[72]
        В настоящее время, когда почти исполнилось десятилетие со дня смерти (1920 г.). первого русского языковеда-марксиста, проф. Д. Н. Кудрявского, начинают все чаще появляться марксистские работы о языке.
        Марксистом является И. И. Презент, написавший «Происхождение речи и мышления» («Прибой», 1928). Марксистом и языковедом является автор настоящих строк. Наконец, к марксистскому же направлению принадлежит и автор рецензируемой работы — Валентин Николаевич Волошинов.
        Подобное оживление марксистской мысли в области языковедения нельзя не приветствовать.
        Конечно, как всегда, первые опыты не без недостатков.
        В виду ограниченности места, я в настоящей заметке постараюсь, главным образом, указать на некоторые недостатки уважаемого коллеги и товарища по борьбе, хотя эти недостатки ни в коем случае не могут лишить книгу ее несомненных положительных сторон.

        1. Начну с самого заглавия. Вряд ли оправдывается введение термина: «философия языка», когда имеется гораздо более подходящий термин: «методология языка» или просто: «общее языковедение», которое ведь именно рассматривает общие принципы языковедения.

        2. В общем языковедении (в «философии явыка») т. Волошинов находит два направления: а) «абстрактный» об'ективизм (Ф. Д. Соссюр, Ш. Байи, Сешей, А. Мейе) и б) «индивидуалистический суб'ективизм» (К. Фослер и др.).

        а) Эпитет «абстрактный» к обозначению языковедного об'ективизма мотивируется следующими, на мой взгляд, неудачными положениями:

«Язык как система нормативно тождественных форм» есть абстракция и не только для говорящего, но и для слушающего (стр. 81).

        Такие заявления естественны лишь в устах самых крайних суб'ективистов-бодуэнцев в роде Л. В. Щербы (кстати, только   совершенным   недоразумением можно  об'яснить  причисление  автором суб'ективно-идеалистической школы И. А. Бодуэна де-Куртенэ к направлению «абстрактного» об'ективизма и «лингвистического формализма»!) (см. стр. 72)[1].
        Несомненными передержками являются и утверждения В. Н. Волошинова:

«Синхроническая система» (т. е. языковая система, рассматриваемая в разрезе данного момента.—Я. Л.) «с об'ективной точки зрения, не соответствует ни одному (!—Я. Л.) реальному моменту процесса исторического становления» (!!); (79), или:

«Синхроническая система языка существует лишь с точки зрения суб'ективного сознания говорящего индивида» (79).

        Это последнее заявление, неверное само по себе, так как именно с точки зрения говорящего индивида никакой языковой системы не построить, находится в резком противоречии с другим приведенным заявлением (со стр. 81), по которому языковая система об'является абстракцией именно с точки зрения говорящего индивида.
        Далее, оказывается, что даже «монологические высказывания» являются будто-бы «абстракцией», правда, «естественной абстракцией» (87).
        Все эти «естественные абстракции» и т. п. мудрости автор нагромоздил с единственной целью: доказать свое положение о том, что «основная реальность языка — это   речевое   взаимодействие» (113).

        б) Как это ни странно для марксиста, симпатии В. Н. Волошинова —пусть с оговорками — всецело на стороне индивидуалистического суб'ективизма:

«Эта идеологическая цепь (знаков. — Я. Л.) протягивается между индивидуальными сознаниями (! — Я. Л.), соединяя их. Ведь знаки возникают только (! — Я. Л.) в процессе взаимодействия между индивидуальными сознаниями» (18).

        Это уже прямо по Бодуэну. Но ведь даже сам Волошинов в другом месте должен признать, что:

«Из мотивов говорящего... можно, в лучшем случае, об'яснить лишь уподобление в том или ином конкретном случае уже готовой формы, но ни в коем случае нельзя об'яснить образование новой формы в языке» (168).

        3. Следующие мои замечания относятся к определению В. Н. Волошиновым психики и игнорированию им достижений физиологической школы (Сеченова—Павлова).
[73]
        а) Элементам, характеризующим всякую идеологию, в том числе и язык, Волошинов считает знак.
        Этот знак социален:

«Нельзя отрывать знак от конкретных форм социального общения (ибо знак — часть организованного социального общения, и вне его вообще не существует, превращаясь в простую физическую вещь)» (29).

        Этот знак и материален:

«Нельзя отрывать идеологии от материальной действительности знака (помещая ее в «сознание» или прочие зыбкие и неуловимые области)» (29), или:

«Всякое знаковое идеологическое явление дано в каком-либо материале: в звуке... и т. п. Знак — явление внешнего мира. И он сам и все производимые им эффекты, то-есть те реакции..., которые он порождает в окружающей социальной среде, протекают во внешнем опыте» (17).

        б) Психику (сознание) В. Н. Волошинов считает теми же знаками, только «загнанными во внутрь», «внутренними знаками» (43).
        Тут тоже Волошинов допускает преувеличения, когда говорит:

«Между внутренним переживанием и его выражением нет скачка, нет перехода от одного качества действительности к другому качеству», тут имеется лишь   «количественный переход» (37).

        Дальнейшие определения психики по В. Н. Волошинову:

«Всякий знак социален, и внутренний знак не менее, чем внешний» (44).
«Вне об'ективации, вне воплощения в определенном материале (материала жеста, внутреннего слова, крика) сознание — фикция» (107).

        в) Если и верно заявление автора книги, что язык «как определенная специфическая идеологическая система ни в коем случае не может быть сведен к сигналу» (9), имеющему «одно единственное инертное и неизменное значение», в противоположность слову, обладающему «множественностью значений» (121), то все же в борьбе с суб'ективным идеализмом в языковедении (как я показал в своей работе) нельзя обойтись без упоминания достижения школы ак. И. П. Павлова, не говоря уже о том, что пока у нас сохраняются говорильный, слуховой и общенервный аппараты, — без физиологии речи нам не обойтись.
        Значение физиологии речи для языковедения хорошо понимают и ак. Н. Я. Марр и многие другие языковеды. Его понимает и основоположник марксизма Ф. Энгельс, в чем «философские» упростители могут удостовериться хотя бы по статье Энгельса «Роль труда в процессе развития обезьяны в человека» (Архив Маркса и Энгельса, т. II).

        4. В книге очень бросается в глаза обилие «диалектических», словечек и целых фраз, за которыми трудно уловить какую-либо действительную диалектику самого явления, и вообще обилие журналистически-размашистых, небрежных выражений в роде следующих (беру наугад, на одной 181 стр.):

«Слово же есть выражение социального общения, социального взаимодействия материальных личностей, производителей» (почему только производителей? — Я. Л.).
«Личность, с точки зрения своего внутреннего суб'ективного- содержания есть тема языка, и эта тема развивается и варьируется в русле более устойчивых языковых конструкций» (предоставляю читателю разгадать, в русле каких конструкций «развивается и варьируется» личность с точки зрения своего внутреннего суб'ективного содержания. —Я. Л.).

        5. Непонятно, почему В. Н. Волошинов вместо общеупотребительного (у большинства народов) термина «индоевропеистика» стал придерживаться немецко-патриотического термина «индогерманистика».

        6. Фамилию   московской  лингвистки Розалии Осиповны Шор автор склоняет во всех падежах (Шора, Шору, Шором и т. д.), очевидно, считая ее мужской.
        Конечно, все эти замечания (а их можно было бы и значительно увеличить) не перевешивают положительных сторон работы. Лицам, разбирающимся в языковедении и в марксизме, можно посоветывать ознакомиться с работой как с одной из попыток применения марксизма к явлениям языка.

Я. Л о я