-- Якубинский Л. П. : «О диалогической речи», Русская речь, n° 1, 1923, стр. 96-194, сборники статей под редакцией Л.В Щербы, профессора петроградского университета. Издание фонетического института практического изучения языков Петроград, пр. 25 Окт. (б. Невский).
Глава I.
Глава II-III.
Глава IV-V.
Глава VI.
Глава VII-VIII.
-
-
[146]
Глава VI.
АППЕРЦЕПЦИОННЫЙ МОМЕНТ В ВОСПРИЯТИИ РЕЧИ
§ 35. Известно французское выражение «esprit mal tourné», которое применяется к человеку,
[147]
понимающему все, что ни услышит, в дурном, «неприличном» смысле. Можно сказать, что мы вообще понимаем или не понимаем то, что нам говорят, а если понимаем, то в том или другом определенном смысле, лишь в зависимости от того, что у нас «esprit tourné» — «ум направлен» в том или ином отношении. Переводя это замечание на научный язык, мы можем сказать, что наше восприятие и понимание чужой речи (как и всякое восприятие) апперцепционно: оно определяется не только (а часто и не столько) внешним речевым раздражением, но и всем прежде бывшим нашим внутренним и внешним опытом и, в конечном счете, содержанием психики воспринимающего в момент восприятия; это содержание психики составляет «апперципирующую массу» данного индивида, которой он и ассимилирует внешнее раздражение.
§ 36. Апперципирующая масса, определяющая наше восприятие, включает в себя элементы постоянные и устойчивые, которыми мы обязаны постоянным и повторяющимся влияниям свойственной нам среды (или сред), и элементы преходящие, возникающие в условиях момента. Основными являются несомненно первые, вторые же возникают на фоне первых, модифицируя и осложняя их. Составной частью
[148]
первых являются прежде всего, конечно, речевые элементы, т. е., попросту, знание данного языка, владение его разнообразными шаблонами.
Далее я высказываю несколько соображений по поводу значения внеречевых элементов апперципирующей массы при восприятии речи.
§ 37. Всем известна игра, заключающаяся в том, что пишутся слова в неполном составе, пропущенные буквы заменяются черточками и вместо этих черточек предлагается поставить буквы так, чтобы было реконструировано все слово. Часто возможна подстановка разных букв, причем угадывающий ставит ту или иную букву, конечно, не случайно, но обнаруживая при этом содержание своей апперцепционной массы. В слове ду-а можно подставить и р, и ш, и м, и г, и в каждом отдельном случае та или иная подстановка будет определяться апперцепционным моментом, постоянным или преходящим. Принципиально правильно известное наблюдение, что слово под-о-ный моряк прочтет подводный, врач — подкожный, и другие профессионалы: подзорный, подробный, поддонный, подложный и т. д.
Разнообразные сокращения являются также показательным материалом для иллюстрации апперцепционности восприятия речи. Когда мы читаем
[149]
сокращенное обозначение имени и отчества (А. М. Иванов), расшифровывая это сокращение, то читаем «Анатолий Матвеевич» или «Александр Михайлович» в зависимости от содержания нашей апперципирующей массы. Именно эта возможность разной дешифровки сокращений в широкой мере использовалась и в наши дни, и раньше в комических целях. В одном водевиле Лябиша некая чета уезжает на дачу в местность «Chevreuse» и делает прощальные визиты; жена надписывает на визитных карточках «P. P. C.» («pour prendre congé»), а муж, неискушенный в тонкостях светских обычаев, читает «P. P. C.» как «partant pour Chevreuse» и защищает свое чтение, пока жена не убеждает его тем, что, уезжая в Версаль, пришлось бы писать «P. P. V.»; впрочем, муж окончательно убеждается лишь потому, что в последнем случае можно читать «V» не только как «Versailles», но и как «Ville-d'Avrai» или «Venise». Эта же расшифровка сокращений лежит и в основе игры «секретер», когда переписываются друг с другом начальными буквами слов; здесь понимание осуществляется при некотором тождестве апперцепирующих масс, переписывающихся, позволяющем осуществить правильную догадку, или же при шаблонности темы самого высказывания. На этом последнем основаны сокращения
[150]
типа газетных объявлений; сама шаблонность темы высказывания есть, само собой разумеется, случай прявления воздействия апперцерирующей массы.
Все эти случаи с сокращениями и пропусками букв имеют значение больше, чем просто курьезные примеры, так как при обычном восприятии слов в речи мы также воспринимаем не все элементы слова, а лишь некоторые, восполняя остальное догадкой, основанной на ассимиляции апперципирующей массой, непосредственно определенной предшествующим восприятию данного слова речевым рядом.
§ 38. Приведу ряд примеров, иллюстрирующих то положение, что зачастую мы воспринимаем и понимаем чужую речь неправильно в зависимости от тех мыслей, чувств, желаний и пр., которые почему-либо преобладают в данный момент в нашей психике (явно или скрытно для сознания).
Случай 1. Я служил в Петрограде; однажды заболев, я остался в Петергофе у родных, куда мне привозили с места службы «паек», обыкновенно в приготовленном виде. Однажды среди привезенного оказался небольшой пакет, мягкий на ощупь. Я сразу же подумал, что это масло, которого давно не «выдавали», и спросил у привезшего, что это такое; мне ответили: «Форшмак»,
[151]
но я определенно не услышал ответа, и лишь развернув пакет и увидев, что это был форшмак, как бы вспомнил, что мне действительно ответили этим словом.
Здесь сразу возникшая мысль о масле определила невосприятие или — вернее — неосознание данного речевого раздражения.
Случай 2. Мой сожитель пришел со службы очень голодный, поджарил картошки и понес к себе; я тоже захотел есть и спрашиваю, можно ли еще поджарить картошку (т. е. топится ли плитка), он отвечает: «Нет», «догадавшись» по началу фразы «можно ли», что я прошу у него картошки; плитка же еще топилась.
Здесь определяющим неправильное восприятие моментом явилось чувство голода.
Случай 3. На Исаакиевской площади проходила воинская часть, раздалась команда «на место!»; один из стоявших на тротуаре подростков удивленно переспросил другого: «Маэстро?».
Это неправильное восприятие объясняется, с одной стороны, малой знакомостью для подростка команды «на место!», с другой же — активностью слова «маэстро», которое он, очевидно, почерпнул из обихода кинематографа, где этим словом пользуются куплетисты, обращаясь к руководителю оркестра или просто к играющей на рояле
[152]
«барышне», переходя от разговорной части своего номера к пению.
Случай 4. Я бегал по книжным магазинам в поисках книг по истории Сербии; наконец, на одном прилавке я нашел книгу, на обложке которой прочел «История Сербии»; я взял книгу и направился к приказчику, но уже по дороге увидел, что это была «История Сибири».
Случай 5. В последнее время мне пришлось заниматься изучением карты Балканского полуострова в поисках следов албанского населения в тех местах, где теперь албанцев нет; в памяти я все время держал группу албанских слов, особенно часто встречающихся в местных названиях Албании, и по направлению к этим словам делал многочисленные очитки, например, вместо «Бодрово» читал «Кодрово» (от алб. «кодре» — холм) и т. п.
Случай 6. «Ревность его (Левина — Л. Я.)... уже далеко ушла. Теперь, слушая ее слова, он их понимал уже по-своему... Смысл слов Кити теперь уже переводился Левиным так...» (Анна Каренина, II, 180).
Случай 7. «Кончается, — сказал доктор. И лицо доктора было так серьёзно, когда он говорил это, что Левин понял "кончается" в смысле — умирает». В этом случае понимание слова «кончается» определяется не только выражением
[153]
лица доктора (1), но и сильным страхом Левина перед возможным плохим «концом».
Случай 8. Когда я однажды читал приводимые примеры вместе с еще другими моему другу X., причем предыдущий пример был в числе последних, X. воспринял его начальное слово «кончается»в смысле «кончается перечисление примеров», хотя интонация моего голоса не давала на это права; такое понимание слова «кончается» объясняется тем, что X. только и ждал, чтобы примеры «кончились», потому что ему надоело их слушать.
§ 39. Если мы думаем о «другом», то мы не только плохо воспринимаем и понимаем то, что нам говорят, но часто совсем не воспринимаем («не слышим»). Наличия речевого раздражения, таким образом, недостаточно для того, что мы называем восприятием и пониманием речи. Мы должны думать о «том же», о чем нам говорят: мы должны по крайней мере занять некоторое нейтральное положение но отношению к воспринимаемому высказыванию.
Зерно внешнего речевого раздражения должно упасть на подготовленную почву, лишь тогда оно
[154]
прорастает. Широко распространенные в нашей речи слова и выражения типа «обращений», с которых начинается разговор («виноват, скажите пожалуйста...», «Иван Петрович...» и т. п.) играют в этом отношении роль предупредительного сигнала о начинающемся высказывании, подготавливают «почву». Известно, как трудно бывает понять собеседника, когда его высказывание выходит по своему содержанию за пределы того, о чем только что говорили, или оратора, когда он начинает говорить не по «вопросу»: его в таких случаях перебивают возгласами: «В чем дело?», «Не понимаю, о чем он» и т. д.; собеседник должен в таких случаях подать дополнительный сигнал вроде: «Я, собственно, хочу о другом».
Заглавия статей, являющихся своего рода сигналами, настраивающими на определенный лад наше восприятие дальнейшего, в случае своей неудачности затрудняют это восприятие. Мне пришлось наблюдать очень курьезные случаи неожиданного восприятия рассказа (в одном ученическом журнале), озаглавленного автором «в шутку» «Хорь и Калиныч», в то время как он не имел ничего общего с тургеневским рассказом. Любопытные случаи с пониманием чужой речи можно наблюдать на концертах, идущих не по программе и без предупреждения об этом: здесь иногда слу-
[155]
шатель лишь через известный промежуток времени догадывается, что это «не то», а до этого он воспринимал слышимое в связи с неправильно поданным сигналом программы.
Полное непонимание и невосприятие речи мы имеем иногда при чтении, когда, отвлеченные какой-нибудь посторонней мыслью, продолжаем «читать», т. е. пробегать строки глазами, но без всякого толку.
Ниже я привожу два примера из «Анны Карениной»Толстого, иллюстрирующие связь между восприятием и пониманием речи и подготовленностью сознания.
1. «Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала эта перемена выражения на лице Кити... Степан Аркадиевич дорогой сочинял меню обеда. — Ты ведь любишь тюрбо? — сказал он Левину подъезжая. — Что? — переспросил Левин. — Тюрбо? Да, я ужасно люблю тюрбо» (разрядка Толстого) (2) (стр. 44).
В нашем примере Левин всем ходом своих предшествующих мыслей не был подготовлен к вопросу о «тюрбо», поэтому он сделал два пере-
[156]
спроса («что» и «тюрбо»), а затем и ответил, но ответ его носил явно механический характер, что и подчеркнуто Толстым в гиперболическом слове «ужасно».
2. «Я всегда удивляюсь ясности и точности выражений вашего мужа, — сказала она (Бетси)... ... — О да! — сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не понимая ни одного слова из того, что ей говорила Бетси».
Утвердительный «ответ» основан здесь на смутном ощущении интонационного построения фразы Бетси, которое механически вызвало слово «согласия» у Анны без всякого осознания «содержания» самой фразы.
§ 40. Мы тем легче понимаем и воспринимаем чужую речь в разговоре, чем более обща наша апперципирующая масса с апперципирующей массой нашего собеседника. В связи с этим речь собеседника может быть не полна, изобиловать намеками; и обратно, чем более различны апперципирующие массы собеседников, тем понимание более затрудняется. Приведу примеры.
Случай 1. «Она (Кити) сморщила лоб, стараясь понять. Но только что он начал объяснять, она уже поняла... Она вполне угадала и выразила его дурно выраженную мысль. Левин радостно улыбнулся: так ему поразителен был этот переход
[157]
от запутанного многословного спора с Песцовым и братом к этому лаконическому и ясному, без слов почти, сообщению самых сложных мыслей» (Анна Каренина, стр. 500).
Случай 2. «Он (Левин) понял ее (Кити) с намека» (ib., стр. 500).
Случай 3. Ярким примером подобного рода является объяснение Кити и Левина посредством начальных букв слов — стр. 501 — 502; не привожу выдержки ввиду общеизвестности этого места; оно важно потому, что здесь при одинаковой направленности сознания роль речевых раздражений сводится до минимума (начальные буквы), а между тем понимание происходит безошибочно; кроме этого, важно то, что этот случай взят Толстым из собственных воспоминаний.
Случай 4. «Левин уже привык теперь смело говорить свою мысль, не давая себе труда облекать ее в точные слова: он знал, что жена в такие любовные минуты, как теперь, поймет, что он хочет сказать, с намека, и она поняла его» (ib., II, 164).
Случай 5. «Профессор с досадой и как будто умственной болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя (Левина), похожего более на бурлака, чем на философа, и перевел глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая, что же тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко
[158]
не с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтобы и отвечать профессору, и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой был сделан вопрос, улыбнулся и сказал...» (ib., стр. 34).
Здесь непонимание со стороны профессора обусловлено было несоответствием Левина его представлению о «философах», странностью и неожиданностью вмешательства Левина в разговор и чрезвычайной односторонностью и узостью умственного склада самого профессора.
Подобное же явление находим и в следующем примере.
Случай 6. «Левин продолжал разговор с помещиком, стараясь доказать ему, что все затруднение происходит от того, что мы не хотим знать свойств и привычек нашего рабочего: но помещик был, как и все люди, самобытно и уединенно думающие, туг к пониманию чужой мысли и особенно пристрастен к своей» (ib., стр. 422).
§ 41. Понимание речи требует знания, «в чем дело»; знание, «в чем дело», дает широкий простор для осуществления понимания как догадки и понимаемой речи как намека. Нижеследующие примеры имеют целью несколько осветить это обстоятельство.
[159]
Случай 1. «Со свойственной ему (Степану Аркадьевичу) быстротой соображения он понимал значение всякой шпильки (в газетной статье)» . Понимание «всякой шпильки» обусловливается здесь, конечно, не только «быстротой соображения», но и тем, что Степан Аркадьевич был «в курсе»того, о чем шла речь в статье, на основании прежнего чтения, разговоров и т. п. Он понимал именно потому, что знал, «в чем дело».
Случай 2. «Разорвав телеграмму, он (Степан Аркадьевич) прочел ее, догадкой поправляя перевранные, как всегда, слова» (ib., стр. 8).
Случай 3. «Так ты зачем приехал в Москву?.. — Ты догадываешься? — отвечал Левин... — Догадываюсь, но не могу начать говорить об этом... — Ну, что же ты скажешь мне?.. Как ты смотришь на это... — Я?.. ничего так не желал бы, как этого, ничего» (стр. 49).
Хотя слово «это» имеет здесь несколько эвфемистический оттенок, но взаимное понимание осуществляется, несмотря на неопределенный лексически тон разговора («это»), благодаря тому, что известно, «в чем дело», благодаря прежним впечатлениям, разговорам и пр., дающим простор для правильной в данном случае догадки. «Это» в разговоре Левина и Облонского напоминает французское «la chose», которое может заменять лю-
[160]
бое слово и все-таки не затрудняет понимание, когда известно, «в чем дело». Ср. j'ai vu le chose et il m'a dit...
Случай 4. Из своих очень ранних детских впечатлений я помню разговор с сверстником по поводу смерти киевского городского головы Сольского; это было «событие»в городе, говорили о нем взрослые, говорили и мы; среди какой-то игры я, совершенно ни к селу ни к городу, спросил: «А почему он умер?» Несмотря на объективную неясность этого вопроса, он вызвал немедленный и соответственный ответ со стороны товарища, так как его голова была занята Сольским в такой же, очевидно, мере, как и моя.
Случай 5. «Никто не расслышал того, что он (Николай Левин) сказал, одна Кити поняла. Она понимала, потому что, не переставая, следила мыслью за тем, что ему нужно было» (Анна Каренина, II, 80).
§ 42. Понимание догадкой и, соответственно этому, высказывание намеком, при условии знания, «в чем дело», известная общность апперципирующих масс у собеседников играет огромную роль при речевом обмене, и совершенно прав Е. Д. Поливанов (3),
[161]
когда говорит по этому поводу так: «В сущности все, что мы говорим, нуждается в слушателе, понимающем, «в чем дело». Если бы все, что мы желаем высказать, заключалось бы в формальных значениях употребленных нами слов, нам нужно было бы употреблять для высказывания каждой отдельной мысли гораздо более слов, чем это делается в действительности. Мы говорим только необходимыми намеками» .
Раскрывая смысл выражения «говорение намеками» в приведенной цитате, мы можем сказать, что здесь речь идет о своеобразии синтаксического строя в зависимости от определенных условий речевого обмена, в частности об его объективной простоте по сравнению с более дискурсивным говорением (при отсутствии отмеченного тождества апперципирующих масс). Однако необходимо подчеркнуть, что эта простота синтаксического строя может быть в данном случае двоякого происхождения, хотя и обуславливается одним и тем же фактором. Действительно, при тождестве апперципирующих масс и уверенности, что собеседник сразу поймет то, что ему говорят, может обнаружиться просто невнимательное отношение к речи, и «говорение намеками» будет «говорением, как попало»: высказывание, протекая вне контроля сознания, подвергается
[162]
в этом случае влиянию различных психофизиологических факторов независимо от говорящего. Тип «упрощенного» синтаксиса этого рода будет своеобразен по отношению к другому возможному случаю, когда налицо сознательный расчет на легко понимающего собеседника; в этом последнем случае говорение может протекать в обстановке особой напряженности, сопровождаясь сознательным отбором слов при максимуме синтаксической расчлененности (которая в первом случае может сводиться к минимуму); речевые «намеки» в этом случае будут содержать высказываемые мысли в сгущенном виде, будут наполнены содержанием; самая упрощенность речи будет строиться иначе.
«Говорение намеками», несомненно, не исчерпывается указанием на своеобразие синтаксического строя, на употребление «значительно меньшего количества слов», как это можно было бы думать, оставаясь в пределах приведенной из статьи Е. Д. Поливанова цитаты; оно обуславливает и другие чрезвычайно важные лингвистические явления.
Им, например, прежде всего обуславливается возможность существования в языке категорий определенного (der, le) и неопределен-
[163]
ного (ein, un) употребления слов (4); употребление любого слова (книга, стол, напильник) в данном конкретном значении без соответствующих конкретизирующих оговорок («намеком») возможно исключительно при условии «знания, в чем дело», т. е. известной общности апперципирующих масс. В этой же плоскости протекает ряд явлений в области семантики слов и, в частности, так называемая конкретизация значений слов. Наконец, общностью апперципирующих масс в пределах данной среды обуславливается один из основных фактов развития языка — образование различных социальных диалектов с их своеобразной лексикой, словоупотреблением, синтаксисом и пр.
§ 43. В предыдущих параграфах иллюстрировалась апперцепционность восприятия и понимания чужой речи; мы касались главным образом общих условий рассматриваемого явления. Необходимо разобраться в процессе апперципирования в условиях специально диалогических.
Апперципирующая масса данного собеседника при начале разговора «состоит»из свойственной ему вообще постоянной апперципирующей массы,
[164]
осложненной апперцепционным привхождением момента плюс восприятием собеседника и обстановки, а также некоторого более или менее конкретного представления о теме разговора; эта начальная, исходная апперцепционная база диалога далее осложняется и изменяется в связи с воспринимаемым содержанием реплик собеседника; таким образом, каждое последующее говорение осуществляется на фоне апперципирующей массы, определенной, в последнем счете, только что воспринятой репликой. Если в результате восприятия последней реплики налицо отсутствие сознания понимания и усвоения того, что говорят, то следует либо переспрос, либо постепенное прекращение диалога (я имею в виду не согласие с мыслью собеседника, а именно сознание усвоения ее). Последний случай нас мало интересует, так как при нем исчезает самый объект нашего рассмотрения; первый случай вызывает со стороны второго собеседника несколько более проясненное в смысле выразительности высказывание, с сосредоточением внимания на самой форме выражения, дальше разговор либо продолжается, либо снова идет, через повторные попытки этого рода, к исчерпанию. В случае же усвоения содержания реплики мы можем сказать, что каждое последующее говорение значительно облегчается привнесением в
[165]
апперципирующую массу содержания предшествующей реплики, и, следовательно, чисто речевая напряженность говорения в каждом данном случае говорения ослабляется; при общности же основной апперципирующей массы речевой состав высказывания значительно упрощается, так как каждая последующая реплика усиливает эту общность. В этом случае нужно гораздо меньшее количество слов, гораздо меньшая отчетливость в словоупотреблении.
Общее значение апперцепционности восприятия речи как фактора, умаляющего значение самих речевых раздражений, в диалогической речи вообще, а в только что указанных случаях в особенности, проявляется гораздо более ярко, чем в речи монологической, где момент подновления апперципирующей массы отсутствует, где явного для говорящего обнаружения реагирования со стороны воспринимающего речь нет и где потому чисто речевое осуществляется сознательно и бессознательно полнее и сложнее.
СНОСКИ
(1) В этом смысле данный пример уже был истолкован нами выше.
(2) Ссылки на «Анну Каренину» производятся по изданию «Журнала для всех», П. 1916. Ссылки на т. I сопровождаются только указанием страницы.
(3) Е.Д. Поливанов — По поводу звуковых жестов японского языка в сборнике Поэтика : П. 1919; стр. 27-8.
(4) Эти категории существуют, конечно, в каждом языке, независимо от существования или несуществования в нем определенного или неопределенного члена.
Retour au sommaire