[105]            
        Развитие техники в эпоху капитализма шло рука об руку с достижениями науки во всех областях точных знаний — в химии, физике, математике и т. д. Весь XIX век был периодом непрерывного развития, физико-математических знаний. Теоретические достижения в области точных наук коренным образом изменили старые представления о строении вещества, о материи, о технологических процессах, о природе электричества, об энергии и т. д. В области точных наук были почти без остатка изжиты религиозно-мистические представления, которые сохранились лишь в замаскированном, скрытом виде: принципиально теоретическая наука отказалась от бога, как от «гипотезы, в которой ученые не нуждаются», наука явно переросла рамки религиозной традиции, но открытому конфликту между наукою и религией, какие не раз бывали в течение предыдущих веков и выливались в форму трагической расправы инквизиции над учеными (Г. Галилей, Джордано-Бруно и др.), мешала общность классового самосознания буржуазных ученых и служителей культа. Это классовое самосознание привело, напротив, к тесному сращиванию науки с религией в капиталистических странах, так как наука фактически отказалась от открытой борьбы против религии. Этот отказ был достигнут ценою громадного суживания общего кругозора буржуазных ученых, в первую очередь, — представителей точных наук. Такое сужение горизонта было осуществлено путем реформы образования во всех капиталистических странах: специально техническое образование было вовсе лишено малейших намеков на развитие общего мировоззрения. Инженеры, техники, математики выходили из школы абсолютно невежественными в вопросах философии, истории культуры, истории литературы, истории экономии. В технических высших учебных заведениях эти предметы вовсе даже не преподавались. В специальных технических учебных заведениях царской России для всех студентов был обязателен только один единственный «гуманитарный» предмет — «богословие». В средней школе философия осталась лишь в духовных семинариях, так как «философская пропедевтика» в программах гимназий не имела ничего общего с философией.
        В области исторических знаний капиталистическая наука не внесла ничего принципиально нового. Совершались археологические открытия, порою очень блестящие (пещеры Дордони, раскопки в Месопотамии, открытие Трои, раскопки на Крите), но все они не вносили радикальных изменений в общие теоретические концепции буржуазных ученых. Больше всего предпосылок для таких изменений возникло в той области исторических знаний, которая теснее всего соприкасалась с естественными науками, а именно — в отношении палеолитического человека, изучением которого интересовались не столько историки-гуманитары, сколько антропологи и геологи. Однако, когда дело дошло до решения крупных принципиальных вопросов, до создания концепций происхождения человека на основе вновь открытых и изученных материалов (питекантроп, неандерталец и т. д.), то в распоряже—
[106]  
нии естественных наук не оказалось достаточно широких обобщающих взглядов, а историки-гуманитары со своей стороны не могли предложить ничего, кроме старых, привычных концепций, унаследованных от феодального периода.
        Теоретические результаты археологических открытий в области изучения первобытного человека оказались до смешного сниженными и ничтожными: проблема происхождения человека «осваивалась» путем приведения всех вновь открытых материалов «в согласование» с теорией прародины, пранарода и праязыка. Эта теория — по существу религиозная, «основанная» на библейской легенде, — возникла еще в рабовладельческом обществе, была бережно сохранена привилегированными классами в течение всего феодального периода и отечески усыновлена буржуазной наукой, сделавшей расовую теорию со всеми ее религиозно-мистическими и шовинистическими преломлениями знаменем своей борьбы против радикальной, безбожной и пролетарской науки, основы которой были заложены Марксом и Энгельсом.
        Пользуясь традиционной концепцией «райской» прародины, пранарода и праязыка,^[1] буржуазная наука о языках индоевропейской системы широко использовала языковые материалы в качестве исторического источника. Это использование было предпринято исключительно на основе расовой теории и не могло иметь иных практических задач, как дальнейшее раскрытие, обоснование и укрепление расовой теории. В соответствии с теоретическим уровнем и кругозором языковедов-идеалистов, вся лингвистика была построена посредством формально-сравнительного метода, и этим методом, буржуазные ученые пытались разрешить проблему языка, как исторического источника. Их главной задачей было построение картины древнейшей истории человечества на основе сравнения форм различных языков, сведение последних к единому праязыку.
        Совершенно иной подход к языку, как историческому источнику, намечался в трудах К. Маркса и Ф. Энгельса, которые рассматривали язык и мышление в качестве продуктов определенной стадии общественного развития. В 1845—1846 г. в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс писали: «Человек обладает также и «сознанием». Но и им он также обладает не с самого начала в виде «чистого сознания». На «духе» с самого начала тяготеет проклятие «отягощения» его материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков, — словом, в виде языка. Язык так же древен, как и сознание; язык как раз и есть практическое, существующее и для других людей, и лишь тем самым существующее также и для меня самого действительное сознание и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной нужды в общении с другими людьми... Таким образом, сознание с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока вообще существуют люди».^[2] Понимание языка, как общественного продукта, в корне изменяло отношение к нему, как к историческому источнику.
        Н. Я. Марр в работе «К 50-летию смерти Карла Маркса» (1933 г.) писал: «Разумеется, сто лет да и пятьдесят лет тому назад той лингвистики, нового учения об языке, что теперь мы имеем в Союзе, не было,
[107]  
а было учение так наз. индоевропейское (собственно европейское, буржуазное), которое доселе царит как единственная филологически-лингвистическая дисциплина за пределами Союза, а не реальная материально-культурная языковедная историческая наука. Маркс и Энгельс и тогда дали, создали единственный исторический метод, вне которого нет возможности произвести обстоятельное историческое исследование. Они вскрыли в истории языка такие смены, такие ступени развития языка и общества, какие тогда казались невероятными...»^[3] Н. Я. Марр отмечает, как Маркс и Энгельс, диалектически подойдя к изучению конкретных языков индоевропейской системы, в корне перевернули буржуазное учение и противопоставили ему антитезу: «Маркс и Энгельс, оказавшись с новым тогда индоевропейским учением об языке в руках, вынуждены были феноменологически разъясненные в их причинности языковедные проблемы переключить в виду растущей политической значимости языка в плоскость его восприятия как действенного орудия. В конкретной работе они все-таки шли в линии единственно существовавшей лингвистики, притом в работе над родным немецким языком в шаг с немецкой идеологией. Немецкий язык, с одной стороны, был орудием для внедрения реакционного националистического мировоззрения специалистов-языковедов и в то же время немецкий язык, росший в массовом осознании как орудие действия освободительной от гнета борьбы, ставился в европейской действительности в положение бесправного языка. В противоположность «святой семье» индоевропейских языков намечались уже тогда к выделению, как чуждые им по своему низшему природно (расово) происхождению языки Африки и Америки, колониальные языки, и немецкий язык попадал в число колониальных языков... Работа Энгельса над франкским, как и мысли его же о готском — лишь частная иллюстрация того трудного положения... Энгельс поднимал перчатку, давно брошенную «культурным» Римом «некультурным» германам в первые два века христианской эры»...[4]
        Набросав широкими общими штрихами основные линии в истории науки о языке, Н. Я. Марр говорит: «Слагается окончательно новое марксистско-ленинское учение об языке. Начало его восходит к положению, формулированному Марксом почти три четверти века тому назад в определении сущности товарной стоимости. Путь конкретной реализации этого положения предуказан тогда же Марксом мыслью о решающей для исторической науки значимости истории материального производства. Язык же является первым по времени для древности и единственным ныне по действенно непочатому богатству источником истории... Как не сказать, что новое учение об языке начинается с Маркса-Энгельса, ибо Маркс не только определил сущность значения слов, но и всем поведением своим, а не только писанием, утверждал, что без знаний лучше не браться за такие ответственные дела?.. Ведь, с такой же подготовленностью в пределах научных знаний его эпохи Маркс писал и об ошеломляющих сменах в функциях слов, способных привести в потрясение ученых спецов»...^[5] Как пример диалектического понимания К. Марксом языковых явлений, Н. Я. Марр приводит и анализирует ироническое замечание К. Маркса в письме к Ф. Эн-
[108]  
гельсу от 14/XII 1855 т. по поводу высказывания Э. Бауэра об английском: языке. — «В свою очередь Энгельс, комментируя это насмешливое замечание Маркса касательно представления о языках посетившего его Э. Бауэра, дает изумительные не прогнозы, а анализы таких терминов, как греч. βασιλεύς 'царь’, нем. König 'царь’ и готск. silya, англосакс, sib, др.-верхне-герм. sippia, sippa 'родня’, равно др.-сев. язык мн. ч. sifyar родственники’, в единственном числе sif, «только как имя богини Sif». ,Это все оправдалось с избытком в том смысле, что не только все это формы и значения с таковыми же соотношениями выявлены теперь палеонтологией речи и в других языках, но в самом немецком со словом Sif, именем богини, собственно тотемом, сказались увязанными и англ, «self» 'сам’, и нем. «selb» 'сам’, и нем. «Elfe», мифическое женское существо, с потрясающей сменой обозначаемых словами в образах и понятиях предметов... Не удивительно, что Маркс говорил о потрясающих для педантов-профессоров сменах значений у слов, хотя он еще не знал то, что вскрыло новое учение об языке в этом отношении». ^[6] Далее, Н. Я. Марр приводит обстоятельный комментарий одного места из «Капитала», где речь идет о названиях вещей, т. е. о языке».[7]
        В третьей четверти XIX в. уже, в среде самих буржуазных ученых были сделаны попытки выйти за пределы буржуазной лингвистики и использовать язык не для реконструкции традиционного «пранарода», а для подлинно-исторической реконструкции древнейших форм человеческого общества, резко отличавшегося от современного состояния классовой общественности капиталистического периода. Гениальный американский ученый Л. Г. Морган впервые применил в широких размерах и с огромной эффективностью новый метод использования языковых данных, как исторического источника. Изучая слова одной категории (термины родства) в языках самых разнообразных народов, он отошел от формального сравнения фонетики этих слов в языках одной определенной системы, как это делали лингвисты-индоевропеисты, и пошел по пути сравнительного изучения смысловой стороны слов и их реального значения. Восстанавливая по смыслу этих слов реальные формы родственных отношений, Л. Г. Моргай дал классический пример изучения языка в качестве подлинного исторического источника.
        Отдельные попытки выйти за пределы индоевропейской методологии делались и другими буржуазными историками, хотя и в менее серьезном масштабе, чем Л. Г. Морганом, действительно положившим начало новым построениям, впоследствии поднятым на принципиальную высоту Ф. Энгельсом. В качестве одного из примеров буржуазного радикализма, не вполне, однако, последовательного и страдавшего существенными ошибками, можно отметить двухтомный труд доцента Гейдельбергского университета Отто Каспари «Первобытная история человечества с точки зрения естественного развития самой ранней его духовной жизни», вышедший в 1873 г.[8] Принимая за исходный момент своих построений теорию Дарвина и становясь таким образом на почву биологизаторства, О. Каспари проявил себя как последовательный эволюционист и, делая механистические ошибки, продолжал оста-
[109]  
ватьсy идеалистом, что особенно ярко выражалось в его взглядах на происхождение религии. Тем не менее, и с этих позиций О. Каспари нашел возможным преодолевать буржуазные теории развития речи и восставать против основных положений индоевропейской лингвистики.
        В русской литературе имеется обстоятельное изложение взглядов О. Каспари на вопросы происхождения языка, принадлежащее Ф. И. Буслаеву: «Теория о полноте и совершенстве грамматических форм древнейшего языка, по психологическому учению автора, не выдерживает критики, потому что эта теория основана на изучении языков, развитых уже историческою цивилизациею, тогда как первобытный человек, окруженный дикими зверями и при своих узких животных потребностях, должен был подчиняться другим законам. Животный инстинкт самосохранения — вот точка отправления его деятельности. Только с этой одной стороны природа могла производить толчки на его нервы. Ему не было дела ни до неба со светилами, ни до грозы с бурею, ни до дневного света и ночной темноты, поскольку все это не касалось его животной жизни. Потому о воззрениях на природу не может быть и речи в первобытном языке, равно как и о словах звукоподражательных, соответствующих грому, ветру или другим явлениям природы. Первобытный человек выражался или жестами и междометиями, или, будучи окружен зверями и в их сожительстве, подражая им, кричал по- звериному. Начальные звуки человеческой речи были не слова, означающие тот или другой предмет, то« или другое действие, а вскрикивания, которыми он сопровождал свои ощущения и движения, подобно тому, как рабочие все вдруг вскрикивают, когда поднимают тяжесть. Однако, по особенностям своего организма, человек рано должен был превзойти прочих животных в зверообразных начатках своего языка. Недостаток в прирожденных орудиях для борьбы с дикими зверями должен был вывести человека очень рано из четвероногого состояния и развить в нем цепкость, ловкость и силу рук, для подъема тяжестей в борьбе за существование. Выпрямившись таким образом, он облегчил себе более свободное и тонкое дыхание и получил способность к членораздельным звукам человеческой речи, дополняемым жестикуляциею рук, освободившихся наконец от своего первоначального назначения передних ног. Все же сначала люди пробавлялись только междометиями да звериным криком, пока под главенством своего вождя не стали послушно усваивать себе именно его собственные вскрикивания и, примечая к чему он их относит, и сами стали выражать ими то же самое»...^[9]
        Скромные попытки О. Каспари внести вместе с биологизаторством некоторую долю материализма в понимание первобытной истории человечества вызвали резкий отпор со стороны ученых господствовавшего тогда направления. В среде русских ученых с критикой против О: Каспари обрушился Ф. И. Буслаев, который в том же 1873 г. напечатал обширный отзыв о книге О. Каспари, возражая ему с ортодоксальных индоевропеистских позиций: «Капитальный недостаток книги г. Каспари состоит не в том, что он сблизил зоологию с наукою о языке и мифологии: почему было бы не сблизить, если бы представились к тому резонные доводы? — а в том, что, обещая держаться положительного метода естественных наук и многократно уверяя в том
[110]  
читателей, вместо того громоздит он предположения на предположения и пускается в такие мечтания, которым и конца не видать в темной глубине первобытных веков миротворения... Автор рассуждает об языке, но не о том, который знает сравнительная лингвистика по памятникам письменности и устным говорам и наречиям, а о том, который когда-то мог быть, и которого теперь уже нет, автор подробно характеризует племена людей, но не те, которые знает история и этнография, а те, которые могли бы образоваться, если бы человек ходил на четвереньках. Может быть во всем этом много изобретательности и фантазии, но какая же тут положительность метода, какая тут наука? Фантазерство, философствующее о небывальщине, обуздать положительностью исторических и этнографических фактов нельзя, потому что есть предел, дальше которого история и этнография итти не могут. Лингвистика знает этот предел в языке, как сумме всего предшествующего доисторического развития народов, и из этого древнейшего памятника извлекает данные для истории предшествовавшей ему эпохи; но первобытный человек г. Каспари стоит далеко по ту сторону этого предела, и как призрак манит воображение на необозримое поле всевозможных гаданий, потому что психолог не верит указаниям существующих языков всего человечества и хочет создать свой первобытный язык, полузвериный».^[10]
        Капитуляция буржуазной лингвистики перед религией и отказ от самой постановки проблемы происхождения языка не остановили попыток в этом направлении со стороны ученых, преодолевавших ограниченность буржуазной науки и боровшихся против ее концепций. Эти попытки увенчались классическими трудами Ф. Энгельса «Роль труда в процессе очеловечения обезьяны» и «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Ф. Энгельс много занимался лингвистикой и неоднократно затрагивал различные проблемы, связанные с языком.^[11] Он разрабатывал также проблемы первобытного коммунизма, в том числе проблему происхождения человеческой речи в связи с общими условиями жизни древнейшего общества.
        После смерти Ф. Энгельса продолжателями его трудов явились В. И. Ленин и И. В. Сталин, которые разработали и далее уточнили учение Маркса и Энгельса о языке и мышлении, о языке, как орудии классовой борьбы, о языке и языковой политике, в связи с национальным вопросом и т. д. В работе «К 50-летию смерти Карла Маркса» Н. Я. Марр отмечает: «Излишне здесь излагать историю конкретной работы Маркса и неразлучного с ним двойника Энгельса над языком и мышлением, или излагать неразлучную с ними по преемству работу по развитии идеологии Маркса — Энгельса Лениным по языку-мышлению и Сталину по языку-нации, сочетавшими в себе дальнейшую разработку марксистско-ленинской теории с практикой и опытом революционного творчества. Этот опыт довел до четкого осознания материальной культуры, вслед за художественной, как необходимой части всех без исключения национальных культур, понимаемых диалектически в известной формулировке Сталина».^[12]
[111]            
        После смерти Энгельса только Ленин и Сталин продолжали подлинную разработку тех проблем, какие были намечены Марксом и Энгельсом. Ни Г. В. Плеханов, ни К. Каутский, ни Г. Кунов не были в состоянии сохранять наследие основоположников научного коммунизма на должной принципиальной высоте и в подлинной чистоте от всяких примесей оппортунистических извращений. Г. Кунов, особенно много занимавшийся вопросами первобытного коммунизма и написавший обширный труд «Всеобщая история хозяйства», шел по пути решительного извращения учения Маркса и Энгельса и по многим принципиальным вопросам, имеющим крупнейшее политическое значение, предлагал выводы, диаметрально противоположные выводам основоположников диалектического материализма. Примером могут служить взгляды Г. Кунова на происхождение скотоводства, стоящие в коренном противоречии с концепцией Ф. Энгельса и недавно обстоятельно разоблаченные В. И. Равдоникасом в работе «К вопросу о возникновении скотоводства».^[13] К. Каутский также высказывал вполне идеалистические утверждения в таких работах, как «Этика и материалистическое понимание истории». В своих высказываниях социал-демократы смыкались с буржуазными учеными, которые далее вульгарного материализма не шли и по существу в своих построениях продолжали оставаться идеалистами. Сюда относятся работы Людвига Нуаре, в том числе возрожденная на новой основе теория происхождения языка из непроизвольных выкриков — «теория трудовых криков Л. Нуаре, которая особенно усердно пропагандировалась Г. Плехановым, А. Богдановым и Н. Бухариным... Хотя Нуаре и связывает язык с трудом, однако самый труд он рассматривает совершенно иначе, чем Маркс, игнорируя все те существенные специфические стороны,, которые в корне отличают труд человеческий от труда животных». ^[14] Еще далее от марксизма стояли лингвисты «социологической» школы: во Франции — Мейе, в Швейцарии — де-Соссюр, а также французский исследователь первобытного мышления Леви-Брюль.
        Только в СССР, после Октябрьской революции научное наследство Маркса и Энгельса стало разрабатываться и проблемы, намеченные в их трудах, получили дальнейшее развертывание на конкретных исторических материалах, заново накопленных наукою после смерти Маркса и Энгельса. Трудные и сложные проблемы происхождения человеческой речи, вопросы, связанные с первобытным мышлением и с первичными формами общественной организации — все они получили дальнейшую разработку лишь в СССР, в условиях советской общественности. Продолжателем дела Ф. Энгельса в специальной сфере лингвистики и истории первобытного общества явился Н. Я. Марр — первоклассный ученый, соединявший в себе разносторонние дарования историка, лингвиста, этнографа, историка литературы, искусствоведа и археолога. Научная деятельность Н. Я. Марра, начавшаяся в 1880-х гг. развивалась неуклонно в сторону преодоления буржуазных концепций и теорий. Изучая трудные и малодоступные для широких кругов лингвистов-индоевропеистов вопросы истории и языков Закавказья, Н. Я. Марр постоянно сталкивался с противоречиями между конкретными фактическими материалами и теми теоретическими по-
[112]  
строениями, которые имелись по данным вопросам в буржуазной науке. Приходилось сделать выбор — «закрыть глаза» на факты или же признать несостоятельность теории. Сотни раз проверяя повторными исследованиями правильность фактических материалов, Н. Я. Марр постепенно преодолевал отдельные стороны буржуазного мировоззрения и перестраивал свою теорию. Шаг за шагом он шел в направлении к диалектико-материалистическому пониманию истории языка, чему в значительной степени способствовало то обстоятельство, что Н. Я. Марр самим материалом в течение многих лет был приводим к диалектическому пониманию отдельных языковых явлений, и овладел диалектическим способом мышления. Углубленная постановка новых проблем в условиях советской общественности повлекла окончательное преодоление Н. Я. Марром элементов буржуазных концепций и полный отказ от пережитков расовой и миграционной теории. В результате, Н. Я. Марр эмпирическим путем пришел к диалектическому материализму, и в основных положениях и выводах его теория полностью совпала с учением Маркса и Энгельса, требуя лишь окончательной шлифовки и уточнения.
        Работая после Октябрьской революции в значительной мере над тем кругом проблем, которые интересовали и Ф. Энгельса, Н. Я. Марр подошел к этим проблемам как крупнейший специалист в области лингвистики, имевший особое преимущество — обширнейшие знания труднейших языков Кавказа и Закавказья; этими знаниями Ф. Энгельс не обладал, хотя располагал чрезвычайно большой эрудицией по языкам индоевропейской системы. Языки Кавказа и Закавказья, представляющие собою целую шкалу разнообразных исторических стадий, пластов и наслоений, дали Н. Я. Марру возможность развернуть широкую постановку проблем общеисторического порядка на языковом материале. Отсюда вытекает тот комплекс проблем в трудах Н. Я. Марра, которые продвигают далее, в направлении уточнения и конкретизации, основные положения Маркса и Энгельса о языке, как о продукте общественного труда и о надстроечном явлении на экономическом базисе.
        В. Б. Аптекарь в книге «Н. Я. Марр и новое учение о языке» привел ряд выдержек из трудов Н. Я. Марра, которые обрисовывают этот комплекс проблем — «Яфетическая теория» (бакинский курс 1927 г.), предисловие к сборнику «Языковедение и материализм» (1929 г.), «Язык и письмо» (1930 г.), «К семантической палеонтологии в языках не яфетических систем» (1930 г.), «Язык и мышление» (1931 г.), «Язык и современность» (1932 г.), «В тупике ли история материальной культуры?» (1933 г.). Приведя ряд убедительных высказываний Н. Я. Марра, Аптекарь дал обобщающие итоги — выводы о сущности языка по учению Н. Я. Марра, и высказал следующее заключение: «Нетрудно заметить, что все эти положения, являющиеся кардинальными для нового учения о языке и четко размежевывающие его материалистические установки от идеалистических позиций различных так называемых социологических направлений буржуазного языкознания, содержатся в гениальных высказываниях основоположников марксизма, которые формулировали их уже в 1845 г. в своей бессмертной «Немецкой идеологии».^[15]

[113]          
        Переходя от общего вопроса о языке и «мышлении к специальным проблемам, необходимо отметить комплекс вопросов, связанных с происхождением человеческой речи. Этот комплекс непосредственно примыкает к проблеме происхождения человека, и в него входят такие вопросы, как начало трудовой деятельности человека, роль руки в очеловечении обезьяны, стадия линейного (ручного) языка в истории человеческой речи и т. д. Ф. Энгельс подходил к этим проблемам истории преимущественно со стороны антропологических и этнографических материалов, так как современная ему лингвистика в виде индоевропейского языкознания была неспособна содействовать постановке и разрешению антропогенетических вопросов на языковом материале. Н. Я. Марр подошел к этим вопросам, напротив, со стороны лингвистических источников. Разработка проблемы происхождения языка на лингвистическом материале оказалась в высокой степени эффективной и обогатила диалектико-материалистическое учение о происхождении человека, внеся в него ценный вклад уточнением и разработкой целого ряда крайне важных вопросов.
        Излишне напоминать о политическом значении проблемы происхождения человека и языка, так как вокруг этих проблем постоянно «идут бои» между марксистами и идеалистами, включая церковников всех течений. Одним из крупнейших достижений марксистской теории и блестящим доказательством ее правильности явилось то, что Н. Я. Марр, работая на специальном лингвистическом материале и идя в своих исследованиях эмпирическим путем, пришел к таким выводам, которые полностью совпали с положениями, высказанными: в работе Ф. Энгельса «Роль труда в процессе очеловечения! обезьяны».
        В настоящее время мы располагаем обстоятельным освещением высказываний Н. Я. Марра о происхождении языка в книге В. Б. Аптекаря «Н. Я. Марр и новое учение о языке», где отчасти отмечены пункты прямых совпадений между выводами Н. Я. Марра и Ф. Энгельса. Однако, это сопоставление можно углубить и продолжить. Производственная роль руки, раскрытая Ф. Энгельсом в его работе «Роль труда в процессе очеловечения обезьяны», прослежена Н. Я. Марром на лингвистическом материале, например, от слова рука происходят названия различных орудий труда — камень, нож, кинжал, стрела, меч, топор, названия металлов (по функциональной связи с орудиями). «Роль руки, — писал Н. Я. Марр, — как основного объединяющего или организующего орудия, громадна. Рука в центре языковой жизни человечества так же, как в центре производства его трудовой жизни. На руке лежали все те функции, которые впоследствии отправлялись «камнем», «металлом»[16]... «Конкретно глагол «рубить», как бы он ни звучал, т. е. по-немецки «hauen» или по-грузински «гар» или по-русски «рубить», или по-китайски и т. д., и т. д., имеет одинаковое, одно и то же семантическое происхождение, речь при этом идет не о грамматической категории «рубить», «hauen» и т. п., а о звуковом комплексе, с которым было связано представление о возможности производить им такое действие. Предмет, ‘железо’ (‘топор’), нареченное тем словом, которым до ‘железа’, до ‘меди’ и до ‘бронзы’, вообще до использования ‘камня’, как орудия производства или борьбы, тем же словом называлась ‘рука’ (все по функциональности)».[17]
[114]            
«Вообще образ 'руки’ или, как мы теперь сказали бы, понятие 'рука’ есть основной источник многих десятков, многих сотен разнообразных значений, их как бы первоисточник».[18] Как справедливо отметил В. Б. Аптекарь, «прослеживанию дериватов руки в трудах Н. Я. Марра посвящены десятки и сотни страниц, где исследованы и установлены связи многих сотен слов в разных живых и мертвых языках мира».^[19]
        Cвязь руки с производственной деятельностью человека, с трудом, привела Н. Я. Марра к крупнейшему открытию — к разработке учения о ручном языке, как о древнейшей стадии человеческой речи. Это учение явилось ценным дополнением к тем указаниям, которые были даны в работе Ф. Энгельса «Роль труда в процессе очеловечения обезьяны». В. Б. Аптекарь отмечает: «И в этом положении Н. Я. Марр близко подходит к позиции Ф. Энгельса. Ф. Энгельс, хотя и не говорит о ручном языке, подчеркивает, однако, говоря о животных, что «то немногое, что эти последние, даже наиболее развитые из них, имеют сообщить друг другу, может быть сообщено и без помощи членораздельной речи».^[20] Разработка учения о ручном языке или о кинетической речи раскрыла с большою полнотою и ясностью проблему происхождения языка. При этом получили свое освещение и вопросы первобытного мышления, и примитивной психологии древнейших людей, и с большею убедительностью вновь выступила организующая, и формообразующая роль труда в становлении человека.
       Таким образом, наполнилось конкретным содержанием, на основании лингвистических источников, теоретическое утверждение Ф. Энгельса: «Потребность создала себе орган: неразвитая глотка обезьяны преобразовывалась медленно, но неуклонно путем постепенно усиливаемых модуляций, и органы рта постепенно научились произносить один членораздельный звук за другим».^[21] Эта мысль Ф. Энгельса была блестяще реализована на конкретном лингвистическом материале Н. Я. Марром в таких работах, как «Доречевая фонетика» и «Развитие звуковой речи в путях идеологии кинетической речи, Технические средства звуковой речи», составивших §;§ 38 и 39 бакинского курса «Яфетическая теория», а также в учении о четырёх элементах звуковой речи. Этими открытиями Н. Я. Марр выполнил не только важную задачу, завещанную наследием Ф. Энгельса, но также дал остро отточенное орудие борьбы против идеалистических концепций Л. Леви-Брюля и вульгарно-материалистических взглядов А. А. Богданова.
       Еще одно чрезвычайно важное звено в учении Ф. Энгельса о роли труда в процессе очеловечения получило разработку в произведениях Н. Я. Марра — воздействие речи на развитие мозга: «Сначала труд, а затем и рядом с ним членораздельная речь явились самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны мог постепенно превратиться в человеческий мозг... С развитием же мозга шло параллельно развитие его ближайших орудий — органов чувств. Как постепенное развитие языка неизменно сопровождается соответствующим уточнением органов слуха, точно так же развитие мозга сопровождается усовершенствованием всех чувств вообще... Обратное влияние развития мозга и подчиненных ему чувств все более и более проясняющегося сознания, способности к абстракции и к умозаклю-
[115]  
чению, на труд и язык давало обоим все новый толчок к дальнейшему развитию... благодаря совместной работе руки, органов речи и мозга не только индивидуумы в отдельности, но и в обществе люди приобрели способность выполнять все более сложные операции ставить себе все более высокие цели и достигать их».[22] Н. Я. Марр с большою тщательностью разработал вопросы мышления первобытного человека, и этот отдел его работ лег в основу учения о семантике, поднятого в трудах Н. Я. Марра на огромную высоту. Не ограничиваясь разработкою учения о семантике, Н. Я. Марр сделал также выводы, непосредственно связанные с отмеченными указаниями Ф. Энгельса; например, в бакинском курсе «Яфетическая теория» он говорил: «Однако, надо хорошо усвоить, что при всей связанности звуковой речи преемственно с кинетической появление звуковой речи было революцией. Громадно революционное значение замены 'руки’ и 'глаза’ аппаратом, целиком сосредоточенным в головной части тела, в непосредственной связи с мозгом, в его окружении — с полостью рта и ушами. Действенности нового аппарата содействовало усиление общественной работы мозга от роста хозяйственной жизни и усложнения социальных взаимоотношений, вместе с тем расширение умозрительного кругозора коллективов, уже скрещенного племени»...[23]
        Второй обширный комплекс специальных вопросов, разработанных Н. Я. Марром в плоскости учения Ф. Энгельса, относится к изучению древнейших форм человеческого общества и теснейшим образом примыкает к труду Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Исследуя в качестве исторического источника обширнейший лингвистический материал, Н. Я. Марр пришел к положительным выводам относительно того, что родовая организация не являлась древнейшею формою человеческого общества, и что ей предшествовало дородовое общество, соответствующее возрастно-половой орде. В многочисленных трудах Н. Я. Марр разрабатывал это учение о дородовом обществе, о коллективах, основанных не на сознании кровного родства, а на производственных связях, где взаимоотношение членов коллектива было основано на их месте и значении в общественном производстве. И. И. Мещанинов в книге «Введение в яфетидологию» следующим образом вкратце характеризует обобщающие выводы Н. Я. Марра по этим вопросам: «Группировки людей, начиная уже с первичных, форм общественности, идут не по крови, а по хозяйственной потребности. В начале не было одного отца и не могло быть самого понятия родства. Термины родства и семьи оказываются позднейшим явлением, причем еще в первых племенных ячейках группировка идет по социальному положению в связи с производством и с основными формами хозяйственной жизни, а не по родству крови или по каким-либо физическим признакам».[24]
        Установленные Н. Я. Марром на лингвистических материалах выводы о дородовом обществе, как о начальной форме человеческой организации, представляют ценный вклад в историю первобытного коммунизма, так как полностью подкрепляют намеченное Л. Г. Морганом и разработанное Ф. Энгельсом учение о групповом браке, кровнородственной семье и о возрастно-половой коммуне. Идя эмпирическим путем, разрабатывая специально лишь лингвистические материалы,
[ 162]
без надлежащей увязки с трудами Л. Г. Моргана и Ф. Энгельса, построенными в части дородового общества преимущественно на этнографических материалах, Н. Я. Марр не избежал некоторых ошибок, обычных при изолированной работе отдельных исследователей и недостаточном владении методом диалектического материализма.
        Основная ошибка Н. Я. Марра — неправильное понимание им производственных группировок в дородовом обществе — отмечена в работе С. Н. Быковского, «К 45-летию научной деятельности акад. Н. Я. Марра»: «Не будучи знаком с марксистско-ленинским учением, при разработке своей теории Н. Я. Марр не избежал ошибок. Существо последних сводится, во-первых, к излишней переоценке роли магии, во-вторых, к неверному представлению о доклассовом обществе периода развития звуковой речи, как об обществе с наличием классового деления. Так, далее в работе 1930 г., Н. Я. Марр говорит, например, о родовом обществе, даже на ступени развития материнского рода, как об обществе классовом, считая вообще, что звуковая речь не могла возникнуть без возникновения классов».^[25] Следует, однако, сказать, что обе ошибки Н. Я. Марра, сводившиеся, по существу, к одной (магию с профессиональными «шаманами» он также считал проявлением классовости), не вытекали из пользования Н. Я. Марра определенным лингвистическим материалом, а представляли собою остатки прежних теоретических концепций, которые оказывались живучими и в нашей советской литературе. Н. Я. Мapp никогда не придерживался этих концепций во что бы то ни стало.
        Разработка Н. Я. Марром вопросов, связанных с изучением дородового общества, стимулировала ряд работ по истории палеолита: лингвистические исследования Н. Я. Марра выдвинули на очередь проблему увязки лингвистических материалов, как исторического источника с материалами антропологическими и археологическими. В этом направлении увязку наметил сам Н. Я. Марр, а затем она была продолжена другими исследователями — И. И. Мещаниновым,^[26] В. И. Равдоникасом^[27].
        Третий обширный комплекс проблем, над которыми работал Ф. Энгельс и которые разрабатывал также Н. Я. Марр, связан с языками древних германцев — готским, франкским и др. и, примыкает к проблемам этногенеза. Занятия Ф. Энгельса древнегерманскими языками Н. Я. Марр характеризовал вкратце следующим образом: «Энгельс отнюдь не мирился с индоевропеизмом и в эпоху его роста, апофеоза таких столпов германской науки, как братья Гриммы, чувствуя себя своим марксистским пониманием истории, специально германской, в тисках при пользовании достижениями той же молодой еще, единственной тогда лингвистики, индоевропейской. Он не стеснялся весьма политически актуальные выводы братьев Гриммов о зонах различных германских языков в пределах Рейнского края в направлении к Голландии опровергать своею детальною исследовательской работой над франкским языком (пока в рукописи) не без кропотливой оправки и в таких текстах, как древний перевод псалмов».* В другой работе^[28].
[117 ] 
Н. Я. Марр подробнее говорит о тех же занятиях: «Энгельс восставал…против высокомерного отношения европейских мыслителей к маленькому греческому народу так же, как теперь восставал бы против высокомерного отношения носителей классовых предубеждений того или иного народа к малым национальностям. Он осаживал бы теперь с такой же диалектически построенной язвительностью националистические тенденции языковедов высокой квалификации. Это ясно видно из теоретическо-исследовательской работы Энгельса, напр. над франкским языком. Последний послужил Энгельсу сырьем-источником для разоблачения специалистов единственного тогда учения об языке — феодально-буржуазного индоевропеизма — для разоблачения политическо-общественной подоплеки их необоснованного утверждения о пределах распространения франкского языка, в котором ученые специалисты сознательно или несознательно искали свидетельство немецкого национального господства в соответственных районах (в сторону Голландии). В этой связи мастера техники своего дела создавали лживое представление о главном источнике, отстаивавшемся ими как памятник франкского языка. Энгельс еще тогда, в эпоху отроческого расцвета индоевропейской лингвистики, потревожил чисто формальные основы этого первого в Европе опыта научного построения учения об языке... Чисто формальные основы этого аристократического учения об арийских языках, обращенных механистически в индоевропейские, рвались в ювелирно-тонкой исследовательской работе Энгельса над письмом и языком соответственных текстов; они рвались у него в освещении аргументации, насквозь пропитанной диалектическим материализмом, рвались при первом соприкосновении и вообще с действительностью, и в тех частях, где, казалось, индоевропейская лингвистика наиболее сильна».[29]   -
        Работу Ф. Энгельса над франкским языком Н. Я. Марр сопоставил и связал с главою о роде у древних германцев в «Происхождении семьи, частной собственности и государства». Критически разбирая Тацита, Н. Я. Марр провел параллель между высокомерным отношением рабовладельческого писателя к доклассовому обществу древних германцев и шовинистическим взглядом современных индоевропеистов на угнетенные -народы «неарийского происхождения». Исследуя современный немецкий язык Н. Я. Марр и И. И. Мещанинов пришли к выводу о синстадиальности языков древних германцев и современного сванского языка. В цитированной выше работе Н. Я. Марр писал: «В римском зеркале Тацита отражен уровень мышления «коллективного» собственника, свысока смотрящего всегда и везде на культурно отсталые и чуждые («дикие», «варварские») народы. Ныне не подлежит сомнению, что германы были тогда на той ступени развития, на какой дошли до нас в Закфедерации сваны, что не мешало ни тем, ни другим быть металлургами первобытного порядка, создателями вошедших в обиход соответственных народностей понятий-терминов по этому производству вместе с басками на Западе и армянами на Востоке. Не помешало это германам сделать скачок в новый просвещенный европейский мир в связи с развитием производства своего края».[30] Работу Ф. Энгельса над древнегерманскими письменными языками Н. Я. Марр продолжил путем палеонтологического углубления вглубь доклассового общества
[118]  
и дал этим ценное дополнение к главе о роде у древних германцев в «Происхождении семьи, частной собственности и государства». В целом ряде трудов Н. Я. Марр и И. И. Мещанинов прорабатывали материалы немецкого языка, Н. Я. Марр изучал рукопись Ф. Энгельса о франкском языке, а в начале 1931 г. лично посетил Рейнскую область — район обитания древних франков, так интересовавший Ф. Энгельса, и прожил несколько месяцев в Бонне, связанном с воспоминаниями о К. Марксе. В Бонне Н. Я. Марр написал «Новый поворот в работе по яфетической теории».[31] По словам В. Б. Аптекаря, «важнейшим результатом этой его поездки, явился обоснованный на материалах немецкой речи вывод о том, что в своем развитии языки могут сразу переходить с очень низких на высокие ступени культуры».[32]
        Кроме живого немецкого языка Н. Я. Марр занимался также древне- германскими письменными языками — готским, франкским и др. В 1930 году он написал работу «Готское слово guma ‘муж’ (к увязке готов с яфетическими народами Кавказа)». Прорабатывал Н. Я. Марр и отдельные высказывания Ф. Энгельса, например, по поводу слов βασιλεύς, König, древнегерманские термины, обозначавшие род и семью, анализ которых дан Энгельсом в «Происхождении семьи».[33] В работе «К 50-летию смерти Карла Маркса» Н. Я. Марр посвятил несколько страниц историческому анализу слов, обозначающих «труд» в английском языке, о которых писал Ф. Энгельс в примечании к английскому переводу «Капитала», — т. I, стр. 14.[34]
       В своих работах последних лет Н. Я. Марр много раз упоминал об Ф. Энгельсе и цитировал его труды и письма. В работе «К 50-летию смерти Карла Маркса» и «В тупике ли история, материальной культуры?» Н. Я. Марр особенно много писал об Энгельсе. Исключительно высоко ставя гениальные наблюдения К. Маркса над изменчивостью слов по их функциональному значению Н. Я. Марр в своих работах неоднократно комментировал высказывания Энгельса, относящиеся к лингвистике. Среди этих комментариев особенно большой интерес представляет освещение взглядов Ф. Энгельса на современную ему лингвистическую науку. В работе «В тупике ли история материальной культуры?» Н. Я. Марр, комментируя письмо Ф. Энгельса к Ф. Мерингу от 14/VII-1893 г., писал: «Трудно было выявить злокачественную стабильность немецких работников той эпохи по всем областям исторической науки ярче, чем это делает Энгельс» и объясняет отсутствие лингвистики в приведенном Энгельсом перечне общественных наук тем, что «перечень, правда, не канон, а примерный подбор, но подбор боевых исторических наук, и в таком перечне… менее всего мог включить ее Энгельс в исторические науки, именно в боевые исторические науки, зная о малопригодности ее достижений из своей конкретной работы по франкскому языку. В то же время идейный друг Маркса не мог не знать, какие изумительно изменчивые значимости вскрывал он в словах, указывая «пророчески», однако научно-обоснованно, какие способные ставить лишь в тупик ученых педантов перспективы открывает язык по этой части».[35] О борьбе Энгельса против сущности
[119]  
индоевропейской лингвистики Н. Я. Марр много писал в работе «К 50-летию смерти Карла Маркса». Работы Н. Я. Марра дают богатейший материал для подтверждения многих построений К. Маркса и Ф. Энгельса.
        В 1930 г. Н. Я. Марр написал работу «Право собственности по сигнализации в связи с происхождением местоимений»,[36] в которой непосредственно связал исследование с VI-ю главою книги Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Исходя из положения Ф. Энгельса «Из-за римского рода ясно выглядывает ирокез». Н. Я. Марр начал свою статью следующими словами: «Конечно, Энгельс был прав, отстаивая наличие ирокеза на предшествующей стадии развития социального типа римлян. Он приходил к этому, опираясь на лучших из современных ему этнографов и классиков, в результате уяснения целого ряда правовых отношений, в девяти пунктах, в стабилизовавшейся общественности римского населения, его древнем родовом укладе, в итоге чего, перед выписанной нами как мотто фразой, Энгельс говорит: «Таковы были функции римского рода. За исключением уже совершившегося перехода к отцовскому праву, эти функции суть верное отражение прав и обязанностей ирокезского рода». Вновь отмечая, что индоевропейская лингвистика давала слишком мало полезного материала для Энгельса, как историка, вследствие формалистического метода, Н. Я. Марр добавляет к словам Энгельса «из-за римского рода ясно выглядывает ирокез»: — «и из-за римского языка выглядывает ирокез». «Конечно, дело идет конкретно не об ирокезе, но не все ли равно, когда соответственный социальный тип, следовательно, с языком той же ступени стадиального развития, вскрывается под названием «варвара», хотя бы «туземного», средиземноморского в те эпохи, ныне — африканского».^[37] Н. Я. Марр правильно подчеркнул, что Энгельс «пользовался каждым случаем, когда лингвистика давала ему возможность чем-либо поживиться», и заметил: «Думаю, что Энгельс... не прошел бы мимо этого факта... если бы в своих изысканиях об общественной природе populus romanus при вскрытии классовой борьбы «между плебеем и populus’oм» он узнал из нового учения об языке, яфетической теории, что, не говоря о «классовом названии» plebes, само чистейшее римское, resp. латинское нарицательное имя populus своей основой popul- представляет также классовое, с известной поры «племенное», первично тотемное название производственно-социальной группировки» ^[38]... В. Б. Аптекарь характеризует данную работу Н. Я. Марра как лингвистический экскурс-иллюстрацию «к словам Ф. Энгельса о том, что «варвары», стадиально родственные североамериканским ирокезам, с такой полнотой и углубленностью описанным Морганом, являются непосредственными предшественниками классических римлян».^[39] Таким образом, по своему содержанию работа Н. Я. Марра «Право собственности по сигнализации языка» является продолжением частичной разработки того комплекса проблем, которые освещены в труде Ф. Энгельса о «Происхождении семьи, частной собственности и государства».
        По своей специальности лингвиста и историка материальной куль-  
[120]  
туры Н. Я. Марр ближе всего входил в область тех проблем, которые из основоположников научного коммунизма специально -разрабатывал Ф. Энгельс — проблем истории доклассового общества. В сфере этих вопросов научное наследие Ф. Энгельса получило подлинного продолжателя в лице именно Н. Я. Марра, и в советской литературе труды Н. Я. Марра не раз сопоставлялись с кругом интересов Ф. Энгельса, причем отмечалась близкая связь их общего направления. В 1928 г. М. Н. Покровский писал: «Я сказал когда-то, и не беру своих слов назад, что, если бы Энгельс еще жил между нами, теорией Марра занимался бы теперь каждый комвузовец, потому что она вошла бы в железный инвентарь марксистского понимания человеческой культуры. Энгельса давно нет, и освоение нами нужного нам, как хлеб, материала, который нам подвозит буржуазная, но по-старобуржуазному честная наука, идет гораздо медленнее. Но будущее за нами — и значит за теорией Марра. Нужно только иметь терпение подождать». ^[40] На I Всесоюзной конференции историков-марксистов М. Н. Покровский сказал: «Я глубоко убежден, что если бы Энгельс был жив, то, по всей вероятности, никакого сомнения не было бы относительно того, что теория Марра есть одна из полезнейших для марксизма теорий. Это не подлежит никакому сомнению».^[41]
       Уже после того как эти слова были сказаны, Н. Я. Марр стал членом великой коммунистической партии, отдав последние годы своей глубоко содержательной жизни страстному служению делу строительства социализма.