[7]      

         Без непримиримой борьбы с буржуазными теориями на базе марксистско-ленинской теории невозможно добиться политической победы над классовыми врагами.
Сталин.

        На фоне катящегося вниз, раздираемого внутренними противоречиями капиталистического мира, мира насилия, грабежа, мира десятков миллионов безработных, мира, имеющего в своём «активе» пустые, мертвые окна десятков, сотен и тысяч закрытых заводов, холодные горны домен, затопленные шахты, мира, замораживающего производительные силы, — мощный рост всего народного хозяйства СССР, успехи социализма приобретают великое, всемирное историческое значение. СССР, заложив фундамент социалистической экономики, заложил прочную основу, прочную базу для дальнейшего победоносного наступления социализма. «В результате осуществления большевистских темпов социалистического строительства и ликвидации в основном паразитических классов, уже в первом пятилетии ликвидируются основы и источник эксплуатации человека человеком... Конференция считает, что основной политической задачей второй пятилетки является окончательная ликвидация капиталистических элементов и классов вообще, полное уничтожение причин, порождающих классовые различия и эксплуатацию, и преодоление пережитков капитализма в экономике и сознании людей, превращение всего трудящегося населения страны в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества».[1]
        Партия одерживает эти победы под знаменем ленинизма. Ленинская партия знает, что «теория есть опыт рабочего движения всех стран, взятый в его общем виде»; партия знает, что революционную теорию нельзя отрывать от революционной практики, и, наоборот, партия знает, что «теория может превратиться в величайшую силу рабочего движения, если она складывается в неразрывной связи с революционной практикой, ибо она, и только она, сможет дать движению уверенность, силу ориентировки и понимание внутренней связи окружающих событий, ибо она, и только она, может помочь практике понять не только то, как и куда двигаются классы в настоящем, но и то, как и куда должны двинуться они в ближайшем будущем».[2]
        Под знаменем ленинизма, следуя учению Ленина, партия разгромила контрреволюционный троцкизм, правый и «левый» оппортунизм, добилась решающих побед во всех областях социалисти-
[8]          
ческого строительства. Изменилось не только лицо СССР — изменяются и люди. На наших глазах в грандиозных масштабах претворяются в жизнь слова Маркса: «Изменяя окружающую природу, человек изменяет свою собственную природу». Ленин учил: «Революция пролетариата... создает условия для уничтожения противоположности между городом и деревней». Ныне вопрос об уничтожении противоположности между городом и деревней поставлен уже практически. Вождь партии и Коминтерна т. Сталин подчеркивает, что в условиях индустриализации СССР, коллективизации сельского хозяйства и ликвидации кулачества как класса «противоположность между городом и деревней будет размываться ускореным темпом».[3] Маркс и Энгельс писали: «Для массового порождения... коммунистического сознания и для выполнения самого дела необходимо массовое изменение людей, которое возможно только в практическом движении, в революции».[4] В условиях СССР в буквальном смысле слова создается новый человек.
        В свете всех этих завоеваний революции вопросы культурной революции приобретают исключительно важное значение. На наших глазах районы сплошной коллективизации превращаются в районы сплошной грамотности, на этом пути стоят целые края, национальные республики и области, в гигантских размерах идет расширение и перестройка школьной сети, системы воспитания и образования, изгоняются темнота, невежество и «идиотизм деревни», по всей стране внедряется система всеобщего обязательного обучения, национальности СССР строят «национальную по форме, социалистическую по содержанию» культуру, «обучение на родном языке охватило самые отсталые в культурном отношений народы Советского Союза и проводится на 70 языках» (Постановление ЦК ВКП(б) о начальной и средней школе). Все это, вместе взятое, предъявляет к науке о языке все новые требования, ставит перед ней проблемы величайшей теоретической и в то же время практической важности (создание алфавитов, новых письменных литературных языков, обслуживание смежных отраслей наук, вопросы терминологии и т. д.), выдвигает перед научными работниками в области изучения языка целый ряд актуальнейших задач.
[9]                
        Но со всей большевистской откровенностью нужно признать, что мы, советские языковеды, не поспеваем за темпами социалистического строительства. Положение на языковедном участке явно неблагополучно как в смысле внедрения в эту область марксистско-ленинской методологии, так и в смысле обеспеченности ее марксистско-ленинскими кадрами. На этом участке вплоть до настоящего времени не преодолена окончательно (как в теории, так и на практике) насквозь прогнившая, реакционно-идеалистическая буржуазная теория о языке, так называемое сравнительное индо-европейстское языкознание.
        Положение усугубляется тем, что на подмогу этой буржуазной теории появилась группа «Языковедный фронт», которая в лице членов ВКП(б) Данилова, Лоя и др. вместо разоблачения открытой вылазки классового врага через прямую защиту Поливанова и др. скатывается к позиции буржуазной индо-европейской лингвистики и тем самым по существу выполняет социальный заказ буржуазии. Только недостаточной партийной бдительностью, только проявлением «гнилого либерализма» можно объяснить беспрепятственное протаскивание открытой буржуазной клеветы на пролетарскую революцию, протаскивание троцкистских установок в лингвистической литературе и явно антимарксистские выступления (Поливанов, Щерба, Винокур, Волошинов, Петерсон, Ушаков и мн. др.).
        Нет особой необходимости подвергать специальному разбору работы буржуазных языковедов у нас в СССР. Для показа их лица и характера их деятельности достаточно сослаться на несколько примеров.
        Один из буржуазных языковедов, Поливанов, выступавший в свое время в стенах Коммунистической академии с докладом «О построении марксистской лингвистики», прямо заявляет: «В лингвистике нет утверждений, противоречащих марксизму... те результаты, которые добыты лингвистикой, как наукой естественноисториче-ской, остаются в полной мере приемлемыми и для представителя марксистского мировоззрения... добытые ею факты остаются фактами и для марксиста».[5]
        Если верить Поливанову, марксистам-языковедам остается только почивать на лаврах, так как «результаты», котовые добыты Поливановым, Мейе, Ушаковым, Бодуэн-де-Куртеиэ и другими буржуазными языковедами, «остаются в полной мере приемлемыми для представителя марксистского мировоззрения». Какие же факты, пор Поливанову, этому субъективисту-психологисту и апологету бу жуазной науки, для нас, марксистов, являются «приемлемыми»? К таким «фактам», повидимому, Поливанов относит: 1) расовую теорию с ее «праязыком» и со всеми вытекающими отсюда последствиями, 2) отрыв теории от практики, 3) предпочтение языков
[10]    
«великих народов» и игнорирование языков «инородцев», 4) определение языка как категории, существующей «в уме одного лица» или в коллективе, состоящем из человека и собаки, или даже «в нервных (двигательных и сенсорных) центрах отдельного лица», 5) объяснение образования новых форм посредством порчи детьми .. языка взрослых и т. д., и т. п.
        Буржуазные языковеды в условиях СССР без всяких стеснений, с открытым забралом выступают против марксизма-ленинизма. В
 их сочинениях безраздельно господствуют реакциоино-идеалистические учения, продолжающие традиции буржуазной науки. Значительное количество кафедр по языкознанию в вузах, преподавание в средней школе, выпуск учебной и научной литературы находится в руках этой группы. Чтобы убедиться в этом, достаточно привести здесь факт, который имел место в Пермском университете. Кафедрой языкознания в Перми заведывал А. В. Миртов, который до революции был преподавателем в Смольном институте благородных девиц, а во время гражданской войны — директором гимназии на Дону. Этот преподаватель нашу вузовскую молодежь называет «вашей» и «категорически запретил студентам называть себя товарищем».[6] Другой профессор, П. С. Богословский, пишет: «... мы стремимся осуществить в краеведческой работе живую связь между представителями чистой (читай: , реакционно-буржуазной. Н.З.) науки и любителями-краеведами, а также молодежью, идущей к нам, уставшим, на "смену для бескорыстной работы в области познания родного языка».[7]
        Наконец Л. П. Лобов, доцент по русскому языку (бывший сотрудник «Биржевых ведомостей» и черносотенного органа «Славянские известия»), занимался выпуском таких произведений, как «Славянство как мир будущего». Недалеко ушли, по существу дела, от названных языковедов и другие более известные и крупные представители индоевропейского языкознания. Ведь им, этим представителям «чистой науки», принадлежит «честь» вкладывания в слово «бедняк» понятия лености, дармоедства, жадности, в слово «пролетарий» — понятия бродяжничества, грабежа на больших дорогах, в слово «максималист» — понятия «человека крайних убеждений, т. е. коммуниста» (из практики и теории работы белорусских национал-демократов, работников б. Комиссии русского языка Академии наук СССР и др.).
        Вся эта группа языковедов проповедует идеи «деградации» национальных языков, одновременно блокируясь с национал-демократами и буржуазными националистами, усиленно проповедует идею «единой и неделимой, России», мешает языковому строительству, оказывает усиленное сопротивление социалистическому строительству. В ее распоряжении находились и отчасти
[11]    
продолжают находиться такие издания, как «Русский язык в советской школе», издания РАНИОН, «Известия Академии наук СССР», «Доклады АН» и т. д.
        Ясно, что подобное положение вещей на лингвистическом фронте находится в резком и непримиримом противоречии с генеральной линией партии в национальном вопросе и культурном строительстве.
        Перед марксистами-лингвистами стоят грандиознейшие задачи, выдвигаемые ходом победоносного наступления социализма. Основными из этих задач являются: создание подлинно марксистско-ленинской науки о языке, превращение языкознания в мощное орудие культурного подъема рабочих, колхозников и всех трудящихся масс, создание алфавитов и литературных языков для бесписьменных народов, изменение форм и норм литературных языков народов СССР, уже имеющих литературные языки, в смысле их приближения к языку масс, разработка проблемы происхождения и развития языка, истории языка и языкознания, вопросы терминологии, орфографии и работа над проблемой будущего единого общечеловеческого языка в бесклассовом обществе после победы социализма в мировом масштабе, и т. п. задачи.
        Задачи грандиозны, но вплоть до настоящего времени на лингвистическом фронте царствуют самотек, кустарщина и халтура. Этой неразберихе необходимо положить конец. Для этого необходимо: 1) добиться скорейшей консолидации марксистско-ленинских лингвистических сил, 2) не медля ни одной минуты, добиться осуществления организации единого центра методологического руководства в этой области. Осуществление этих мероприятий возможно лишь при условии беспощадной борьбы на два фронта — с правым и «левым» оппортунизмом в языкознании.
        Ленин учил, что без разъединения нет объединения. Объединение :лингвистов возможно только на базе марксизма-ленинизма, на базе диалектического материализма. Путаники и эклектики должны переработаться или отсеяться. Путаники и эклектики «только в мглистой атмосфере чувствуют себя хорошо», но «когда элементы обособляются и принципы взаимно противопоставляются, то настает время распрощаться с этими чуждыми движению людьми и окончательно с ними сосчитаться, ибо тогда пустота их обнаруживается ужасающим образом».[8]
        Главной опасностью в языкознании является правый уклон. Кто в языкознании «использует всевозможные формы маскировки, прибегая к тончайшей фальсификации марксизма-ленинизма»? Правый уклон. Кто, как не правый уклон, хтал знаменем, собирающим и группирующим вокруг себя все реакционные элементы в языкознании? Кто оказывает содействие Поливанову, Бубриху, Сер-
[12]    
гиевскому, Шор и др. в искажении марксизма-ленинизма? Правый уклон. Кто оказывает помощь этой компании эклектиков и антимарксистов в борьбе против построения марксистско-ленинской теории языкознания? Правый уклон.
        Правая опасность в языкознании выражается в замазывании классовой борьбы, в завуалированной защите буржуазного учения о языке, в поддержке буржуазных лингвистов, прикрывающихся «социологизмом» и марксистской фразой (Волошинов, Винокур, Шор и др.).
        Правая опасность за последние годы нашла свое выражение даже в организационных формах: речь идет о «Языковедном фронте» и его мероприятиях по организации своих отделений на местах и о превращении научно-исследовательского института языкознания НКП РСФСР в штаб действий для «языкфронтовцев».
        Почему же главной опасностью на языковедческом участке является правый уклон, а не открытая контрреволюционная теория о языке, которая до сих пор еще кое-где продолжает занимать господствующее положение и командные высоты?
        Индо-европеизм — открытый и главный наш враг. Мы ведем с ним ожесточенную борьбу. В этой борьбе индо-европеизм находит самую основательную поддержку в лице фальсификаторов марксизма-ленинизма в языкознании, в лице Волошинова, Шор, Винокура и молодых кадров, воспитанных ими и приспосабливающихся к советскому климату. Эта группа и группа заядлых языковедов-индо-европеистов имеют настоящий оплот и защиту в лице «Языкфронта». Тем самым руководители «Языкфронта» превращаются в агентов классового врага в партии, превращаются в соглашателей, становятся открытыми защитниками механицизма и меньшевист-ствующего идеализма, но не только: руководители «Языкфронта» сами по уши погрязли в механицизме и меныдевистствующем идеализме.
        «Языкфронт» зародился под лозунгом борьбы с индо-европеиз-мом и яфетической теорией акад. Н. Я. Марра, но борьба с индо-европеизмом была фактически снята, и все силы «Языкфронта» были направлены против нового учения о языке.
        «Языкфронт» должен был бы знать, что яфетическая теория выросла, растет и будет расти в борьбе с буржуазной теорией о языке, в борьбе с механицизмом в языкознании, в борьбе с мень-шевистствующим идеализмом. Яфетическая теория никогда не занимала промежуточных позиций, она никогда не становилась на путь соглашательства с враждебными теориями, на путь буржуазной контрабанды, на путь фальсификации марксизма-ленинизма; в процессе разработки конкретных лингвистических материалов она шла к марксизму и за последние годы вышла на марксистско-ленинский путь исследования языковых явлений. Безусловно, как и во всяком другом учении, идущем к марксизму, в этой теории имеются еще непреодоленные ошибочные положения, иногда даже и механистического свойства, но ведь сущность этой теории опреде-
[13]    
ляется не этими ошибками и недочетами, а теми конкретными • достижениями в разработке языковедных проблем, которые записаны в актив этой.теории и которые уже вошли, по словам М. И. Покровского, в «железный инвентарь марксизма». Яфетическая теория становится достоянием широких кругов трудящихся масс. Это обязывает нас со всей резкостью подчеркнуть, что с обострением классовой борьбы на идеологическом фронте начали проявляться , уклоны в ту или другую сторону в рядах яфетидологов. Появились товарищи, которые не прочь канонизировать отдельные положения этой теории и приостановить дальнейшее ее развитие. Эти товарищи не прочь: 1) предпринять попытку к организационному оформлению яфетидологов и 2) распространить особый якобыяфетидологически?! метод на смежные области знания, в первую очередь на общественные науки. Сугубая вредность этих попыток сама собою понятна. Есть и такие товарищи, которые утверждают, что яфетическая теория и есть марксизм в лингвистике. Несостоятельность этих течений очевидна. Наша обязанность, наш долг вести беспощадную борьбу с такого рода горе-яфетидологами, разоблачать их оппортунизм так же, как и оппортунизм «Языкфронта». Только так мы можем помочь яфетической теории подняться на высшую, ленинскую ступень языкознания и окончательно разгромить буржуазные теории о языке в СССР.
        О месте яфетической теории при построении подлинно-марксистско-ленинской лингвистики мы скажем ниже, сейчас же перейдем к выявлению правого уклона в языкознании. Все уклонения от генеральной линии партии, контрабанда буржуазных теорий и троцкизма, грубейшие искажения национальной политики, совершаемые правыми, связаны с их мировоззрением, механистическим во всех своих частях.
        В 1923 г. партия на голову разбила так наз. енчменизм, который предпринял попытку возродить вульгарный- материализм, но этот урок для правых в языкознании не возымел никакой силы и прошел незамеченным. Один из вождей «Языкфронта», Данилов, вместе с Никифоровым, Павловичем и Бугославским за последние годы реставрировали енчменизм в его прежнем виде. Достаточно для этого привести несколько сопоставлений из трудов Енчмена и Данилова.

[14]      

        И вся эта галиматья преподносится рабфаковцам и комвузовцам, находит одобрение научно-педагогической секции ГУС, получает широкое распространение, не встречая никакого отпора со стороны марксистов-языковедов. В учебнике-пособии Данилова и К⁰ (как и в других их учебниках) от начала до конца проповедуется открытый механицизм и индо-европеизм. Для Данилова «между мимикой, жестом и звуком с одной стороны и речью с другой» никакой по существу разницы нет и быть не может. Он сводит все сложные явления к простым, из комбинации простых, их количественного увеличения создает сложные, которые различаются от простых не качественно, а только количественно. Вот и вся философия Данилова. Для него никаких качественных различий между звуком, издаваемым зверем, и человеческой речью не существует. Он, как последовательный механист, категорию качества позабыл безвозвратно и окончательно. Приведенные выше цитаты не являются случайно вырванными из работ Данилова, а представляют собою неотъемлемую часть всей его философии, показывают дальнейшие мудрствования «языковеда» Данилова. Он пишет: «По существу никакой грани между языком обезьяны и представителя отсталой народности провести нельзя (оба являют собой символические рефлексы большей или меньшей сложности)».[11] Эту же антимарксистскую шовинистскую мысль он проводит и в учебнике, предназначенном для тех же «представителей отсталых народностей». Это не что иное, как неприкрытое выражение социалфашизма в языкознании.
        Как же решает проблему происхождения речи механист Данилов. После «установления» языка у всех животных, он приходит к следующему глубокомысленному выводу: «Теперь, раз мы сказали, что у обезьяны, даже не человекообразной, есть язык, то
[15]    
этим самым мы решили вопрос и о наличии языка у человека-жи
вотного».[12] И весь этот антимарксистский вздор преподносится сту
дентам, как последнее слово марксизма-ленинизма. Классики марк
сизма считали, что проблема происхождения речи является одной
из сложнейших проблем, но отнюдь не неразрешимых. Энгельс по
этому специальному вопросу написал, как известно, специальную
работу «Роль труда в процессе очеловечения обезьяны», где выяс
нил, что: а) человек качественно отличается от животного, б) на 
определенном этапе развития человека-животного в человека у
него появилась потребность в речи, в) «развитие языка из процесса
труда и вместе с ним является единственно верным». Энгельс пи
шет: «Но существеннейшей и первой основой человеческого мышле
ния является как раз изменение природы человеком, а не одна при
рода, как таковая, и разум человека развивался пропорционально тому, как он научился изменять природу».[13] А ведь язык есть неизменный спутник мышления, и, наоборот, мышление неизменный спутник языка. В противовес этому Данилов развивает свою схему, свое объяснение происхождения речи. По Данилову, язык 
«есть условный символический рефлекс»,[14] нет разницы между язы
ком животного и человека, точно так же как нет грани между языком «представителя отсталой народности» и даже нечеловекообраз
ной обезьяны.[15] Проблема происхождения речи, таким образом,  снимается Даниловым с порядка дня и находит самое простое объяснение: язык есть не создание человеческого общества, а простой рефлекс, свойственный и животным, люди ничем не отличаются  от животных и т. д. Так был «похоронен» марксизм языковедом 
Даниловым. Не только здесь проявляется «оригинальность» «марксиста» Данилова в языковедении. Этот «марксист» обнаруживает, 
что «богатство языковых форм у кулака объясняется, несомненно,
 сложностью хозяйства, которое он ведет, потребностью обозначать,
 такие оттенки мысли, которые не рождаются в примитивном, тех
нически отсталом хозяйстве бедняка (скот, деньги, дорога). Обла
дание русской грамотой тут не при чем».[16] Данилов не одинок. В 
Ленинграде, в лице проф. Щербы, субъективиста-психологиста,
 он имеет своего двойника, который пишет буквально следующее: 
«Но малейшее [?!] изменение в содержании, т. е. в условиях суще
ствования данной социальной группы, как то: иные формы труда,
переселение, а, следовательно, иное окружение и т. п., немедленно 
отражается на изменении речевой деятельности данной группы и
 притом одинаковым образом, поскольку новые условия касаются 
всех членов данной группы».[17]                                                                                           
        Между буржуазным профессором и «марксистом» Даниловым
[16]    
действительно «никакой грани провести невозможно»: один стоит другого.
        Не лучше обстоит дело у Данилова и в части определения предмета лексикологии. Он и сам не скрывает, что авторитетами для него являются здесь субъективист-психологист Поливанов и идеалист Пешковский. «Больше всего для определения слова сделали Е. Д. Поливанов, сформулировав его как «потенциальный минимум фразы» и А. М. Пешковский, подойдя к слову как к известному ряду «звукосочетаний», пишет Данилов. И далее: «Кто знаком с упомянутой работой Поливанова, тот легко заметит, что мое определение предмета лексикологии... ближе всего к его определению».[18] От себя заметим, что определение Данилова ничем не отличается от определения Поливанова. На других антипартийных, троцкистских взглядах Данилова мы не имеем возможности останавливаться, хотя все труды его заполнены ими (определение селянства как однородной массы, отнесение членов ВКП(б) к межклассовой социальной группировке и др.). Данилов от подошвы до макушки является законченным великодержавным шовинистом. Недаром т. Вольфсон ставит его в один ряд с белорусскими национал-демократами и вредителями из СВУ,[19] т. Н. Каганович правильно считает, что суждение Данилова об украинском языке «по сути дела есть реакционный выпад русского великодержавного шовинизма против языка украинских рабочих и крестьян, за «единый русский язык» — выпад, обусловленный неоправданной претензией на исследование сложнейших социальных процессов в языке и псевдонаучной, псевдомарксистской фразеологией».[20]
        «Языкфронт» выступает, как выступал в свое время бесславный его двойник и предшественник «Литфронт», в тоге марксизма, в роли «проводника» партийных решений. Под прикрытием марксистской фразеологии он как в теории, так и на практике совершает .явно антипартийные дела, ревизует марксизм-ленинизм, блокируется с открыто враждебными элементами и т. д. Он, как и ликвидированный в свое время «Литфронт», представляет собою право-левацкий блок, но не в литературоведении, а в языкознании. Чем скорее мы сумеем покончить с этим беспринципным право-левацким блоком Данилова — Ломтева, чем скорее удастся разоблачить его антипартийные дела, чем скорее удастся показать его действительное лицо, тем скорее сумеем мы разгромить нашего классового врага, тем скорее мы сумеем развернуть положительную работу в области языка и по-большевистски поставить языкознание на службу социа-
[17]    
листическому строительству, подняв его на высшую ленинскую ступень.
        Разоблачая «Языкфронт» как главную опасность на данном эта
пе и ведя с ним непримиримую борьбу, ни в коем случае нельзя ослаблять борьбы с буржуазной теорией языка, в какой бы форме и под каким бы соусом она ни выступала. С легко и руки идеалиста 
Шпета, а впоследствии языкфронтовца Ломтева (Потебни не касаемся), идеализм Гумбольдта получил у нас широкие права гражданства. Вне всякого сомнения, Гумбольдт занимает не последнее место среди буржуазных языковедов; также не вызывает сомнения и тот факт, что мы должны взять у него все то ценное, что он дал, при условии критического преодоления этого наследства. Но совершенно иначе поступают наши «левые». Они безоговорочно 
следуют по стопам Гумбольдта и других идеалистов. Наши «левые» должны были бы знать:

        1) Что Гумбольдт, кроме «духа», ничего другого на свете не признает.[21]
        2) Что учение Гумбольдта является в корне реакционным не только по своей идеалистической сущности, но и по целенаправленности. Гумбольдт считает, что «для нас остается тайной не только первое образование настоящих первобытных языков, но и вторичные образования, которые мы весьма хорошо умеем разлагать на составные части, необъяснимые для нас именно на точке своего происхождения»,[22] по отрицанию единого глоттогонического процесса. Здесь небезынтересно вспомнить, что, по Гумбольдту, бедные языки и должны быть бедными потому, что их породил дух бедный и немощный, в то время как только языки великих народов имеют свое великое будущее, так как и дух, их породивший, — велик. Как это назвать? Мы эту философию назвали бы философией буржуазии, философией индо-европеистского языкознания, имеющей в лице Даниловых своих первоклассных продолжателей (язык обезьяны и «представителя отсталых народностей»). Гумбольдт считает, что в основе каждого языка лежат «творящая природа», «внутреннее начало жизни», которые различаются по силе и мощности, в зависимости от чего одни языки отсталы, другие развиты и т. д.
        Что Гумбольдт не является последовательным диалектиком. Его диалектика, не говоря уже о том, что она идеалистическая, страдает целым рядом существенных пороков.
        Не следует при этом забывать, что Ломтев и К⁰ ухватились за Гумбольдта не случайно, что лейтмотивом здесь явилось желание
[18]    
противопоставить материалисту Марру одного из столпов идеализма и этим удовлетворить свою ненависть к новому учению об языке. Но это им не удастся. Пролетарская общественность не даст запятнать имени своего ученого; обвинения, выдвинутые против академика Марра, она отметет самым решительным образом. Пролетарская общественность умеет ценить своих ученых, ведущих борьбу с воинствующим идеализмом. Достижения нового учения о языке в части разрешения проблемы происхождения человеческой речи, уточнения и конкретизации положений Маркса — Ленина о языке как надстройке, разработка вопросов единого языкотворческого процесса, природы классовых языков — одновременно являются достижениями марксистско-ленинской теории. Академик Марр, правильно наметив проблему развития языков, исходя из развития общественно-экономических формаций (стадиальность языковых смен, единство глоттогонического процесса и т. д.), широкой кистью набросал контуры будущего единого общечеловеческого языка, «когда социализм войдет в быт».
        Но это ни в какой мере не освобождает марксистов-языковедов от критики отдельных ошибочных положений нового учения о языке, от дальнейшей разработки этого учения на базе марксистско-ленинской методологии. Это же обязывает марксистов-языковедов вести более решительную борьбу с чуждыми новому учению о языке и марксизму-ленинизму теориями и теорийками вообще и в частности с.тенденциями аполитизирования нового учения о языке, с попытками примирения последнего с «социологической» школой, с попытками тянуть его к биологизму, с попытками использования его для прикрытия чисто буржуазных мировоззрений и т. д. Только через преодоление этих препятствий новое учение о языке способно стать острым оружием в руках партии в ее борьбе с буржуазными теориями в области языка, в борьбе с правым и «левым» уклонами в языкознании. Чем решительнее и чем с большей большевистской настойчивостью и непримиримостью марксисты-языковеды поведут борьбу с уклонами на языковедном участке, тем скорее они сумеют добиться внедрения партийности науки в этой области. Есть люди, которые считают и продолжают, считать, что академик Марр является до мозга костей буржуазным ученым. Вздорность такого утверждения так очевидна, что она не нуждается в специальном опровержении. Такую клевету на Марра и его теорию не осмеливаются возводить даже наши заядлые враги. Достаточно для этого сослаться на такой буржуазный орган, как «Тниез», который без обиняков причисляет академика Марра к глашатаям коммунизма и считает, что его, Марра, устами в языкознании говорит большевизм. Лучшую оценку деятельности академика Марра трудно придумать.
        Ленин предупреждал: «Мы должны понять, что без солидного философского обоснования никакие общественные науки, никакой материализм не может выдержать борьбы против натиска буржуазных идей и восстановления буржуазного миросозерца-
[19]    
ния».[23] Это ленинское положение применимо и к языкознанию. Буржуазные идеи крепко вкоренились в лингвистику, буржуазное миросозерцание еще окончательно не изгнано из этой области знания. Для решительной победы на этом участке требуется насыщение лингвистики марксистско-ленинским содержанием. Голого декларирования (как это делает «Языкфронт») здесь недостаточно. Для этого необходимо пронизать всю работу марксистско-ленинским методом. Задача должна заключаться не в том, «чтобы придумывать связь, существующую между явлениями [языка], а в том, чтобы открывать ее в самых явлениях» (Энгельс, «Людвиг Фейербах»). В трудах классиков марксизма (Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин) мы имеем высказывания не только «преимущественно общего характера», как клеветнически утверждает Данилов, а имеем углубленную постановку языковедных проблем на конкретных языковых материалах. В этих высказываниях дана развернутая программа работы марксистов-языковедов. В них же дан и метод работы.
        Фундамент марксистско-ленинского языкознания заложен в высказываниях классиков марксизма о языке. В этих высказываниях со всей наглядностью показаны:

        1. Социальная обусловленность языковых явлений. Маркс писал: «развитие языка без совместно живущих и друг с другом говорящих индивидов... бессмыслица». В «Капитале» он отмечает: «... у стоимости не написано на лбу, что она такое. Более того, стоимость превращает каждый продукт труда в таинственный общественный иероглиф. Впоследствии люди стараются разгадать смысл этого иероглифа, проникнуть в тайну своего собственного общественного продукта, потому что определение предметов потребления как стоимостей есть общественный продукт людей не в меньшей степени, чем, например, язык».[24] Язык—надстройка. Эта надстройка имеет свои специфические особенности. Мы знаем, что «история есть не что иное, как последовательная смена отдельных поколений, из которых каждое эксплуатирует переданные ему всеми его предшественниками материалы, капиталы, производительные силы». То же положение мы имеем и в языке. Но язык — идеологическое явление и, как таковое, он, «раз возникнув... развивается в связи со всей совокупностью существующих представлений и подвергает их дальнейшей переработке». Его законы, характер и прочие свойства в конечном счете определяются материальным развитием человеческого общества. «Мне не только дан, в качестве общественного продукта, материал для моей деятельности — в том числе и сам язык, пои помощи которого проявляется деятельность мыслителя, но и мое собственное бытие есть общественная деятельность», пишет Энгельс.

        2. Стадиальность в развитии языка. Маркс, не будучи специа-
[20]    
листом-языковедом, показал, что «наиболее развитые языки имеют законы и определения, общие с наименее развитыми языками, но именно отличие их от этого всеобщего и общего и есть то, что образует их развитие».[25] Каждая социально-экономическая формация накладывает на язык свой определенный отпечаток. Язык родового общества качественно отличен от языка рабовладельческого строя, язык последнего от языка эпохи феодализма, язык феодализма — от языка капиталистического строя и т. д. Известно что мысли господствующего класса являются в каждую эпоху, господствующими мыслями, т. е. класс, являющийся господствующей материальной силой общества, является в то же время его господствующей духовной силой. То же самое происходит и с языком. Язык господствующего класса всегда бывает облачен в мантию всеобщности и для остальных классов общества выступает как обязательный, всеобщий, единый язык. Классики марксизма показали и пути, по которым шло развитие языков. «В любом современном развитом языке первобытная, стихийно возникшая речь возвысилась до стадии национального языка отчасти благодаря истории развития языка из готового материала, как это мы наблюдаем в случае романских и германских языков, отчасти благодаря скрещиванию и смешению народов, как в случае английского языка, отчасти благодаря концентрации диалектов у какого-нибудь народа, происходящей на основе экономической и политической концентрации», пишут Маркс и Энгельс.[26] Язык развивается диалектически. В высказываниях классиков марксизма о языке мы имеем богатейшие материалы, характеризующие язык родового строя, язык эпохи феодализма, язык капиталистического общества. Так, например, оценивая работу Гирке, основоположники марксизма отмечают, что нельзя излагать ленное право «феодальных баронов XII века... в терминах современного гражданского права... судить и рядить во всем подобно-буржуа XIX века», так как ленное право возникло в определенных общественных условиях и было пропитано терминами, свойственными эпохе феодализма. Энгельс, отдавая должное учению Мюнцера, пишет, что последний свои учения про поведывал, «большей частью прикрывая их теми же христианскими словесными формами, которыми долгое время должна была прикрываться и новейшая философия», что Мюнцер обращался к народу «на единственно тогда понятном ему языке религиозного пророчества».[27] Но ничто не вечно под луной. С изменением общественных условий «духовенство, являвшееся представителем идеологии средневекового феодализма, не менее чувствовало на себе влияние исторического перелома. Изобретение книгопечатания и потребности все более расширяющейся торговли лишили его монополии не только на чтение и письмо,
[21]    
но и на высшее образование».[28] Энгельс, характеризуя язык буржу
азного общества, пишет: «[буржуа] не признает никакой другой
 связи между людьми, кроме одной — чистогана... Это позорное
 рабство, в котором деньги держат буржуа, ввиду господства буржуазии наложило свой отпечаток даже на язык... Дух торгашества проникает весь язык, все отношения выражаются в торговых терминах, в экономических понятиях».[29] В основе изменения языка лежит изменение в производственных отношениях людей. «В Шотландии ведомство общественных работ с 1803 г. соорудило 900 миль шоссейных дорог и построило свыше 1000 мостов, благодаря чему жители горной Шотландии сразу были приобщены к цивилизации. До этих пор горцы занимались большей частью контрабандой и браконьерством; теперь они стали трудовыми земледельцами и ремесленниками, и хотя были устроены галльские школы для сохранения их языка, галльско-кельтское наречие и нравы стали быстро уступать влиянию английской цивилизации», пишет Энгельс.[30]

        3. Природа классового языка. Для того, чтобы не утруждать читателя примерами, остановимся лишь на одном из них, привет денном Энгельсом. После того, как было установлено, что английский рабочий класс стал с течением времени совсем другим народом, чем английская буржуазия; что «буржуазия имеет со всеми другими нациями земли больше родственного, чем с рабочими, с которыми она живет бок о бок», Энгельс, продолжает: «Рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия. Это два совершенно различных народа, настолько различных, насколько могут быть различны только две расы — два народа, из которых мы на континенте до настоящего времени знали только один — буржуазию. А между тем именно второй народ, состоящий из пролетариев, имеет гораздо больше значения для будущей Англии».[31]

        4. Природа национального языка. Здесь тоже ограничимся лишь одним примером. Еще в 1913 г., в борьбе с австрийской школой, в статье «Марксизм и национальный вопрос» т. Сталин дал четкое ленинское определение нации. Он писал: «Нация — это, прежде всего, общность, определенная общность людей... нация — не расовая и не племенная общность людей... общность языка [курсив
 автора. Я. 3.], как одна из характерных черт нации» и т. д.[32] Ясно,
 что национальный язык складывается и оформляется вслед и наряду с процессом образования нации, чего буржуазным языковедам никогда не понять. Им, подобно Штирнеру (св. Макс), ка-
[22]       
жется, что языки «великих» наций 6ыли, есть и будут всегда такими, какими их знают они. О процессе разложения «великих» наций, об образовании единого общечеловеческого коллектива с единой общим языком после победы социализма во всем мире, когда «социализм войдет в быт», они и не могут подозревать.

        5. Спецификум языка. Язык имеет свои особенности. Эти особенности обнаруживаются в процессе развития и жизни языка. Не было философа, который не имел бы отношения к выяснению природы и сущности языка, но этих особенностей языка сравнительным методом индо-европеистики никогда не вскрыть. На этот факт сравнительного метода указал еще Гегель. Мы знаем, что более высокую ступень познания образует познание законов, оснований и сил языка, когда со всей выпуклостью вскрывается сущность всех языковых явлений, когда приходится иметь дело с категориями сущности, а категории — «это законы, в которых мы вообще все мыслим, без которых нет научного мышления и познания» (Гегель). Для иллюстрации понятия категории мы воспользуемся примерами Гегеля. Возьмем предложение: «Этот лист есть зеленый», которое включает в себя понятие вещи (лист), свойства (зеленый), бытия (есть) и единоличности (этот)». По определению классиков марксизма, язык чувственной природы. Маркс и Энгельс установили, что «образование пяти чувств — это продукт всей всемирной истории человечества... Даже основной элемент мышления, в котором выражается жизнь мысли, — ^:язык — чувственной природы... сознание является, разумеется, прежде всего сознанием чувственной обстановки и сознанием органической связи с другими лицами и вещами, находящимися вне начинающего сознавать себя индивида... Производство идей, представлений, сознания прежде всего непосредственно вплетается в материальную деятельность и в материальные сношения людей  — в язык реальной жизни. Представления, мышление, духовное сношение людей — являются здесь еще прямым порождением их материальной практики. То же самое можно сказать о духовном производстве, как оно выражается в языке политики, законов, морали, религии, метафизики и т. д. какого-нибудь народа». Но чувство и мысль, язык и мысль, всеобщее и особенное, находится в определенных отношениях. Так, например, «название есть нечто всеобщее, принадлежит мышлению, делает многообразное простым», пишет Гегель, на что Ленин делает замечание: «язык выражает в сущности лишь всеобщее; но то, что думают, есть особенное, отдельное», «в языке есть только общее».[33]
        Язык напластовал в себе поступательное движение человеческой мысли всех предшествующих эпох. На это со всей присущей ему четкостью указал Ленин, когда он коснулся проблемы единства языка и мышления, когда он поставил перед марксистами задачу разработки диалектики, теории познания. Язык— живой свиде-
[23]    
тель истории развития человеческой мысли. Этих вопросов в свое время коснулся и Гегель; разбирая отдельные слова немецкого языка, он выяснил, что, «употребляя вспомогательный глагол sein (быть), мы пользуемся для обозначения прошлого выражением Wesen (сущность), обозначая прошедшее бытие gewesen (было)». Основание этой неправильности словоупотребления Гегель видит в том, что прошедшее не подвергается абсолютному отрицанию, а лишь снимается и, следовательно, вместе с тем и сохраняется. Это положение он иллюстрирует на примере: Цезарь ist gewesen (был) в Галлии, — этим отрицается лишь непосредственность того, что здесь высказывается о Цезаре, а не вообще его пребывание в Галлии, ибо последнее ведь и есть то, что образует содержание этого высказывания, но это содержание мы здесь представляем себе снятым.[34] Но, как всем известно, Гегель видел только саморазвитие понятий. Реальный материальный мир, по Гегелю, есть отражение жизни понятий, не больше. На самом деле все обстоит наоборот. В «Анти-Дюринге» Энгельс пишет: «Понятие числа и фигуры взяты исключительно из реального мира. Десять пальцев, на которых люди научились считать, т. е. производить первую арифметическую операцию, представляют собой все, что угодно, только не продукт свободного творческого разума».[35] Маркс в письме к Энгельсу пишет: «Что сказал бы старый Гегель, если бы он на том свете узнал, что das Allgemeine (общее) на немецком и на северных наречиях означает не что иное, как общинную землю, а что das Sondere — Besondere (особенное) есть не что иное, как выделенное из общей земли особое владение? Таким образом, ведь совершенно же очевидно, что логические категории возникают из нашего общения» (из практики).[36]
        Ведь очевидно, что окружающий мир воспринимается человеком посредством чувств. Недаром Фейербах еще считал: «Чувственное восприятие дает предмет; рассудок — название для него», что Ленин считает правильным. Язык от конкретного идет к абстрактному, от простого — к сложному, от диффузных звуков, значений, предложений к более расчлененному, к дифференцированным обозначениям. Это можно проследить на истории любого языка.
        Энгельс пишет: «В органической химии значение какого-нибудь тела, а, значит, также название его, не зависит уже просто от его состава, а скорее от его положения в том ряду к которому оно принадлежит. Поэтому, если мы найдем, что какое-нибудь тело принадлежит к какому-нибудь подобному ряду, то его старое название становится препятствием для понимания и должно быть заменено названием, указывающим этот ряд (параффины и т. д.)».[37] Здесь важно указание, что свои названия предметы получают в
[24]    
зависимости от вовлечения их в обиход человеческой практики. В зависимости от новых изобретений, вовлечения в  человеческую практику новых вещей и т. д. меняется расположение старых 
предметов, соответственным образом меняются  и их названия.
        Ленин, после показа диалектики в предложениях  Иван есть человек, Жучка есть собака и т.п. приходит к выводу : таким образом, в любом предложении можно и должно как в «ячейке» 
(«клеточке») вскрыть зачатки всех элементов диалектики, показав, таким образом, что всему познанию человека вообще свойственна диалектика».[38]
        При исследовании явлений языка недостаточно скользить по поверхности, а необходимо находить корень вешей. Энгельс по поводу механического выведения Фейрбахом существительного «религия» от глагола «religare», означавшего первоначально ‘связь’, пишет: «Подобные этимологические фокусы представляют собой последнюю лазейку идеалистической философии. Словам приписывается не то значение, какое они получили путем долгого исторического употребления а то, какое они должны были бы иметь в силу своей этимологической родословной».
        Язык каждого народа имеет свой «особый дух», как выражается Маркс. Дух же языка определяется историческими судьбами того народа, продуктом которого он является. Выше мы заметили, как определили основоположники марксизма историю современых языков и, в частности, какими путями английский язык развился до уровня национального языка. Здесь всколзь заметим, что относительно этого же языка Маркс в «Каптиале» после разбора слов «worth» для обозначения меновой стоимости заметил: «Это совершенно в духе английского языка, который любит конкретные вещи обозначать словами германского, абстрактные — словами романского происхождения».

        6. Языковая политика. Буржуазия использовывает язык, письмо, печать исключительно в своих классовых интересах. Маркс и Энгельс на целом ряде примеров показали политику буржуазии и других реакционных классов в области языка. Говоря о пребывании английского рабочего класса в темноте и невежестве и анализируя причины, породившие эти явления, Энгельс пишет : «А если принять во внимание запутанную английскую орфографию, при которой чтение является истинным искусством и может быть постигнуто лишь после долгого изучения, то невежество рабочего класса окажется весьма естественным. Писать вполне умеют лишь немногие, а писать орфографически правильно не умеют даже многие образованные люди».[39] Если прибавить к этомунедоуменное обращение француза к англичанину с замечанием : «Вы пишете Constanti-
[25]    
nople, а читаете Лондон», то вполне станет ясным, кому и для чего нужны были эти орфографические и т. п. рогатки.[40]
        Не нужно далеко ходить за примерами. Ведь и у нас было время, когда «господа Пуришкевичи» готовы были «даже и вовсе запретить «собачьи наречия», на которых говорит до 60% невеликорусского населения России» (Ленин), и прилагали все усилия к тому, чтобы навязать всем народам б. императорской России великорусскую письменность, азбуку, орфографию, которые были чужды народам России и, кроме всего прочего, по своей запутанности и трудности, были недоступны не только трудящимся других национальностей, но и трудящимся массам великорусского народа. Только Октябрьская революция уничтожила драконовские правила старорусской письменности, орфографии, терминологии и т. д., насаждавшиеся в интересах правящих классов, и упростила их с тем, чтобы трудящиеся массы быстрее и легче овладели знаниями. Не те же ли процессы происходят среди народов Востока СССР? Только пролетарские революции на Западе смогут покончить с теми архаическими особенностями письменности, которые искусственно поддерживаются и охраняются в интересах эксплуататорских классов, и создать совершенно новую письменность, доступную широким трудящимся массам. Пролетариат имеет перед собою ясные перспективы и в области языкового строительства. Пролетариат, устами своего вождя т. Сталина, четко и ясно сформулировал свой взгляд на языковую политику в эпоху диктатуры пролетариата. Тов. Сталин на XVI съезде партии следующим образом определил эти задачи: «Может показаться странным, что мы, сторонники слияния в будущем национальных культур в одну общую (и по форме, и по содержанию) культуру, с одним общим языком, являемся вместе с тем сторонниками расцвета национальных культур в данный момент, в период диктатуры пролетариата. Но в этом нет ничего странного. Надо дать национальным культурам развиться и развернуться, выявив все свои потенции, чтобы создать условия для слияния их в одну общую культуру с одним общим языком. Расцвет национальных по форме и социалистических по содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране для слияния их в одну общую социалистическую (и по форме, и по содержанию) культуру, с одним общим языком, когда пролетариат победит во всем мире и социализм войдет в быт, — в этом именно состоит диалектичность ленинской постановки вопроса о национальной культуре».[41]
        Мы здесь привели только некоторые отрывки из высказываний классиков марксизма о языке. Для каждого марксиста-языковеда
[26]    
очевидно, что основы марксистско-ленинской лингвистики заложены
в трудах самих классиков марксизма-ленинизма. Известно, что 
классики марксизма владели всеми основными языками Европы
. Владели не только живыми языками, но заглядывали в тайники
 мертвых языков. Говоря об Энгельсе, как языковед, Лафарг
 пишет: «Он настоящий полиглот, он знает не только литературные 
языки, но и диалекты»[42] и т. д. Энгельс владел не только европей
скими языками, в частности и славянскими (кстати заметим что 
для доказательства того, что славянство представляет собою миф, 
он хотел посвятить специальный труд разбору так наз. славян
ских языков), живыми и мертвыми, но и некоторыми из восточных
 языков. Он был языковедом не в меньшей степени, чем естественником. Поэтому высказывания классиков марксизма представляют продукт глубокой продуманности языковых явлений широкого круга языков. Классики марксизма в методологических вопросах никогда и никому не делали никаких уступок. То же самое мы имеем и в области высказываний о языке. Но уровень языкознания того 
периода наложил определенный отпечаток и на их работы. Это мы видим в разборе отдельных конкретных языковых явлений, в признании глагольного происхождения частей речи, в некоторых других положениях, имеющих частный, а не общий методологический характер.
        Само собою понятно, что наследство Маркса —Энгельса — Ленина, также высказывания т. Сталина о языке — являются краеугольными камнями построения марксистско-ленинского учения 
о языке. Столь же очевидным является и то, что конкретные дости
жения яфетической теории должны войти составным элементом в марксистско-ленинское учение о языке, так как они (эти достижения) представляют собою переработку и снятие всего того, что было достигнуто усилиями предшествовавших поколений языковедов. Сугубо антипартийным и вредным является попытка «языкфронтовцев» противопоставить яфетическую теорию марксизму-ленинизму, что целиком вытекает из их механистического мировоззрения и непо
нимания задач, стоящих перед языковедами. Всякому известно,
 что яфетическая теория и марксизм не одно и то же, но из этого нельзя делать и обратный вывод, что они диаметрально противоположны. Достижения яфетической теории последних лет представляют собою наше величайшее завоевание в области лингвистики.  Эти достижения еще раз свидетельствуют, что единственно жизненным и плодотворным методом в области исследовательской работы является метод диалектического материализма. Пользуясь этим методом, яфетическая теория пришла к тем единственно правильным выводам, которые заключаются в учении о развитии языковых явлений от простого к сложному, от конкретного — к абстрактному (от диффузных звуков
[27]    
к так наз. чистым, дифференцированным звукам, от полисемантизма к дифференциации значений, от множественности языков к единому общечеловеческому языку и т. д.);
        2) в установлении единства языкотворческого процесса;
        3) во вскрытии зависимости характера и особенности языковых явлений и систем языков, в конечном счете, от состояния общества;
        4) в обнаружении классовой природы всех языков классового общества;
        5) в учении о диалектическом развитии языка; одна система сменяет предшествующую систему путем использования переданных ей всеми предшествующими этапами развития материалов, представлений и т. д.;
        6) в показе диалектического единства языка и мышления на конкретных языковых материалах.
        Разве марксисты-лингвисты могут отказаться от этих достижений? Эти достижения тем значительнее, тем ценнее, что представляют собой результат долгой и упорной работы над конкретными языковыми материалами.
        Создание марксистско-ленинской лингвистики не за горами. Она создается на наших глазах. Буржуазная теория о языке у нас в СССР будет похоронена, несмотря на усилия механистов сохранить ее насквозь прогнившие устои.
        На марксистов-языковедов возложена большая и ответственная задача разработать марксистско-ленинскую теорию о языке, вести жесточайшую борьбу с буржуазной контрабандой в этой области, не отрывать эту борьбу от задач классовой борьбы, ведущейся в стране, сочетать теорию с практикой, дать сокрушительный отпор носителям правого и «левого» оппортунизма, беспощадно разоблачать механицизм и меньшевистствующий идеализм в языкознании, подготовить вооруженные методом марксизма-ленинизма кадры, развернуть широкую созидательную работу в национальных областях и республиках.