[11]    

         1/

        Подводя итоги нашей научной работы накануне знаменательной даты 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции, своевременно поставить вопрос о том, что сделано советским языкознанием в области основополагающих теоретических вопросов нашей науки.
        Известно, что на протяжении последних десяти лет лингвистами и нелингвистами неоднократно повторялась стереотипная фраза, будто в советском языкознании царит методологический «застой» или «разброд». После ряда лет господства различных догматических «учений» в теории советского языкознания будто бы образовалось пустое место, своего рода «вакуум», который надлежит поскорее заполнить новыми универсальными теориями — отечественного производства или импортированными из-за границы.
        Мне приходилось уже неоднократно, устно и в печати, выступать против этой точки зрения — неправильной, несправедливой и нигилистической. Советское языкознание имеет свое методологическое лицо (хотя не все работы советских лингвистов выглядят на одно лицо, как это по-прежнему хотелось бы некоторым вульгаризаторам); оно имеет свои проблемы, выдвинутые «коллективным разумом» советских ученых в процессе многолетней совместной работы — вопреки всякому «администрированию» в делах науки; оно пользуется своими методами, очень разнообразными, но всегда опирающимися на философию марксизма-ленинизма, которая рассматривает язык в двух его диалектически взаимосвязанных аспектах: как «важнейшее средство человеческого общения» (Ленин) и как «непосредственную действительность мысли» (Маркс); оно опирается на большую традицию про-
[12]    
грессивной лингвистической науки прошлого, русской и мировой, развивая и пополняя ее новыми научными достижениями и методами.
        Наглядным свидетельством активности научной мысли в области теоретических проблем языкознания являются, в частности, многочисленные всесоюзные или краевые конференции на темы лингвистической теории, созывавшиеся за последние годы в Москве, Ленинграде и других крупных научных центрах Советского Союза. Метод широких научных конференций и дискуссий теоретического характера прочно вошел в эти годы в обиход советских научно-исследовательских учреждений и высших учебных заведений. Созыву каждой конференции предшествовало опубликование развернутых тезисов намеченных докладов; результаты проведенных научных встреч в большинстве случаев опубликованы или публикуются в форме тематических сборников или коллективных монографий.
                           К числу таких научных мероприятий большого масштаба относятся прежде всего две комплексные всесоюзные конференции по проблемам «Язык и мышление» (1965) и «Язык и общество» (1966), созванные Сектором общественных наук и Отделением языка и литературы при участии Института языкознания и ряда других гуманитарных институтов AН СССР. В Москве состоялись: в 1963 г. организованная Институтом народов Азии теоретическая конференция на тему «Лингвистическая типология и восточные языки»;[1] в 1964 г. конференция филологического факультета Московского университета по сравнительной грамматике индоевропейских языков; в 1964 г. — Института славяноведения по проблемам лингвоэтнографии и ареальной лингвистики. В 1964 г. в Саратове состоялась поволжская межвузовская конференция по теме «Язык и общество»; в 1964 и 1966 гт. Самаркандским университетом были созваны две конференции всесоюзного значения по вопросам общего языкознания (первая была посвящена памяти проф. Е. Д. Поливанова, научная деятельность которого в последний период его жизни была связана с Узбекистаном); в августе 1966 г. в Тарту состоялся симпозиум по вопросам семиотики; в ноябре 1966 г. в Ашхабаде — конференция «Развитие стилистических систем в литературных языках народов СССР». В Ленинграде с 1960 по 1965 г. имели место четыре конференции по морфологии слова в языках разных типов и конференция по теме «Эргативная конструкция в языках разных типов» (1964), созванные Ленинградским отделением Института языкознания совместно с Научным советом по теории языкознания.
        Следует добавить, что ряд более специальных по своей тематике научных конференций — по германскому языкознанию (Москва), по романскому языкознанию (Кишинев и Ленинград), по балтийским языкам (Вильнюс), по северонавнавским (Махачкала), по семитским (Институт народов Азии и Академия наук
[13]    
Грузинской ССР в Тбилиси) и др. — носили также в значительной своей части теоретический характер.
        Следует подчеркнуть то отрадное обстоятельство, что инициаторами и организаторами таких больших и представительных всесоюзных встреч являются в настоящее время не только Москва и Ленинград, но и другие крупные научные центры нашей страны. Положительным фактом необходимо признать широкое, публичное совместное обсуждение актуальных проблем нашей науки, свободные дискуссии, столкновения различных мнений, требующие взаимного уважения к чужому мнению. Большое значение имело также вовлечение в это обсуждение многолюдных аудиторий с участием научных работников, приезжающих со всех концов нашей страны, людей разной научной квалификации, в том числе аспирантов, а иногда и старших студентов соответствующих вузов. Эта пропагандистская и педагогическая сторона дела, способствующая дальнейшему росту лингвистических кадров, имеет не менее важное значение, чем сторона чисто научная.
        Для координирования и активизации научной работы по теории языкознания Президиумом АН СССР был организован в сентябре 1961 г. при Отделении литературы и языка АН Научный совет по теории советского языкознания. Согласно действующему положению, Научный совет должен являться консультативным центром, координирующим работу АН СССР, академий Союзных республик, высших учебных заведений и филиалов АН СССР по данной проблеме. Его задачей является объединение специалистов, работающих над этой проблемой, и содействие быстрейшему и эффективному решению входящих в нее научно-исследовательских задач.
        Чтобы активизировать связи с научными центрами страны, бюро Научного совета с 1962 г. организовало периодические выезды членов Совета в наиболее крупные из них: Баку, Ташкент, Алма-Ату, Фрунзе, Тбилиси, Ригу, Самарканд. При этом проводились собрания актива лингвистов на местах для обсуждения хода теоретической работы и обмена научным опытом.
        Научный совет принимал активное консультативное участие в созыве значительной части перечисленных выше конференций и явился основным организатором некоторых из них. Он организовал также издание серии небольших по своему объему работ по актуальным теоретическим вопросам лингвистики под общим заглавием: «Вопросы теории языкознания». Серия предоставляет советским лингвистам возможность изложить в простой и доступной форме основные теоретические проблемы той области языкознания, в которой они работают.[2]
        В 1964 г. Научный совет опубликовал сборник «Вопросы общего языкознания», содержащий небольшие статьи проблемного характера, рецензии на книги по общему языкознанию и информацию о работе по этим вопросам, ведушейся в нашей стране. Сбор-
[14]    
ник был задуман как первый выпуск бюллетеня Научного совета, который, к сожалению, осуществить не удалось. Нельзя об этом не пожалеть: бюллетень является наиболее мобильным средством координации научных усилий в определенной области, широкой взаимной информации, постановки на обсуждение новых творческих тем.
        Это тем более существенно, что единственный лингвистический журнал Академии наук — «Вопросы языкознания», — «теоретический орган» советского языкознания, в настоящее время уже не в состоянии нормально обеспечить растущий круг интересов советской науки. Необходимо издание целого ряда специализированных лингвистических журналов. «Русская речь» является в этом смысле только началом. Настоятельно нужна организация серии таких специализированных журналов — по языкам народов СССР, по германским и романским языкам, — среди которых мог бы занять подобающее ему место и «Бюллетень Научного совета». Это вполне соответствовало бы интенсивному развитию лингвистики в нашей стране.

         2/

        Я остановлюсь в дальнейшем на тех основных теоретических вопросах, которые, как мне представляется, стояли и по-прежнему стоят в центре внимания советской лингвистики и получили в ней своеобразное новое решение, определившее ее лицо.

         1. Проблемы «социологии языка» («социальвой лингвистики»).[3]
        Постановка социологических проблем, иногда упрощенно прямолинейная, но в ряде случаев новая и плодотворная, была особенно характерна для советского языкознания в 20-30-х годах, перестраивавшегося тогда на основе марксистского понимания исторического процесса и языка как общественного явления. В обществе, где наличествует социальное расслоение, не может не наблюдаться социальная дифференциация языка. Это не значит, что существуют классовые диалекты или классовые языки  «язык дворянства», «язык буржуазии», «язык крестьянства», «язык пролетариата». Классовое расслоение и классовая борьба в языке (как и в литературе) лишь в конечном счете определяют социальную дифференциацию языка.
        Наиболее отчетливо выступает социальная дифференциация в языке развитого классового общества, т. е. общества буржуазного. Это пример в известном смысле парадигматический; можно сказать вместе с Марксом: «Анатомия человека - ключ к анатомии обезьяны».[4]
        В период образования буржуазных наций происходит формирование единой национальной наддиалектной нормы языка путем «концентрации диалектов в единый национальный язык, обусловленной экономической и политической концентрацией».[5] Для
[15]    
эпохи феодализма было характерно господство местных (территориальных) диалектов и региональная (областная) окраска письменного литературного языка в соответствии с территориальной раздробленностью феодального общества. Пережитком этой раздробленности являются современные народные диалекты и «полудиалекты» (Halbmundarten), из которых последние занимают промежуточное положение между местными диалектами и общенациональной нормой. Поглощению диалектов общенациональным языком препятствовало до сих пор социальное расслоение буржуазного общества. Только в свободном от классового антагонизма социалистическом обществе создаются реальные предпосылки для подлинного единства общенационального языка в стирании противоречий между городом и деревней, между передовыми и отсталыми районами страны, между физическим и умственным трудом.
        Пути становления общенациональных языков были различны, как пути формирования наций. В XIX-XX вв. борьба за национальный язык становится могучим оружием национального возрождения и освобождения народов, в прошлом утративших свою политическую самостоятельность или не успевших еще сложиться в нации. Классическим примером является роль борьбы за язык в национальном возрождении Чехии.
        Строительство социализма в нашей стране поставило советское языкознание перед совершенно новыми теоретическими и практическими задачами — создания или дальнейшего развития национальных литературных языков у больших и малых народов нашей страны, до революции бесправных в политическом и культурном отношении и в ряде случаев младописьменных или бесписьменных. Выработка норм единого национального языка на базе одного ведущего или нескольких конкурирующих народных диалектов, создание новых алфавитов, грамматик, словарей, научной терминологии на национальных языках, потребности развития многообразных современных жанров письменного литературного языка и, в частности, языка художественной литературы - все это требовало активнейшего участия лингвистов в центре и в национальных республиках и содействовало развитию у нас теоретических исследований по социальной лингвистике, связанных с общественной практикой и проверявшихся на практике.[6]
        В настоящее время те же проблемы в аналогичной или другой конкретной форме возникают перед многочисленными освобожденными народами Азии и Африки, недавно еще колониальными или полуколониальными. Богатый теоретический и практический опыт советского языкознания по этим вопросам может быть с пользой учтен и при решении этих новых исторических задач.
        В общей форме проблема взаимоотношения национального языка и социальных диалектов была поставлена в начале 19З0-х годов на уровне советской лингвистической науки того времени
[16]    
проф. Л.П. Якубинским.[7] На материале русского языка она разрабатывалась в дальнейшем акад. В. В. Виноградовым, проф. Б. А. Лариным и другими; на материале немецкого языка — автором настоящей статьи и проф. М. М. Гухман;[8] на материале французского — проф. М. В. Сергиевским.[9] Если работы по немецкому языку, в соответствии с характером материала, были сосредоточены преимущественно на вопросах фонетической и грамматической унификации (нормализации) общенационального языка, то в трудах акац. В. В. Виноградова и его учеников проблема становления литературного языка понималась по преимуществу с точки зрения социально обусловленных функциональных стилей.[10] В недавнее время существенный вклад в разработку этой проблемы внесли исследования акад. Н. И. Конрада по истории китайского и японского языков.[11]
        Не менее ясно значение социологической проблематики для изучения так называемых территориальных диалектов, полевого и даже лингвогеографического. Можно сказать, что самое противопоставление диалектов «территориальных» и «социальных» по существу неправильно, поскольку территориальные диалекты, «обслуживающие», как известно, «народные массы», тем самым всегда являются диалектами социальными и социально дифференцированными. Последовательно проводят в настоящее время эту точку зрения работы по немецкой диалектологии, вышедшие в Германской Демократической республике из лейпцигской школы проф. Теодора Фрингса. В этих работах социальная дифференциация рассматривается как «третье измерение» (dritte Dimension), обязательное для всякого диалектологического исследования рядом с первым и вторым - пространством и временем.[12] К сожалению, за годы, последовавшие за лингвистической дискуссией 1950 г., у нас на некоторое время утвердилось абстрактное, внеисторическое понимание так называемого «общенародного языка», советская диалектология совершенно перестала учитывать вопрос о социальных носителях и социальной дифференциации местных диалектов, который был намечен в довоенных работах Б. А. Ларина, — проф. Н. М. Каринского и некоторых других.[13] Наглядным свидетельством такого положения может служить обширное теоретическое введение к сборнику «Вопросы теории лингвистической географии», объединившему коллектив работников академического «Атласа русских народных говоров». В этом введении говорится о пространственной и временной и даже «стилевой» дифференциации диалектов, но не сказано ни слова о дифференциации социальной.[14]
        За последние годы вопросы социальной лингвистики (вместе с сопредельными — этноливгвистики и лингвистической антропологии) стали предметом повышенного интереса за рубежом в некоторых течених, в особенности американского языкознания.[15] В соответствии с общим направлением американской социологии работы по этим вопросам имеют узкий по темам и по преимуще-
[17]    
ству описательный характер, хотя они вооружены большой, в частности статистической документацией. То, что в американской науке воспринимается как своего рода «открытие» последних лет, отнюдь не является открытием для лингвистики советской, для которой проблема «язык и общество» издавна являлась одной из центральных. Однако следует приветствовать в этом новом повороте преодоление еще недавно господствовавшего противопоставления «внутренней» и «внешней» лингвистики с тенденцией вывести так называемые «экстраливгвистические факторы, как «иррелевантные», за пределы языкознания в собственном смысле. Мне всегда представлялось, что антиномия «внешней» и «внутренней» лингвистики, выдвинутая когда-то Фердинандом де Соссюром в его «Курсе» и подхваченная некоторыми направлениями структурализма, столь же мало соответствует языковой действительности, как и другие его антиномии («язык и речь», «синхрония и диахрония»), если придавать им значение метафизических реальностей. Факты социальные не могут быть «внешними» («экстралингвистическими») для языка как средства общения людей. Для марксистского языкознания должны остаться в силе слова великого диалектика Гёте:

        Nichts ist drinnen, nichts ist draußen;
        Denn was innen, das ist außen.

        В настоящее время в Ленинградском отделении Института языкознания АН СССР под руководством А. В. Десницкой работает проблемная группа по социальной лингвистике, которая подготовляет к печати сборник по социологии языка под заглавием «Язык и общество».

         2. Сравнительно-историческое изучение генетически родственных языков было в советской лингвистике еще недавно отстающим участком. Этому способствовало не только нигилистическое отношение акад. Н. Я. Марра и его школы к проблемам и методам того, что он называл «буржуазной индоевропеистикой», но в еще большей степени — недостаточное знание иностранных и древних языков у нашей лингвистической молодежи, которое принуждало ее замыкаться в узкой сфере только своего родного языка (будь то русский или узбекский) или языка своей непосредственной научной специальности (будь то немецкий или английский).
        В настоящее время это отставание понемногу преодолевается почти на всех участках. Мы уже располагаем некоторыми систематическими трудами в области сравнительно-исторического языкознания, использовавшими передовую методику советской и зарубежной науки, как четырехтомная «Сравнительная грамматика германских языков» (М., 1962-1966), встреченная рядом сочувственных отзывов в советской и зарубежной научной печати.
[18]              
        Опыт, предпринятый в области романских языков, носит пока еще не историко-сравнительный, а описательно-сопоставительный характер.[16]
        Мало продвигается и сравнительная грамматика тюркских языков.[17] Ее отставание связано не только с наличием большого числа языков и диалектов, обследованных до сих пор далеко не полностью, но прежде всего, как мне представляется, с отсутствием диалектологичсокого атласа. Изоглоссы отдельных диалектных явлений, относящихся по своему происхождению к разному исгоричесному времени, пестро переплетаются на огромной территории расселения тюркоязычных народов. Поэтому только лингвистический атлас, реально отражающий эту сложную и противоречивую картину, позволит заменить традиционную схематическую классификацию тюркских языков по «веткам» и «веточкам» родословного древа — с прямолинейным их отнесением к историческим именам тюркских племен и народов — сравнительной грамматикой и основанной на ней научной классификацией нового типа, учитывающей во всей их исторической сложности реальные процессы расхождения, схождения и смешения диалектов тюркских племен и народностей.[18]
        На V региональном совещании по тюркской диалектологии в Баку (5-8 октября 1965 г.) была создана комиссия во главе с акад. М. Ш. Ширалиевым для подготовки «пробного выпуска» Диалектологического атласа тюркских языков Советского Союза. Анкету для атласа готовит сектор тюркских языков Института языкознания АН СССР в Москве.[19]
        Зато в трудной области сравнительного изучения кавказских языков — как горских северокавказских, так и картвельских следует отметить интенсивную и плодотворную работу, ведущуюся в Тбилиси и в Москве. В особенности исследования Т. В. Гамкрелидае и Г. И. Мачавариани о системе сонантов и аблаута в картвельских языках увенчались научным открытием большого масштаба, имеющим важное значение как для липгвистической теории вообще, так и для истории других (в частности, индоевропейских) языков.[20]
        Проблема реконструкции «праязыка» (или, что то же самое, «языка-основы», ср. нем. Grundsprache) была до недавнего времени своего рода пугалом для многих советских лингвистов вследствие компрометирутощих политических ассоциаций с малограмотной «арийской теорией» немецких нацистов. В настоящее время проблема эта разрабатывается в советском яаыкознании в той более четкой и близкой к исторической реальности форме, которая подсказана достижениями современной лингвистической географии («ареальной лингвистикой»),[21] нередко с широким испольвованием повых методов структурного анализа. Из специальных работ следует отметить в особенности исследование В. В. Иванова и В. Н. Топорова,[22] безвременно погибшего моло-
[19]    
дого компаративиста В. М. Иллича-Свитыча,[23] В.И. Абаева по иранским языкам «скифской группы»,[24] А.В. Десницкой по реконструкции протоалбанского и связанной с нею иллирийской проблеме.[25]
        При этом намечаются два новых направления исследований: с одной стороны, — углубление перспективы реконструкции (которому содействовало открытие таких древних и по многим признакам архаических индоевропейских языков, как хеттский[26] и др.), восстановление древнейшего типа индоевропейского склонения и спряжения и индоевропейского аблаута, — уходящих в глубочайшие основы протоиндоевропейского состояния, в его дофлективную и, по-видимому, эргативную стадию ;[27] с другой стороны, — выход за пределы изолированного рассмотрения языков индоевропейской группы в сторону сближения генетического или типологического с другими, неиндоевропейскими языками. С этой последней точки зрения заслуживает особого внимания до сих пор еще, к сожалепию, не опубликованная работа покойного В. М. Иллича-Свитыча — опыт сравнительной фонетики обширной группы языковых семейств Евразии, которую автор называет «ностратической».[28] Несмотря на дискуссионный характер этой концепции, сопоставления молодого исследователя, методически строгие и систематические, ждут опубликования и дальнейшего обсуждения с участием компетентных специалистов.
        Своевременно было бы высказать пожелание, чтобы наши «северники», замкнувшиеся после общей критики глоттогонических гипотез акад. И. И. Мещанинова в изолированном синхронном описании отдельных «палеоазиатских» языков, также вышли за пределы таких безусловно полезных синхронных грамматик, опираясь на методы «внутренней реконструкции» и типологического сравнения, единственно возможные при сравнительно-историческом изучении еще недавно бесписьменных языков.
        Для современной ступени развития сравнительного языкознания, как советского, так и зарубежного, особенно знаменательно подобное сближение историко-генетического и типологического изучения сравниваемых языков.
        Слово «типология» — одно из модных в современном советском языкознании, и, как всякое модное слово, за которым предполагается нечто особенно значительное и важное, оно не всегда имеет достаточно четкое содержание.
        Можно называть типологией чисто эмпирическое сопоставление фонетики или грамматики двух разных яэыков , с установлением сходств и различий между ними, как это делается с успехом и практической пользой при преподавании иностранных языков в русской или русского в национальных школах. Освоение чужого языка с учетом его отличий от родного — совершенно обязательный в подобной лингвистической ситуации методический прием, Однако и в этих случаях польза будет несомненно большей, если от сопоставлений частного, эмпирического харак-
[20]    
тера подняться к лежащей в его основе системе (или по крайней мере микросистемам) соответствующего языка.
        Такую методику сопоставления стали недавно применять французские ученики Шарля Балли (Мальблан, Винэ, Дарбельне) при сравнении грамматико-стилистических средств различных языков (французского и английского, французского и немецкого и т. п.).[29] Сопоставление языков может служить основой так называемой лингвистической теории перевода. Некоторые работы А. В. Федорова, написанные независимо от этих авторов и раньше их, идут в аналогичном нвправлении.[30]
        Можно сопоставлять различные типы языков как особые фонетические и грамматические системы, внутренне связанные и взаимообусловленные в своих элементах. Сравнение такого рода, не обязательно историческое или «стадиальное», подсказывается советскому лингвисту многообразием языковых типов, представленных в нашей стране. Подобнов сопоставление помогает исследователю освободиться от того узкого «европоцентризма» при изучении грамматических категорий и систем, против которого в свое время справедливо предостерегал акал. Н. Я. Марр: оно обогащает его пониманием реального многообразия языковых явлений и позволяет при разработке системы общего языкознания опираться на это многообразие. Для составителей национальных грамматик общая перспектива должна явиться предпосылкой такого описания грамматического объекта, которое не навязывает ему категорий и норм, взятых со стороны (например, из русского языка, как в прошлом из латинского для новых языков Западной Европы). Сравнительной типологии в этом значении посвящены работы проблемной группы морфологии слова в языках разных систем в Ленинградском отделении Института языкознания AН СССР (руководители В. М . Жирмунский и О. П. Суник). Группа провела четыре теоретические конференции по данной проблеме, материалы которых были опубликованы в печати.[31]
        Можно говорить, наконец, о типологических закономерностях диахронного («динамичесного») порядка, которые, подобно таким же типологическим аналогиям в мировой литературе и фольклоре,[32] прослеживаются в сходных (параллельных) процессах фонетического и в особенности грамматического развития языков генетически неродственных — или если родственных, то в период их позднейшего раздельного развития.
        Метод типологического сравнения неродственных по своему происхождению яаыков широко применялся на последнем этапе «нового учения о яаыке» в связи с так называемой «теорией стадиальности» в работах акад. И.И. Мещанинова, С. Д. Кацнельсона, М. М. Гухман, А. В. Десницкой и автора настоящей статьи. Однако отказ от механически универсального понимания «стадиального» развития языка и мышления не снимает ни общего направления методологических поисков тех лет, ни ряда част-
[21]    
ных выводов.[33] Современная сравнительно-историческая грамматика, не только советская, но и зарубежная, стала, как известно, довольно широко пользоваться при своих реконструкциях процесса развития тех или иных грамматических категорий (частей речи, склонения имен, видо-временной и залоговой системы глагола и т. п.) методом типологического сравнения с другими генетически неродственными языками. Таким сравнением оценивается возможность и относительная вероятность реконструируемых моделей грамматического развития и в то же время устанавливается наличие общих закономерных путей такого развития, объединяющих сравнительно-исторические грамматики разных языковых групп.[34]
        Тем самым теоретические перспективы сравнительно-исторического языкознания расширяются. В отличие от традиционной концепции «праиндоевропейских», «прагерманских», «праславянских» грамматик реконструкция «языка-основы» («праязыка») перестает быть самоцелью. Важнейшей задачей сравнительно-исторического исследования, как мне приходилось уже неоднократно говорить,[35] становится раскрытие внутренних закономерностей (тенденций развития), проявляющихся в исторически обусловленных сходствах и различиях между языками данной группы.
        Исходя из этого положения, сравнительно-историческое языкознание не вправе ограничиваться доисторией изучаемых родственных языков; оно должно включать в сферу своего рассмотрения, как указывал еще А. Мейе,[36] и их историю в пору их раздельного существования. Общее наследие данной группы языков и общие закономерные тенденции ее развития должны учитываться сравнительно-сопоставительным анализом в связи с теми специфическими особенностями и тенденциями, которые складываются в каждом из них в новой, самостоятельной и внутренне связанной системе. Именно наличие подобных общих тенденций в условиях невависимого развития лучше всего свидетельствует об их закономерном характере.
        В такое сравнительно-историческое изучение должны быть включены и диалекты данных языков, в которых, как в устно-разговорной форме народной речи, наиболее свободно и беспрепятственно осуществляются закономерные тенденции развития этих языков, не стесняемые устойчивой (консервативной) письменной нормой. Сравнительные грамматики диалектов на разных ступенях исторического развития языка от древних времен до современности представляют не менее необходимую часть сравнительно-исторического исследования, чем историческая и сравнительная грамматика соответствующего древнего языка, засвидетельствованного в письменности, поскольку по своему происхождению письменные языки также в конечном счете восходят к устным народным диалектам.
        В то же время широко развернувшаяся работа по сравни-
[22]    
тельно-историческому изучению языков различных групп и разной структуры с неизбежностью выдвигает вопрос о существовании разных типов родства языков и диалектов.
        До сих пор классическими образцами для сравнительных грамматик оставались самые разработанные из них — сравнительная грамматика индоевропейских языков и немногие другие, с нею сходные. Вряд ли, однако, можно думать, что сравнительные грамматики этого типа имеют универсальный характер и что по их подобию должны строиться, например, сравнительные грамматики языков дагестанских, или шире — кавказских, или ряда других языков мира, подлежащих изучению с точки зрения языкового родства. При этом могут иметь значение, с одной стороны, некоторые различия исторической и общественной жизни соответствующих народов, условия их сожительства, расхождений или схождений, ведущих к частичному сближению языков, первоначально даже неродственных, и к образованию так называемых «языковых союзов». От случаев развития группы родственных языков путем диалектной дифференциации до случаев их сближения и конвергенции имеется ряд переходных ступеней, исторически и социально обусловленных, особенности которых находят отражение и в лингвистической стороне языкового сходства, в разной степени последовательного и всеобъемлющего, в «типе языкового родства». С другой стороны, значительные различия в характере и признаках языковых связей могут быть вызваны различиями в самой структуре соответствующих языков (т. е. «внутренними» факторами). Так, например, если в языках индоевропейских одним из важнейших признаков языкового родства служит материальное тождество флективных элементов, то для китайского, как языка нефлективного, этот признак отпадает.
        То же относится и к диалектологии. Принципы и методика современной лингвистической географии, теоретически обобщившей результаты частных диалектологических исследований, а в дальнейшем и так называемой ареальной лингвистики, определились в свое время как выводы из работы над материалом больших национальных атласов европейских языков (французского, немецкого, итальянского, несколько позже русского и др.), собранным с помощью сплошного одновременного анкетного обследования.
        Тем не менее мы вправе поставить вопрос: насколько универсальный характер может иметь методика лингвогеографического исследования, выработанная на классических образцах перечисленных выше европейских языков? Народы Европы прошли через длительный период оседлости, земледельческой жизни с определенны этими условиями типом первоначального расселения племен, внутренней и внешней колонизации и последующей раздробленности феодальных территорий. В какой степени те же принципы и методы истолкования диалектологических карт применимы, например, к диалектам тюркских народов, возникшим
[23]    
в течение длительного периода кочевой жизни и передвижений по огромным степным пространствам, в условиях большой прочности родоплеменных отношений и крайней неустойчивости группировки по народностям и государственных связей? Или для эскимосов, живших до недавнего времени мелкими разбросанными племенными группами в условиях кочевого оленеводства?
        Методологический «европоцентризм» в вопросах сравнительной грамматики и диалектологии можно преодолеть лишь при условии более широкой теоретической перспективы, которую откроет перед языкознанием разработка методики сравнительно-грамматических и историко-диалектологических исследований, учитывающая типологические различия, существующие и в данном случае между разными языками и языковыми группами.

         3. В вопросах теории грамматики советское языкознание опирается на большую прогрессивную традицию изучения грамматики русского языка, восходящую к Ломоносову и Востокову. Трудами Буслаева, Потебни, Фортунатова, Бодуэна де Куртенэ, Шахматова, а в советское время акад, л. В. Щербы и акад. В. В. Виноградова, несмотря на принципиальные различия в грамматических теориях этих ученых и созданных ими школ, были заложены, преимущественно на русском материале, теоретические основы грамматического описания языка. Идея так называемой «научной» (или «теоретической») грамматики современного языка долгое время была специфичной именно для русской лингвистической науки. В советские годы она послужила основой для систематического преподавания этого предмета как особой научной дисциплины, не имевшей до самого последнего времени соответствий в программах зарубежных высших учебных заведений, в особенности немецких, где всецело господствовал младограмматический «историзм», отождествлявший науку о языке с историей языка. За последнее время с традицией такого историзма порвали, с одной стороны, американский дескриптивизм, возникший из проблемы описания бесписьменных языков, историческое прошлое которых неизвестно, с другой стороны - немецкая «семантическая грамматика» (sinnbezogene Grammatik) Вейсгербера, Глинца, частично к ним примыкающих Бринкмана и Эрбена.[37] Первое направление с философско-методологической точки зрения явилось детищем американского неопозитивизмаи бихевиоризма и потому пыталось исключить из лингвистического описания проблему значения, семантику («антиментализм»); второе опиралось на немецкое «неогумбольдтианство» с его идеалистической недооценкой лингвистической формы.[38]
        Как уже было сказано, для советского языкознания установка на изучение грамматической системы современных языков (русского, иностранных, национальных) не представляла новшества ни на практике, ни в теории. Однако специфическим для советской (русской) грамматической мысли всегда была увязка синхронии с диахронией, рассмотрение грамматической системы
[24]    
«в движении» (как неоднократно говорил акад. Л. В. Щерба), т. е. как явления динамического, развивающегося в целом и в своих частях. Понятие «продуктивности» грамматической категории, столь существенное для русских грамматических работ, в особенности советского времени, само по себе уже означает наличие этого диахронического элемента («движения») в составе синхронной грамматической системы как обязательного элемента ее описания.
        В значительной степени под влиянием работ по грамматике русского языка, в особенности книги В. В. Виноградова «Русский язык» (1947) и несколько упрощенной в своих теоретических установках академической «Грамматики русского языка» (т. 1-11, ч. 1-2, 1952-1954), развивалась и советская грамматическая литература по языкам национальным и иностранным. Относительно первых уже было сказано выше, что влияние это, в основном очень плодотворное, все же не всегда было одинаково благоприятным, поскольку иногда оно заслоняло типологическое своеобразие данной грамматической структуры механическим перенесением на нее категорий, ей самой несвойственных. В обширной литературе по грамматике современных иностранных языков, в значительной части учебной и диссертационной, выделяются самостоятельностью своих теоретических позиций труды по английскому языку покойного проф. А. И. Смирницкого,[39] а в настоящее время в особенности работы по немецкому языку проф. В. Г. Адмони,[40] получившие широкое признание как у нас, так и за рубежом в германских странах.

         4. Вопросы лингвистической стилистики («лингвоствлистики») связаны с рассмотрением языка в многообразии его социальных функций — как речи научной, художественной, ораторской, разговорно-бытовой, письменной или устной и т. п. Функциональные стили языка образуют иногда более, иногда менее замкнутые системы средств речевого выражения. Особенности этих средств выступают наиболее наглядно в языке и стиле художественной литературы.
        Проблемы функционального рассмотрения языка, характерные для и. А. Бодуэна де Куртенэ и его школы, были выдвинуты в русской лингвистике в 1916-1917 гг. учеником проф. Бодуэна Л. П. Янубинским в статьях «О поэтическом глоссемосочетании» и «О звуках стихотворного языка».[41] В дальнейшем они развивались русскими формалистами 20-х годов и от них были взяты на вооружение Пражской лингвистической школой. К формалистическим идеям, характерным для того времени и до сих пор всплывающим в зарубежных работах по теории художественной речи, относится рассмотрение языка поэзии как «высказывания с установкой на выражение» (т. е. лишенного коммуникативной функции), утверждение «самоценности» средств языкового выражения («слово как таковое» В. Б. Шкловского), признание «затрудненной формы» специфическим свойством поэзии и стиха-
[25]    
«организованным насилием над языком» и т. п. Этот круг идей был тесно связан с общим формалистическим принципом имманентного рассмотрения поэтического языка и художественной литературы в полной изоляции от общественной действительности.[42] Однако, несмотря на эти неправильные методологические установки (в свое время справедливо осужденные в нашей критике), работы советских лингвистов 20-х годов положили основание функциональному рассмотрению языка и тем самым впервые наметили перспективу тех «лингвостилистических» исследований, которые получили в настоящее время широкое развитие в советском языкознании и пользуются большим международным авторитетом.[43]
        В кратком итоговом очерке нет, к сожалению, возможности остановиться более подробно на проблемах «лингвистической стилистики», имеющих большую актуальность в качестве пограничных между лингвистикой и литературоведением. Однако все же хотелось бы, вернувшись к давнему спору, высказать здесь некоторые сомнения по поводу практики, господствующей в этом вопросе. Многочисленные у нас «ливгвостилистические» работы, часто диссертационного характера, посвященные «языку» того или иного писателя, русского, иностранного или национального и претендующие быть «лингвистическими» обычно не учитывают того обстоятельства, что такой «чисто лингвистический» метод исследования правомерен только в том случае, если «язык писателя » рассматривается не как элемент художественной системы, а как документ (не всегда притом достоверный!) для истории языка, как сумма фактов, свидетельствующих об особенностях определенного исторического или социального диалекта. Такой характер имеют, например, многочисленные немецкие диссертации о «языке» миннезингера Вальтера фон дер Фогельвейде или «Песни о Нибелунгах»; такая задача стоит перед исследователем, который хотел бы датировать и географически приурочить «Слово о полку Игореве» по данным языка; так в дореволюционное время писал проф. Е. Ф. Будде о «грамматике языка Пушкина».[44] Можно изучать язык «Тихого Дона» Шолохова в качестве письменного материала, содержащего признаки «диалекта» Шолохова как уроженца Донской области. Но совершенно другая задача встает перед исследователем, когда он рассматривает местные слова или диалектизмы в этом романе как художественное средство для речевой характеристики героев Шолохова или для авторского рассказа, окрашенного общей историко-географической атмосферой романа. С художественной, т. е. с функционально-стилистической точки зрения, язык писателя представляется всегда как явление стиля, т. е. как часть внутренне связанной и взаимообусловленной системы средств словесного выражения определенного идейно-художественного содержания.[45] Иными словами, он представляет проблему не узколингвистическую, а в широком смысле литературоведческую, историко-литературную, можно было бы сказать-
[26]    
пробламу исторической поэтики, которая требует, конечно, от исследователя точных лингвистических знаний и лингвистического анализа, подчиненного, однако, общим историко-литературным задачам.[46]
        Настоящее сообщение по необходимости ограничивается лишь некоторыми вопросами теории так называемого «классического» (или «традиционного») языкознания, по которым автор может считать себя в разной степени осведомленным.
        Для того чтобы судить о новых методах, объединяемых под условным названием «структурно-математических», и о достигнутых с их помощью новых результатах, у автора нет достаточных знаний и прежде всего необходимого личного опыта. Поэтому обзору работ по этим проблемам посвящено сообщение, составленное ученым секретарем Научного совета по теории языкознания Г. А. Климовым.[47]
        Желательно только отметить в заключение как отрадный факт растущее сближение «старого» и «нового» языкознания, наметивmееся в процессе исследовательской работы. «Борьба на уничтожение» за последнее время сменяется стремлением к научному размежеванию и в то же время к плодотворному сотрудничеству. Никто уже, по-видимому, не утверждает, вслед за футуристами 10-х годов, что нужно «сбросить Пушкина с парахода современности», т. е. отказаться от будто бы «донаучных», «интуитивных», «субъективных» методов, которые господствовали в прошлом в мировом и в советском языкознании.
        Я думаю, что на этой основе можно вести совместную работу, учиться друг у друга и двигать дальше теорию и практику советской лингвистической науки.

         1966 г.