Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
-- ДОНДУА К.Д. : «Н.Я.Марр и грузиноведение»,Язык и мышление, VIII. Языки Евразии в работах Н.Я.Марра, Институт языка и мышления имени Н.Я.Марра. Издательство Академии наук СССР. Москва – Ленинград 1937, стр. 49-70. (commentaire)
[49] I Время еще не пришло, не достает еще необходимой исторической перспективы, чтобы всесторонне и достойным образом оценить исключительно большие заслуги Н. Я. Марра перед грузиноведением. Ограничимся схемой, — и прежде всего скажем несколько слов о том, что представляло собою грузиноведение до Н. Я. Марра. Для такой схемы едва ли есть надобность углубляться в слишком далекое прошлое; едва ли нужно, напр., начинать с установления de propaganda fide, этой первой на Западе школы восточных языков, хотя не подлежит спору, что, обслуживая интересы церковно-клерикальной политики Ватикана, это установление объективно содействовало — особенно в XVII — XVIII вв. — росту и популяризации между прочим и грузинской грамматической и лексикологической литературы. Мы не будем задерживаться равным образом на работах местных грузинских ученых XVIII, частью начала XIX вв.; имею в виду в первую очередь грамматические труды католикоса Антония Первого и его последователей, обилие монографий и изданий Платона Иоселиани — одновременно археолога, историка и филолога, а также ряд более или менее крупных деятелей местной отечественной литературы, работы которых, понятно, сами по себе еще не могли создать грузиноведения как особой научной дисциплины. Само собой разумеется, грузиноведения не могут представлять и такие одиноко стоящие публикации, как «История грузинской литературы» Альтера(1) или «Грамматика грузинского языка» Клапрота, (2) изданная Броссе в Париже в 1835 г. [50] Грузиноведение, как научная дисциплина, связана с именем акад. М. Броссе, представителя армянской и грузинской словесности в императорской Академии Наук. Приезд его в Россию в 1837 г. совпал с лихорадочной подготовкой царской власти к широким мероприятиям по развертыванию колонизации и замирению Кавказского края. Нужда в преданных чиновниках на местах была огромная. Их вербовали сначала из русских, а затем и из «туземцев» — представителей «дикого Кавказа», которые, получив просвещение в столичном городе, могли у себя на родине, да и в центре, оказать власти осязательную помощь в быстром насаждении так наз. европейской культуры и в не менее быстром проведении высокой политики двора и администрации. Задачи обслуживания закавказских уроженцев, ежегодно присылавшихся по высочайшему повелению в Петербург, начиная с 1845 г., «для скорейшего (как говорится в официальном объявлении Сенату) образования надежных переводчиков, в которых предстоит крайняя надобность по всем местам гражданского ведомства»,(3) а также задачи обслуживания преподавания в Петербургском университете «закавказских языков», требовали усиления деятельности по изданию учебников, грамматик, словарей и разного рода пособий и справочников по литературе и истории изучаемого края. Совершенно ясно, что научная работа не могла ограничиться узким практицизмом. Даже проблема подготовки чиновников, «для дипломатических сношений с странами Азии», а также «для употребления» (как говорится в одном из проектов «Положения об отделении восточных языков при С.-Петербургском университете») «по части управления зависящих от России народов армянских, грузинских, мусульманских» и пр.,(4) требовала подведения сравнительно широкой теоретической базы, которая должна была содействовать идеологическому оформлению колониальной политики в завоеванном крае. Филологические — в широком смысле — работы акад. Броссе несомненно свидетельствуют о наступлении новой эры в изучении и конкретной разработке вопросов армянской и грузинской филологии. Многотомные труды по истории Грузии, заключающие в себе исторические тексты, их перевод и комментарии, труды по описанию древних манускриптов и каталогов, обилие статей и заметок по библиографии, исследования в области языка, литературы и материальной культуры Армении в Грузии создали Броссе славу крупнейшего кавказоведа. Н. Я. называл его [51] «пионером армяно-грузинской филологии,, арменистом и первым ученым грузиноведом»;(5) по словам Н. Я., «постановка дела кавказоведения в Академии Наук, исходившая от акад. Броссе, была совершенно свободна от духа исключительности, не страдала тенденциею сознательного отгораживания арменистики от грузиноведения».(6) Однако это вовсе не значит, что Броссе, как пионер армяно-грузинской филологии, в какой-либо мере понимал принципиальное единство задач арменистики и грузиноведения. Напротив, говоря словами же Н. Я., «Броссе не приходила мысль о чисто научной постановке культурно-исторического изучения Армении и Грузии, как явлений одного порядка, требующих утверждения их на одной теоретической базе».(7) Нет надобности специально останавливаться на лингвистической концепции Броссе. В своих грамматических трудах, в частности, в «L’Art Liberal, ou Grammaire Georgienne» (Paris, 1834), а затем и в «Elements de la langue georgienne» (Paris, 1835), Броссе, как известно, отстаивает положение об индоевропейском характере грузинского языка. Теория эта, особенно серьезно защищавшаяся впоследствии основоположником сравнительного языкознания Боппом, оказалась безжизненной; ее опровергли данные как самого грузинского, так и однотипных с ним языков; но эти данные не были известны ни Броссе, ни Боппу. О структуре грузинского языка Броссе не имел достаточно ясного представления, хотя несомненно, что его грамматические труды, по сравнению с такими же трудами Антония Первого или Клапрота, представляют значительный шаг вперед. Основной недостаток лингвистических работ Броссе — это метод изолированного изучения грузинского языка, в отрыве от живых бесписьменных языков, без учета вообще данных истории языка. В этом отношении недалеко ушел от Броссе питомец, а впоследствии профессор С.-Петербургского университета, автор многочисленных трудов по грузиноведению, известный лексикограф, Давид Иесеевич Чубинов, который сначала под руководством Броссе, а затем в сотрудничестве с ним неустанно работал в области грузинской филологии. Совершенно особое положение, как специалист-грузиновед, занимает проф. А. А. Цагарели, учитель Н. Я. по грузинскому языку и литературе. Заслуги А. А. Цагарели перед грузиноведением еще не в достаточной мере оценены, между тем заслуги эти значительны как в области истории грузинской литературы, так и в области изучения грузинского языка. [52] Проф. А. А. Цагарели, хорошо ориентированный в теоретических вопросах сравнительной грамматики индоевропейских языков, в достаточной мере легко мог избегнуть тех грубых ошибок, которыми пестрели пособия и руководства по грузинской грамматике его предшественников и современников. Находясь на уровне достижений мощного в то время и технически прекрасно оснащенного индоевропейского языкознания, проф. А. А. Цагарели не мог сказать ничего утешительного относительно результатов изучения грузинского языка теми методами, которые к нему применялись долгое время как грузинскими, так и западноевропейскими учеными: «Если, — говорит Цагарели, — на основании строгих требований современной лингвистической науки спросим: к каким научным результатам привела более чем двухвековая разработка грузинского языка туземными и иностранными грамматиками? Известны ли основные законы его внутреннего механизма, его грамматического строения? С какой семьей языков имеет он генетическую связь? — мы должны будем признаться, что ответы, которые дает существующая грамматическая литература на упомянутые вопросы, далеко не удовлетворительны».(8) Одно из препятствий, мешавших до сих пор успешному изучению грузинского языка, по мнению Цагарели, состоит в том, что «в основание грузинской грамматики была положена и туземными и иностранными грамматиками греко-латинская грамматическая система, конечно, с некоторыми вариациями. Система эта (говорит проф. А. А. Цагарели), не приведшая к желаемым результатам и этим доказавшая свою негодность, должна быть заменена другою, более соответствующей духу языка грузинского, дающей особенностям его строения более простору, больше возможности обнаружиться».(9) Заслуга проф. А. А. Цагарели, как лингвиста-грузиноведа, состоит в том, что он первый понял роль и значение живых бесписьменных языков в деле выяснения не только особенностей строя литературного грузинского, но и места его в общей классификации языков; в работах Цагарели мы впервые обнаруживаем понимание сложности задач изучения грузинского языка, а вместе и сознательные попытки исторического освещения языковых явлений. Для полноты картины нелишне указать и на то, что Цагарели первый из грузиноведов в таком [53] объеме и с таким знанием дела поставил вопрос о сравнительном изучении грузинских историко-литературных памятников, в частности, о сравнительном изучении грузинского и армянского текстов «Песни песней».
II
Подводя итог работам своих предшественников-грузиноведов и арменистов, Н. Я. Марр в 1917 г. в «Записке о Кавказском историко-археологическом институте» замечает: «Каковы бы ни были побуждения авторов, степень их подготовки и полученные ими результаты, факт оставался фактом: признана была внутренняя необходимость объединения знаний арменистических и грузиноведных, и сделан первый шаг по вовлечению нелитературных языков в кавказоведение» (стр. 980). Если бы мы, с своей стороны, захотели теперь подвести итог кавказоведным, в частности, грузиноведным работам предшественников Н. Я., то должны были бы констатировать на ряду с накоплением фактического материала, на ряду с отдельными достижениями научно-исследовательского порядка отсутствие единой стройной системы, отсутствие дельного мировоззрения, которое могло бы осветить отдельные факты исторического, историко-литературного или лингвистического характера. Была груда частностей, но не было оформляющего их общего начала, были отдельные лучи, но не было фокуса. Можно смело сказать, что грузиноведение, вызванное к жизни определенными социально-политическими условиями, пребывало в младенческом состоянии; оно не успело освободиться от традиционного националистического построения истории; не успело выйти на широкий путь сравнительного культурно-исторического освещения литературных фактов; не успело наметить правильный путь к исследованию грузинского языка, который, после того как была отвергнута теория родства его с индоевропейскими языками, стал рассматриваться с точки зрения романтически-мечтательного национализма, именно как язык особой, совершенно исключительной породы, не укладывающийся ни в генеалогическую, ни в морфологическую классификацию существующих в мире языков. Появление первых грузиноведных работ Н. Я. Марра без преувеличения можно сравнить с появлением прорезывающих ночной мрак лучей прожектора. Постепенно стали вырисовываться исторические контуры грузинского языка, ступени его развития, особенности его фонетики, морфологии, сближающие его то типологически, то материально с рядом других кавказских и некавказских языков. [54] Первая его статья, написанная еще на студенческой скамье в 1888 г., представляет собой лишь робкий протест против изолированного изучения грузинского языка; выставленное здесь в декларативной форме положение о родстве грузинского с семитическими впоследствии получило характер особой самостоятельной теории, так наз. яфетической теории, по которой грузинский язык, рассматриваемый с точки зрения его родства с семитическими, считался принадлежащим сначала к яфетической «группе», впоследствии к яфетической «семье» языков. Мы знаем, что яфетическая теория Н. Я. Марра вместе с положением о родстве грузинского языка с семитическими претерпела с течением времени существенные изменения. Особенно быстрыми темпами перестраивалась она в пореволюционный период, в условиях коренной ломки старых общественных форм и отношений, потребовавшей новых методов культурного, в частности, языкового строительства. Строго говоря, от старой лингвистической теории, опиравшейся в основных своих частях на старые концепции, осталось очень мало: было отвергнуто учение о праязыке, было отвергнуто господствовавшее и в индоевропеистике, и в яфетической теории положение о родстве языков, был отвергнут в связи с этим и обычный сравнительный метод исследования, замененный впоследствии методом палеонтологического анализа языковых фактов (см. ниже). Но в области грузиноведения отдельные попытки яфетической теории, в том числе и попытки выявления генетического родства грузинского с семитическими, несомненно имели положительные результаты. Не подлежит сомнению, что мысль о родстве грузинского языка с семитическими в значительной мере возникла под влиянием наблюденных фактов общей фонетической и структурной близости между этими языками. Любопытно, что, приступая к лингвистическому обоснованию своей теории, Н. Я. Марр прежде всего останавливается именно на принципиальных явлениях, общих у грузинского с семитическими; сюда, между прочим, он относит: наличие в этих языках «гортанных» звуков, одинаковой системы гласных, префиксации в глаголах, трехсогласности и т. п.(10) Не менее любопытно и то, что, перечисляя суммарно «реалии», роднящие, по его мнению, грузинский с семитическими, Н.Я. Марр заявляет следующее: «Лучшею проверкою утверждаемого мною родства, наиболее доказательным особенно для нас, грузиноведов, доводом в его пользу является то, что только опираясь на него и удалось постичь, наконец, строй грузинского языка и распутать наиболее [55] сложные, казалось, неразрешимые вопросы грузинской грамматики, так, напр., спряжение грузинских глаголов».(11) Речь, следовательно, в данном случае идет не о материальном (иначе генетическом) родстве, а о родстве формально-типологического порядка. Такая разработка грузинского языка в свете новых языковых данных не только подрывала положение об исключительной самобытности и неповторяемости его грамматических явлений, но вместе с тем намечала обширный план его систематического и планомерного изучения. «После признания самого факта родства грузинского с семитическими, — пишет Н. Я. Марр, — для правильной и всесторонней разработки этого весьма сложного вопроса ближайшею теперь очередною задачею мне представляется установление в возможной полноте особенностей яфетической ветви языков. Выполнению этой задачи, в свою очередь, должно предшествовать детальное изложение грамматики каждого ее представителя».(12) Мы знаем, что начертанный здесь план в значительной своей части был выполнен. В 1910 г. появляется работа Н. Я. Марра «Грамматика чанского (лазского) языка с хрестоматиею и словарем», классический труд, составивший эпоху в грузиноведной науке; одновременно идет успешная подготовка по разработке сванского языка и диалектов грузинского; подготовлена грамматика древнелитературного грузинского языка, которой суждено было появиться лишь в 1925 г. (см. ниже). В 1912 г. в серии «Материалы по яфетическому языкознанию» выходят работы П. Чарая «Об отношении абхазского языка к яфетическим» и Н. Я. Марра «К вопросу о положении абхазского языка среди яфетических». В 1913 г. в той же серии появляется диссертация И. Кипшидзе: «Грамматика мингрельского (иверского) языка с хрестоматиею и словарем». Объем изучаемых материалов растет с неимоверной быстротой; вместе с ростом и накоплением знаний по живым языкам пересматриваются старые положения о взаимоотношениях между этими языками, вносятся отдельные коррективы и в теорию и в практику их изучения. В этой грандиозной по замыслу и реальному осуществлению работе чувствуется не только «независимость» — черта, которую Н. Я. Марр считал «самой существенной и самой драгоценной» в научном облике своего учителя — Розена, здесь чувствуется и необычайная жажда к обобщениям, желание привести разрозненные факты в определенную систему, которую Н. Я. Марр никогда не боялся не только изменить в деталях, но и перестроить существенно, чтобы не обречь ее на «застой и бесплодие».
СНОСКИ
(1) Fr.K.Alter. Ueber georgianische Literatur. Wien, 1798. (назад) (2) M.Brosset. Elements de la langue georgienne. Paris, 1835. (назад) (3) Материалы для истории факультета восточных языков, т. IV, Обзор деятельности факультета 1855-1905, составленный проф. В. В. Бартольдом, СПб., 1909, стр. 55. (назад) (4) Ibid., стр. 47. (назад) (5)Тексты и разыскания по армяно-грузинской филологии, IV, Посвящение.(назад) (6)Записка акад. Н. Я .Марра о Кавказском историко-археологическом институте, Изв. Акад. Наук, 1917 г., стр. 979. (назад) (7) Ibid., стр.978.(назад) (8) О грамматической литературе грузинского языка, СПб., 1873, стр. VIII. (назад) (9) Ibid., стр. IX-X. (назад) (10) Н. Я. Марр.Основные таблицы к грамматике древнегрузинского языка с предварительным сообщением о родстве грузинского языка с семитическими. СПб., 1908, стр. 2. Избранные работы, т. I, стр. 24. (назад) (11) Ibid., 6-7. Избранные работы, т. I, стр. 25-26. (назад) (12) Ibid., стр. 8-9. Избранные работы, т. I, стр. 20. (назад)