Kacnelson41.4

Наука о языке в качестве обособленной и самостоятельной науки существует сравнительно недолго. Нельзя, однако, сбросить со счетов истории длительную эпоху развития, когда наука о языке составляла неотъемлемую часть общефилософских и филологических исследований, пренебрежительно характеризуя этот период развития лингвистических знаний, как „донаучный". Подлинно научная периодизация истории науки должна основываться не на принципе самостоятельности данной дисциплины, а на конкретном выявлении важнейших ступеней в процессе познания предмета. С этой точки зрения всю историю языкознания следует разделить на три периода: 1) охватывающий всю античность и средние века период внешнего подхода к явлениям языка, чуждый исторической точки зрения и сопоставления разных языков; 2) сравнительно - историческое языкознание, возникающее в XIX в. и подготовленное трудами ученых предшествовавших столетий, начиная с эпохи Возрождения; 3) марксистское языкознание.

ДРЕВНЕЙШИЙ ПЕРИОД В РАЗВИТИИ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

Наука о языке возникает, с трудом высвобождаясь из пелен мифологического мышления. Языкознание древней Индии и античного мира еще носит на себе отчетливые следы мифологической и магической интерпретации слова. В индийском языкознании, выросшем из потребностей филологической обработки и комментирования текстов религиозного характера, теоретическое рассмотрение слова вращалось вокруг следующих проблем: существует ли прямая и непосредственная связь между именем и вещью? Как вещь получает свое наименование? Предполагает ли слово единичный
[53]
предмет или нечто общее? Комментарии" Яски (V в. до н. э.) и Патанджали (II в. до н. э.) прекрасно иллюстри руют развитие научной мысли в борьбе с магическими  представлениями о тождестве слова и единичной вещи.  Филология приходит к выводу, что нет прямого соот ветствия между звуком и значением в слове, что слово отнюдь не представляет раз навсегда данный единич ный предмет и что, другими словами, между именем и  вещью стоит значение как выражение общего. Эти вы воды добываются в путях этимологического анализа  слова, который при всем своем несовершенстве содей ствует разработке основ морфологии и фонетики. Вид нейшим представителем древне-индийской грамматики  является Панини (III или IV в. до н. э.), в сжатой  форме подытоживающий результаты работ ряда поко лений исследователей. В грамматике Панини синтаксические вопросы почти не затронуты, но зато в области,  морфологии выделены основные категории; разложение  формы слова приводит к понятиям корня, основы и  флексии; наряду с внешней флексией учитываются, явления внутренней флексии, ударение, интонация;  различаются словоизменительные и словообразователь ные формы; выделены части речи. Грамматические  воззрения древней Индии оказали влияние на развитие  европейской научной мысли лишь в новое время, когда  Европа впервые знакомится с санскритом, но это влия ние было весьма значительным.

В античной Греции теоретическое языкознание раз вивается вначале в лоне философии. Проблема слова всплывает здесь как составная часть гносеологической  проблемы: сказуема ли истина? На чем основана спо собность слова воспроизводить истину? Спор о „пра вильности имен" напоминает во многом рассуждения  древне-индийских комментаторов о природе слова, по скольку и здесь сказывается актуальность борьбы сми фологическими представлениями. Спор принимает ха рактер антитезы: дана ли связь имени и вещи „от природы (physei)", покоится ли эта связь на естественных  основаниях или же она является продуктом человече ского установления и дана в силу узаконения, „по за кону (nomo)"? Важнейшим памятником этой дискуссий является диалог Платона „Кратил", который дает также представление об этимологической практике древних.

[54]
Философское рассмотрение имени предваряет анализ речи-предложения. В речи-предложении выделяются два основных элемента, - „имя" и „речение". Здесь единство грамматики и логики представлено еще в нерасчлененном виде и категории грамматики (члены предложения: подлежащее и сказуемое) полностью сливаются с категориями логики (субъект и предикат логического суждения), а в рамках самой грамматики синтаксические категории не отделены от морфологических. Стоическая философия составляет важное переходное звено от Аристотеля, у которого впервые намечается диференциапия грамматики и логики, к специальным грамматическим изысканиям александрийской эпохи. Стоики уточняют понятие флексии, ограничивая термин „падеж" (употреблявшийся раньше в расширительном смысле всякого „отклонения" и „падения" слова от „первоначальной", „прямой" формы) сферой имени, они продвигают дальше анализ предложения, пытаются обосновать начала этимологии. В эллинистическую эпоху грамматика получает мощное развитие в связи с филологической интерпретацией классических текстов и нормированием общегреческого литературного языка, так наз. „койнэ", Виднейшие представители грамматики эпохи эллинизма это Аристарх (II в. до н. э.) и его ученик Дионисий Фракийский (конец II в. до н. э.). Высшей точки расцвета грамматика достигает в трудах позднейших греческих филологов Аполлония Дискола (II в. н. э.) и его сына Ге-родиана. В работах александрийских филологов детально разработано учение о частях речи. Различаются восемь частей речи; имя, глагол, местоимение, артикль, причастие, наречие, союз и предлог. Части речи определяются как со стороны, их смыслового содержания, так и в плане выявления присущих им формальных категорий. Найденные путем филологических изысканий технические правила употребления языковых форм позволяют филологам сформулировать принцип „аналогии", оспаривавшийся стоиком Кратетом, сторонником т. н. „аномалии". Представители более глубокой точки зрения „аналогии" стремились вскрыть внутренние закономерности явлений, непосредственно представленных в языке в спутанном и хаотическом виде, в то время как аномалисты, наталкиваясь на частые
[55]
исключения из правил, ориентировались не на правила, а на обиход, на принятое употребление. Спор между аномалистами и аналогистами переходит из греческого языкознания в Рим, который в области языкознания, как и в ряде других областей идеологии, выступает в роли продолжателя греческой традиции. Трактат Варрона (I в. до н. в.) „О латинском языке" является важнейшим источником для суждений о сущности спора об аномалии и аналогии. Результаты изучения грамматического строя латинского языка сведены в трудах Доната (IV в. н. э.) и Присциана (V в.), которые в течение всего средневековья служат основными пособиями по латинской грамматике и являются исходным пунктом для целой генеалогии списчиков и комментаторов.

В средние века в связи с распространением христианства возникает письменность у ряда новых народов, что приводит к грамматической обработке ряда языков. В учение о частях речи еще римляне внесли новую категорию междометия, которой была заменена отсутствующая в латинском языке, но наличная в греческом, категория артикля. Разработка частей речи теперь с разложением категории имени на имена существительные, и прилагательные уточняется в большей степени. Арабские завоевания и распространение ислама приводят к расцвету арабской филологической мысли. Арабская грамматика шделяет приятие трехсогласного корпя, специфического для семитических языков и должным образом учитывает значение аффиксации, и чередования гласных. В недрах арабско-еврейской филологии впервые возникает сравнительное исследование языков, основанное на большой близости строя арабского и еврейского языков! Позднее средневековье отличается усилением интереса к философии языка, изучение которого составляло одну из основ схоластического образования. Содержание философско-грамматических трактатов и здесь ограничивается спекулятивной этимологией, начатками семасиологии и анализом элементов предложения, В понятии этой эпохи грамматика выступает как „орудие философии" и эмпирическое введение в формальную логику. На эту эпоху приходится выделение категории связки, которая с тех пор неизменно входит в круг основных категорий грамматики и логики.

[56]
ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ И РАСШИРЕНИЕ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Новый этап в развитии языкознания, начинающийся с начала XIX в., подготавливался в течение ряда столетий. С XV по XVIII в. идет интенсивное накопление лингвистических данных в невиданных до того времени масштабах. Формирование национальных литературных языков, возрождение интереса к классической древности, ознакомление с языками вновь открытых стран и материков, все это широко раздвигает лингвистический кругозор и ставит перед наукой ряд новых задач и проблем. Если минувшая эпоха в истории языкознания имела своим объектом отдельные языковые явления, — слово, предложение, части речи и т. д., то теперь объектом научного изучения становится язык в целом. Языкознание впервые сталкивается с проблемой многообразия языков. Вопросы родства языков и их классификации стоят теперь в центре внимания ученых и именно этот интерес в дальнейшем приведет к возникновению сравнительно - исторического языкознания. Уже в этот подготовительный период высказываются многочисленные догадки, частично подтвержденные в ходе дальнейшего развития науки. Так, крупнейший филолог Иосиф Юстус Скалигер (1540—1609) высказывает мысль о родстве латинского, греческого, германских и славянских языков, а энциклопедический ум Лейбница (1646—1716) намечает в сложной картине взаимоотношений языков Европы и Азии родственные связи венгерского с финскими языками, а также тюрко-татарскими и монгольскими. В поисках объективного критерия родства исследователи все чаще и чаще делают указания на исключительное значение сопоставлеий в области грамматического строя. Подготовительный период завершается попытками общего сведения материалов по вопросам родства и классификации языков. Обширную коллекцию этого рода представляют собой составленные в России естествоиспытателем и путешественником Палласом „Сравнительные словари всех языков и наречий". Во втором издании, вышедшем в 1791 г., этот труд в четырех томах воспроизводит данные около 300 языков, преимущественно
[57]
Европы и Азии. Шеститомный труд испанского иезуита Лоренцо Херваса „Catalogo de las lenguas de las naciones conocidas" (1800—1804) охватывает такое же количество языков, в том числе много американских. С 1806 по 1817 г. под редакцией Аделуига и позднее Фатера выходит коллективный труд „Mithridas oder allgemeine Sprachkunde", охватывающий до 500 языков. II том „Митридата", посвященный Европе, является, по характеристике историка языкознания Бенфея, очагом индоевропейского сравнительно - исторического языкознания.

Значительный прогресс лингвистических знаний сказывается не только в области новой проблематики, но и применительно к старым вопросам теории языка. Теоретическое рассмотрение слова и предложения теперь заметно усложняется, так как отношение имени к вещи не рассматривается больше как непосредственное и прямое и между именем и вещью становится третий элемент отношения, — значение, представление, идея. Рационалистическая философия рассматривает слово как символ готового концепта. Различая в слове этимологическое и актуальное значение, рационалисты отвлекаются от этимологии и, следовательно, от исследования конкретных путей становления значения. В свойстве слова выражать общее они видят доказательство соответствия слова идее. Если же конкретное идейное содержание языков не отвечает требованиям разума, то это происходит в силу ряда причин, которые подлежат устранению. Очищение языков от примесей, проистекающих из несовершенства слов и, главным образом, от злоупотребления словами, может, согласно этим воззрениям, открыть под покровом различия языков единую рациональную основу универсального языка. Декарт, видевший в языке математических знаков прообраз универсального языка, объявлял последний делом будущего. Проблема универсального языка обсуждается в трактатах Лейбница, Пристли, Вилькинса и многих других. С этими идеями неразрывно увязана разработка т. н. „всеобщей философской грамматики". Отбрасывая все идиоматическое в строе языка, как лишенное рациональных оснований, составители подобных грамматик легко приходят к абстрактной схеме грамматических категорий, в основ-
[58]
ном совпадающей с категориями формальной логики. Классическим образцом универсальной грамматики долго служит вышедшая из стен монастыря Пор-Рояля „Grammaire générale et raisonnée" (1660). Противоположное направление, развивавшееся под знаком сенсуализма, видело в абстрактной природе слова причину отхода сознания от действительности. Рассматривая действительность как беспорядочное многообразие единичных и неповторимых ощущений, в которых нет ни атома общего и сходного, сторонники этого направления преимущественно исследуют генетическую сторону в языке, процесс возникновения и зарождения слов в их развитии от конкретного к абстрактному, от единичного к общему, от восприятия к понятию. На место законов формальной логики, общих для всех времен и народов, здесь становится психологическая трактовка языка, видящая в каждом творческом языковом акте нечто сугубо индивидуальное и неповторимое. Не классификация готовых идей и понятий, а прослеживание тончайших извилин становления значений является здесь задачей исследования. Именно индивидуальные особенности каждого языка представляют в этом смысле особый интерес как специфические проявления многообразия конкретных путей формирования сознания. Если универсальная грамматика по-просту отбрасывала идиоматические формы и конструкции, то основанное на психологии течение в грамматике, специально изучает идиоматические черты языка соединяя их в одно мистифицирующее представление о „языковом гении" или „народном духе", — представление, которое содержится уже в трактате Джемса Гарриса „Hermes or a philosophical inquiry concerning language and universal grammar" (1751).

Проблема взаимотношений языка и общества и происхождения речи также служит в этот период предметом особого интереса. Отсталым средневековым теориям сверхестественного происхождения языка новая, эпоха противопоставляет смелые взгляды, согласно которым источник языка скрывается не в небесах, а на земле, в человеческом обществе. Особенно интересны в этой связи воззрения Жамбатиста Вико („Scienza nuova", 1725), о котором Маркс писал: „Вико содержит в себе эмбрионы Вольфа (Гомер), Нибура
[59]
(история римских царей), основы сравнительной грамматики (хотя и в'фантастической форме)". В книге находятся несомненные зачатки историко-материалистического понимания явлений языка. Великий этимологический принцип Вико гласит: история всех языков следует за историей человеческих дел. Процесс исторического развития языка изображается им как последовательное восхождение с одной ступени на другую, — от языка жестов и междометий к богатству современной речи. Социальное происхождение языка особенно резко подчеркивалось в работах французских мыслителей XVIII века. Мопертюи, де-Бросс и др. находили решение проблемы в теории „социального договора", предполагающей сознательное, установление языка, как системы условных знаков. Реакция против революции привела к отрицанию социальной значимости языка. Позднейшая эпоха, своеобразно интерпретируя „человеческую сущность" языка, пытается вывести язык не из внешних потребностей общения, а из внутренней потребности сознания отдельного лица. Эта концепция, развернутая Гердером в его „Abhandlung über den Ursprung der Sprache" (1772), будучи бесконечно далекой от цели вскрыть подлинные причины и условия зарождения речи, содержит лишь ту ценную мысль, что язык не, является продуктом сознательного изобретения, что возникновение и развитие языка протекает стихийно и независимо от воли и сознания отдельных лиц (если отвлечься, конечно, от сравнительно поздней поры, когда явления речи становятся предметом научной рефлексии).

                   Идея сравнительной грамматики возникла задолго до начала XIX в., но лишь с этого времени в связи с сравнительным изучением индоевропейских языков можно говорить о нарождении нового периода в развитии науки о языке. Огромную роль в подготовке индоевропейского сравнительно-исторического языкознания сыграло изучение санскрита, первые сведения о котором привез в Европу итальянец Сассети (XVI в.). Интенсивнее занятия санскритской филологией в Англии XVIII в. были непосредственно связаны с колониальной
[60]
экспансией в Индии. Английские ученые (В. Джонс, Кольбрук и др.), выступавшие на этом поприще в роли авторитетных учителей, изданием текстов, переводов и разработкой грамматики активно содействовали насаждению новой отрасли знаний в Европе. Уже при первой грамматической проработке языка было отмечено структурное и лексическое сходство санскрита со многими европейскими языками. Своим проникновением в Германию, где стояла колыбель сравнительно-исторического языкознания, индийская филология обязана движению романтизма с характерным для него специфическим интересом к древности. Появившаяся в 1808 г. небольшая книга Фридриха Шлегеля „Über die Sprache und Weisheit der Inder" кладет начало изучению санскрита в Германии и ставит в порядок дня создание сравнительной грамматики индоевропейских языков. Основоположником сравнительно-исторического языкознания является Франц Бопп, в известной степени также датчанин К. Раск. В своем исследовании „Über das Conjugationssystem der Sanskritsprache in Vergleichung mit jenem der griechischen, lateinischen, persischen une germanischen Sprache" (1816) и, главным образом, в основополагающей „Сравнительной грамматике" (I том вышел в 1833 г.) Бопп подверг систематическому сравнительному исследованию морфологический строй индоевропейских языков с целью реконструкции истории отдельных грамматических форм. В работах ряда сподвижников и последователей Боппа новый метод исследования был развит применительно к частным областям индоевропейского языкознания: Яков Гримм разработал сравнительную грамматику германских языков, Фр. Диц — грамматику романских языков, Фр. Миклошич — славянских, И. К. Цейсс — кельтских и т. д. Открытие звуковых соотношений родственных языков даже в той далеко не точной форме, в какой они были первоначально сформулированы, не могло не повлиять благотворно на этимологию. В фонетических законах наука получила материальную опору и некоторое ограждение от личного произвола и субъективизма, что позволяет выделить „Этимологические исследования" Потта (I том—1833 г.) как и этимологическую практику сравнительного языкознания в целом в качестве нового этапа в развитии этой древнейшей
[61]
лингвистической дисциплины. Развитие этимологии, в свою очередь, привело к созданию новой области лингвистических исследований, так наз. „лингвистической палеонтологии", где язык используется как средство воссоздания картин доисторического прошлого племени, говорящего на данном языке. А. Кун и Я. Гримм являются пионерами в этой области. Что до собственно грамматических вопросов, то здесь значительным достижением было открытие морфологических процессов агглютинации и редукций флексии. Ограниченное понимание грамматической формы, как флективной, приводит к разработке морфологической классификации языков, в которой процесс развития грамматики отождествляется с переходом от лишенной грамматических категорий аморфности к флективному строю. Соответственно и древнейшее состояние индоевропейских языков рисуется в представлениях этой эпохи в виде языка, состоящего из односложных корней материального (глагольного) и служебного (местоименного) значения; срастание и сцепление корней одного рода с корнями другого рода призвано здесь объяснить все богатство флексии исторически данных языков.

Философия языка этой эпохи связана с именем. В. Гумбольдта, изложившепо свои теоретические взгляды в знаменитом введелии к исследованию „О языке Кави", носящем специальное название „Über die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues und ihren Einfluss auf die geistige Entwicklung des Menschengeschlechts" (посмертное издание 1836 г.). Идеалистическая система взглядов Гумбольдта обнаруживает сильное влияние Канта, Фихте и Шеллинга. Исследование языка намечается в ряде антиномий: язык непосредственно дан как язык индивида, но вместе с тем язык выступает как проявление общечеловеческого и национального духовного начала; каждое поколение получает язык в готовом виде от предшествующего поколения и в этом смысле язык есть законченное произведение, но с еще большим правом он может быть охарактеризован как вечный процесс творчества и обновления форм, как непрерывная деятельность и движение; язык объективирует мысль, возникающую в субъекте, акт объективации делает возможным сообщение мысли другим и понимание, ее окружающими, но в то же время всякая
[62]
речь субъективна, поскольку даже слушатель, воспринимающий речь извне, как бы воссоздает ее внутри себя. Каждый конкретный язык, по Гумбольдту, обладает особой „внутренней формой", отражающей особенности „народного духа". Историзм Гумбольдта носит метафизический спекулятивный характер: „внутренняя форма" языка извечна и в принципе неизменчива, каждый язык как бы замкнут навеки в оболочке „национального духа". Сравнительный метод, применяемый Гумбольдтом в конкретных исследованиях, отличается от сравнительного метода Боппа, Бопп ориентировался в основном на факты материального родства языков и его исследование пронизано историзмом, Гумбольдт лее исследует преимущественно явления типологического сходства, рассматривая последовательность явлений не как реально данную во времени, а как логическую конструкцию. Так намечается антитеза частного и общего языкознания, которая в последующую эпоху развития компаративистики принимает более острые формы.

К старшему поколению компаративистов следует отнести также А. Шлейхера и X. Штейнталя, своими работами подготовивших переход к последующей эпохе. Шлейхер, рассматривавший язык как естественный организм, стремился вскрыть в истории языка постоянные и незыблемые закономерности. В своей основной работе „Compendium der vergleichenden Grammatik der indogermanischen Sprachen" (1861 — 1862) он подводит итог сравнительному изучению индоевропейских языков за истекшие полвека. В отличие от Боппа он относит формирование флексии в доисторический период, ограничивая историю индоевропейских языкрв прослеживанием распада, унаследованного от доисторической эпохи флективного праязыка на отдельные „ветви" и группы диалектов. При исследовании истории особое внимание уделяется фонетическим изменениям. Если Шлейхер продолжает линию исследований Боппа, то его современник Штейнталь продолжает традицию Гумбольдта. Штейнталь пытается эмпирически обосновать созданное Гумбольдтом понятие „внутренней формы языка" и „народного духа" при помощи ассоциативной психологии Гербарта. Психический механизм индивида служит ему исходным пунктом для
[63]
умозрительных суждений о „народной душе". Типологическое сопоставление и классификация языков интересуют Штейнталя лишь в той мере, в какой они дают материал для этнопсихологических выкладок. В России в роли продолжателя Гумбольдта и Штейнталя выступает А. А. Потебня, который в своем знаменитом труде „Из записок по русской грамматике" (I том — 1874) сумел преодолеть многие недостатки этнопсихологизма. Свои выводы Потебня базирует не на абстрактно-типологическом сравнении, а на большом и изумительно тонко разработанном материале истории конкретных языков. Глубокое понимание сложных, взаимоотношений формы и содержания в грамматике позволило ему открыть закон исторической изменчивости типов предложения, что возвышает Потебню не только над представителями старшего поколения компаративистов, но над всем сравнительно-историческим языкознанием в целом.

                   В 70-х годах прошлого века выкристаллизовалось новое направление, в развитии компаративистики, известное под именем младо- или неограмматиков. В Германии, это направление представлено такими исследователями как Лескин, Бругман, Остгоф, Дельбрюк, Пауль, в России к нему примыкает школа акад. Фортунатова и, в значительной степени, „казанская школа"' И. А. Бодуэна-де-Куртенэ, во Франции — Ф. де-Соссюр,в Италии — Асколи. Выступая с позитивистических позиций, младограмматики критически отнеслись к наследию предшествующей эпохи. Восприняв от Шлейхера понятие „праязыка", как относящееся к поздней исторической эпохе, и стремление к открытию закономерностей фонетического и морфологического развития, они отбросили натуралистическое представление о языке как „организме", рассматривая язык как явление историческое. От Штейнталя младограмматики унаследовали психологическое обоснование лингвистических явлений, предварительно отказавшись от метафизической идеи „народнойдуши" и выдвинув отдельное лицо вместо народа в качестве реального субъекта психических переживаний. Практика сравнительного исследования испытала
[64]
в младограмматических работах существенные изменения. Ряд открытий в области исторической фонетики (закон Вернера, закон палатализации, открытие древнейшей системы вокализма и др.) привел к уточнению старых представлений о фонетическом развитии и позволил младограмматикам постулировать „безъисключительность" (Ausnahmlosigkeit) фонетических законов. Фонетические законы рассматриваются теперь как строго регулярные соответствия звуков. После краха попыток натуралистического объяснения фонетических изменений как неизменных, действующих в одном направлении, закономерностей, младограмматики приходят к признанию строгой ограниченности каждого фонетического закона данным моментом времени и данным диалектом. В грамматике характерным для нового направления является отказ от широких глоттогонических обобщений и морфологической классификации языков. Помимо фонетических законов, содействовавших выработке более строгих представлений о материальном происхождений ряда грамматических форм, решительный толчок к ревизии старых грамматических представлений дало еще открытие новых морфологических процессов вроде аналогии, переразложения, опрощения и т. д. Тем самым усложнилось понимание происхождения флективных форм и агглютинация перестала играть роль основного фактора в созидании грамматических -форм. Вместе с тем отпали представления об исключительном значении флективной формы. Младограмматики учитывают роль места слов, интонации, ударения, словосложения и т. д., как уравненных с флексией в правах показателей грамматических значений, они -открывают явление суплетивности, отрицательной формы и т. ,д. Поскольку „праязык" принял в младограмматических исследованиях в связи с фонетическими и морфологическими открытиями новый вид, младограмматики объявили „праязык" относительным понятием,, зависящим от уровня сравнительных исследований. Методологические недостатки концепции этой эпохи сказываются прежде всего в понимании исторического развития. История языка неправильно освещается здесь как эволюционный процесс единичных, друг с другом не связанных изменений. Младограмматики отвергают понятие исторической стадии, в прими-
[65]
тивном виде содержавшееся в старых „органических" теориях. Они стремятся вскрыть в языке действительные для всех эпох и языков принципы развития и призывают к наблюдениям надживыми говорами для исследования вечных законов трансформации языкового материала, но эти законы и принципы носят здесь крайне абстрактный характер надъисторических обобщений. Выдвигая, далее, требование о необходимости, рассматривать язык в связи с определенной исторической средой, они отводят обществу чисто пассивную роль, превращая отдельно взятое лицо в конечную причину всех языковых новшеств. Поскольку общество рассматривается здесь исключительно в связи с распространением готовых фактов, постольку противоречие индивида и общества совпадает в теоретических построениях младограмматиков с противоречием генезиса и употребления в языке, творчества и механического заимствования, экспрессии и коммуникации. Расценивая язык как систему произвольных знаков, представители этого течения отрывают физическое о,т психического в языке. Важнейшие стороны младограмматической теории языка получили освещение в работах, Г. Пауля „Prinziepen der Sprachgeschichte" (1880) и Крушевского „Очерк науки о языке" (1883). В форме антиномий они изложены в блестящей книге Ф. де-Соссюра. „Cours de linguistique générale (посмертное изд., 1916).

КРИЗИС СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ

                             Недостатки эклектической и полной внутренних противоречий концепции младограмматиков стали резко осознаваться с конца XIX века, когда огромное накопление новых данных поставило перед наукой новые сложные проблемы. Накопление материала шло в разных направлениях. В области истории индоевропейских языков расширение знаний отчасти было обусловлено открытием дотоле неизвестных древнеписьменных языков как тохарский и в последнее время хеттский. Большую роль сыграла разработка нового метода обследования диалектов т. наз. „лингвистической географии" или „диалектографии". В лингвистических атласах наука получила новое могучее орудие исследования конкретной истории языка, поскольку
[66]
последовательное снятие исторических напластований, отложившихся в диалектах, выводит в эпохи, предшествовавшие древнейшим письменным памятникам. Лингвистическая география поставила перед наукой ряд новых проблем общего значения, осветив громадную роль общественно-исторических условий формирования языка, всемерно подчеркивая роль смешения в процессе образования диалектов и недостатки теории „родословного древа", выступая против младограмматического понимания фонетических законов и т. д. Обогащение фактами шло далее по линии исследования материальных связей отдельных семей между собой. Появились работы, посвященные родству индоевропейских языков с семитическими, с угрофинскими, с дальневосточными (корейским), южнокавказских с семитическими и т. д., что также содействовало расшатыванию старых генеалогических построений и по-новому поставило проблему материального родства. Развитие семасиологических и синтаксических знаний и типологическое сопоставление языков разных структур поставило в порядок дня изучение сложных связей языка и мышления. Значительное влияние на развитие науки оказали и работы, в которых язык ребенка подвергся систематическому экспериментальному изучению. Помимо всего этого на развитии лингвистической науки сказался прогресс в смежных отраслях знания. Археологические изыскания, этнографические описания, поставившие перед наукой проблему „первобытного мышления", новейшие исследования в облаcти психологии (и, в частности, зоопсихологии) и т. д. настоятельно потребовали увязки языка и мышления с историей общества, историей материальной культуры. В результате всего этого перед наукой встала гигантская задача обобщения новых материалов, оказавшаяся недостижимой для буржуазного языкознания. Общий кризис буржуаэной идеологии, порожденный кризисом системы капитализма, нашел отражение и в области языкознания. Непосредственным выражением кризиса является возникновение множества отдельных течений и направлений, школ и школок. Ломка и крушение старых понятий привели науку в состояние разброда и растерянности. Язык есть явление социальное, — утверждают одни вслед за
[67]
де-Соссюром, понимая общество в духе идеалистической социологии Дюркгейма, — с этой точки зрения предметом языкознания оказывается не индивидуальная „речь", а „язык", как нечто социальное по существу и независимое от индивида; противоположных взглядов держится созданное Фосслером неофилологическое направление: индивид является реальным творцом языка, масса же инертна и пассивно пользуется результатами творения выдающихся личностей, предметом языкознания должен быть язык как акт творчества, следовательно, язык индивидуальный. Язык есть единство языка и психического представления, — говорят одни, настаивая на взглядах младограмматической эпохи, другие резко возражают против психологизма в языкознании, требуя гальванизации отжившего понятия „духа" и замены психологии — логикой, третьи, наконец, считают исследование языка в связи с мышлением предрассудком минувших столетий и откровенно высказываются в защиту формалистического понимания языка как неодухотворенного звучания. Реакция против сравнительно-исторического языкознания вызвала у ряда лингвистов стремление реабилитировать неисторический подход к языку, господствовавший в языкознании до XIX в, и отказаться от историзма, как от заблуждения, будто бы проникшего в эту науку под влиянием дарвинизма. Неумение вскрыть исторические закономерности, лежащие в основе языка приводит к теоретическим попыткам принципиального обоснования этой неспособности: одни проповедуют реакционную мысль, что в области языка отсутствуют причинные связи и что здесь скорее уместен телеологический способ рассмотрения, другие, не решаясь прямо отказаться от каузальности в языке, оговаривают принципиальную непознаваемость этих отношений. Антиисторизм, релятивизм, скептицизм, а подчас и прямой отказ от науки и проповедь религии как в „работах" патера В. Шмидта, таковы гнилые теоретические продукты, порождённые кризисом в языкознании. Поскольку, однако, конкретные исследования отдельных ученых в области истории языка и диалектов, в специальных областях лексики и семасиологии, грамматики, фонологии и т. д. преодолевают эти опасные для науки взгляды и открывают новые
[68]
закономерности — они подготовляют почву для нового  этапа в развитии науки о языке, для марксизма  в языкознании.

Основанная на глубоком изучении общества и природы стройная система исторического и диалектического материализма, разработанная в гениальных трудах Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, является единственной основой для дальнейшего роста науки о языке. Кроме общих методологических указаний в великой сокровищнице марксизма содержатся и прямые высказывания о языке, его сущности и природе, о связи языка с обществом, с общественными классами, о понятии племенного и национального языка, об органической связи языка и мышления, о внутренней диалектике слова и предложения, о роли поляризации и смешения в образовании языков, об общих перспективах развития языков. Эти многочисленные высказывания являются классическими образцами марксистского анализа языка и в своей совокупности охватывают сложное явление речи с важнейших сторон. В разработке проблем марксистско-ленинского языкознания большая роль принадлежит также передовому лингвистическому учению Н. Я. Марра, созданному под прямым влиянием марксизма. Несмотря на то, что в учении Н. Я. Марра имеются и некоторые ошибочные положения (например, элементный анализ), несмотря на то что, как утверждал сам Н. Я. Марр, „по части марксистской проработки в яфетическом языкознании есть что подправить и исправить", оно сыграло громадную роль в консолидации советского, языкознания и прочно вошло в золотой фонд великих приобретений нашей социалистической эпохи.

Новое учение о языке дает новое обобщение фактов речевой культуры, принципиально противопоставленное индоевропейскому формально-сравнительному языкознанию. Язык, в понимании Марра — не только общественный факт, но и продукт общества. Анализируя семантику слов и развитие грамматических категорий, Марр стремился показать справедливость марксистского тезиса, что „…ни мысль ни язык не
[69]
образуют сами по себе особого царства, что они суть только проявления действительной жизни"[1]. От внешнего описания развития языковых форм, характерного для старого языкознания, Марр переходит к более глубокому пониманию истории языка как сложного диалектического процесса. Для исторического метода нового учения о языке характерным является упор на генетические проблемы, интерес к вопросам происхождения языка и отдельных языковых фактов. Конкретизируя марксистское определение языка как „практического… действительного сознания", Н. Я. Марр вскрывает диалектические связи языка и мышления. Историческая изменчивость языка осложняется изменчивостью типов мышления, смену которых Марр намечает в своем учении о „стадиальности мышления". Приверженцы индоевропеистики истолковывали процесс развития индоевропейских и других языков как непрерывный процесс разветвления и распада мифического „праязыка" и его потомков. Марр указал на ошибочность этой гипотезы, вскрыв скрещенный характер образования всех языков. Недавно опубликованное лингвистическое исследование Энгельса о „франкском диалекте" обнаружило сходство взглядов великого соратника Маркса на сущность языковых процессов с воззрениями Н. Я. Марра.

Все эти стороны лингвистической концепции Марра объединяются им в стройном учении о „единстве глоттогонического процесса". Единство языков и закономерностей их развития выступает как непосредственный результат и продукт единого процесса общественной истории. Учение Марра о монизме языкового развития является теоретической реабилитацией языков, которые прежде игнорировались буржуазной наукой. Оно направлено против основанной на началах религии лженаучной теории о разности происхождения народов, о разности их качеств и способностей и, следовательно, о разной степени их прав в распределении благ, создававшихся общечеловеческой культурой. Основываясь на учении о единстве глоттогонического процесса, Марр рисует грандиозную картину развития языков мира от племенных языков
[70]
первобытно-коммунистического общества к единому языку будущего коммунистического общества с единым мировым хозяйством, основанным на новых началах. В определении основной тенденции глоттогонического процесса Н. Я. Марр опирался на гениальный анализ языковой политики пролетариата, данный товарищем Сталиным в политическом отчете на XVI съезде ВКП(б).

Важнейшие высказывания основоположников мар ксизма о языке содержатся в следующих произведе ниях: К. Маркс и Ф. Энгельс, „Немецкая идео логия" (Соч. К. Маркса и Ф. Энгельса, т. IV),  Ф. Энгельс, „Анти-Дюринг" и „Диалектика приро ды" (Соч. Маркса и Энгельса, т. XIV); Ф. Эн гельс, „Происхождение семьи, частной собственности и государства" и „К истории древних германцев"  с специальным экскурсом „Франкский диалект" (Соч.  Маркса и Энгельса, т. XVI, ч. 1); К. Маркс, „Grungrisse der Kritik der politischen Ökonomie", Москва, 1939; — В. И. Ленин, „Критические  заметки по национальному вопросу", Соч., 3-е изд.,  т. XVII; „Об очистке русского языка", Соч., 3-е изд,  т. XXIV; для понимания вопросов связи языка и мыш ления особенно важны „Философские тетради" В. И. Ленина, М. 1934. Проблема национального языка  и тенденции глоттогонического процесса освещены в ряде работ И. В. Сталина, собранных в сборнике  „Марксизм и национально-колониальный возрос",  М. 1939. К высказываниям классиков марксизма непо средственно примыкает П. Лафарг, „Язык и револю ция" М.—Л. 1930.

Лучшие работы Н. Я. Марра по новому учению о языке собраны в пятитомнике „Избранных работ" 1933—1937. Первому тому „Избранных работ" предпослан общий „Список печатных работ Н. Я. Марра". Из работ учеников Н. Я. Марра следует выделить книги И. И. Мещанинова „Новое учение о языке", Л. 1936 и „Общее языкознание", Л. 1940. Библиографию других работ И. И. Мещанинова см. в „Списке печатных работ акад, И. И. Мещанинова", М.—Л. 1937,
[71]
Работы по новому учению о языке систематически публикуются в сборниках „Язык и мышление" (вышли тт. I—IX) и в серии Трудов Института языка и мышления, имени Н.Я. Марра Академии Наук СССР.

Подробная библиография работ по общему языкознанию дана в комментариях и приложениях к ряду переводов классиков западного языкознания, вышедших под редакцией Р. И. Шор, см. Ф. де-Соссюр „Курс общей лингвистики", М. 1933; Э. Сэпир, „Язык", М,—Л. 1934; Ж. Вандриес „Язык", М.-Л. 1937; А. Мейе „Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков", 3-е изд., М.—Л-., 1938.

Работы по истории языкознания: Benfey, Th. Geschichte der Sprachwissenschaft und orientalischen Philologie in Deutschland, 1869; книге предпослано изложение общей истории языкознания; несмотря на ряд устаревших частей, книга сохраняет значение большой сводной работы; Pedersen, Н. sprogvidenskaben i dett nittende Aarhundrede1924 (англ. перевод: Linguistic science in the nineteenteh Century, Cambridge 1931); Томсен, В. История языкознания до конца XIX в., перевод работы датского ученого с приложением статьи Р. И. Ш о р „Краткий очерк истории лингвистических учений с эпохи Возрождения до конца XIX в.", М. 1938; Baudouin de Courtenay J., Zarys historji jeykoznawstwa czyli lingwistyki (glottologji), Warszawa, 1909; В. Delbrück, Einleitung in das Studium der indogermanischen Sprachen, 5 Aufl., Leipzig, 1920, русский перевод с раннего издания дан в приложении к кн. Булича С. К. „Очерк истории языкознания в России". Из важнейших, работ по отдельным эпохам следует еще отметить Chakrabarti P. Ch. Linguistic speculations of the Hindus, Calcutta, 1925; Lersch, L. Die Sprachphilosophie der Alten; I—III, Воnn 1838-1841; Steinthal, Н. Geschichte der Sprachwissenschaft beidenGriechen und Römern, 2. Aufl., Berlin, 1890. Краткий очерк развития философии языка дан во вступлении к книге Cassirer, Е. „Philosophie der symbolischen Formen", I-II, 1923-1925.[2]

[1] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч. т. IV, стр. 435.

[2] Настоящий очерк является переработкой статьи, предназначенной для энциклопединеского словаря Гранат.