[5]      
        1. Задачи издания

        Издание в русском переводе „Курса общей лингвистики" Ф. де-Соссюра (F. de Saussure, Cours de linguistique générale) представляет собой первую попытку дать в руки специалистов по языку (аспирантов, педагогов, литературных работников, учащихся в педвузах) один из крупных трудов новейшего западноевропейского теоретического языкознания для критического изучения и преодоления.
        Это издание образует первый выпуск серии „Языковеды Запада", задачей которой является ознакомление нашего читателя с наиболее крупными и оригинальными образцами лингвистической мысли Запада в ее прошлом и настоящем.
        В самом деле, в истории дореволюционной русской лингвистики отражались разные фазы развития лингвистической мысли Запада. Труды русских ученых XVIII века, например Ломоносова, отмечены влиянием философской грамматики — Grammaire générale et raisonnée. Ученые филологи и лингвисты XIX века: Буслаев, Потебня, Овсянико-Куликовский, Фортунатов, Шахматов, Поржезинский и др. повторяют на русской почве последовательно основные положения Боппа, Шлейхера, Я. Гримма, Штейнталя, младограмматиков: Бругмана, Дельбрюка, Пауля и т. п.
        Разумеется, для советской лингвистики положение решительно изменилось. Для нас не может быть и речи о некритическом пересказе, слепом подражании тем или иным западным образцам. Но так же мало можем мы отбросить все достижения лингвистической науки Запада, собранные ею богатые фактические материалы. Перед нашими языковедами в качестве первоочередной задачи стоит действительное, реальное преодоление буржуазной лингвистики. Одним из лучших способов осуществления этой задачи является подлинное знание индоевропеизма, особенно современного.
        В проблеме буржуазного наследства советской научной мысли следует руководствоваться указаниями В. И. Ленина: „Марксизм, — говорит Ленин, — отнюдь не отбросил ценнейшие завоевания буржуазной эпохи, а, напротив, усвоил и переработал все, что было ценного в более чем двухтысячелетием развитии человеческой мысли и культуры" (т. XXV, изд. 1920 г.).
[6]      

        2. Младограмматизм и его критика

        Индоевропеизм второй половины XIX в. был представлен лингвистической школой младограмматиков, сводившей языковое исследование к изучению индивидуальных языковых явлений.
        „Истинным объектом для языкознания, — заявляет Пауль, — являются проявления (Äusserungen) речевой деятельности индивидов. Все звуковые комплексы, которые когда-нибудь кто-либо произносил, слышал или представлял вместе с ассоциированными или представленными символами (курсив наш.—Д. В.), все многообразные отношения, в которые вступали языковые элементы, в душах индивидуумов... (H. Paul, Prinzipien der Sprachgeschichte, Halle, 1920, Einleitung).
        „Душа" — с точки зрения младограмматиков — психический продукт моторных нервов. Она сообщает возбуждение чувствительным нервам других индивидов, вызывая соответствующие представления в силу ассоциации. Звуки языка — средство для этого" (Пауль, стр. 14).
        Само представление непередаваемо. Чужое представление нужно переводить на язык самонаблюдения. Прямое влияние представлений одного индивида на другого основано на одинаковости человеческой природы, на ассоциативных связях, базирующихся на одинаковом опыте (Ibid., стр. 15—16). Младограмматики считали, что „точность знания прямо пропорциональна возможности наблюдать изолированно действие отдельных факторов“ (Пауль, стр. 16).
        Речевой механизм человека, по их мнению, имеет две стороны: психическую и физическую. Обе действуют независимо и по своим собственным законам, осуществляющимся со „слепой необходимостью законов природы". Взаимодействие между этими факторами мыслится только как внешнее механическое столкновение, в результате которого получаются явления аналогии. Исходя из таких предпосылок языкового процесса и тщательно отделяя языковые явления от неязыковых факторов, младограмматики сосредоточили свое внимание на изучении фонетических изменений.
        Всякое звуковое изменение, поскольку оно происходит механически, совершается по законам, не допускающим исключений, т. е. направление движений звуков у всех членов одной группы языков остается одно и то же (Бругман и Остгоф, Морфологические исследования, XIII—XIV).
        Что же касается расщепления языка на диалекты, то, по мнению Пауля, в этом случае внутри языковой группы столько же диалектов, сколько говорящих индивидов. Появление диалектов обозначает только перерастание индивидуальных различий сверх определенной массы (Пауль, стр. 38).
        Итак, младограмматики дают индивидуалистическую концепцию языка, Но если предметом лингвистики является язык индивида, который развивается вне связи с общественным строем, с общественно-экономическими отношениями, классовым делением общества, если сознание и язык — два самостоятельных ряда явлений, развивающихся по своим законам, если развитие языка совершается спонтанно в плане фонетических изменений (чередования, палатализации, ассимиляции, диссимиляции, вставки, выпадения, ослабления, усиления, передвижения), и наконец, если внутри языковой группы столько же диалектов, сколько
[7]      
говорящих индивидов, — то чей же собственно язык доступен непосредственному изучению исследователя? Очевидно, язык самого лингвиста.
        Будучи логически последовательным, такое заявление и делает представитель младограмматизма на русской почве акад. Шахматов, говоря:
        „Предметом наших занятий будет обозрение звуков и форм современного нам русского литературного языка, т. е. того самого языка, который образованные русские люди (курсив везде наш. — Д. В.) употребляют в разговорной и письменной своей речи.
        ... Я сосредоточу свое внимание на фактах, известных мне из непосредственного наблюдения, т. е. прежде всего из собственного моего словоупотребления. Такое самоограничение может представить и известный интерес с точки зрения методологических требований-, реальное бытие имеет язык каждого индивидуума; язык села, города, области, народа оказывается известной научной фикцией, ибо он слагается из фактов языка, входящих в состав тех или иных территориальных или племенных единиц индивидуумов-, между тем число этих индивидуумов представляется неопределенным, исчерпывающее изучение их языка невозможным“ (А. Шахматов, Очерк современного русского литературного языка, Гиз, 1930 г., стр. 5).
        Очевиден тот тупик, в который зашла наука о языке в трудах младограмматиков. Если объектом лингвистики является язык индивида и прежде всего язык самого ученого, то ведь подобное учение о языке не что иное, как абсолютный иллюзионизм и солипсизм, который несет науке смерть. Младограмматикам приходится поэтому отступать от последовательного индивидуализма, вводя понятие преемственности языка. Благодаря появлению новых индивидов, новых поколений „под воздействием уже существующих создаются новые языковые организмы" (Пауль, стр. 28). В работе над конкретными языковыми материалами (за исключением фонетических описаний живой речи и отчасти диалектальных изысканий) младограмматики еще менее считаются с выдвинутыми ими теориями, применяя сложившийся на базе более ранних теорий сравнительно-исторический метод с большей осторожностью и тщательностью в деталях, но без всякой попытки обоснования его закономерности.
        Характерная особенность новых направлений в лингвистике н. XX в., возникших как реакция против крайностей младограмматического индивидуализма, но в действительности его не преодолевших, заключается в том, что в раскрытии языковых закономерностей они исходят не от изолированного говорящего индивидуума, а из межиндивидуальной функции языка, как орудия коммуникации, сообщения. Одним из первых выступает Гуго Шухардт, младший современник младограмматиков.
        Определяя возникновение языка из элементарных жизненных потребностей, в частности из потребности общения, Шухардт выставляет тезис о том, что процесс языкового развития, языковых изменений обусловлен языковым смешением (Schuchardt-Brevier, hrg. v. L. Spitzer, S. 151). Возможность языкового смешения не имеет границ — отсюда никогда не прекращается вечное движение и изменение языков (Ibid., S. 154). „Язык образует единство и беспрерывность. В языке нет никаких твердых преград, его различные формы относятся друг к другу как диалекты.
[8]                
        Я повторяю, — говорит Шухардт, — в языке нет никаких границ между особенным и общим, а только постоянный переход от особеннейшего к самому общему" (Schuch. Brev., S. 254—255).
        Другой современник младограмматиков О. Есперсен считает закономерным наряду с изучением фонетических явлений интерес к целому ряду других более общих проблем: синтаксису, семантике и т. п. (О. Jespersen, Die Sprache, ihre Natur, Entwicklung und Entstehung, Heidelberg, 1925, S. 77, 78, 79).
        Этот новый этап в развитии индоевропеизма современный датский лингвист L. Hjelmslev характеризует так:
        „После того как в течение долгого времени лингвистика концентрировалась... на изучении внешней стороны лингвистического знака и изучала повсюду частные проблемы языковых групп, в настоящее время лингвистика все больше и больше занимается проблемами синхронии и системой семантики, а также общей проблемой речи. Предпринимается изучение ассоциативных и синтагматических отношений отдельных конкретных языков и в речи вообще. Разыскиваются, и с нашей точки зрения вполне рационально, новые методы, потребность в которых вообще очень ощущается в современной лингвистике. Путем внимательного изучения языковых систем и общих тенденций речи, в изучений общих возможностей и частных положений, обусловливающих реализацию этих возможностей, развивающаяся лингвистика снова станет на путь прогресса" (L. Hjelmslev, Principes de Grammaire Générale, Koben- havn, 1928, p. 4).
        Эта характеристика младограмматизма и возникающей против него оппозиции со стороны современных направлений в самой буржуазной лингвистике в общем верна, но для нас она совершенно недостаточна. Дело в том, что и такие противники младограмматизма как Шухардт и Есперсен по существу не преодолевают индивидуализма младограмматиков. И Шухардт и Есперсен лишь переносят язык из психо-физиологической сферы изолированного индивидуума в сферу интерпсихических отношений между отдельными индивидуумами. Буржуазное мышление, как отражение неорганизованного анархического состояния капиталистического общества, в лучшем случае способно подняться до понимания языка, как явления социального, но специфику социального оно видит в интерпсихичности.
        Таким образом буржуазная мысль и в понимании явлений языка обречена на то, чтобы вращаться в заколдованном кругу индивидуальной психологии. Этого конечно не мог заметить буржуазный ученый — L. Hjelmslev.

        3. Краткий обзор важнейших направлений в буржуазной лингвистике XX в.

        Публикуемый в русском переводе труд Ф. де-Соссюра „Cours de linguistique générale" является одним из первых результатов поворота западноевропейской лингвистики к общим проблемам языкознания. Ниже мы более обстоятельно остановимся на анализе основных положений лингвистической концепции де-Соссюра, но сначала мы кратко охарактеризуем ту лингвистическую среду, которая противостоит соссюрианству
[9]      
в современной науке Запада. Прежде всего необходимо отметить синтетическую работу по языку в работах Я. ван-Гиннекена (Principes de- linguistique psychologique, 1907, Paris).
        Я. ван-Гиннекен выступает против эмпиризма младограмматиков, против одностороннего изучения языка только с звуковой стороны. Он выдвигает „законы идео-динамики“, проявляющиеся в фонетике и семантике в самых разнообразных языках. Подчеркивается примат смысловых моментов над формальными в грамматическом строе языков. Грамматика у Гиннекена базируется на психической деятельности людей и отталкивается от младограмматического формализма. Вместо строгих неизменных фонетических законов, о которых говорили младограмматики, выдвигается идея вечного становления и изменения языка.
        Кардинал В. Шмидт (см. его Die Sprachfamilien und Sprachenkreise der Erde, 1926) подвергает критике примат генеалогической классификации языков. Выдвигается принцип типологической классификации, надстраивающейся над семьями языков (типологические круги). Типологический языковый круг увязывается с соответствующим культурным кругом. Типологический круг представляет собой целое в составе известных лингвистических элементов — фонетического характера (гласные, согласные, звонкие, глухие), морфологического (формы числа, рода), синтаксического (порядок слов, положение родительного атрибутивного падежа).
        Появление нового лингвистического элемента ставится в связь с возникновением новой формы мышления в увязке последнего с тем или иным типом общественно-экономического развития. Например, различение мужского и женского рода — показатель большей хозяйственной роли женщины и относится к эпохе земледельческого матриархального хозяйства, когда женщина была первым земледельцем. Деление предметов на одушевленные и неодушевленные, соответствующим образом отраженное в языке, Шмидт присваивает стадии охотничества и рыболовства (на севере) и т. д. и т. п.
        В защиту синтетической концепции языка выступает также школа „идеалистической неофилологии“, возглавляемая Фосслером. Фосслер считает язык деятельностью, живой силой, судьба которой вечно меняется. Эта сила по своему существу нечто психическое... В мысли лежит психическая ценность языка (Aufsatze zur Sprachphilosophie, S. 105). „Исключительнейший индивидуализм, соединенный с исключительнейшим универсализмом, — вот,—говорит Фосслер, — идеал языковой мысли. Это... идеал живописца, музыканта, каждого художника. Языковая мысль по существу поэтическая мысль, языковая правда—художественная правда, полная содержания красота... Теперь мы знаем, на службе чего стоит учение о языковой правильности, практическая грамматика. Она обслуживает язык как искусство, она учит нас технике языковой красоты" (Ibid., S. 14).
        В вопросе об изучении развития языка Фосслер считает научной ту историю языка, „которая через весь практический ряд причин дойдет до эстетического, так что станет ясной и понятной языковая мысль, языковая правда, языковый вкус, языковое чутье или, как это называет В. Гумбольдт, внутренняя языковая форма во всех своих психических, физических, политических, экономических и вообще культурно обусловленных изменениях” (курсив наш.—Д. В.) (Ibid., S. 19).
[10]              
        Под историей языка Фосслер понимает „историю языкового вкуса или чутья, т. е. историю импульсов, мотивов, влияний, окружений, которые составляют внешнюю историю языка. Тогда история языка не отрывается от культурной истории, а частично поглощается ею“. (Ibid., S. 25).
        Идеалистический характер лингвистической концепции Фосслера, отражающего влияние В. Гумбольдта, не подлежит сомнению. Но какое отношение к идеализму, спросит читатель, имеют лингвистические труды Я. ван-Гиннекена и В. Шмидта, с которых мы начали краткий обзор синтетических концепций в новейшем индоевропеизме? Оказывается, очень близкое.
        В самом деле, Шмидт утверждает, что „из всех живых существ только человек обладает подлинным языком... Пропасть, зияющая между человеком и животным, вскрывается во всей своей ширине и глубине при анализе духовной деятельности человека, непосредственно связанной с его языковой деятельностью" (Schmidt W., S. 3—5).
        К духовным функциям Шмидт причисляет способность „звукового выражения общих понятий", отсутствующих у животных и необъяснимых из чувственного опыта, способность соединения отдельных слов в предложения, т. е. способность положительного и отрицательного суждения о бытии и качестве предмета, наконец, способность „соединять ряд предложений в логическое и психологическое единство"— способность умозаключений. Основой культурного развития кардинал В. Шмидт считает духовное развитие (Ibid., S. 15).
        Подобного рода высказывания, имеются и у ван-Гиннекена, разыскивающего „универсальные идеи, заложенные в человеческой природе" (см. кн. II).
        Что же мы имеем нового в кратко охарактеризованных нами современных направлениях в лингвистике, составляющих лингвистическое „окружение" соссюрианства?
        Новое заключается в следующем: буржуазная мысль стремится выбраться из индивидуально-психологического круга, и в поисках выхода она иногда готова кое-что заимствовать даже от материализма: говорит, как кардинал Шмидт об историчности форм языка, о связи этих форм с формами мышления, а последних—с определенными (мыслимыми статически, замкнуто) этапами („кругами") в развитии человеческого общества. С первого взгляда такая концепция оказывается прямо противоположной „эстетической" концепции Фосслера. Но эта противоположность лишь кажущаяся. Тут имеется лишь различие в пределах единого буржуазно-идеалистического понимания языка. Единство заключается в том, что и кардинал Шмидт, и Фосслер, а также и Я. ван-Гиннекен, преодолевая замкнутость индивидуально-психологического круга, попадают из него в сферу таких абстракций, как духовное „вообще", „универсальные идеи, заложенные в человеческой природе", „язык как продукт эстетического творчества человеческого духа" и пр. и пр.
        Если классовой основой индивидуально-психологической интерпретации языка является стремление „узаконить" анархию капиталистических отношений, индивидуализм этих отношений, то новый этап в развитии буржуазной лингвистики — в лице Шмидта, Фосслера и др.—характеризуется стремлением эти отношения универсализировать, представив их в виде продукта вечных законов „духа".
[11]

        4. Основные положения Ф. де-Соссюра в учении о языке

        А. Внешняя и внутренняя лингвистика

        Основная идея „Курса" де-Соссюра сформулирована (на 207 стр.) следующим образом: „Единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя“. Стало быть, язык по де-Соссюру имеет свою собственную жизнь, свои законы, свои закономерности. И де-Соссюр развертывает в своем „Курсе" учение о „внешней" и „внутренней лингвистике", противопоставляя язык тому, что можно назвать социальной основой языка. В состав „внешней" лингвистики, — говорит де-Соссюр, — входят „все пункты, которыми лингвистика соприкасается с этнологией, все связи, которые могут существовать между историей языка и историей нации, расы и цивилизации. Эти две истории переплетаются и взаимно влияют друг на друга... Обычаи нации отражаются на ее языке, а, с другой стороны, язык в значительной степени формирует нацию.
        Далее, следует упомянуть об отношениях между языком и политической историей. Великие исторические события, вроде римского завоевания, имели неисчислимые последствия для целого ряда лингвистических фактов. Колонизация, являющаяся одной из форм завоевания, переносит один язык в иную среду... Внутренняя государственная политика играет не менее важную роль в жизни языков: некоторые государства, например Швейцария, допускают существование нескольких языков; другие, например Франция, стремятся к языковому единству. Высокий уровень культуры благоприятствует развитию некоторых специальных языков (язык юридический, научная терминология и пр.). Это приводит нас к третьему пункту — к отношениям между языком и такими установлениями, как церковь, школа и пр... Лингвист должен также рассматривать взаимные отношения книжного языка и обиходного языка... Наконец, к внешней лингвистике относится и все то, что имеет касательство к географическому распространению языков и их диалектальному дроблению" (Курс общей лингвистики, стр. 43—44).
        Мы привели эту длинную цитату для того, чтобы показать характер социологической концепции языка, принятой Ф. де-Соссюром. Мы видим, дальше теории исторических и географических факторов этот социологизм не идет. Все факторы равноправны, все они отражаются, все они влияют, имеют значение для языка — и все. Что здесь является ведущим началом? Каков базис развития языка? Ответа на этот вопрос социологическая концепция де-Соссюра предпочитает не давать, она не выделяет базиса общественных явлений, она замалчивает его значение так же, как борьбу общественных классов, возникающую из противоречия между производительными силами и производственными отношениями. И де-Соссюр не ограничивается выдвиганием „теории факторов", смазывающей сущность исторического процесса. Он противопоставляет внешнюю и внутреннюю лингвистику. Он борется с распространенным взглядом о том, что внешняя лингвистика не отделима от внутренней. „Мы думаем, — говорит он, — что изучение явлений внешней лингвистики очень плодотворно, но ложно утверждать, что без них нельзя познать организм внутренней лингвистики. Лучшим доказательством этого является то, что каждая из них создала свой метод. Внешняя лингвистика может собирать деталь за деталью, не чув-
[12]    
ствуя себя сжатой тисками системы. Например, каждый автор будет группировать по своему усмотрению факты, относящиеся к распространению языка за пределами его территории... Во внутренней лингвистике — совершенно иначе: она не допускает никакого размещения; язык есть система, которая признает только свой собственный порядок. Сравнение с игрой в шахматы даст лучшее объяснение. Здесь относительно легко различить, что внешнее и что внутреннее явление: факт, что эта игра пришла из Персии в Европу, — внешнего порядка; внутреннее явление, наоборот, все то, что относится к системе и правилам игры" (ср. стр. 44—45). „Если я деревянные фигуры заменю фигурами из слоновой кости, такая замена безразлична для системы; но, если я уменьшу или увеличу количество фигур, такая перемена глубоко затронет „грамматику" игры... Поэтому в каждом случае нужно ставить вопрос о природе явления и при решении его придерживаться следующего правила: внутренним является все то, что в какой-либо степени видоизменяет систему“ (Ibid., стр. 45).
        Противопоставление внешней и внутренней лингвистики в дальнейшем изложении „Курса" де-Соссюра сменяют два другие термина: „диахроническая" и „синхроническая" лингвистика. Первая изучает язык в его динамике, в его историческом (вертикальном) разрезе, вторая — в статике, в системе, в горизонтальном разрезе. Другими словами, синхроническая лингвистика занимается логическими и психологическими отношениями, связывающими сосуществующие элементы в систему, изучая их так, как они восприняты, коллективным сознанием. Диахроническая лингвистика, напротив, изучает отношения, связывающие элементы в порядке последовательности, не воспринимаемой одним и тем же коллективным сознанием, элементы, заменяющиеся одни другими, но не образующие системы, (ср. стр. 103).
        Что нового дает де-Соссюр в учении о языке сравнительно с младограмматиками, от которых оп отталкивается? — Определение языковой системы как явления коллективного, социального, а не индивидуального. Что же касается вопроса о противопоставлении внешней и внутренней лингвистики, то здесь де-Соссюр только наиболее рельефно подчеркивает то, что высказывалось и некоторыми младограмматиками. Например, Пауль в своих Prinzipien der Sprachgeschichte пишет: „Обычно находят, что все, что как бы то ни было влияет на человеческую психику: телесная организация, окружающая природа, жизненный опыт и деятельность, отражаются в языке, что язык, рассматриваемый с этой точки зрения, зависит от разнообразнейших, от всевозможных факторов. Но рассматривать это материальное содержание не является собственно делом языкознания. Языкознание рассматривает только отношения, в которых представляемое содержание (Vor- stellungsinhalt) находит свое звуковое выражение" (Paul, ор. cit., S. 17).

        Б. Определение де-Соссюром языка

        В „Курсе" де-Соссюра строго различаются три лингвистических термина: речевая деятельность (langage), язык (langue) и индивидуальная речь (parole).
        Речевая деятельность многоформенна и разносистемна; вторгаясь в несколько областей, в области физики, физиологии, психики, она кроме того относится и к индивидуальной и социальной сфере (стр. 34).
[13] 
Де-Соссюр предупреждает о том, что язык не нужно смешивать с речью. Язык — „социальный продукт речевой способности, совокупность (курсив наш. — Д. В.) необходимых условий, усвоенных общественным коллективом для осуществления этой способности у отдельных лиц“ (Ibid., стр. 34, 35).
        Индивидуальная речь (la parole) в отличие от la langue, воспринимаемого индивидуумом пассивно, „есть индивидуальный акт воли и понимания, в котором надлежит различать 1) комбинации, при помощи которых говорящий субъект пользуется языковым кодексом с целью выражения своей личной мысли, и 2) психофизический механизм, позволяющий ему объективировать эти комбинации" (Ibid., стр. 38).
        Язык по де-Соссюру „необходим, чтобы речь была понятна", а с другой стороны, „речь необходима для того, чтобы установился язык (как общность), исторически факт речи предшествует языку“ (Ibid, стр. 42).  ,
        Итак, язык — „социальный продукт речевой способности". Мы оказываемся таким образом на новом этапе буржуазной лингвистической мысли. Его обычно характеризуют термином — „социологизм". Но собственно термин этот следует понимать весьма и весьма условно. В условности этого „социологизму" мы уже имели возможность убедиться из рассмотрения соссюровского деления лингвистики на „внешнюю" и внутреннюю и тех выводов, которые де-Соссюр из этого разделения делает.
        Язык как объект внутренней лингвистики выступает перед нами в виде замкнутой „системы", существующей по своим собственным законам, признающей только „свой собственный порядок". Законы эти, как мы это увидим впоследствии, в конечном счете не выходят за пределы индивидуально-психологического круга, в лучшем случае за пределы межпсихического взаимодействия индивидуальных сознаний. Язык по де-Соссюру — сумма языков индивидуумов, принадлежащих к данному языковому коллективу, договорившихся между собой насчет языкового типа (modèle collectif, см. стр. 39). Это уже индивидуализм в виде тех робинзонад, которые в „Анти-Дюринге" так осмеивал Ф. Энгельс. Таким образом, де-Соссюр в учении о языке как „социальном продукте" не в силах преодолеть индивидуализма младограмматиков.
        Этот индивидуализм еще более нагляден в той схеме, которая дается де-Соссюром (на стр. 36—37) для изображения речевого общения людей (circuit de la parole).
        В отношении между индивидуальным и коллективным языком де-Соссюр осуждает индивида на пассивное усвоение навязанной ему извне языковой системы, принуждая его довольствоваться только „комбинациями" готовых форм.
        Что же нам дает нового для понимания философских основ лингвистической концепции де-Соссюра деление языка на речевую деятельность, язык и индивидуальную речь?
        Как мы увидим ниже, де-Соссюр — адепт дюркгеймовского „социологического метода". А философской основой социологического учения Дюркгейма является кантианство. Таким образом в указанном трихотомическом делении мы имеем кантовскую трактовку отдельных моментов процесса познания в применении к речевому процессу. Речь (langage) в этой трактовке означает определенную априорную способность, присущую человеку вообще. Эта априорная способность или форма
[14]    
становится активной в индивидууме при воздействии на него языковой среды, выполняющей функцию кантовской „вещи в себе".
        Классовый же смысл трехчленного деления де-Соссюра заключается в том, чтобы и язык, как некий социальный „институт" представить в виде совокупности обязательных для индивида норм, которым он должен автоматически подчиняться, не вдаваясь в рассуждения на тему о том, имеют ли они какой-нибудь разумный смысл или нет...
        Комментарии здесь вряд ли необходимы!

        В. Движение языка по де-Соссюру

        Уже из данного языку определения видно, что де-Сессюр рассматривает язык в статике, а не динамике, пропагандирует идею консервативности языковой системы. Вопросу о движении языка де-Соссюр посвятил в своем „Курсе" два параграфа, из которых первый (Immutabilité) рассматривает условия, создающие неподвижность языковой системы и отрицающие таким образом возможность регулирования языка и языковой политики. Эти четыре условия: произвольный характер лингвистического знака, множественность лингвистических знаков в языковой системе, сложность последней и коллективная языковая инертность, хорошо разобраны в статье Л. П. Якубинского „Ф. де-Соссюр о невозможности языковой политики"[1], и мы на них не будем останавливаться. Мы приведем сущность того, что говорит де-Соссюр об изменчивости языка.
        Де-Соссюр считает, что изменение в языке происходит вследствие длительности и непрерывности языка. Произвольность лингвистического знака предоставляет свободу изменениям отношений между звуком и значением.
        „Из этого следует, — говорит де-Соссюр, — что оба элемента, объединенные в знаке, живут совершенно и в небывалой степени обособленно, и что язык изменяется, или, вернее, эволюционирует под воздействием всех сил, которые могут повлиять то на звуки, то на „смысл” („Курс", стр. 85).
        В приведенном высказывании нужно прежде всего обратить внимание на то, что де-Соссюр не признает скачкообразного развития. Далее, де-Соссюр разрывает диалектическое единство звука и значения, т. е. содержания и формы в языке, и признает возможность обособленного существования двух рядов — ряда звуков и ряда значений. Такая концепция языка имеет явный механический и формалистический характер.
        Какой же вывод следует из этой концепции языкового развития? Очень близкий к младограмматизму. Лингвист, обязанный заниматься изучением языка в самом языке и для самого языка (а это основная идея „Курса" де-Соссюра), должен концентрировать свое внимание на изучении звуковых и грамматических языковых форм, т. е. заниматься фонетикой и грамматикой. Этим лингвистическим дисциплинам де-Соссюр и отводит в своем „Курсе" большое место.

        Г. Вопросы фонетики и грамматики в трактовке де-Соссюра

        Де-Соссюр различает фонетику и фонологию. Физиология звуков— предмет фонологии, а фонетика должна изучать эволюцию звуков
[15]    
(„Курс", стр. 52). Фонема определяется „как сумма акустических”впе- чатлений и артикуляционных движений—слышимой единицы и произносимой единицы, из коих одна обусловлена другой; таким образом — это единица сложная, находящаяся и в той и в другой цепи" (Ibid., р. 57).
        Де-Соссюр выдвигает идею о том, что фонемы нужно изучать в произносимом целом (dans la chaîne parlée}, т. e. языковый факт берется как часть целого (Ibid., р. 68). Это выгодно отличает его от младограмматиков, которые изучали звуковые изменения без связи их с языком как целой системой и видели в этих изменениях спонтанный характер, находящий свое выражение в „фонетических законах", действующих с необходимостью законов природы.
        В дальнейшем изложении вопроса о фонетических изменениях де- Соссюр высказывает мысль о том, что установить причины фонетических изменений — задача трудная. Много причин, из которых ни одна не проливает полного света. Де-Соссюр перечисляет все возможные причины: раса, географический фактор, закон экономии сил, общее положение нации в данный момент, теория субстрата, мода, влияние поколений. Не найдя исчерпывающих причин, но отмечая однако значение закона экономии сил, а также большую роль смены поколений, отмечая покойное политическое положение нации как „благоприятное" условие для стабильности, а революционные и всякие другие потрясения как „неблагоприятные" условия, разрушающие стабильность фонетического строя языка, де-Соссюр приходит к выводу, что процесс фонетических изменений безграничен и неисчислим, что это свойство фонетических изменений обусловлено произвольностью языкового знака, ничем не связанного со значением (Ibid., стр. 139 и д.).
        Таким образом в вопросе о фонетических изменениях снова подчеркивается разрыв формы и содержания в языке, снова отмечается спонтанность развития лингвистического знака, снова де-Соссюр встает на позиции изучения только звукового оформления языка.
        В грамматических построениях де-Соссюра следует прежде всего отметить его положение о связи фонетики с грамматикой: фонетические изменения изменяют грамматические формы; грамматические формы балансируют фонетические изменения законом аналогии. Де-Соссюр обстоятельно останавливается на выяснении двух закономерностей — аналогии и агглютинации.
        „Аналогическая форма, — говорит де-Соссюр, — это такая форма, которая образована по образцу одной или нескольких других форм согласно определенному правилу" („Курс", стр. 151). Аналогия — мощный фактор унификации и создания единства языковой системы.
        Аналогию де-Соссюр образно называет „драмой с тремя персонажами: 1) переданный (традиционный), законный, унаследованный тип, 2) конкурент, 3) коллективный персонаж, утвержденный благодаря тем формам, которые создали этого конкурента".
        Стало быть, аналогия — не результат эволюции звуков, а результат того, что в системе языка есть слова анализируемые, как своего рода синтагмы. Аналогии представляют собой языковые новшества. Таким образом, учением об аналогии де-Соссюр подрывает свое учение о неподвижности и неизменности (immutabilité) языка, подрывает свое учение о языке, как системе принудительно действующей и только пассивно усваиваемой индивидом.
[16]              
        Наряду с аналогией в фонетике и грамматике де-Соссюр отмечает действие „агглютинации”, которая состоит в том, что два или несколько слов, различных по происхождению, но часто встречающихся в синтагме (в соединении) целой фразы, образуют абсолютное единство, или единство, трудно анализируемое. Агглютинация и аналогия во многих случаях трудно различимы, но аналогия отличается активностью и предполагает анализ, комбинации, а агглютинация — пассивна” („Курс”, стр. 163 ид.).
        Касаясь вопроса о морфологическом анализе языковых единств, де-Соссюр противопоставляет здесь диахронический (исторический) анализ синхроническому. Де-Соссюр спрашивает, почему первый анализ предпочтительнее второго? Корни, суффиксы, приставки, окончания? Но в практике живого языка ничего этого нет. Формативы слов в сознании говорящих могут быть различные в зависимости от системы языка каждой эпохи. Так, де-Соссюр приходит к выводу, что морфологический анализ производится по аналогиям, свойственным каждой эпохе.
        По вопросу о составе грамматики де-Соссюр возражает против обычного ее подразделения на морфологию и синтаксис и считает такое разделение искусственным. Более того, он считает не логичным исключать из грамматики лексикологию. Последняя мысль иллюстрируется де-Соссюром на примерах, показывающих, что одно и то же содержание можно выразить двумя способами — грамматически и лексикологически.
        Мысль де-Соссюра о взаимосвязи морфологии, синтаксиса и лексикологии продуктивна и вполне приемлема, но в концепции де-Соссюра, разрывавшей, как мы видели, единство звука и значения, это высказывание является еще раз противоречием. И де-Соссюр восполняет этот пробел в своей концепции, снова переходя на позиции формализма. В основу грамматической системы, — утверждает он, — нужно положить синтагмы и ассоциации. Синтагмы — это „те комбинации, основанием которых служит протяженность. Синтагма всегда состоит из двух или нескольких последовательных единиц... С другой стороны, вне процесса речи слова, имеющие между собой что-либо общее, ассоциируются в памяти и составляют тот запас, который у каждого индивида образует язык. Эти отношения мы будем называть ассоциативными отношениями* („Курс”, стр. 121).
        Между синтагмами и ассоциациями существует постоянная взаимосвязь. Учением о синтагмах и ассоциациях де-Соссюр снова открывает дорогу формализму с его изучением форм слов в двух рядах; семантика форм в этой концепции не находит себе места.

        5. Социология Дюркгейма и лингвистическая концепция де-Соссюра

        При анализе учения о языке, которое дано де-Соссюром в его „Курсе”, нельзя не заметить слишком тесной связи между языковедом де-Соссюром и социологом Дюркгеймом. Можно сказать, что методологическим субстратом лингвистической концепции де-Соссюра является социология Дюркгейма, который с начала 900-х годов выступает как один из крупнейших представителей буржуазной науки об обществе, давая в своих трудах апологию буржуазного общественного устройства и пытаясь доказать незыблемость и вечность созданных буржуазией форм общественной жизни.
[17]              
        В самом деле, если де-Соссюр отрывает язык от материального базиса общества, то он делает с языком то, что делает Дюркгейм с самым человеческим обществом. Общества по учению Дюркгейма сложены из отдельных частей, присоединенных одна к другой. Специфика общества зависит только от объема, т. е. количества составляющих его единиц и от плотности, т. е. от способа комбинации, связи общественных единиц друг с другом. Так представляется сущность общества Дюркгейму (см. его Règles de la méthode sociologique). Таким образом человеческое общество по Дюркгейму — сумма сложенных единиц, отдельных частей, подобных тем, которые выделяются при анатомическом анализе любого биологического вида.
        Точно так же, если де-Соссюр противопоставляет внешнюю и внут- реннию лингвистику, то он следует в этом тому, как Дюркгейм трактует о внешней и внутренней среде общества. В обществе Дюркгейм различает два основных элемента: среду и людей. Подлинным объектом социологии являются люди, т. е. внутренняя среда и ее закономерности. А закономерности эти чисто механические — количество особей („объем”) и степень сплоченности („динамическая плотность”). Чем больше этих особей, тем сильнее и разностороннее их связи. Чем плотнее их связь, тем выше общество. К чему же все это сводится? Этот чистый механицизм в учении об обществе имеет своею целью представить социальное бытие без борьбы, результатом простого соединения, сцепления составляющих общество элементов. Фальсифицируя подлинные отношения базиса и надстроек, буржуазные идеологи периода загнивания капитализма, ученые „социологи” проповедуют гражданский мир, единение эксплоатируемых и эксплоататоров и выполняют таким образом „социальный заказ” буржуазии, когда перед лицом нарастающего революционного движения пролетариата она пытается охранить созданные ею основы общественного устройства со всеми классовыми противоречиями.
        Далее: де-Соссюр считает свое учение о языке социологическим на том основании, что язык как система принудителен в отношении речевого поведения (parole) индивида. Точно так же Дюркгейм считает свое учение об обществе не биологическим, не психологическим, но социологическим; ибо связь людей в обществе Дюркгейм представляет как связь сознаний, ставших единым коллективным сознанием. Индивидуальные представления через общение индивидов, отрываясь от своего материального субстрата (мозговых клеток индивида), становятся имеющими самостоятельное бытие, являются уже чем-то внешним, принудительно действующим на индивида. Индивидуальное становится органом выражения социального.
        Наконец, де-Соссюр высказывается за статическое изучение языка, т. е. за изучение тех закономерностей, которые образуют систему синхронических явлений, в противоположность, как кажется ему, случайным, отрывочным явлениям языка в аспекте диахронического изучения. Считая основным аспектом лингвистического изучения асинхронию, де-Соссюр отказывается от изучения генезиса языковых фактов, снимает, как не языковедный, вопрос о происхождении языка и т. д. И в этом отношении он остается последовательным приверженцем социологии Дюркгейма, который также отбрасывает проблему генезиса общества и выдвигает статический подход к изучаемым общественным явлениям. Дюркгейм истолковывает устанавливаемые им закономерности в
[18]    
социальной структуре общества в смысле императивного вечного закона, вытекающего из созданной воображением буржуазного социолога гармонии сочетавшихся элементов сложного целого. Как далеко это идеалистическое построение от раскрытия подлинных отношений между познанием и практикой, которая заключается во взаимодействии между субъектом и объектом. В действительности, мы одновременно и переделываем объект, приспособляя его к нашим потребностям, и раскрываем присущие ему закономерности движения, изменения, переходов, связей с другими объектами. Раскрытие в человеческой практике закономерностей и связей систематизируется и фиксируется в науке. При этом само собой разумеется, что раз возникнув, наука не только систематизирует и фиксирует то, что раскрыто в практике: сама наука становится фактором огромного значения, руководя человеческой практикой, направляя ее. И последовательность в раскрытии различных сторон объекта обусловлена последовательностью человеческой практики, характер которой в классовом обществе обусловлен классовой структурой этого общества на соответствующем этапе его развития.
        Вместо всего этого у Дюркгейма — вечный закон — гармонии частей общественного целого — закон очень приятный буржуазии, не желающей никаких изменений созданного ею общества и крайне заинтересованной в проповеди гражданского мира, гармонического единения эксплоати- руемого пролетариата и эксплоататоров-капиталистов.
        Из соссюровской концепции языка, как синхронической системы знаков следует тот же вывод, обслуживающий интересы буржуазии, утверждение, будто язык, как система знаков для общения, нейтрален, статичен, консервативен, не подвержен крупным изменениям, тем более революционным.
        Вот почему де-Соссюр в своем курсе дает целый трактат о неподвижности и консервативности языка.
        Буржуазные ученые больше всего опасаются революции, классовой борьбы, вскрывания экономических основ общества. В этом отношении замечательным документом является следующая цитата из Дюркгейма.
        „Мы считаем, — говорит он, плодотворной ту идею, что общественная жизнь должна объясняться не тем воззрением, которое вырабатывают себе относительно ее люди, участвующие в ней, но глубокими причинами, которые ускользают от сознания. И мы думаем, что эти причины должны отыскиваться, главным образом, в способе, каким сгруппировываются люди, живущие в ассоциации (курсив наш.— Д. В.). Что касается до нас, мы пришли к такому воззрению, прежде чем познакомились с Марксом, который отнюдь не влиял на нас... Но насколько нам кажется верным, что причины общественных явлений должно отыскивать вне индивидуальных представлений, настолько же нам кажется ложным, что они в последней инстанции сводятся к состоянию промышленной техники, и что экономический фактор является источником прогресса”.[2]
        Таким образом сам Дюркгейм признает, что его система социологии имеет не материалистический, а идеалистический характер. Естественно, что и социологическое учение о языке де-Соссюра, имеющее своим методологическим субстратом дюркгеймианство, вскрылось нами как классово враждебное идеологии революционного пролетартата.
[19]

        6. Соссюрианство на Западе и у нас

        „Cours de linguistique générale" создал целую лингвистическую школу учеников и последователей де-Соссюра, к числу которых относят себя Ш. Бальи и А. Сешеэ — издатели „Курса". Сюда же можно отнести (с некоторыми оговорками) и А. Мейе с его „Linguistique historique et linguistique générale (Париж 1926 г.), a также Вандриеса с его „Le Langage" (Париж 1921 г.). Из соссюровских позиций исходит и на этих позициях строит все свои положения датский лингвист L. Hjelmslev (см. его „Principes de grammaire générale", Копенгаген 1928 г.).
        Влияние де-Соссюра сказалось и на работе нидерландского ученого И. Схрейнена (I. Schrijnen, — перевод его книги на немецкий язык сделан в 1921 г. под заглавием „Einführung in das Studium des indogermanischen Sprachwissenschaft").
        Влияние соссюрианства наблюдалось и у нас в послеоктябрьскую эпоху, ср. Р. Шор, „Кризис современной лингвистики", (5-й Яфетический сборник), Ленинград 1927 г., а также „Язык и общество", 1926 г.; Г. Винокур, „Культура языка", изд. Раб. просв., 1925 г., 2-е изд. Федерация, 1930 г., Я. Лоя, „Против субъективного идеализма в лингвистике", „Языковедение и материализм", I; А. Селищев, „Русский язык революционной эпохи", изд. Раб. просв., 1927; М. Петерсон, „Язык как социальное явление", („Уч. записки Ин-та литературы и языка РАНИОН", т. I), П. Черных, „Современные направления в лингвистике".
        Влияние де-Соссюра выступает также на построениях Дурново, Пешковского и ряда других лингвистов. Оно отразилось и на школьных учебниках по русскому языку, например в „Повторительном курсе русского языка" С. Карцевского (Гиз, 1928 г.), который в основу грамматики кладет учение де-Соссюра о синтагмах.
        Чем объяснить это влияние? Для разрешения этого вопроса нужно вспомнить, что младограмматики — предшественники де-Соссюра — завели лингвистику в тупик индивидуализма, т. е. в опасность ликвидации лингвистики как науки.
        Появление „Курса" де-Соссюра, который развертывает учение о языке как „социальном продукте речевой способности", ставит изучение языка, как системы в плоскости синхронии, разграничивает в языке социальное и индивидуальное, высказывает ряд новых положений по основным вопросам языкознания (по вопросам фонетики, грамматики, лексикологии и др.) — появление такого лингвистического труда могло быть понято как выход из тупика и продвижение вперед. Так был воспринят „Курс" в среде советских лингвистов.
        С другой стороны, если принять во внимание ту робость, с которой де-Соссюр критикует и отталкивается от младограмматиков, неоднократно, как мы видели, повторяя младограмматические высказывания, то станет ясно, почему труд де-Соссюра мог вызвать сочувствие и быть принятым в среде, близкой младограмматикам.
        На Западе же главной причиной успеха де-Соссюра является блестящее выполнение им буржуазного „социального заказа".
        Представляя язык „социальным продуктом", „суммой необходимых соглашений, принятых обществом", соссюрианство удовлетворяет запросы европейского общества, для которого социальные проблемы (под влиянием все более и более развивающегося революционного марк-
[20]    
сизма) становятся особенно актуальными. Их нужно разрешить „вполне благополучно“, научно убедительно, в классовых интересах буржуазии. И соссюрианство „с честыо“ выполняет данный социальный заказ. Из языка устраняется подлинная социальная сущность; язык, как система общепризнанных знаков и форм, социально довлеющих над индивидуумом, система статическая (синхроническая), а не динамическая (диахроническая)— вот „вполне благополучное" разрешение социальной проблемы, которое ставит перед лингвистом спокойные задачи изучать логические и психологические отношения, связывая существующие речевые явления в систему, такими, какими они восприняты коллективным сознанием (Ср. „Курс", стр. 103).
        Конечно, отсюда становится „обоснованным" отказ соссюрианцев заниматься вопросом о происхождении языка, заявление о том, что эта проблема не лингвистическая, что не надо смешивать происхождение речи с происхождением языков (см. I. Vendryes, „Langage", Paris 1921, р. 6) и т. д.
        Задача лингвистики для соссюрианцев — описывать существующие языковые системы в их формальной и психолого-логической направленности, развертывать, конкретизировать те положения, которые заключены в соссюровском „Cours de linguistique générale".
        Так Ш. Бальи берет экспрессивную сторону языка и дает систему экспрессивных языковых средств в своем исследовании: „Le langage et la vie", (Париж 1926), Вандриес — систему фонетики, грамматики и словаря (см. ор. cit.), Сешеэ — систему синтаксиса в работах: „La méthode constructive en syntaxe", 1923 г. и „Essai sur la structure logique de la phrase", Париж 1926 г.).
        Главной лингвистической дисциплиной становится грамматика, ибо она изучает язык, как систему закономерностей. При этом учение де-Соссюра о „внутренней" и „внешней" лингвистике заставляет его ретивых последователей — соссюрианцев — выбрасывать из грамматики логику и психологию (signifié) и строить всю грамматическую систему на принципе формализма. Красноречивым документом такого подхода к языку является уже упоминавшееся произведение L. HJelmslev’a, „Principes de grammaire générale" (Копенгаген 1928 г.).

        7. Выводы

        Подходя к лингвистической концепции де-Соссюра с точки зрения марксистско-ленинской методологии, мы должны сделать следующие выводы.
        Де-Соссюр не дает представления о языке как идеологический надстройке, возникающей и развивающейся на базе общественно-экономических отношений. Социологизм соссюровской лингвистической концепции— социологизм абстрактный, буржуазный.
        Де-Соссюр неправильно называет объектом лингвистики описание существующей языковой системы, противопоставляя синхронию и диахронию; ибо всякая существующая языковая система есть известный этап исторического развития языка. Проповедуя синхроническое изучение языка, де-Соссюр приходит к антиисторизму. Зерном истины здесь является только подчеркивание важности описания существующей языковой системы как момента в изучении каждого живого языка.
[21]              
        В классовых интересах буржуазии де-Соссюр преувеличивает инертность и консервативность языкового процесса, с одной стороны, и ничтожное участие индивида в этом процессе — с другой.
        Не надо забывать самого главного: учение о языке де-Соссюра покоится на идеалистической социологии Дюркгейма, который изображает общество психическим коллективом и игнорирует классовый характер общественного устройства. Выхолащивая классовые черты общества, социология Дюркгейма представляет собой попытку затемнить, смазать классовый характер социальных процессов. Де-Соссюр делает ту же попытку в лингвистике. Считая язык социальным явлением, де-Соссюр выдвигает множество факторов, обусловливающих процесс языкового развития: спонтанность фонетических изменений, психологический фактор аналогии, заимствования, деление общества на классы, профессиональные, культовые, половые группы, психическую инерцию масс, влияние исторических эпох, государственных и общественных учреждений... В этой пестроте факторов нет стержня, нет признания того, что все эти „взаимодействующие" факторы имеют определенную направленность, целеустремленность, обусловливаемую единством материального базиса, что все развитие надстроек подчинено развитию производственных отношений, наконец, что все это развитие диалектично, скачкообразно и протекает в классовой борьбе.
        Не приемлем формализм соссюровской концепции языка, разрывающий форму и содержание в языке.
        Однако серьезного критического изучения заслуживает ряд высказываний де-Соссюра по вопросам фонетики и грамматики: трактовка аналогии и агглютинации, увязка фонетики и морфологии, морфологии и синтаксиса, грамматики и лексикологии и другие высказывания, группирующие огромный материал конкретных наблюдений над языком. Для серьезного критического изучения и преодоления лингвистического наследства де-Соссюра мы и предлагаем читателю русский перевод „Курса общей лингвистики".

         Д. Введенский