Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
-- ДОНДУА К.Д. : «Н.Я.Марр и грузиноведение», Язык и мышление, VIII. Языки Евразии в работах Н.Я.Марра, Институт языка и мышления имени Н.Я.Марра. Издательство Академии наук СССР. Москва – Ленинград 1937, стр. 49-70.
Как выше указывалось, «Грамматика древнелитературного грузинского языка» Н. Я. Марра появилась значительно позже ее фактического оформления. Она не удовлетворяла прежде всего самого автора, ибо была [66] далека от идеала грамматики, которую он многие годы строил, а последнее время неоднократно перестраивал в плане разработки общих проблем языкознания. В предисловии к «Грамматике древнелитературного грузинского языка» Н. Я. особо подчеркивает, что «книга появляется лишь теперь, три-четыре года [спустя] после идеологической смерти ее построения».(25) Речь идет о новом повороте в лингвистических работах Н.Я. Марра, наметившемся еще в первые годы после Октябрьской революции. Поворот этот, в отношении путей и способов научно-исследовательской работы,, состоял в замене формально-сравнительного метода языкознания палеонтологическим, «покрывающим (как впоследствии формулировал Н. Я. Марр свое понимание этого метода) по содержанию то, что в марксизме XXXразъясняется диалектическим материализмом». (26) В период осознанной борьбы за историзм в науке, в частности за подлинный исторический метод в языкознании, Н. Я. Марр проявлял необычайную чуткость к генетическим вопросам, а вместе и к явлениям языка, неразъясненным вовсе в науке или разъясненным весьма поверхностно, без попыток вскрыть их корни в прошлом и без перспектив методологически правильного их освещения в будущем. Бросается в глаза, что в центре научно-исследовательских интересов Н. Я. Марра за последние годы его деятельности стояли именно вопросы происхождения языка и грамматических категорий, осложненные впоследствии специальной проблемой взаимоотношений между языком и мышлением. Решить эти вопросы обычным сравнительным методом, применявшимся Н. Я. в его старых работах, разумеется, было невозможно: сравнительный метод исключал самую возможность постановки проблем глоттогонии и «семантической палеонтологии», исключал возможность решения вообще генетических вопросов в том широком охвате, в каком они выдвигались в исследовательских работах Н. Я. Марра. Новые задачи требовали нового метода, — и в напряженной атмосфере творческих исканий, когда одни гипотетические построения сменялись другими, Н. Я. Марр остановил свой выбор на «палеонтологическом методе», спорном, как нам представляется, в существенных моментах, хотя с необычайным блеском использованном им в конкретном освещении отдельных фактов звуковой речи. Возвращаясь к «Грамматике древнелитературного грузинского языка», нужно иметь в виду, что она «пестрит от вторжения оговорок палеонтологического значения» (стр. IV). То же по существу можно сказать и [67] относительно французского переизложения этой грамматики,(27) где палеонтологический метод, ярко представленный особенно в лексикологии, выступает не самостоятельно и безраздельно, а совместно с компаративным методом. Было бы ошибочно думать, что неудовлетворенность автора своим грамматическим построением проистекала исключительно от этой методической неровности изложения. В предисловии к «Грамматике» Н. Я. Марр замечает, что объясненные в ней факты остаются «в общем таковыми, как они изложены». Это ограничение («в общем») не случайно: многие частности фактического характера в «Грамматике» появились в старой редакции, между тем как в устном изложении соответствующего курса эти частности имели иную интерпретацию. Так, что касается учения о трехсогласности грузинского корня, Н. Я. Марр решительно и резко отказывался от него еще в 1921 г., именно на семинарских занятиях по древнегрузинскому языку, т.е. задолго до того, как он стал применять метод палеонтологического анализа в духе элементарной теории и учения о о стадиальном развитии языка. Но в напряженной творческой работе Н. Я. Мара в первую очередь занимали вопросы целостной системы, а не отдельные факты сами по себе. И все же, несмотря на все недочеты «Грамматики древнелитературного грузинского языка», отмеченные и не отмеченные самим автором, она является первой подлинно научной грамматикой грузинского языка, создавшей эпоху, собственно говоря, еще задолго до ее окончательного печатного оформления. Грузинский и родственные с ним языки были постоянным объектом исследования и изучения Н. Я. Марра. Они занимали важнейшее место и в постановке сложных проблем общего языкознания, не говоря о том, что в результате их глубокого изучения впервые появилась возможность научной постановки вопроса о связях этой группы языков с рядом горских языков Северного Кавказа.
Особо надо подчеркнуть метод изучения Н. Я. языков бесписьменных или младописьменных. Мне по теме полагается говорить главным образом о языках так наз. картвельской группы, но хотелось бы указать на общее направление, общий дух, пронизывающий все его работы по живым языкам. Это дух подлинного ученого и гражданина, дух революционера, с необычайной любовью и заботой относящегося к забитым и загнанным представителям преследуемой человеческой речи. В данном случае имею в виду высказывания Н. Я. о басках и баскском, о чувашах и чувашском, о ряде северокавказских народов и их языков. [68] В чем особенность марровского метода изучения бесписьменных языков? Особенность эта состоит в том, что Н. Я. Марр никогда не ограничивается собиранием голых лингвистических фактов, а к живым представителям этих языков он никогда не подходит как к сырому материалу: изучаемый язык и говорящую на этом языке народность Н. Я. рассматривает как документ живой жизни, сложной и всегда своеобразной, — и он изучает эту жизнь возможно полнее, возможно исчерпывающим образом. Достаточно вспомнить его путешествие в Турецкий Лазистан или ряд его поездок к сванам, чтобы понять какие строгие требования предъявлял к себе Н. Я., приступая к изучению этих языков. И изданные его заметки, и большое количество еще неизданных его дневников путешествий полны наблюдений по быту, этнографии, фольклору и материальной культуре изучаемых им народностей. Н. Я., как грузиновед, не мог, понятно, ограничиться поверхностным знакомством с мегрело-чанским или сванским языком, — он эти языки, как и языки своей специальности вообще, изучал глубоко, до полной ориентации в особенностях их структуры, до практического, в известной мере, овладения ими. Как бледнеют перед этим безнадежные попытки иных лингвистов-«кавказоведов», продолжателей худших традиций ХVIII в., «воссоздать» «настоящее» этнологическое и лингвистическое лицо Кавказа путем вялого собирания звуков, слов и стандартных фраз — этих отдельных кусочков «дикой экзотики»!
VI
В сообщении, посвященном памяти любимого своего учителя Виктора Романовича Розена,(28) Н. Я. особенно подчеркивает как «самую», по его словам, «существенную, самую драгоценную черту в научной физиономии» покойного его независимость, «именно то, что барон В. Р. Розен был и остался в своих произведениях ученым самостоятельного образа мыслей» (стр. 8). «Конечно, — продолжает Н. Я., — бар. В. Р. Розен был арабист; знал также персидский и турецкий языки. Но прежде всего бар. В. Р. Розен представлял тип широко образованного ученого с интересом к культурно- [69] историческим вопросам. Мог ли и должен ли был он проводить грани, в пределах которых его пытливость должна была находить удовлетворение, когда и материальное знание и жажда к обобщениям влекла его на простор из узких рамок специалиста? Барон В. Р. Розен, глубокий специалист, любивший рекомендовать другим предпочтительно сухие специальные работы и сам с любовью занимавшийся ими, так, напр., описаниями рукописей то арабских, то персидских, изданиями текстов, не менее сильно любил комбинировать и обобщать. Нельзя спокойно довольствоваться тем, что удовлетворяет ученого, замкнувшегося в узкие пределы своей специальности. Это было его убеждение. Отсюда (объясняет Н. Я.) — его личная любовь к пересмотру установившихся взглядов и к новым обобщениям... Обобщения важны и нужны, без них будет застой» (стр. 10). И дальше: «Бар. В. Р. Розен не столько боялся невольных погрешностей, сколько застоя и бесплодия, этой лучшей гарантии от всяких ошибок» (стр. 12). Напомним еще одну чрезвычайно любопытную цитату, которую Н. Я. приводит из работы В. Р. Розена «К вопросу об арабских переводах Худайнамэ»: «В науке, — цитирует Н. Я. слова своего учителя, — нередко имеют значение также и недостаточно еще обоснованные на фактах гипотезы: они вызывают споры, колеблют слишком иногда твердое убеждение в непреложности общепринятых воззрений и тем самым способствуют дальнейшему разъяснению коренных вопросов, подвигая на пересмотр с разных точек зрения» (стр. 14). В приведенных словах сказался весь Н. Я.; он сам принадлежал к типу ученых, к которому с такой любовью относил своего учителя; черты, особенно импонировавшие ему в научной физиономии В. Р. Розена, находим в нем самом, только выступают они у него более рельефно и более внушительно в соответствии с грандиозностью эпохи, в которой жил Н. Я., и грандиозностью тех задач, которые стояли перед ним. В грузиноведных его работах также нашли отражение все особенности его ума и темперамента. Поражают в них свежесть и оригинальность построений, глубина и широта охвата изучаемых фактов, тонкость острого анализа, мощь синтезов и широких обобщений, необычайно смелые взлеты к вершинам мысли. И когда говорим о Марре-грузиноведе, перед нами встает ослепительно яркий образ Марра-ученого, образ одного из лучших представителей общественных наук нашей эпохи, одного из вечных спутников подлинной [70] научной жизни, если эту жизнь мы представляем себе такой же бурно-деятельной, такой же творчески-стремительной, такой же клокочущей и мятежной, какой была жизнь и деятельность самого Николая Яковлевича Марра.
СНОСКИ
(25) Н. Марр. Грамматика древнелитературного грузинского языка, Л., 1935, стр. IV. (назад) (26) Н. Я. Марр. Избранные работы, т. III, стр. 85.(назад) (27) N. Marr et M. Briere. La langue georgienne, Paris, 1931. (назад) (28) «Барон В. Р. Розен и Христианский Восток» (Сб. «Памяти барона Виктора Романовича Розена», Прил. к 18 т. Зап. Вост. Отд., 1909, стр. 8). (назад)