Kacnelson41.2

                  Основной единицей лексикологии или учения о словаре, лексическом составе языка, является слово, представляющее собой единство звуковой стороны и лексического значения (семантемы). Лексический материал языка постоянно находится в движении, отдельные слова, как клеточки, нарождаются либо отмирают и выбывают из употребления. Обогащение словаря может итти разными путями. Это, прежде всего, новотворчество, создание новых слов (неологизмов). Абсолютные неологизмы, т. е. слова, созданные независимо от существующего запаса слов, составляют в общей массе новых слов редкое исключение (в качестве примеровтаких неологизмов приводят слова „рококо", „кодак"), как правило же, неологизмы образуются путем видоизменения накопленного лексического запаса. Приемы создания новых слов весьма разнообразны. Чаще всего для этого используются морфологические средства, роднящие словообразование с морфологией: суффиксы (ср. „стахановец", „стахановский"), префиксы („вы-зов", „анти-общественный"), словосложение (ср. „домо-хозяйство", „корабле-строитель") и т. п. В своей совокупности эти средства образуют область словообразования, которая обычно по формальным основаниям помещается в грамматику. К словообразованию примыкает получивший широкое распро-
[26]
странение в современном русском языке прием сокращения слов (или абревиации) ср. „комсомол", „цека". В лексическую единицу может также превратиться сложное синтаксическое сочетание („Красная армия",„театр юного зрителя", сюда же в значительной степени относятся и идиоматические выражения вроде „мотать на ус", „не в своей тарелке" и т. п.). Помимо новообразований постоянным средством обогащения словаря являются заимствования из других языков или из диалектов. Нечто среднее между новообразованием и заимствованием образуют так называемые „кальки", т. е. слова и фразеологические обороты, составленные из материала родного языка по образцу иноязычных слов и оборотов (ср. русские грамматические термины: „местоимение", „междометие", „падеж", сделанные по образцу латинских pronomen, interjectio, casus или в языке одной из героинь Л. Толстого „сделать ложный прыжок" в смысле „не исполнить обещания", как буквальный перевод французского идиоматического выражения). Причины непрекращающегося обновления словаря весьма разнообразны. Это, прежде всего, необходимость в. обозначениях новых предметов мысли (вновь открытых вещей и процессов, новых общественных и политических явлений, новых понятий и т. д.). Это, далее, — потребности стилистической экспрессии, нуждающейся в постоянном словотворчестве и привлечении извне свежего, яркого и выразительного лексического материала. Помимо поэтического языка сюда относятся и такие специфические уголки обыденной речи как ласкательные слова, эйфемизмы, формулы отрицания, усилительные частицы и т. д., словом все те области языка, которые тесно увязаны с эмоциональной и волевой функцией психики. Магические и религиозные запреты (табуацня слов) также накладывают заметный отпечаток на состав словаря там, где магия и религия еще пережиточно сохраняют власть над людьми. К числу существенных факторов изменения словаря необходимо также отнести культурные влияния, возникающие в результате экономического и политического воздействия одного народа на другой, центра страны на периферийные области и т. д. Социальная мода, утверждающаяся в результаге влияния, нередко приводит к заимствованию слов без нужды, без идео-
[27]
логических потребностей (ср. отмеченное Лениным заимствованное слово „дефект" рядом с „недочет", „недостаток", „пробел"). В жизни слов могут, наконец, "играть роль и чисто-формальные причины, вырастающие из особенностей развития самого словаря, такова, например, отмеченная Жильероном, тенденция к диссимиляции омонимов, т. е. к устранению из языка слов, случайно совпавших по своему звучанию (в южнофранцузских диалектах, где латинские gallus „петух" и cattus „кошка" по фонетическим условиям развития должны были совпасть в едином звуковом комплексе gat, это слово сохранилось лишь в значении „кошка", а для значения „петух" было мобилизовано другое слово). Рассмотрение причин текучести словарного состава показывает, что идеологические мотивы лишь частично определяют сдвиги в лексике и что, следовательно, нет отношения прямой зависимости между развитием звука и значения в слове. Необходимо еще отметить, что весьма часто изменение смысла в языке выражается путем нового применения старых слов (т. н. случаи „переосмысления слова", ср. „пионер", „самолет", „наушники"). В таких случаях особенно наглядно проявляется несоответствие между формой и содержанием в лексике.

                  Отсутствие прямого соответствия между звучанием и значением в развитии слов служит предпосылкой для выделения в качестве особой дисциплины — науки о развитии значений слов, т. я. семантики или семасиологии. История значения слова обычно восстанавливается в путях этимологических изысканий, основанных на систематическом сопоставлении звуков и семантики слов в родственных языках. Примерами этимологии могут служить такие ряды слов как русск. „дом", латинск. domus „дом", греческ. demo „строю"; русск. „друг" в сопоставленни с русскими же „дружить", „дружина", готск. driugan „нести военную службу", др.-исландск. drótt „дружина", ирландск. drong „отряд": немецк. werden "становиться, превращаться", русск. „вертеть" лат. verto, vertor „поворачивать, обращать, превращаться" и т. д. Этимологическое значение (иначе „эти-
[28]
мон" или „этимологическая внутренняя форма слова") полностью не совпадает с древним значением слова, оно указывает лишь на те элементы в древнем значении слова, которые послужили опорой для нового значения. Если мы узнаем, что русск. „дом" связано этимологически с греческим demo „строю", то из этого вовсе не следует, что первоначально слово „дом" означало „всякое строение, строение вообще". Для того, чтобы восстановить не этимологическое, а подлинное древнее значение слова во всем его объеме, необходимо иметь относящиеся к требуемой эпохе достаточно обширные тексты. Таким образом, лишь реальное употребление позволяет определить значение слова на данной стадии развития языка. При определении значения слова нельзя исходить из одного отдельно взятого слова. Слова языка образуют сложную ткань, в которой каждое слово в смысловом отношении определено значениями сопредельных слов. Каждое слово выступает, как составной элемент отдельной семантической системы („семантического поля") и лишь через систему и сложное взаимоотношение систем входит в словарь. В качестве отдельных систем можно назвать сельскохозяйственную лексику, военную и многие другие, предполагающие деление на более дробные системы (например, названия угодий, обозначения полевых работ, сельскохозяйственных орудий и т. д. в пределах системы сельскохозяйственной лексики). В отличие от научной терминологии, где, как правило, каждое слово (термин) занимает однозначное место в системе, выражая фиксированное определением понятие, обычные лексические системы страдают отсутствием четко очерченных границ семантики слова. Эта особенность выражается как в том, что в одном слове здесь нередко умещается несколько обособленных значений, заставляющих относить данное слово сразу ко многим семантическим системам (явление полисемантизма или многозначимости слова) так и в том, что одно основное значение в ряде случаев делится между несколькими словами, которые примешивают к основному значению второстепенные и несущественные семантические оттенки (явление синонимии). Возможность отклонений семантического развития отдельных слов от семантического развития системы значении в целом
[29]
приводит к тому, что история значений отдельных слов не выявляет строгих закономерностей. Изучение этой истории не могло поэтому пойти дальше констатации ряда внешних явлений в области перехода значений; отмечая, что в жизни слов наблюдается процесс расширения значений (ср. английское dog, означавшее „собака определенной породы", затем —,,собака вообще"), лексикологи вместе с тем отмечают возможность обратного процесса сужения значений (русск. „дог" при заимствовании из английского сузило свое значение до обозначения „собаки определенной породы"); устанавливая в ряде случаев тенденцию к „возвышению" значений слов (ср. латинск. minister „слуга", позднее — „министр"), тут же фиксируют и противоположную тенденцию „снижения" и „ухудшения'' значений слов (ср. русск. „девка" — первоначально означавшее то же, что „дева", или „зелье" — вначале „зелень", затем — „отрава, яд", — в диалектах даже — „пройдоха, негодяй"); рядом с развитием слов от конкретного значения к абстрактному (немецк. fühlen „чувствовать" раньше означало „осязать, трогать рукой", русск. „понять" раньше означало „поймать, схватить") отмечают противоположное развитие в сторону конкретизации и „сгущения" значений слов („состояние" в смысле „богатство" происходит от общего значения этого слова). Лишь история системы значений может вскрыть закономерности, определяющие процесс семантического развития, и осветить развитие отдельных слов, лишь нриблизительно и в конечном счете совпадающее с развитием системы.

ИСТОРИЯ ЗНАЧЕНИЙ И СТАДИАЛЬНОСТЬ МЫШЛЕНИЯ

В процессе исторического развития подвергается изменению не только значение слова, не только его предметное содержание, но и логическая структура. Каждое слово полисемантично в том смысле, что оно необходимо содержит в себе элемент обобщения, но полисемантизм этого рода принимает разные формы на разных ступенях истории мышления. С этим связаны сдвиги в границах употребления слова. Насколько позволяют судить данные современной науки, первоначально слово выражало предмет в его отношении
[30]
к общественной группе, коллективу. Этот, связанный с тотемистическим мышлением, принцип внутренней организации слова выражается с одной стороны в том, что на этой фазе один и тот же предмет (например, „пальма") может носить ряд названий, если он мыслится как находящийся в обладании разных кланов, фратрий и т. д. С другой стороны, поскольку слово объединяет предметы не столько по их физическим свойствам, сколько по их (действительной или мнимой) принадлежности к определенному коллективу, постольку одно сдово может обозначать различнейшие предметы, находящиеся в обладании коллектива, уподобляясь в некотором отношении нашим местоимениям („это" или „наше" в отличие от „того" или „вашего" есть не один какой-либо предмет, а ряд предметов).

Первобытный полисемантизм в ходе развития сменяется полисемантизмом нового рода, основанным на принципах образного мышления. Выделяя в предметах объективные свойства, слово на этой фазе группирует предметы по сходству отдельных признаков. Названия предмета и отдельных свойств здесь совпадают, слово „вода", например, могло означать еще и „сырость", „жажду", „отражение"; „дерево" —„зеленое", „высокое" и т. д. Это приводит к необходимости иметь ряд названий для одного и того же предмета в зависимости от его чувственных признаков; на этой ступени еще необходимо отсутствуют общие обозначения предмета, например, камня, зато различаются многочисленные названия его в зависимости от цвета и других качеств. Вместе с тем разные предметы, объединенные каким-либо признаком, могут носить тождественное название : одним и тем же словом называли, например, и „воду" и „водяную птицу".

Рост объективности сознания делает на следующей ступени развития объектом называния не отдельные признаки, а комплексы их, объединенные в понятия, но при этом нормы употребления слова еще долго продолжают отличаться от современного. На ранней фазе понятийного мышления общие связи и отношения еще недостаточно выделяются в сознании и мыслятся, всегда в одностороннем отношении к данному конкретному предмету. Соответственно, этому в лексических системах этого периода отсутствуют
[31]
общие обозначения типа „животное", „растение", „природа" и т. п., названия свойств и признаков совмещают противоположные значения („робкий", например, одновременно означает и „опасный, страшный"); абстрактные свойства и явления прочно ассоциируются с конкретными представлениями (совпадают обозначения „сна" и „снотворного напитка", „холода" и „инея", „поездки" и „колесницы") и т. д. Лишь на высшей фазе понятийного мышления устанавливается словоупотребление в его современных границах.

Стадиальность семантики слова тесно увязана с развитием грамматической структуры. Способ называния и употребление слова находятся в прямом соотношении с развитием важнейших грамматических категорий: так на стадии образного называния грамматическое определение (атрибут) еще не выделено в качестве самостоятельной категории, как отсутствует еще и обозначение предмета как субстанции; на фазе раннего понятийного мышления отсутствует чистое имя действия (nomen actionis), страдательный залог и т. д.

                  Основным понятием грамматики является грамматическая форма, выступающая в единстве формального показателя и грамматического значения. Каждая из этих сторон нуждается в особом рассмотрении, поскольку и в грамматике отсутствует простая и непосредственная связь звуковой формы и смыслового содержания. Типы формальных показателей, составляющих в общей сумме т. н. грамматическую технику, весьма многообразны. Отчасти эти грамматические приемы совпадают с приемами, используемыми в словообразовании. В числе средств грамматической техники следует назвать окончания (напр., -а в слове „стен-а"), приставки („с-делает") и вставки (лат. -n- в vin-со, „я побеждаю" от корня viс- ср. vici „я победил"), объединяемые под общим названием „внешней, флексии" или „аффиксации"; к грамматической технике относится, далее, „внутренняя флексия", знаменующая изменение элементов, материально неотделимых от корня (ср. русск. „ух-" и „уш-" в склонении слова „ухо"), словосложение (в целях собственно грамматических
[32]
используется лишь в некоторых языках, в приложении к которым носит название инкорпорации, сложение  слов вроде „собакобег" здесь может означать „собака  бежит"), словоповторепие или редупликации (ср. русск.  „да-д-ут" при корне „да", готск. hai-hait „он назвал"  от глагола haitan „называть"), ударение (ср. „руки" —  род. пад. единств. числа и „руки"—именит. пад. мн. ч.),  служебные слова или слова, функция которых сво дится к роли показателя грамматического значения  (напр., „самый" в описательном сравнении, „есть"  в книжных выражениях типа „земля есть шар"), по рядок слов (ср. „ему два года" в отличие от „ему года  два", где порядок слов обусловливает особый модаль ный оттенок приблизительности) и некоторые другие.  Типы грамматических показателей или технические  приемы возникают в результате особых процессов  образования и развития грамматической техники, иногда  обозначаемых как „морфологические процессы". К важ нейшим морфологическим процессам относятся процесс  грамматикализации слова или образования служебных  слов (напр., союз „хотя" образован в результате грам матикализации старой формы причастия глагола „хо теть", служебная частица „бы" выросла из формы гла гола „быть"), процесс сцепления, или агглютинации,  состоящий в том, что ранее самостоятельные слова  сливаются в одно целое (ср. „мыться" от „мыть ся"  т. е. „себя"), процесс морфологического переразложе ния или абсорбции, в результате которого элементы  основы поглощаются окончанием или корень погло щает элементы суффикса и т. д. (в слове „колесо" корень  поглотил суффикс основы -ее-, выделяемый еще в слу чаях „чуд-о- чуд-ес-а", „неб-о—неб-ес-а"; в форме  „рук-ам" к окончанию отошел элемент основы -а-),  процесс унификации строя или т. н. „аналогии" (диа лектное „местов", „делов" по аналогии с „домов",  „дворов"; „пекёт", „секёт" по аналогии с „пеку",  „секу", ср. литературное „ткёт" рядом с устарелым  „тчёт"), процесс редукции или утраты флексии (фран цузский язык, например, или из славянских языков —  болгарский, утратил показатели падежей), фиксация  порядка слов (переход от свободного порядка слов  к постоянному) и многие другие. В своем развитии  многие из этих процессов связываются в сложные цепи 
[33]
явлений; так грамматикализация слова, сдепление служебного слова со знаменательным, переразложение и редукдия флексии представляют собой последовательные фазы, которые хотя и необязательно переходят одна в другую, но каждая из которых предполагает предыдущую в качестве необходимой предпосылки своего становления. По своему общественному происхождению морфологические процессы неравноценны. Одни из них, как, например, грамматикализация слов, непосредственно отражают процесс образования новых грамматических значений и в этом смысле могут быть охарактеризованы как процессы идеологические. Другие же, как процесс редукции флексии, носят автоматический характер и зависят от особых исторических условий (как, например, смешение близкородственных языков или диалектов при отсутствии сдерживающего начала литературной традиции).

Как лексическое значение представляется чем то случайным при рассмотрении отдельного слова, точно так же и грамматическое значение становится расплывчатой категорией, если оно прослеживается в связи с отдельными показателями. Переосмысление старых форм в области грамматики приводит к тому, что в языке возникают промежуточные компромиссные значения, причудливо сочетающие элементы старого и нового грамматического строя. Такова, например, категория грамматического рода, наличная и в русском языке или категория заочного прошедшего времени, представленная в некоторых кавказских языках. Соотношение значения и формального показателя еще более осложняется в области грамматики специфическими обстоятельствами, вызывающими в итоге деление этой области на морфологию и синтаксис.

Грамматическая форма, согласно определению грамматики, выражает отношения. По своей природе это, могут быть отношения двоякого рода: либо отношения между словами в предложении, получившие название объективных отношений, либо отношения всего приложения к реальности, называемые субъективно-объективными или модальными. К отношениям первого рода от-
[34]
носятся связи между подлежащим и сказуемым, сказуемым и дополнением, определением и определяемым и т.д., к отношениям второго рода—отрицание и утверждение, всякого рода наклонения, местоименность, категория грамматического времени и др. Если рассматривать грамматические формы с точки зрения выражаемых ими значений, то окажется, что в ряде случаев значение грамматической формы выступает здесь внешне как выражение отношения, а как добавочное значение данного слова. Все грамматические формы можно с этой точки зрения разделить на формы словосочетания, т. е. формы, значение которых непосредственно предстает как отношение (между словами в предложении или как отношение целого предложения), и формы слова, создающие впечатление подчиненности грамматического элемента лексическому. Во втором случае слово обладает грамматическим значением как бы само по себе, поскольку оно может сохранять это значение вне предложения („сын-у" само по себе имеет грамматическое значение дательн. падежа, единств, числа, мужского рода). Это деление лежит в основе традиционных разделов грамматики: синтаксис строится на изучении форм словосочетания, а морфология занимается изучением форм слова. Иллюзия независимости и автономности формы слова привела к отрыву морфологии от синтаксиса; поддаваясь иллюзии, наука долго рассматривала отдельное слово, как исходный пункт грамматического анализа. Между тем, форма слова есть лишь частный случай формы словосочетания, проявляющейся здесь лишь в более сложном и искаженном виде. Форма слова подлежит поэтому сведению к формам словосочетания, так же, как морфология в целом подлежит сведению к синтаксису.

Формы слова, объединенные со стороны значения, составляют простейшие морфологические категории (падежа, лица, залога и т. д.). С вещественной стороны каждая морфологическая категория составляет, обычно, совокупность ряда формальных элементов, единство которых определяется единством их функции. Но это вовсе не значит, что морфологическая категория представляет собой с функциональной стороны нечто простое и неразложимое. Категория творительного падежа в русском языке, например, объединяет
[35]
функцию падежа места („бродить лесом"), времени  („спать ночью"), сравнения („лететь стрелой"), отноше ния („не вышел ростом", „мал ростом"), приложения  („мальчиком он любил слушать рассказы деда"), пре дикативного („избран 'председателем") и др. Таким  образом, морфологическая категория выступает как  носитель ряда элементарных категорий формально  неразличаемых. Не следует, однако, думать, что выделение таких элементарных категорий носит чисто  субъективный характер. Полисемантизм морфологиче ской категории реально ограничен двумя моментами:  1) словарными условиями проявления данного элемен тарного значения (творительный падеж времени, напри мер, возможен только в словах, обозначающих время,  и т. д.), 2) наличием тесной корреляции между элемен тарными категориями в синтаксическом, плане (так  например, категория творительного предикативного  предполагает наличие соотносительной категории копу лятивных глаголов как „быть", „сделаться" и т. д.).  Эти моменты наглядно иллюстрируют конкретную связь  грамматики и словаря, а в рамках самой грамматики  они вскрывают синтаксическую сущность морфологи ческих категорий. Для того, чтобы от морфологиче ского исследования перейти к синтаксическому, необ ходимо сделать эти корреляции элементарных катего рий отправной точкой исследования, объединяя их не  по формальным признакам, а по смысловому содержа нию. Последовательное изучение таких смысловых  корреляций приводит нас к центральной части синтак сиса, — к учению об основных синтаксических отноше ниях (сюда входят отношения между членами предло жения и отношения модальности). Господствующий  в грамматике метод изучения синтаксических явлений,  построенный на анализе морфологических категорий,  присущих частям речи, недостаточно четко выявляет  эти отношения.

Части речи, — это классы слов, связанных между собой единством синтаксической функции. Но синтаксическая основа этой классификации часто выступает в затемненном виде, скрываясь под вторичными морфологическими категориями. Эти вторичные наслоения особенно богато представлены в языках флективного строя, где форма словосочетания выступает в виде
[36]
сложного отношения форм слова. Там, где в строе речи флективные формы отсутствуют или представлены в незначительном виде, там синтаксис членов предложения выступает в более прозрачном и непосредственном виде, и резкая грань между синтаксисом и морфологией, членами предложения и частями речи исчезает.

С точки зрения техники грамматического оформления языки делят на ряд типов. Наиболее распространенной является классификация, выделяющая следующие типы формальной структуры: 1) аморфный, где в роли основных средств выражения грамматических значений выступают порядок слов и служебные слова, в качестве классического образца такого языка обычно приводят китайский язык; 2) инкорпорирующий, где в формальном строе преобладает инкорпорация или словосложение, этот структурный тип характерен для эскимосского языка и ряда других; 3) агглютинативный, характеризуемый наличием прилепов, образовавшихся в результате сцепления служебных слов с материальными, классический образец — турецкий язык; 4) флективный с преобладанием внешней и внутренней флексии, классический образец — санскрит или арабский язык. В такой классификации содержится нечто реальное, поскольку формальный строй языка немаловажен для характеристики его более существенных сторон. В этом отношении особенно важно выделение флективного типа, где грамматика носит раздвоенный синтактико-морфологический характер. Агглютинативный тип, внешне близкий к флективному, в действительности отстоит от него весьма далеко, поскольку форма слова в языках агглютинативного типа не расходится резко с формой словосочетания. Однако, обычно сторонники морфологической классификации не обращают на это должного внимания и придают морфологической классификации принципиально иное значение, стремясь превратить ее в универсальную формулу прогресса языка. При этом нередко вслед за А. В. Шлегелем в рамках флективного типа намечают две ступени, синтетическую и аналитическую, определение первой из которых полностью совпадает
[37]
с определением флексии, в то время как вторая обнаруживает признаки, сближающие ее с языками аморфного строя. Примером аналитического языка может служить английский язык, по происхождению флективный, но структурно ближе стоящий к китайскому, чем к санскриту. Формальный подход к языку  отрывает аналитический строй от аморфного, рассматри вая строй китайского языка как подлинную бесфор менность и примитивное состояние и превозносит ан глийский язык, как общечеловеческий идеал грамма тического развития. Вместе с тем формальные типы  языков неправомерно осмысляются здесь как общеобя зательные, исторически закономерные стадии глоттого нического процесса. В стремлении рассматривать флек сию или ее аналитическое выражение как высшее про явление строя языка и связанные с флексией морфо логические категории расценивать как основное ядро  грамматики нельзя не видеть формалистического извращения реальных фактов. Вместе с тем эта формалистическая концепция отличается, как отмечал еще Н. Г. Чернышевский, и шовинистической тенденцией, направленной к самовосхвалению близких сердцу исследователя индоевропейских языков, и исполнена клеветой на народы, говорящие нефлективными языками. В истории формального строя при определенном стечении обстоятельств действительно может иметь место переход от аморфности через агглютинацию к флексии, как при других обстоятельствах может иметь место обратный переход от флексии к бесфлективному состоянию, но нельзя видеть строгой  исторической необходимости в этих внешних процес сах. Подлинная закономерность исторического разви тия грамматического строя лежит глубже, не в области изменений техники языка, а в области синтаксических отношений.

ПОНЯТИЕ СИНТАКСИЧЕСКОГО СТРОЯ ЯЗЫКА И СТАДИАЛЬНАЯ ТИПОЛОГИЯ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Синтаксический строй языка определяется не всей совокупностью синтаксических отношений языка, а лишь некоторым минимумом взаимообусловленных и взаимосвязанных отношений, необходимо проявляющихся в любом языке, независимо от особенностей внешнего
[38]
оформления. Синтаксический строи языка или, иначе, строй предложения есть исторически изменчивая категория, как справедливо отмечал А. А. Потебня, которому принадлежит заслуга открытия этой важнейшей области грамматических исследований, „история языка на значительном протяжении времени должна давать ряд определений предложения".[2] Отмеченные выше ступени стадиального развития слова тесно увязаны с соответствующими стадиями в развитии предложения. Древнейшая стадия в развитии предложения, соответствующая тотемистическому тину мышления, поддается историческому восстановлению с большим трудом. Слово и предложение на этой фазе развития долго совпадают, пока, как предполагает Н. Я. Марр, из недр единого и недиферендированного слова-предложения не выделяются имена и местоимения. С большей достоверностью можно судить о более высокой фазе в развитии предложения, условно обозначаемой как эргативная, многочисленные следы которой сохранились в ряде языков мира. Эргативная стадия предложения, выступающая на базе образного мышления, характеризуется в основном следующим: здесь строго различаются две категории подлежащего: активного субъекта действия и пассивного субъекта состояния, отсутствуют еще категории грамматического определения и дополнения, намечена уже ди-ференциация имени в узком смысле слова и глагола, глагол отличается отсутствием залогов, но различие между переходностью и непереходностью синтаксически уже намечается („убивать" и „умереть", „видеть" и „находиться" различаются на этой ступени не лексически, а только синтаксически в конкретном контексте предложения), для имени характерно наличие двоякой притяжательности — отчуждаемой и неотчуждаемой („мой отец" и „моя пища" оформляются по-разному, поскольку, первое отношение мыслится как более интимное, чем второе) и т. д. В области модальных отношений для эргативного строя показательно отсутствие времен в глаголе, зародыши которых представлены в специфических видовых категориях, и различение очного и заочного наклонений.

[39]
С переходом эргативного строя в номинативный мы вступаем в область письменно документированной истории языка. Номинативный строй распадается на две ступени, — низшую и высшую, важнейшие черты которых выявлены изысканиями А. А. Потебни. На архаической фазе номинативного строя возникает определение, что в языках флективного строя приводит к диференциации существительных и прилагательных; подлежащее больше не различается в зависимости от семантики глагола и становится единым (что в языках с падежным склонением отражается при благоприятных обстоятельствах в выработке категории именительного падежа); переходное и непереходное значение глагола находят себе лексическое выражение; возникает категория дополнения, оформляется причастие и т. д. От новейшей фазы номинативного строя архаическая отличается тем, что там отсутствует разница между предикативной функцией имени и аппозитивной, отсутствует категория страдательного залога в его развитой форме, имена действия не носят еще вполне отвлеченного характера, и многими другими чертами. История синтаксического строя, далеко еще неразработанная в деталях, обещает пролить свет на конкретную историю образования основных категорий мышления. Вопрос о соотношении грамматики и логики, столь долго волновавший умы языковедов, теперь находит свое решение в тождестве грамматики как истории основных синтаксических отношений и логики, как эмпирической истории мысли. Это исключительное значение истории языка для истории познания подчеркнул В. И. Ленин в „Философских тетрадях".[3]

                   Отсутствие прямой связи между звуком и значением как в лексике, так и грамматике позволяет до известной степени отвлечься от звуковой формы и рассматривать семантические и грамматические значения как таковые. Но это же обстоятельство позволяет нам сделать объектом рассмотрения звуки речи, „предполагая их знаменательность, но не останав-
[40]
ливаясь на ней"[4]. Изучением звуковой стороны языка занимается фонетика, наука о звуках речи. Вынесенный из средней школы опыт заставляет нас видеть в отдельных звуках простейшие единицы, кирпичи, из которых слагается мироздание языка. В действительности, однако, слово не появляется в результате сложения звуков, но, наоборот, звук является продуктом диференциации слова. В этом убеждает анализ звука языка (фонемы). Не всякий звук, встречающийся в языке, является фонемой. Долгие гласные, выступающие, например, во французском или немецком языке, как самостоятельные фонемы, в русском языке не являются таковыми. Фонемой является лишь такой звук, который имеет в языке т. н. семо- и морфемо-диференцирующую функцию, т. е. служит для различения лексических и грамматических элементов. Сопоставляя слово „дом" и „том", легко удостовериться, что различие звуков "д" и „т" в русском языке способствует различению слов, как из сопоставления „дом" и „дома" явствует, что звук „а" обладает такой же способностью. С точки зрения физиологической каждая фонема предполагает ряд движений органов речи (артикуляций): голосовых связок, язычка, языка, губ. В плане акустическом каждая фонема также не представляет собой ничего простого и единого. Социальная сущность фонемы проявляется в том, что многообразие артикуляционных движений и акустических впечатлений образует здесь сложное единство звука, обладающего семодиференцирующей функцией. Совокупность звуков языка составляет систему. Отдельная фонема так же характеризуется своим местом в фонологической системе, как значение слова вытекает из структуры семантических полей. Социальная (иначе: фонологическая) значимость фонемы определяется ее отношением к другим фонемам в системе. Так, хотя русск, „м" совпадает с немецким, их фонологическое содержание неодинаково, поскольку „м" в системе русского языка противопоставлено „мягкому м" (сравни „мал"- мял", „мыло-мило", „мот-мёд"), а в немецком — нет, другими словами „твердость" входит в фонологическое
[41]
содержание лишь русской фонемы. Таким образом фонологическая система это — целая сеть друг другу противопоставленных артикуляций, где каждая фонема это узел многих противопоставлений. Для общей характеристики фонологической системы важно выявить основные типы фонологических противопоставлений. Так, например, в зависимости от степени действительности противопоставления в общей системе языка, все противопоставления подразделяются на постоянные и позиционные. В этом плане различие „т" и „д" в русском языке окажется позиционным, поскольку в конце слова оно снимается („д" в конце слова, скажем, в слове „город", произносится как „т"), а различие „р" и „л" — постоянным. Классификация и учет типов фонологических противопоставлений помогает определить, в какой степени данный фонологический признак выделен в сознании говорящих. Для характеристики фонологической системы необходимо еще изучить границы использования отдельных звуков в языке (звук „в^и_} например, в русском языке, если отвлечься от заимствований, в начале слова встречается крайне редко), возможные сочетания фонем (в русском языке допускаются стечения согласных, например, „стр" в „стрелять", что недопустимо в других языках, например, в китайском), особенности, слога и ударения. Обусловленные фонологической системой навыки произношения в своей совокупности составляют т. н. „артикуляционную базу" языка.

Фонологическая система языка с течением времени изменяется и отдельные фонемы уступают место другим, История языков фиксирует такие изменения, устанавливая определенные звуковые соответствия (корреспонденции) между старым и новым языком или между родственными языками. Эти соответствия получили название фонетических (или звуковых) законов. Примером фонетического закона может послужить переход старого звука, ѣ (произносился, повидимому, как дифтонг ие) в русском в е (фонетически „э"), в украинском в i („и"), ср. древнее „лѣто, мѣсяцъ", совр. русск. (лит.), „лето", „месяц", укр. „лiто^в, „мiсяць"; или пере-
[42]
ход древне-славянск. йе в о в русск. языке в начале слова ср. „езеро" и -„озеро", „един" и „один". Фонетические законы первого типа, знаменующие переход одного звука в другой в любой позиции, носят название абсолютных, в отличие от комбинаторных, регистрирующих изменения, совершающиеся лишь в определенной позиции (в нашем примере в начале слова). Фонетические законы являются конкретно-историческими категориями, в том смысле, что каждый такой закон ограничен строгими диалектными (языковыми) и хронологическими рамками и что, следовательно, ни о каком фонетическом переходе нельзя говорить как об универсальном законе фонетического развития. Фонетические законы закономерны в том смысле, что они в пределах данного языка в данное время охватывают все слова, в которых встречается затронутый изменением звук. Круг слов, подвергшихся определенной фонетической трансформации, можно называть „лексическим слоем" или „лексической средой" данного изменения. Лексический слой не является устойчивой величиной, С течением времени от него, под влиянием новых фонетических законов или явлений аналогизации и унификации строя, отрываются отдельные слова, что ведет к постепенному размыванию „слоя", либо же слой растет и увеличивается в размерах за счет слов, первоначально не имевших к нему отношения.

Конкретный фонетический механизм образования фонетических изменений в деталях еще не вскрыт. Н. Я. Марр в общей форме определяет фонетические законы как результат схождения или скрещения разноязычных коллективов. Данные современной диалектологии целиком подтверждают эту мысль. С фонетической стороны, следовательно, фонетический закон есть следствие взаимодействия и взаимопроникновения двух или нескольких фонологических систем. Такое взаимодействие может принимать различные формы от едва, намечающегося соприкосновения на границе обоих языков до полного смешения и скрещения языков в новый, смешанного типа, единый язык. Соответственно этому различаются фонетические процессы, лежащие в основе фонетических законов. В случаях полного смешения двух языков и диалектов их старые фонологические системы интегрируются и образуют единую систему, не
[43]
совпадающую целиком ни с одной из старых. При социальном превосходстве одного языка над другим (язык завоевателей или культурно более высокий и т. п.) новая фонологическая система будет обладать основными (первичными) признаками фонологической системы господствующего языка и второстепенными (вторичными) признаками подчиненного языка. „Вторичные" признаки возникают в результате механического приспособления старых навыков п'роизношения (артикуляционной базы) к фонетическим условиям нового языка и составляют в сумме то, что в обиходе носит название „акцент" (говорить с акцентом). Фонетические изменения такого рода будут носить характер „взрыва", „скачка" и затронут одновременно все соответствующие лексические слои. В других случаях наблюдается постепенный фонетический переход в связи с заимствованием отдельных слов из одного языка в другой, из литературного языка в диалекты. Так в окающие русские говоры просачиваются из литературного языка или близких к нему "диалектов-отдельные слова с аканием (напр. „саветы", „камуна"). При должной интенсивности процесса постепенно размывается весь соответствующий лексический слой. Изменения этого рода называют „звуковой заменой" (или „субституцией"). Звуковые замены по своему конечному результату (т. е. при полном охвате всего лексического слоя) нельзя отличить от иных фонетических законов. Фонетические законы, следовательно, в одних случаях непосредственно увязаны с образованием нового диалекта, в других устанавливаются в ходе заимствования отдельных слов. Можно допустить еще и иные возможности возникновения фонетических законов. Несомненным однако, остается сделанный Н. Я. Марром вывод, что фонетический закон „определяется... не физиологическими данными говорящего", а общественно-историческими условиями существования языка, как важнейшего средства общения и идеологической надстройки.

[1] А. Потебня, Из записок по русской грамматике, 1874, ч. 1, стр.35.

[2] Из записок по русской грамматике, 1874, ч. I, стр. 101.

[3] Философские тетради, 1934, стр. 321.

[4] А. П о т е б н я, Из записок по русской грамматике, 1874, ч. I. стр. 62.