[73]

Громадное большинство национальных меньшинств СССР до революции не имели выработанного литературного языка. Если и издавалась кое-какая (6ольшей частью религиозная) литература на национальных языках, то эта литература обыкновенно не имела единой языковой нормы и единых принципов письма или же, если имела кое-какие установленные нормы, то после революции были они значительно изменены. Словом, после Октябрьской революции на территории СССР начали формироваться десятки совершенно новых литературных языков.

В буржуазных странах творцами литературного языка у национальных меньшинств является буржуазная интеллигенция обыкновенно того диалекта, носители которого экономически более сильны, и оформление литературного языка происходит в обстановке угнетения национального языка общегосударственным языком, борьбы за право существования. У национальностей СССР в созидании литературного языка принимают активное участие широкие слои трудящихся масс, в лице селькоров, рабкоров и т.д., говорящие на всех диалектах данного языка, и выработка литературного языка происходит не только в обстановке полной языковой свободы, но и при прямом содействии (как идейном, так и материальном) центральной власти. В виду этого, принципы создания литературного языка в советской стране иные, и ход развития литературного языка идет по иному руслу.

При созидании литературного языка у национальных меньшинств сталкиваются между собой разные течения. Все эти течения в общем и целом нужно разбить на две группы. Одни из строителей литературного языка национальных меньшинств слепо подражают тем мелким народностям (сербы-лужичане, словаки и др.), у которых литературный язык вырабатывался в буржуазной стране, в окружении великодержавных языков (отсюда: лингвистический натурализм — боязнь изменить факты языка, преклонение перед одним говором, пуризм и т. д.). Другие советские национальные работники строят свои принципы, исходя из той специфической (в корне отличной от нацменьшинств буржуазных стран) обстановки, которая создается в результате реализации советской национальной политики. Для этого направления литературный язык не является самоцелью, а лишь средством воздействия на широкие слои трудящихся масс, вообще орудием общественной жизни, поэтому совершенно правильно рассуждают сторонники этого направления, говоря, что не следует слепо преклоняться перед этим орудием, а нужно совершенствовать его, познав законы языковых явлений, сознательно вмешиваться в развивающийся процесс литературного языка, руководить этим процессом.

В общем и целом первое направление находится в плену у старой школы лингвистов, у которой, начиная с Шлейхера, существует взгляд на язык как на некоторую стихийную силу, совершенно недоступную для человеческого воздействия. Проблема литературного языка национальных меньшинств СССР, в виду специфичности процесса оформления литературных языков, представляет исключительный интерес как в научном, так и в практическом отношениях. В проблему литературного языка входит целый ряд вопросов: выбор диалекта, регулирование языка, вопросы  терминологии и т. д.

Язык и говор

Здесь прежде всего сталкиваемся с вопросом: где граница между языком и говором? Проф. Н.Ф. Яковлев, напр., по этому поводу говорит следующее[2]: «Вообще при подразделении на языки и наречия я придерживаюсь следующего методологического принципа. Если двое говорящих, каждый на своем наречии, без всякого труда и без применения какого-либо третьего языка свободно понимают друг друга, то в этом случае мы имеем дело (при различии звуковых систем, употребляемых обоими говорами) с двумя разными наречиями одного и того же языка, при одинаковости же звуковых систем (одинаковом числе, но различном произношении фонем), употребляемых тем и другим говорящим, мы имеем дело с двумя говорами одного и того же наречия».

Прежде всего такое понимание языка, наречия и говора применимо далеко не ко всем языкам. Если, напр., мы возьмем вотский и коми языки, то в большинстве диалектов этих языков мы найдем одинаковое количество фонем, одинаковую фонетическую систему, даже совершенно одинаковое произношение фонем, не тем не менее, это не наречия или
[74]   
говоры одного языка, а два особых языка, ибо представители этих двух языковых коллективов друг друга, без помощи третьего языка, не понимают, благодаря тому, что эти языки все же имеют довольно большие отличия в отношении лексики, морфологии, синтаксиса и т. д. Во-вторых, при определении говора, наречия и т. д. не надо базироваться исключительно на фонетике (старая лингвистика чрезмерно увлекалась фонетикой и часто давала повод обосновывать практические мероприятия, вроде отрицания украинского языка), а брать в расчет весь комплекс особенностей данных языковых коллективов, ибо только эта совокупность особенностей обусловливает взаимную понимаемость (или непонимаемость) двух языковых групп. При мероприятиях практического характера (создавание литер. яз., объединение языковых групп в одну административную единицу и т. д.) на первом плане должна быть практическая сторона дела: понимают ли друг друга представители данных языковых коллективов? И прежде чем дать ответ на этот вопрос, необходимо произвести специальное исследование с точки зрения понимаемости двух диалектических групп, в противном случае можно попасть впросак, как это и случилось с КИПС[3]. Академия Наук (до чистки), которая на запрос Госплана (при решении вопроса объединения коми округа и коми области в одну административную единицу) ответила, — или благодаря своему невежеству или же тенденциозности, — что окружные (прикамские, т. п. «пермяки») и областные коми «в лингвистическом отношении имеют существенные отличия, и объединение их под одним названием в одну народность явилось бы совершенно неправильным и не отвечающим соответствующему положению дел», тогда как мы имеем здесь дело только с говорами коми языка.

Выбор диалекта

Если посмотрим на литературные языки, сформировавшиеся до революции, то увидим, что в основе их обыкновенно лежит диалект, носителем которого является экономически наиболее мощная часть народа. Это и понятно. Именно в этих районах буржуазия (если литературный язык формировался в буржуазной обстановке) была наиболее сильна и она подчинила своему влиянию другие диалекты данного языка. У национальных меньшинств, которых Октябрьская революция застала бесписьменными (без сложившегося литературного языка), дело обстоит иначе. Здесь до революции не было ни своей буржуазии, ни интеллигенции. Не было единого объединяющего центра. Революция застала их языки раздробленными на множество диалектов, каждый из которых имеет одинаковое право претендовать на литературный язык.

В основу литературного языка у национальных меньшинств брался тот диалект, где начала зарождаться после революции литература. Таким диалектом обыкновенно являлся какой-нибудь экономический и культурный центр, который уже до революции объединил вокруг себя значительную часть говоров данного языка. Но норма литературного языка, выработанная на базе этого говора, удовлетворяла только на время широкие массы других говоров, привлеченные в дальнейшем к участию в творчестве литературного языка, потребовали пересмотра этой нормы в сторону расширения ее, что и расширение нормы обыкновенно проводилось в жизнь, несмотря на упорное сопротивление ревнителей чистоты «литературного» говора.

Здесь небезынтересно привести выдержку из резолюции коми лингвистической конференции, созванной Главнаукой в 1929 г.:

«..5. Следует констатировать, что современный коми-зырянский литературный язык, строющийся на основе приустьсысольского говора, в недостаточной мере использует другие диалекты коми языка не только в отношении фонетики, морфологии и синтаксиса, но и в отношении лексики.

6. В дальнейшем необходимо держать курс на максимальное использование богатств всех диалектов коми языка в отношении:

1) словарного состава путем обогащения а) диалектическими словами, обозначающими  такие понятия, которых нет в литературном языке, 6) местными словами, обозначающими всевозможные оттенки понятий, в) синонимами;

2) морфологии — путем употребления семантически особых диалектических словообразовательных и словоизменительных суффиксов;

3) фонетики — путем использования диалектических вариантов в целях дифференциации значения.

7. В случаях чередования звуков в литературном и других диалектах при письме вести ориентацию на фонему литературного говора»[4].

Таким образом, объявляется полное равноправие всех говоров, а литературный диалект остается только таковым при выборе звука, чередующегося по диалектам.

Аналогичное явление мы наблюдаем у многих других нацмен. У некоторых национальностей литературный язык возникает на нескольких говорах одновременно. Из этих говоров впоследствии вырабатываются общие правила правописания. Узаконение этих правил происходит на языковых конференциях или же постановлением центральной власти данного народа и реже выпуском авторитетной грамматики.
[75]
 Вырабатывается минимум правил правописания, которое не всегда базируется на одном диалекте, а на разных диалектах (например, вотск. яз.), — одно явление узаконено из одного диалекта, другое — из другого.

Где берут верх прогрессивные элементы, везде объявляется равноправие говоров. В качестве иллюстрации этого положения приведем выдержку из постановления бюро Обкома Вотской обл. от 13'Х—27 г[5].

«Партийная организация решительно отвергает методы администрирования при выработке литературно-художественного вотского языка и считает совершенно необходимым, в интересах его скорейшего оформления и расцвета, свободное соревнование различных говоров[6], литературных форм и стилей.

В процессе роста хозяйственных и культурных связей отдельных районов между собой литературный язык сумеет впитать самое красивое и ценное, что имеется в различных говорах вотского народного языка.

Поэтому партийная организация считает необходимым при издании тех или иных художественных произведений обеспечить сохранение стилистических и лексических особенностей каждого автора с соблюдением общепринятых правил правописания».

Здесь мы опять видим декларацию равенства всех говоров. Акад. Марр Н.Я. не раз в своих работах говорит о необходимости считать равными все территориальные говоры в деле созидания литературного языка. Напр., он говорит по отношению к марийскому языку следующее: «поставить разработку литературного языка в отношении и лексики и техники (морфологии и синтаксиса) с использованием одинаково всех разновидностей марийского языка, как равноценных его представительниц на различных ступенях развития, а не с подходом к тому или иному наречию, как обычно мнится, основному, при взгляде на другие диалекты, как искажения, свойственные отсталым районам» [7].

Кроме территориальных диалектов имеются социальные диалекты[8] —"каждая общественная" прослойка говорит своим диалектом. Язык кулака, напр., отличается от языка бедноты несколько иным словарным составом, особой эмоциональной окраской отдельных слов, общим стилем речи и т. д. Литературный язык, впитывая в себя территориальные диалекты, сам является внетерриториальным, социальным диалектом. В классовом обществе он является классовым языком и служит могучим орудием в руках господствующего класса.

Литературный язык нацмен держит ориентацию на деревенский актив, зарождающийся пролетариат (коми, вотяке), но при этом учитывается то обстоятельство, чтобы не было разрыва между ними и массой деревенской бедноты и середнячества. Отсюда, с одной стороны, оперирование в литературе такими понятиями, которые известны только передовой части трудящихся (руководство, просвещать, товарищество, привет, событие и т. д.), с другой стороны — преподнесение этих понятий в таком виде, чтобы они были доступны широким слоям трудящихся.

Таким образом, литературный язык, уже в  самом  начале   являясь   смешанным   диалектом, скрестившись (впитав в себя) с другими говорами, делается    межговорным,    приобретает  новые  функции,  превращается в  новое   качество[9].

Регулирование языка

Вокруг этого вопроса у некоторых национальностей происходит борьба. Мы уже в начале говорили, что лингвистические фаталисты отрицают возможность регулирования языка, говоря, что при созидании литературного языка необходимо базироваться на определенном диалекте и особенности этого диалекта хранить, как святыню (в особенности фонетику к морфологию), не изменять ни на йоту.

Поскольку в настоящее время ставится вопрос о регулировании таких сформировавшихся литературных языков, как русский, то, на наш взгляд, не может быть и речи о невозможности введения какого-нибудь упрощения, искусственного усовершенствования в только что вырабатывающийся литературный язык нацмен, хотя это языковое явление в упрощенном виде встречается не в литературном, а в другом каком-нибудь говоре, или даже не встречается нигде.

Процесс развития речи на заре человечества протекал, конечно, инстинктивно, но это не значит, что всегда будет так — «человечество, уже умудренное, должно вмешаться и вмешивается в этот процесс». (Академик Н. Я. Марр). У нацмен СССР мы на каждом шагу наблюдаем такое вмешательство в языковый процесс при выработке литературного языка. Это вмешательство, искусственное регулирование языка, происходит в целях упрощения орфографии, сближения говоров, словом, в целях сделать язык массовым орудием.

Можно наметить следующие случаи регулирования: а) говор, взятый за основу литературного языка, является обыкновенно сме-
[76]
шанным, с перебоями в некоторых явлениях, поэтому в целях упрощения правописания и «в целях достижения единства не ориентироваться на произношение отдельных литературных работников, а давать предпочтение тому варианту слова, в котором данный звук появляется закономерно» («Материалы коми-лингвистической конференции», стр. 90).

б) «В правописании слов, не укладывающихся в соответствующие фонетические закономерности в рамках литературного диалекта, ориентироваться на произношения их в нелитературных диалектах, поскольку в последних налицо последовательное применение того или другого принципа литературного диалекта». (Там же.)

в) Подведение исключений под общее правило. Напр., у вотяков наблюдаем стремление писать притяжательные суффиксы ед. ч. всегда через «е», хотя это суффикс в некоторых словах появляется во всех диалектах с гласными «ы» (см. Горохов — «Самоуч. вот. яз.», стр. 16).

г) В целях сближения литературных языков, выработавшихся в силу исторических условий на нескольких говорах одного языка. Так, напр., прикамские коми (так наз. «пермяки») в свой литературный язык ввели употребление звука «л» в том виде, в каком употребляется в области коми-литературном языке.

Регулирование языка не только возможно, но и необходимо. Оно и происходит. Мы можем привести массу примеров из жизни литературных языков нацмен.

Терминология

С Октябрьской революции для национальных языков СССР открывается новая эпоха творческого периода. На ряду с формированием межговорного языка одновременно творится язык советского строительства, язык социалистической культуры. Национальные языки, искусственно задержанные в развитии царской русификаторской политикой, были бедны словами для отвлеченных понятий. Кроме того, революция принесла массу новых понятий, для обозначения которых не было слов.

Если после Октября русский язык подвергся коренной ломке, то аналогичное явление мы наблюдаем и у нацменьшинств СССР, лишь с той разницей, что русский литературный язык подвергся изменению как вполне сложившийся, тогда как у националов процесс изменения языка происходит одновременно с формированием литературного языка, иными словами, тот диалект, который вырабатывается у передовой части трудящихся нацмен, и делается литературным языком.

Но эта передовая часть трудящихся нацмен по языку (в особенности в отношении своего словарного запаса) далеко не однообразна. Прежде  всего, мы имеем дело с такой прослойкой населения, которая, благодаря пассивному отношению к своему языку, стала говорить на таком жаргоне, который совершенно непонятен трудовой массе (напр., «прежде чем пристушпъчыны докладу па текущему моменту, ме должен оговоритьчыны»... Из 10 слов одно коми слово: ме — я). Такой слой населения выдвигает свою теорию «интернационализма», рассуждая так: 1) все равно мелкие народности, живущие в русском окружении, обрусеют; 2) чем больше русских слов в языке нацмен, тем ближе мы к интернационализму.

Тов. Сталин такой «теории» дал достойную оценку на XVI партсъезде, считал ее ничем иным, как великодержавным шовинизмом при «жонглировании флагом интернационализма».

Противоположным такому «интернационализму» течением является пуризм, отрицающий всякие заимствованные слова, стремящийся создать литературный язык исключительно средствами своего языка. Здесь другая крайность. Прежде всего пуристы подходят к языку метафизически, совершенно не учитывая динамику языка. Если взять язык в его развитии, то нет возможности определить, что в языке «свое» и что «заимствовано», ибо каждый язык является результатом бесчисленного количества скрещений. С другой стороны, если в языке нацмен СССР имеются уже слова вроде: совет, коммунист, колхоз и др., то они вовсе не являются чужими для трудящихся масс, а являются своими, родными словами наравне с другими терминами советского строительства, несмотря на то, что они появились в данном языке всего 16—15 лет тому назад.

Таким образом, с одной стороны, лжеинтернационалисты, рассуждая фаталистически, возражают против сознательного вмешательства в языковый процесс, против введения неологизмов, с другой стороны, — пуристы изгоняют из языка и такие слова, которые уже внедрились в язык нацмен, и громадное большинство трудящихся употребляет их наравне со словами родного языка.

Ни пуристическая, ни лжеинтернационалистическая точки зрения для нас неприемлемы. При создании терминологии нужно, с одной стороны, учитывать язык трудящихся масс, с другой — не нужно замыкаться в круг своей национальности, а необходимо направлять развитие литературного языка применительно к будущему интернациональному языку и необходимо организовать связь с этой будущностью.

Многие национальные языки Советского Союза уже содержат в себе зародыши интернационального языка (коммуна, радио и др.) Этот момент при сознательном воздействии на литературный язык (будь то составление терминологии, реформа орфографии и т. д.) должен учитываться. Необходимо быть осо-
[77]
бенно внимательным по отношению к этому международному слою слов, стремиться унифицировать (напр., в смысле орфографии) этот слой. И это касается не только национальных меньшинств, но и (даже в большей степени) нацбольшинств СССР. Но на деле мы видим часто обратное.

В проекте Главнауки о нашем русском правописании предлагается писать: соцыализм, революцыя, комуна, комисия и т. д. Мотивируется тем, что так произносят и что кто произносит иначе (социализм, коммуна), у того книжное произношение (кстати, почему книжное произношение является «незаконным» произношением?). Я не хочу сказать, что не надо производить этой реформы, я хочу сказать, что тут совершенно не принимается во внимание вопрос об унификации этих слов. Здесь, с одной стороны, у реформаторов русского правописания — своя русская колокольня, с другой — та старая платформа фаталистической лингвистики, о которой говорили выше, признание произношения определенного небольшого слоя населения за закон, за святыню, отказ от сознательного воздействия на письменный литературный язык, а через него и на устный. Еще более яркий пример неучета унификационных моментов мы видим в проекте комиссии по латинизации русского алфавита при Главнауке. Согласно этому проекту даже не было возможности передавать по-русски несмягчающееся «э», приходилось писать ser (должно читаться сер, а не сэр). Так обстоит дело у русских лингвистов с вопросом о направлении развития литературного языка к будущему международному языку.

У нацменьшинств СССР дело обстоит утешительнее. Здесь с первых же годов революции наблюдаем, по крайне мере, стремление к унификации отдельных элементов литературного, в частности, международной терминологии. Нацменьшинства всемерно приближаются к оригиналу при написании этих международных терминов, для этого многие национальности ввели в свой алфавит буквы, обозначающие неимеющиеся в их языке звуки: коми и вотяки ввели «ф», «х», татары — «ю», хотя и основные массы коми и вотяков произносят — пашист, пропсоюз, колкоз, промлинплан, но пишется фашист, профсоюз, колхоз, промфинплан; татары раньше писали Komsomul, savit, теперь Komsomol, sovet представители одного кавказского народа произносят ssovet, но пишут sovet и т. д.

Словом, мы видим у национальных меньшинств СССР стремление унифицировать интернациональный словарный запас. Только реформаторы русской орфографии остаются глухими к этому, руководствуясь принципами (часто друг другу противоречащими)[10] «упрощения» (для кого? только для москвичей?), не имея перед собой никакой целевой установки, превышающей свою великорусскую колокольню. (Если уже говорить об облегчении русского правописания и не только для представителей московского говора, а в более широком масштабе, то в первую очередь нужно завести речь о слиянии устного литературного языка с письменным языком, разумеется, в том объеме, в каком возможно такое слияние при фонетическом письме.)

Размер статьи нам не позволяет остановиться на национальном секторе терминологии, т. е. на той части терминов, которая возникла средствами своего языка, лишь отметим, что при выработке терминологии у национальных меньшинств, конечно, непосредственное влияние оказывает русский литературный язык, с которым передовые слои трудящихся нацмен обыкновенно хорошо знакомы. Но в русском языке во многих отраслях знаний терминология составлена весьма неудачно (напр., в грамматике с ее существительными, прилагательными и т. д.). Совершенно правильно поступают те, кто при составлении терминологии не подражают слепо терминологии других народностей, а исходят из содержания того явления, для называния которого составляется термин.

Терминология у мелких национальностей не имевших до революции своего литературного языка, находится еще почти в зачаточном состоянии. Правда, в настоящее время составление терминологии идет крупными шагами вперед, но, к сожалению, каждая национальность создает самостоятельно, не согласуя свою работу с другими народностями. Актуальной задачей в настоящее время является созыв совещания представителей национальностей СССР для согласования работы по составлению терминологии, выработки орфографических принципов и вообще разрешения массы наболевших вопросов практики созидания литературного языка национальных меньшинств.