сказуемых : Это зло еще не так большой руки; слоны вдиковинку у нас; все в сборе; он высокого роста; это вам не к лицу; ему с руки, на руку; вам с полагоря; он молодцом; ты не в ударе; не в духе; ему не в мочь, не в моготу; деньги на исходе; по делам вору мука; только все не в прок; вам не в домек, не в пример; это тебе не по душе, не по сердцу; по горло дела, не в счет абонемента и мн. др. особенно у Крылова в баснях».[11]

        А.А. Дмитриевский подробно останавливается на таком явлении языка, которое он называет «поглощением сказуемого во второстепенном члене предложения». Напр., в Зима...(крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь) сказуемое поглощается в подлежащем, в С чужого коня среди грязи долой — в обстоятельстве места. Такие сказуемые также не лишены свойства спрягаемости, и некоторые из них даже получили глагольное управление : долой меня, тебя, вон его, прочь от меня (как : ну его, на-те вам).[12] По мнению А.А. Дмитриевского, «в действительной жизни языка», прежде всего в разговорной речи, «круг сказуемого обширен, способы его организации чрезвычайно разнообразны». Традиция формального логико-грамматического понимания структуры предложения поразительно сузила и объединила сферу сказуемости, форм ее выражения. Между тем,        

«сказуемое, для своего выражения, не только заимствует формы именные и наречные, но даже не брезгует и частицами, когда они способны выполнять роль глагола. Таковы в русском языке : ну, да, чтоб
[292]  
(чтоб его!), кроме звукоподражательных хлоп, стук и др. Даже ну и на при­нимают глагольные флексии множ. числа 2 лица : ну-те, на-те (также часто и наречие прочь : прочь-те).»[13]

        По словам А.А. Дмитриевского, предложения Земля —планета и Земля есть планета «не равнозначущи», хотя и синомичны, т.е. различие между ними не только стилистическое, но и структурно-грамматическое. Подлежащее, — говорит А.А. Дмитриевский, — находясь под управлением сказуемого, часто и само оказывает на него влияние, выражающееся в согласовании сказуемого с подлежащим».
        Однако согласование сказуемого с подлежащим, по мнению А.А. Дмитриевского, «не есть общее правило» (ср. Пришли Иван с Петром; ср. также Много солдат не вернулись домой). Кроме того, далеко не всегда согласование — признак зависимости.       

«Не станем же мы в следующем примере : Пришла знакомая, Марья Ивановна считать знакомая словом подчиненным Марья Ивановна — потому что оно согласуется с последним в роде, числе и падеже; всякий разберет так, что, наоборот, Марья Иванован подчиняется слову знакомая и служит к нему приложением. Согласование сказуемого как с подлежащим, так нередко и с дополнением означает не главенство подлежащего, тем менее дополнения, а то, что флексивное сказуемое является со всеми аттрибутами, ему необходимыми для аттракции второстепенных членов : являясь с признаками лица, рода, числа и даже падежа, оно как бы раскрывает для тесного примыкания к нему второстепенных членов».[14]

        A.A. Дмитриевский — в доказательство своей мысли, что подлежащее — не главный член предложения, а имеет те же свойства второстепенности, как и дополнение, ссылается на описанный Ф.И. Буслаевым синонимический параллелизм следующих пяти конструкций :
        1 ) мне хочется — я хочу
        2) его громом убило — его гром убил
        3) наехало гостей — наехали гости
        4) слышно музыку — слышна музыка
        5) впереди его проехано у богатыря — проехал богатырь.[15]
        Сюда же примыкает оборот нет денег, охарактеризованный Ф.И. Буслаевым как безличный с родительным подлежащего.
        Особенно доказательным свидетельством в пользу признания подлежащего дополонением кажется А.А. Дмитриевскому факт наличия придаточных дополнительных предложений в функции подлежащего. Например, в стихе Крылова Известно, что слоны в диковину у нас — второе предложение считается дополонительным; оно отвечает на вопрос : что известно? и заменяет именительный падеж, в котором могло бы стоять
[293]  
существительное «диковинность» или «редкость» (слонов). Следовательно и это существительное имя, или простое подлежащее, не что иное, как дополнение сказуемого.
        В своем «Опыте учебника русского синтаксиса» А.А. Дмитриевский в разделе «Главные и придаточные члены предложения» учил :        

«Предложение, выраженное одним словом (собственно простою или составною этимологическою формою : жаль, стало не слышно), состоит только из сказуемого и называется одночленным. Предложение, выраженное сочетанием слов, называется многочленным и состоит из сказуемого, т.е. главного члена, и относящихся к нему (прямо или непрямо) других слов, т.е. придаточных, или второстепенных членов. Поэтому сказуемым называется форма, которою в одночленном предложении исключительно, а в многочленном предложении по преимуществу, выражается мысль.
        Придаточными же называются такие члены предложения, которыми мысль того же предложения пополняется или досказывается» (стр. 2).

        Подлежащее — разновидность дополнения.        

«Дополнение, отвечающее на вопрос именительного падежа, называется подлежащим, или ближайщим дополнением; — отвечающее на вопрос винительного падежа без предлога — прямым дополнением, на вопросы всех других падежей, а равно и винительного с предлогом, — косвенным дополнением» (стр. 14).

        А.А. Дмитриевский готов считать своим единомышленником в вопросе о включении подлежащего в категорию дополнения даже А.А. Потебню. Ведь, по словам этого ученого, синтаксический анализ и синтаксическая характеристика второстепенных членов предложения в традиционном языкознании явно недостаточны : «второстепенных членов предложения нельзя подвести под рубрики согласования, управления и отсутствия того и другого» (Введение, стр. 145).
        А.А. Дмитриевский целиком принимает и разделяет взгляд А.А. Потебни на историческую изменчивость структуры предложения. По его словам,        

«жизнь языка есть беспрерывное его изменение, которое есть необходимый результат бесконечно-разнообразной постройки предложения. Отсюда каждый член предложения пользуется для своего выражения не только этимологическою формою, изначально ему присвоенною, но и другими, получившими вследствие метафоризма языка, не изначальную, но новую синтаксическую службу»[16].        

        (Ср. Навозную кучу разрывая, петух нашел жемчужное зерно и он наговорил кучу, т.е. очень, весьма много). Учение о подлежащем как второстепенном члене предложения,
[294]  
как о «дополнении», естественно не привилось в русском синтаксисе. Оно показательно лишь как знамение времени, как одно из проявлений борьбы с традиционными схемами формально-логической грамматики.
        Точка зрения А.А. Дмитриевского вызвала решительные возражения со стороны Г.Милодова[17] и акад. Я.К. Грота. Г.А. Миловидов в статье «Второстепенный ли член предложения подлежащее?», возражая А.А. Дмитриевскому, доказывал, что «подлежащее больше, чем дополнение; его отношение к сказуемому причинное, а не дополнительное».[18] Кроме того, отсутствие подлежащего в разных типах безличных, императивных и других предложений не свидетельствует о второстепенной роли подлежащего, «как не уменьшается значение сказуемого оттого, что есть предложения и без сказуемых. Например, дитя видит жука и кричит : Жук! жук! Разве это сказуемое? Или вы садитесь на извозчика и говорите : На Тверскую! На почту! В город! Это только обстоятельство, а между тем в нем целое предложение».[19]
        В результате этой дискуссии, не поколебавшей авторитета подлежащего, школьно-логический синтаксис крепко и надолго обогатился еще одним разрядом придаточных предложений — придаточными предложениями подлежащими. Акад. Я.К. Грот так рассуждал по поводу предложенного А.А. Дмитриевским разбора предложений типа Известно, что слоны в диковину у нас : «Придаточное предложение, которое становится на место подлежащего, служит, по крайней мере иногда, определением опущенного или и прямо выраженного то. Мы имеем тут дело с особенной категорией придаточного предложения, на которую в нашем синтаксисе еще не было обращено достаточного внимания, но которая требовала бы оснавательного разъяснения. Когда мы говорим : До какой степени это важно, видно из того, что оно стало известно, или : Желательно, чтобы он пришел или : Что он болен, это доказывается его отсутствием, неужели подчеркнутые предложения суть дополнения сказуемых видно, желательно, доказывается! Нет, эти предложения служат определительными, а иногда, может быть, и дополнительными или обстоятельственными словами подлежащего то или это, высказанного или подразумеваемого, точно так же, как в первом примере :        

«Что оно стало известно» составляет определение слова того. Это определение, присоединяемое к определяемому посредством союза что, конечно, не подходит под те виды определения, которыми до сих пор ограничивалось понятие
[295]  
этого члена предложения, но едва ли можно во многих случаях подвести такое пояснение указательного местоимения под какую-либо другую категорию. Мы приходим к заключению, что когда подлежащее состоит из целого предложения, то в синтаксическом разборе и надобно говорить о нем как о подлежащем, выраженном в форме придаточного предложения».[20]

        Среди важных синтаксических вопросов, затронутых в связи с дискуссией о роли подлежащего в структуре русского предложения, находился вопрос о соотношении двучленного и одночленного типов предложений в современном русском языке. Г.А. Миловидов, считая господствующим в настоящем времени предложение двучленное, утверждал, что «предложение одночленное, безличное — тип предшествующего периода языка».[21] А.А. Дмитриевский, напротив, доказывал, что одночленное предложение «не погребено под развалинами бесчисленных переворотов языка», «являясь живым, неумирающим свидетелем всей истории языка», оно «поныне живет себе не только по добру по здорову, но и лучше прежнего»; «круг его употребления не сузился, а расширился, расширяется и будет расширяться».[22]
        Таким образом, вопрос о предложении, о структурных особенностях разных типов предложений все теснее сближается с вопросом об основном организационном центре предложения, о том самом «минимуме» предложения, из которого исходил А.А. Потебня в своих синтаксических исследованиях. Все очевиднее становятся несоответствия в содержании и объеме понятий «глагола — глаголности» и «сказуемого — сказуемости». Правда, сначала некоторым казалась соблазнительной мысль так расширить понятие «вербальности» или «глагольности», чтобы по возможности подвести под него все формы сказуемости. В этом случае осталось бы непоколебленным старое положение о глагольном типе предложения — не только как основном, но и единственном, а также о глаголе (verbum finitum) как о минимуме предложения. Однако все расширяющийся круг наблюдений над разнообразием фраз — предложений народно-разговорной речи — не освещался и не объяснялся целиком с такой точки зрения «оглаголивания» или «вербализации» именных и всяких других сказуемых. Требовалась иная интерпретация сказуемости и еще шире : предикативности, выходящая за пределы морфологических категорий.