-
- Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
-- В. А. ЗВЕГИНЦЕВ : «Л. В. Щерба и В. Гумбольдт», в сб. Теория языка. Методы его исследования и преподавания, Ленинграл : Наука, 1981, стр. 97-102.
[97]
Рядоположение этих имен, Л. В. Щербы и В. Гумбольдта, на первый взгляд может показаться неожиданным и неоправданным. В самом деле, сам Л. В. Щерба, насколько известно, никогда не связывал свои теоретические идеи с концепцией замечательного немецкого языковеда да и вообще мало интересовался проблемами истории языкознания и выражал активное неодобрение всяким попыткам «втиснуть» его в пределы той или иной научной «парадигмы» (если употреблять вошедшую ныне в моду терминологию) (1). И тем не менее, как и всякий крупный ученый, Л. В. Щерба, бесспорно, обладал законченным лингвистическим мировоззрением, хотя и не излагал его систематическим образом (единственной попыткой такого рода является его не получившая окончательного завершения итоговая работа «Очередные проблемы языковедения»); оно служило основой всей его творческой деятельности, проявляясь в отдельных суждениях и в исследованиях. Только соединяя эпизодические выступления Л. В. Щербы воедино, оказывается возможным воссоздать его теоретическую концепцию. Реконструированная таким образом система взглядов, вне всякого сомнения, обнаруживает много общего с высказанным в свое время В. Гумбольдтом. Речь идет, разумеется, не о полной идентификации двух лингвистических теорий, а о совпадениях, которые тем не менее играют определяющую роль при общем установлении направления исследовательской работы.
Подобные аналогии всегда таят опасность вольных или невольных натяжек и даже субъективных интерпретаций. В данном случае все усложняется еще тем, что Л. В. Щерба, как уже сказано, не оставил систематического изложения своих теоретических идей, которое хоть в какой-то степени можно было бы (по своей последовательности и полноте) сопоставить, например, с такой работой В. Гумбольдта, как его знаменитое введение к исследованию о языке кави «О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода». Поэтому в настоящей заметке будет применен принцип, который вполне может быть отнесен к столь любимым Л. В. Щербой экспериментам: близость теоретических позиций Л. В. Щербы и В. Гумбольдта будет аргументироваться характеристиками и определениями теоретических взглядов Л. В. Щербы, взятыми из работы, не имеющей ничего общего с интересующим нас аспектом. Имеется в виду статья В. В. Виноградова «Общелингвистические и грамматиче-
[98]
ские взгляды академика Л. В. Щербы» (2). Такой эксперимент позволит достигнуть необходимой степени объективности в последующих наблюдениях и суждениях.
Сопоставить взгляды двух ученых такого масштаба, как Л. В. Щерба и В. Гумбольдт, последовательным и исчерпывающим образом на протяжении нескольких страниц — абсолютно безнадежное дело. И такая задача вовсе не ставится. Любопытно проследить, как оба ученых сближались в своем понимании языка и в общем подходе к его изучению. На этих двух моментах и будет сосредоточено внимание. Следует оговориться, что по условию самого эксперимента неизбежно привлекается большое количество цитат.
Начать, видимо, нужно с утверждения правомерности того суждения, которое уже высказывалось выше и в соответствии с которым «по мнению Щербы, подлинный лингвист всегда должен обладать "цельным и законченным лингвистическим" мировоззрением» (Виноградов, 156). Каковы же основные положения этого мировоззрения у В. Гумбольдта и Л. В. Щербы?
Главенствующий принцип всей теоретической копцеппии В. Гумбольдта, относительно которого все другие выступают как производные, хорошо известен. Это — положение о том, что язык есть деятельность, а не продукт деятельности : «По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее… Язык есть не продукт деятельности (ergon), а деятельность (energeia)... Язык представляет собой беспрерывную деятельность духа, стремящуюся превратить звук в выражение мысли… В беспорядочном хаосе слов и правил, который мы обычно именуем языком, наличествуют только элементы, воспроизводимые — и притом не полно — речевой деятельностью; необходима все повторяющаяся деятельность, чтобы можно было познать сущность живой речи и создать верную картину живого языка. По разрозненным элементам нельзя понять того, что есть высшего и тончайшего в языке, что можно постичь и ощутить только в связной речи, что является лучшим доказательством в пользу того, что сущность языка заключается в его воспроизведении. Именно поэтому во всех исследованиях, стремящихся вникнуть в живую сущность языкa, следует в первую очередь сосредоточить внимание на связной речи. Расчленение языка на слова и правила — это только мертвый продукт научного анализа» (3). Главным фактором, определяющим положение, что «язык следует рассматривать не как мертвый продукт, но как созидающий про-
[99]
цесс», является взаимообусловленность языка и мышления:
«Действительное и основное воздействие языка на человека обусловливается его мыслящей и в мышлении творящей силой… Умственная деятельность и язык способствуют созданию только таких форм, которые могут удовлетворять их обоих. Язык есть как бы внешнее проявление духа народа; язык народа есть его Дух, и дух народа есть его язык — трудно себе представить что-либо более тождественное». (4)
В тесной связи с такой трактовкой находятся понятия «народность языка» и связанная с ней «форма языка». Ни то, ни другое не носит в себе ничего метафизического, как это нередко изображается. Если не вырывать отдельных цитат из общего контекста, то это тотчас же делается ясным. В частности, в отношении «духа народа», на чем в основном и строится вся интерпретация В. Гумбольдта как завзятого кантианца, следует признать справедливость вывода, который сделал после внимательного анализа всей системы взглядов великого немецкого ученого Г. Рамишвили:
- «Дух народа не может иметь иной организации, кроме языковой, ибо не существует "никакой духовной силы без языкового отпечатка". Дух народа как "модифицированную языком духовную форму человечества" можно понимать приблизительно так же, как сегодня употребляют "языковое сознание народа" или "языковое мышление"» (5). А форма языка представляет собой дальнейшее развитие идеи о национальном характере языка — «в действительности она представляет собой сугубо индивидуальный способ, посредством которого народ выражает в языке мысли и чувства» (6).
- Фактически В. Гумбольдту первому принадлежит и понимание языка как структурного образования. Говоря его словами, «языку в каждый момент его бытия должно быть свойственно все, что делает его единым целым… Язык разделяет природу всего органического, где одно проявляется через другое, общее в частном, а целое обладает всепроникающей силой» (7). В другом месте эту же мысль В. Гумбольдт выражает с еще большей категоричностью: «В языке нет ничего единичного, каждый отдельный его элемент проявляет себя лишь как часть целого» (8). Объединение понимания языка как структурного образования и формы языка как «индивидуального способа, посредством которого народ выражает в языке мысли и чувства», естественным образом послужило основой, которая и привела к возникновению идеи о связи языка
[100]
с особым миропониманием, идеи, особенно активно использовавшейся. «неогумбольдтианцами» и получившей своеобразное воспроизведение в гипотезе Сепира-Уорфа.
Обратимся теперь к статье В. В. Виноградова и посмотрим, что он счел нужным выделить как особо существенное при характеристике лингвистического мировоззрения Л. В. Щербы (учитывая при этом то обстоятельство, что Гумбольдт и Щерба принадлежали к разным эпохам и, можно сказать, говорили на разных языках).
Одно из главных требований, которое выдвигал Л. В. Щерба перед ученым, задавшимся целью проникнуть в природу языка, заключалось в том, чтобы «исследование всякой языковой структуры было связано с погружением личного сознания в духовный мир носителей данной языковой системы» (Виноградов, 154). Освоение «духа народа» или «погружение» в него дается нелегко, оно требует особого настроя, развития того, что Л. В. Щерба назвал «языковым чутьем» и что могло оживить языковой материал — мертвый продукт научного анализа. Посредством погружения в «духовный мир» носителей изучаемого языка лингвист развивает «способность увеличивать поле своего сознания или, вернее, вводить в него те объекты, которые нормально в нем не существуют» (Виноградов, 154—155). «Поэтому прежде всего лингвисту необходима "многолетняя специальная тренировка" своего языкового сознания — главного и вместе с тем труднейшего и тончайшего инструмента языковедческого исследования. Но понятно, что языковое сознание имеет свои исторические границы. Острее и непосредственнее всего оно может проявить себя при погружении в живую устную речь. Примат живой устной речи перед текстами, перед мертвыми языками — вот лингвистический лозунг, вытекающий из этого метода» (Виноградов, 155). В подтверждение этого суждения В. В. Виноградов приводит следующие слова Л. В. Щербы: «Большинство лингвистов обыкновенно и к живым языкам подходит… так же, как к мертвым, т. е. накопляет языковой материал, иначе говоря — записывает тексты, и потом их обрабатывает по принципам мертвых языков… При этом получаются мертвые словари и грамматики» (Виноградов, 159), «мертвые продукты научного анализа».
При такой постановке вопроса естественным является другое принципиальное требование Л. В. Щербы — изучение языка в его деятельности, и процессах его воспроизведения. «Щерба видел основную задачу лингвистики в воспроизведении системы языка» (Виноградов, 102). Высказывание Л. В. Щербы: «Языковая система находится все время в непрерывном изменении» — В. В. Виноградов сопровождает комментарием: «Поэтому и изучать ее надо в движении». При этом, развивает В. В. Виноградов мысли Л. В. Щербы, «лингвистическое воспроизводство языковой системы должно быть чуждо всякого схематизма и формализма» (Виноградов, 102).
[101]
Восставая против принятой в сравнительно-историческом языкознании манеры «смотреть на факты сквозь клеточки таблички, вместо того чтобы их попросту и по возможности беспристрастно описывать», «Щерба… был убежден, что все элементы языковой структуры взаимообусловлены. Он призывал к углубленному, по возможности исчерпывающему изучению относящихся сюда фактов» (Виноградов, 156—157). И вот если смотреть на факты непредубежденно, то приходится констатировать наличие того, что В. Гумбольдт называл формой языка : «В каждом языке находит отражение и выражение своеобразная "категоризация" явлений действительности: действительность воспринимается в разных языках по-разному, отчасти в зависимости от реального использования действительности в каждом данном обществе, отчасти в зависимости от традиционных форм выражения каждого данного языка, в рамках которых эта действительность воспринимается» (Виноградов, 161—162). Интересно отметить, что из данного положения Л. В. Щерба делает те же выводы относительно языкового миропонимания, какие делал и В. Гумбольдт. Не соотнося их друг с другом, В. В. Виноградов приводит все же соответствующую цитату из работ Л. В. Щербы: «В каждом языке мир представлен по-разному, понимается по-разному. Мы смешиваем вещи и слова — вещи воспринимаем так, как они даны .в словах, и величайший акт культурного развития состоит в освобождении мысли из плена слова… Язык наш благодетель, но он и наш враг потому, что он ведет к неправильным понятиям» (Виноградов, 161).
Такова в самых общих чертах лингвистическая концепция Л. В. Щербы, как она виделась глазами В. В. Виноградова, совершенно не озабоченного задачей сопоставления ее с теоретическими воззрениями В. Гумбольдта. Тем весомей представляется то безусловное обстоятельство, что при желании обе части данных заметок, выражающих взгляды двух ученых, можно было бы представить как единое и взаимодополняющее рассуждение. Тем убедительней оказываются результаты нашего эксперимента.
В. В. Виноградов начинает свою статью выделением двух типов ученых — опирающихся в своей исследовательской работе либо на возможно большее количество фактов, либо на интуицию (к последним относится Л. В. Щерба). Думается, что такое разделение не подходит к данному случаю — оно слишком широко.
Речь идет и о большем и о более конкретном — не о психологических типах ученых, а о системе их научных взглядов. И вот если с этой позиции оценить все, о чем говорилось выше, то нет никакой надобности объявлять Л. В. Щербу гумбольдтианцем. Этому мешает, можно сказать, принципиальная независимость теоретических суждений обоих ученых. Вместе с тем совершенно очевидно, что В. Гумбольдт и Л. В. Щерба принадлежат (употреб-
[102]
ляя знакомый уже термин) к общей для них парадигме лингвистического мышления, но знающей, впрочем, ни хронилогических, ни пространственных ограничений, ни классификационных установлений.
СНОСКИ
(1) Понятие научной парадигмы занимает центральное место в кн.: Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. (назад)
(2) Данная статья перепечатала в кн.: Виноградов В. В. История русских лингвистических учений. М., 1978. — В дальнейшем все высказывания, принадлежащие автору статьи, а также включенные в них цитаты из работ Л. В. Щербы даются по этой книге с указанием страниц в скобках.(назад)
(3) Гумбольдт В. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода. — В кн.: Звегинцев В. А. История языкознания XIX и XX веков, ч. l. M., l964, с. 91—92.(назад)
(4) Там же с. 88—89.(назад)
(5) Рамишвили. Г. В. Вопросы энергетической теории языка. Тбилиси. 1978, с. 211.(назад)
(6) Гумбольдт В. О различии строения человеческих языков... с. 92.(назад)
(7) Гумбольдт В. О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития. — В кн.: Звегинцев В. А. История языкознания XIX и XX веков, с. 74.(назад)
(8) Там же, с. 79.(назад)
Retour au sommaire
- Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы