[230]            
        Термин „эргативный" вводится А. Дирром и поддерживается французским ученым Дюмезилем. В советской науке этот термин получает за последние годы весьма широкое применение, хотя и с некоторыми изменениями его содержания. А. Дирр прослеживает три конструкции предложений, выделяя эргативную с постановкою логического субъекта в эргативном падеже, дательную или аффективную с логическим субъектом в дательном падеже и номинативную с логическим субъектом в именительном падеже. В советском языкознании термин „эргативность" применяется не только в узком значении конструкции предложения, но и в определении целого языкового строя.
        Отличительными свойствами эргативного строя считаются, обычно, использование различных падежей для обозначения субъекта суждения, различие в оформлении переходного и непереходного глаголов и выражение в них субъектно-объектных отношений. Такие разнообразные свойства выявляемой эргативности не могут замыкаться в рамки одной только системы построения предложений, например переходного. Противопоставление переходного действия непереходному уже само по себе привлекает и последнее в ту же схему языковой конструкции, разбиваемой на эти две противоположные по своей семантике структуры. Различие падежей подлежащего в предложениях переходного и непереходного действия равным образом связано с использованием не одного только эргативного падежа, относимого к числу косвенных, но и его противоположности — прямого падежа, сопоставляемых как активный с пассивным. Этот прямой падеж выступает в той же конструкции предложения падежом прямого дополнения. Он в подавляющем большинстве работ называется именительным по аналогии с индоевропейскими языками, откуда и пошло ошибочное определение всей данной конструкции предложения как  пассивной.[1]
[231]            
        Замеченная ошибка оказалась исправленной только в самое последнее время. Эрхашшное построение предложения уже не считается пассивным. Наоборот, отмечается наибольшая его активность по сравнению с другими конструкциями предложений, почему и сам падеж действующего лица стал называться не „эргативным", а „активным". Без исправления осталась другая ошибка, а именно сохранение наименования именительного падежа за падежом прямого дополнения, оправданием чему, хотя и весьма слабым, оказалось использование его же падежом подлежащего при сказуемом, выраженном непереходною формою глагола. Во избежание дальнейших недоразумений я в последующем изложении буду называть этот падеж „абсолютным", как это и делается в грамматических очерках и в школьных грамматиках северных языков. В именительном падеже не может стоять прямое дополнение, использование же абсолютного падежа в этом значении не находится в каком-либо противоречии с таким его наименованием.
        Абсолютный падеж используется в построении предложений эргатив-ной конструкции как падеж прямого дополнения при эргативном падеже подлежащего. Если, таким образом, абсолютный падеж участвует в построении эргативного предложения и если он же выступает также и в построениях предложений непереходного действия, то и последние входят в общую схему конструкций предложений, характеризующих данную систему языка. Отсюда и вышло распространение наименования „эргативность" на весь соответствующий языковый строй.
        Все же, при более устойчивом установлении понимания эргативно-сти, не получилось еще достаточно выработавшегося представления об ее разновидностях, а тем самым и о ее ведущих свойствах. В настоящей статье я намерен остановиться именно на этом вопросе.
        Наиболее типичным эргативным построением считается такое, в котором ведущие свойства данной конструкции выступают и в падежной системе склонения имен, и в оформлении глагола. Соответствующими примерами изобилуют, в частности, яфетические языки, например даргинский. Сопоставим оба типа предложений даргинского языка (урахинский диалект). Непереходный: диъ биръвил саби 'мясо высохло'; подлежащее, диъ 'мясо', стоит в абсолютном падеже. Предложение переходной семантики: диъ биркунна нуни 'мясо съел я'; подлежащее, нуни 'я’ поставлено в эргативном (творительном) падеже, а прямое дополнение диъ мясо',—в абсолютном; глагол биркунна снабжен классным показателем, префиксом б, соответственно с именем, выступающим в предложении прямым дополнением; личным окончанием тот же глагол согласован -с подлежащим (ср. в 3-м лице гатали диъ биркуй саби 'кошка мясо съела', где подлежащее, гатали ‘кошка' стоит в том же эргативном падеже, как и в предыдущем примере. Согласуясь классным показателем с одним
[232]  
членом предложения, а личным окончанием с другим, глагол получил тем самым субъектно-объектное построение. Падежи подлежащих в этом языке различаются, переходные построения противополагаются непереходным, глагол получает не только субъектное, но и субъектно-объектное оформление. Эргативность, как мы видим, выдержена полностью.
        Такая конструкция свойственна целому ряду языков, имеющих эрга-тивным падежом один из ими же используемых косвенных. Таковы с творительным падежом — чукотский, коряцкий; с местным в эргативном значении — камчадальский (ительменский), с притяжательным (родительным) в том значении —лакский, юитсхий (эскимосский) и т. д. Возьмем примеры из чукотского языка: клявол г-эквэт-лин 'мужчина отправился'. Непереходное построение с подлежащим в абсолютном падеже. В переходном предложении клявол-я эгелын кораны га-нмы-лен 'мужчина жирного оленя убил', подлежащее клявол-я поставлено в творительном падеже, а прямое дополнение коран’ы — в абсолютном. И тут, во всех приведенных примерах, отличительным свойством эргативности выступает как постановка подлежащего в различных падежах, так и отделение переходных форм глагола от непереходных с субъектным оформлением последних и субъектно-объектным первых.
        Если такие конструктивные свойства оказываются характерными для эргативного строя в приведенных языках, то все же они вовсе не обязательны для всех языков, которым сволственно эргативное построение предложений. На Кавказе имеется ряд языков, отступающих от этой схемы, не соблюдающих ее в полной мере и тем не менее не выходящих из круга языков той же самой системы. К числу таких языков относится, например, аварский, в котором глагол не получает личных окончаний и принимает только классные показатели имен, стоящих в абсолютном падеже, следовательно подлежащего при непереходных построениях глагола и прямого дополнения при переходных, — ср.: йас йач1ана 'девочка пришла', где классный показатель девочки (йас) повторен в глагольной форме (й-ачIана). Здесь глагол проводит выражение субъектных отношений. В переходном строе предложения подлежащее Ставится в эргативном падеже й-асалъ, — ср. йасалъ босана хIинчI 'девочка взяла птичку'. Глагол б-осана, не изменяясь по лицам, получил классный показатель б-, отмечающий класс, к которому принадлежит объект действия хIинчI 'птичка'. Тут выступает объектное построение глагола, столь напоминающее страдательный залог. Одновременное субъектно-объектное выражение в глаголе, имеющееся в приведенных выше языках,, оказывается, при таких условиях, невозможным.
        В лезгинском языке отступление в том же направлении будет еще резче. В нем глагол не только не изменяется по лицам, но и не получает никаких классных показателей, вовсе отсутствующих в этом языке. Гла-
[233]  
гол в нем никак не реагирует на падежную форму подлежащего и, конечно, не может иметь никаких субъектных и объектных выражений. Зато надежная система сохраняет все отличительные свойства эргатив-ного построения и находится в тесной связи с переходною и непереходною семантикою глагола. Обратимся к примерам: зун и кIвализ клигна я на этот дом смотрел'. Подлежащее, зун 'я’, стоит в абсолютном падеже при глаголе непереходной семантики, косвенное дополнение получило форму дательного падежа кIвал-из, Глагол клигна не имеет ни личных окончаний, ни классных показателей. При переходном глаголе изменяется падеж подлежащего. Вместо абсолютного падежа зун ставится эргативный (активный) падеж за, — ср. за и кIвалах ийизва я эту работу делаю. Прямое дополнение кIвалах стоит в абсолютном падеже. Падежная система и ее синтаксическое использование в точности соответствует эргативному строю. Неизменение глагола не служит основанием к исключению лезгинского языка из числа яфетических языков эргативного строя.[2]
        Таким образом, устойчивым и обязательным для эргативного строя предложения является деление самого предложения на переходное и непереходное по его семантике, а иногда, как, например, в лезгинском языке, и по семантике глагола. Это деление, в первую очередь» выявляется в соответствующей постановке подлежащего в разных падежах, причем пассивному подлежащему в абсолютном падеже противополагается активное подлежащее в эргативном падеже. Последним могут выступать разные косвенные падежи, чаще всего творительный, например в аварском в Дагестане, в чукотском и коряцком на востоке СССР, реже — местный, например частично в том же аварском и полностью в ительменском (камчадальском). Широкое распространение получает особый, отделяемый от других, эргативный падеж, специально приурочиваемый к оформлению подлежащего при переходном действии. Выступая здесь наиболее активным падежом, он и получает наименование „активного" (ср. лезгинский язык, языки картвельской группы и др.). Используемый в той же роли родительный падеж образует поссесивную конструкцию предложения, — ср. лакский язык на Северном Кавказе, юитский (эскимосский) на Дальнем Востоке и др. Нередки случаи одновременного в одном и том же языке использования разных падежей в их эргативной функции и даже параллельного употребления в одинаковом синтаксическом положении двух различных падежей. Приведем несколько примеров из аварского языка: чу инеб бую "лошадь идет' (глагол непереходной семантики получил классный показатель б от субъекта, стоящего в абсолютном падеже); дир чу буго ^ся лошадь имею' (глагол   пос-
[234]  
сесивной семантики, при нем подлежащее в родительном падеже); дих чу буго в том же значении (подлежащее в местном падеже „возле меня"); дида чу бихьула 'я лошадь вижу' (подлежащее в местном падеже „на мне"); дие чу бокьула 'я лошадь люблю' (глагол аффективной семантики, при нем подлежащее в дательном падеже); дица чу босула 'я лошадь беру, покупаю' (переходный глагол с подлежащим в творительном падеже).[3]
        Особняком стоит абхазский язык с его крайне неразвитым склонением имен. Почти полное отсутствие падежей переносит эргативное расчленение на саму глагольную форму. Снабжаемая показателями лиц эта форма в 3-м лице проводит префиксацию с точным разделением показателей на эргативные (они же и для косвенного объекта) и абсолютные (они же для прямого объекта) в полном соответствии с требованиями эргативной конструкции, выявляемыми в падежной системе приведенных выше языков. Значительные особенности представляют также языки адыгейский и кабардинский. В них, при строго проводимом различии в оформлении переходных и непереходных глагольных форм, выработались эргативный и абсолютный падежи, получающие свое особое использование по семантическим оттенкам предложения.[4] Все языки, относимые к одной системе кавказских яфетических языков, оказываются типологически весьма различными.
        Как мы видим из краткого обзора основных разновидностей эрга-тивной конструкции, она характеризует собою не отдельные построения предложения, взятые обособленно, а весь языковый строй определенной системы. На этом и основывается напрашивающийся вывод: речь идет не об эргативной конструкции отдельного вида предложения, а об эрга-тивном строе всей системы языка.
        Что касается вопроса о том, вышел ли эргативный строй из поссе-сивного или нет и является ли он предшественником номинативного, то на него я затрудняюсь ответить более или менее определенно. В отдельных случаях такие переходы наблюдаются с достаточною убедительностью, например, эргативное оформление глагольной формы в абхазском языке сводится к использованию легших в их основу посессивных построений.[5] Личные показатели глагола, в особенности переходного, в некоторых языках сводятся к поссесивным (притяжательным) и даже полностью совпадают с ними (например в алеутском, самоедских
[235]  
и ряде других).[6] При  номинативном строе грузинского языка сохраняется эргативная конструкция в аористной группе времен, и т. д.
        Все же едва   ли   можно   считать,   что   переход   эргативного    строя в   номинативный   является   общею   для   всех   языков   закономерностью или  что  в   основе    номинативного    везде   лежит    эргативный.    Этому в известной степени препятствует расплывчивость самого понятия „эргативность". Если под нею   подразумевать всякого  рода  различия между переходностью и непереходностью действия,  то  эргативность   окажется всеобъемлющею и тогда она перестанет  быть  определенною системою. Если же сузить это понятие, приурочивая его к определенным внешним показателям, в частности к   падежной   системе,   к   наличию   эргативного падежа, откуда и пошел сам термин, то выделятся   более  выдержанные и менее выдержанные языки эргативного строя. В то же время встанет вполне закономерный вопрос о том, все ли вообще языки должны были пройти через такую дифференцированную систему.
        Мы     наблюдаем    существование    языков совершенно,  различного строя в среде, например, северных, лишь недавно получивших  письменность, а частично и вовсе бесписьменных. Свести их к одной подоснове весьма затруднительно. Так, в эскимосских   языках   сохранился  поссесивный строй (языки алеутский, юитский), например в алеутском: адахъ ун’учикухъ   ‘человек   сидит' и адам нухъ анукухъ 'человек камень бросает'. В первом примере   с  непереходным  глаголом подлежащее  стоит в абсолютном падеже (ада-хъ), так же как и прямое дополнение во втором примере (ну-хъ), тогда как выступающее в нем подлежащее поставлено в поссесивном-родительном падеже (ада-м). Соседящий с алеутским камчадальский (ительменский) язык сохраняет эргативный строй с местным падежом в  значении   эргативного,   а   его сосед,   чукотский   язык, в том же значении использует творительный.  Что же  касается  самоедских языков, то в их современной падежной системе трудно проследить какие-либо    следы   эргативности.   Ненецкий   (юрако-самоедский)   язык имеет один общий падеж подлежащего  для   обоих  типов   предложения, т. е. для переходных и непереходных. В отличие от этого падежа субъекта, в различных  его   смысловых   значениях,   устанавливается  другой падеж — падеж объекта, оформляющий прямое дополнение. Этим падежам в точности соответствуют наименования „именительного"   и   „винительного", — ср. вэсако хайа (хая) 'старик ушел'   и вэсако тым хада 'старик оленя убил',  где   прямым   дополнением   выступает   слово   ты   'олень', в винительном падеже ты-м.
        Материалы ненецкого языка обращают на себя внимание еще и с другой стороны. В этом языке, при его резком расхождении с эргативными, выразившемся в отсутствии особого эргативного падежа и наличии
[236]  
общего падежа подлежащего (именительного), наблюдается схождение с ними в части осложненного субъектно-объектного построения глагола. Выступая лишь в переходных глаголах, где только и может иметь место одновременное выражение отношений действия к субъекту и объекту, соответствующая субъектно-объектная суффиксация проводит резкое разграничение в построении глаголов непереходных и переходных. Своими притяжательными окончаниями переходный глагол отличается от непереходных форм, снабжаемых личными показателями, — ср. притяжательное оформление имени нися-в Ътец мой'; субъектно-объектная форма переходного глагола мада-в я срубил его' и субъектное построение непереходной глагольной формы йиле-м 'я живу'. Не имея родов и классов, но изменяясь по лицам и числам, переходный глагол в ненецком языке равняется и на субъект и на объект, — ср. мада-в я срубил его', мада-йн 'я срубил их', мада-р 'ты срубил его', мада-н' ахаюд ‘ты срубил их двоих' (например два дерева), и т. д.[7]
        По своей падежной схеме ненецкий язык смыкается с индоевропейскими, но в них не прослеживается резкого деления переходного и непереходного глаголов по их оформлению. Последнее сближает ненецкий язык с теми эргативными, в которых, равным образом, проводится субъектно-объектное построение глагола (ср. картвельские языки, даргинский и др.). Все же противопоставление глаголов по степени их действенности не отразилось в ненецком языке на всей структуре предложения. Падеж подлежащего остается нейтральным в передаче переходного и непереходного содержания. Такая передача, как мы видели наиболее характерна для языков эргативного строя. Ненецкий язык не принадлежит ни к номинативному, ни к эргативному, хотя имеет отдельные элементы и того и другого, оформлением же переходного глагола выявляет схему поссесивной конструкции.
        Такое колоссальное разнообразие действующих синтаксических систем и частичное сплетение их одна с другою указывают на различные пути их развития. Установить по ним историческую закономерность не так легко. Сравнительное сопоставление наличных норм в разных системах языков обещает дать очень много, но еще больше даст предварительное, но весьма углубленное изучение идущего процесса в каждом языковом строе в отдельности. Языковые формы, конечно, меняются. Изменению может подвергаться и весь строй языка, но пути этих изменений различны. Еще предстоит большая и крайне сложная работа для того, чтобы выявить общую картину идущих языковых смен.

         Август 1946 г.

¹