Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
Сравнительное языкознание или лингвистика есть наука, изучающая язык, как явление, и стремящаяся открыть законы, управляющие этим явлением. Для нее различные языки и наречия земного шара служат таким же объектом исследования, как для физики — явления физические, для химии — химические, для ботаники или зоологии — разнообразные виды растений или животных. Этим сопоставлением я хочу только сказать, что научные стремления лингвиста — чисто теоретические, отвлеченные: он изучает конкретные факты языка только для того, чтобы подняться над ними в ту отвлеченную сферу мысли, которая называется обобщением, законом, гипотезой, теорией. С этой точки зрения, научное языкознание должно быть строго отличаемо от утилитарного изучения языков, например, для тех или других практических (житейских) целей или же в качестве необходимого пособия для знакомства с историей или литературой того или другого народа. Но от такого утилитарного изучения языков нужно в свою очередь строго отличать то, которое называется филологическим. В действительности, «на практике», оба отношения к языку, утилитарное и филологическое, могут совпадать, что случается весьма нередко, но они радикально отличаются друг от друга – в принципе. Филолог, занимающийся, например, классическою древностью, может, конечно, изучать греческий и латинский языки, только как средство – для исследования памятников классической древности со стороны критики текстов, для изучения, по подлинным документам, древностей, истории, литературы, искусства, религии древних греков и римлян. При этом он может и вовсе не интересоваться самим языком, не ставить себе целью – исследования природы этого явления, не стремиться [2] к открытию законов, им управляющих. В большинстве случаев так и бывает. Откуда старое изречение, что для лингвистики язык есть цель, а для филологии он – средство.
Отношения между представителями обеих дисциплин нередко становились весьма «натянутыми». Выдающиеся деятели различных отраслей филологии зачастую с недоверием и иронией взирали на успехи новой науки. Пионерам последней приходилось доказывать ее право на существование. Крайним выражением этого разлада была неудавшаяся попытка Шлейхера ввести во всеобщее сознание мысль о том, что сравнительное языковедение лишь по недоразумению причисляется к разряду наук историко-филологических, в сущности же составляет часть естествознания.
[3] Прежде всего займемся вопросом классификации, т.-е. постараемся определить то место, которое занимает язык в ряду других явлений доступного познанию космоса, и наука о языке — в ряду других наук. Самый беглый взгляд на общеизвестные свойства языка заставит нас отнести его к отделу явлений психических. Язык, т.-е. речь человеческая, состоит из слов, группирующихся в предложения. И слово, отдельно взятое, и то целое, которое слагается из сочетания слов и именуется предложением, суть одинаково проявления человеческой душевной деятельности, они принадлежат нашему внутреннему (субъективному) миру, а не находятся где-нибудь вне нас: они [4] суть психические функции или процессы, корни которых, как и корни всего психического, глубоко лежат в сфере биологической (физиологической).
[8] Предложение После вступительных соображений, изложенных в первой главе, мы можем прямо перейти к рассмотрению основных и характерных признаков языка, как психического явления, — признаков, отличающих его от других психических явлений. Прежде всего мы остановимся на вопросе: что такое предложение? […] Предложение принадлежит к числу умственных процессов человеческой психии. Но умственные процессы весьма многочисленны и разнообразны: необходимо выделить из них те, которые, по своей природе и свойствам, представляются особливо близкими к предложению. Искать недалеко: это 1) психологическое суждение и 2) логическое суждение. […] Все три явления (предложение, психологическое суждение, логическое суждение) не должны быть смешиваемы и отождествляемы; но их нужно сопоставить – с целью выяснить различие между ними и определить подлинную природу каждого из них. Сопоставляя их, мы прежде всего убеждаемся в том, что они могут и должны быть расположены в порядке генетическом и эволюционном, в виде трех стадий развития, или, выражаясь образно, трех психических напластований. Первая стадия или нижний слой это – психологическое суждение, форма мысли, предшествующая языку и без него не существующая, вторая стадия или средний слой это – предложение, т.-е. психологическое суждение […]
[9] […] логической суждение – процесс отвлеченной мысли, созданный силою языка, т.-е. возникший из предыдущей стадии – как результат ее дальнейшего усовершенствования, ее переработки в сторону наибольшей отвлеченности мышления.
[12] Словесное предложение, сравнительно с психологическим суждением есть явление гораздо более сложное и, в то же время, более совершенное, высшее. Оно есть психологическое суждение, осложненное речью, переработанное силою языка. В этом преобразовании психологического суждения, в этом возведении его на высшую ступень мысли язык участвует всеми своими свойствами. Поэтому полное и отчетливое понимание этой деятельности языка и всех вытекающих оттуда признаков предложения, которыми оно отличается от психологического суждения, возможно будет только после того, как мы познакомимся со всеми важнейшими свойствами речи человеческой. Здесь же по необходимости приходится «упростить задачу» и принять в соображение лишь одно свойство языка, важнейшее и само по себе, и в данном случае (в процессе преобразования «предметной мысли» в предложение) играющее первостепенную роль. Это именно – грамматические значенияслов или грамматическая форма.
2. Психологическое суждение неподвижно или, точнее, изменяется так медленно, что мы имеем право считать эти изменения равными нулю и не принимать их в соображение (1). Напротив, грамматическое предложение находится в вечном движении, в непрерывном процессе развития, так же, как и образующие его грамматические формы […] Из изменений, свойственных предложению, отметим здесь два, в которых, между прочим, резко сказывается отличие его от психологического суждения: а) в предложении связка отнюдь не обязательна, — она может быть устранена, и тогда вся предикативность сосредоточивается в сказуемом. Это и происходит, когда сказуемое выражается глаголом. Поясним это примерами. В предложении «человек смертен» связка вовсе не отсутствует: она только не произнесена вслух; но она мыслится, присутствует в сознании в качестве особого момента и, притом, отнюдь не отвлеченного слова, — она мыслится в форме вспомогательного глагола есть, что видно из обязательного употребления этого глагола в прошедшем и будущем временах: «человек всегда был и будет смертен». Но в предложении «человек умирает» уже нет связки, а есть только подлежащее (человек) и сказуемое (умирает): между ними нет — в мысли — особого связующего момента, который был бы апперцепирован известной грамматической категорией. Возьмем древнерусский оборот «послах отрока своего в Печеру, люди, иже суть дань дающе Новугороду (Ипат. летопись) (стр. 15) Здесь придаточное предложение заключает в себе подлежащее — иже (которые), связку — суть и сказуемое — дающе (причастие — дающие). На современном языке уже нельзя так сказать: «которые суть дающие дань...» Переводя старинный оборот посредством тех, которые употребительны или, по крайней мере, возможны в настоящее время, мы скажем или: «которые суть данники Новгорода» (и это будет наиболее верная передача), или: «которые дают дань Новгороду». В первом случае сохраняется связка — суть (сказуемое — данники); во втором связки уже нет, не только в выражении, нои в сознании, и вся предикативность сосредоточена в сказуемом, которое поэтому и выражено глаголом (дают).
[18] И многие данные исторического языкознания уполномочивают нас предполагать, что глагол в языке впервые и появился именно в качестве грамматической связки, т.-е. в виде так называемого «вспомогательного глагола». Но, судя по некоторым другим, очень веским, указаниям (2), следует думать, что этому появлению глагола в роли связки предшествовала эпоха, когда глагола совсем не было в языке, так что психологическая связка в предложении не находила себе выражения, не была представлена отдельным словом. Но она, конечно, присутствовала в сознании как особый момент, который мыслился, - как
[19] […] на месте современных причастий (лежащий, летящая) мы должны представить себе особую архаическую форму, потом исчезнувшую, т.-е. форму, которая служила представлением предмета одушевленного, одаренного волею и действующего. Ее можно назвать прото-причастьем или праименем. Она и легла в основу будущего глагола, который из нее образовался через присоединение личных окончаний, некоторые из коих, вероятно, местоименного происхождения. Когда таким путем глагол возник из первобытного «причастья», — он прежде всего и явился грамматическим выражением связки. Весьма вероятно, что первоначально все глаголы могли быть связками, и что не было особого разряда «вспомогательных», к этой роли специально приспособленных глаголов (3). И без всякого сомнения, значения этих первобытных глаголов-связок были очень конкретны и весьма далеко отстояли от той степени отвлечения, на которой мы застаем в древнейших памятниках вспомогательные глаголы вроде наших есть, суть, быть, лат. sum, греч. фр. etre, нем. sein, werden и т. д. Первоначальное конкретное значение этих и подобных глаголов (т.-е., точнее, не их самих, а их прототипов в индоевропейском праязыке) может быть, с большей или меньшей вероятностью, определено по некоторым намекам, сохранившимся в древних языках. Так, хотя санскритский глагол (быть, становиться, тот же корень, что и в нашем быть, в лат. fui, futurus, в нем. bin) имеет уже в древнейших памятниках значение отвлеченное, но известны такие его формы и такие случаи его употребления, из которых видно, что первоначальным его значением было расти, прозябать, а это в свою очередь подтверждается греческимиформами от того же корня: — рождаю, произвожу и в непереходном (среднем) значении рождаться, расти и сущ. - растение. Относительно первобытного глагола, от которого пошли санскрит. asti (есть), лат. est, греч. , наше есть и т. д.. возможно предположение, что он значил некогда сперва дышать, потом жить, быть в силе и т.п. Таким образом, в эпоху появления впервые глагола в качестве связки, предложения «камень - лежащий» было преобразовано в «камень есть лежащий», где связка есть еще не выражала той абстракции, которую она стала обозначать впоследствии, а значила, например, дышит или живет (камень живет лежащий) – вроде наших народных выражений: «похвала живет человеку пагуба», «деньга покатна живет», «женский пол пухол живет», где глагол живет есть связка и употреблен вместо отвлеченных вспомогательных глаголов есть, бывает, становится(4).
[20] [...] в настоящее время уже не существуют в языке, т.-е. глаголы считаться, явиться не могут ныне играть роль связок. Поэтому в переводе на современный язык мы принуждены переделать эти связки в сказуемые, а прежние сказуемые — в дополнения. Мы скажем: «но и мы считаем себя любящими (творит. пад. вместо именит., т.-е. дополнение вместо именного сказуемого, согласуемого с подлежащим) Бога... мы явимся любящими Бога». Еще лучше (и яснее) мысль подлинника будет воспроизведена так: мы думает о себе, что любим Бога; но только исполняя его заповеди, мы докажем, что в самом деле любим его». В этой передаче яснее оттенено то противопоставление понятий думать (считать себя) и явиться, которое несомненно имел в виду древнерусский летописец. Он умышленно противопоставляет глаголу мнимся глагол явимся, стало быть эти глаголы важны для него не только по своей роли в предложении, но и по своему непосредственному лексическому значению. И он, и его читатели должны были удерживать в сознании эти значения во всей их лексической конкретности. Но, мы знаем, эти глаголы в данном случае играют роль связок (между подлежащим мы и сказуемым любяще). Итак, вот наглядный и яркий пример знаменательности связки: она важна для мысли не только как таковая, как связующее звено, но и как слово с определенным значением. Чтобы в переводе спасти эти специальные значения, нужно превратить связки в сказуемые. Ибо современная мысль хочет, чтобы связка была только связка. Поскольку это стремление осуществляется в языке, постольку современная связка все удаляется от своего прототипа, связки психологической, и приближается к своему идеалу, логической предикативной связи.
Эволюция связки и сказуемого, которую мы имеем в виду, может быть кратко формулирована так: 1) На ранних ступенях развития связка конкретна и первоначально выражалась всеми глаголами; последние в этой роли сохраняли свои лексические значения. Таким образом связки были очень знаменательны и очень разнообразны; они вызывали в сознании конкретные представления известных признаков подлежащего, преимущественно различных волевых актов, ему приписываемых, и в этом отношении подходили ближе к типу психологической связки, чем к типу логической, выражающей абстрактные отношения сказуемого к подлежащему. 2) В архаическую эпоху сказуемое было составное — из знаменательной связки и имени (сущ., прилаг., причастья). 3) Дальнейшее движение выразилось: а) в постепенном ограничении числа глаголов, могущих служить связками; б) в утрате глаголами-связками их конкретных значений и приобретение абстрактных и в) в превращении составного сказуемого в простое, глагольное […] 4) Процесс этот начался уже в глубокой древности, но развивался исподволь, с известною постепенностью, повинуясь какому-то еще не выясненному закону эволюции мышления. Еще до разделения индоевропейских языков в праязыке, из которого они возникли, система глагольных форм была готова, и эти формы уже были приспособлены для выражения сказуемого; с тем вместе было выделено уже известное число (конечно, все еще довольно значительное) глаголов-связок, и некоторые из них
[25] (прототипы наших есть, быть) достигли сравнительно высокой (для того времени) степени отвлеченности. Подводя итог всему этому движению, мы скажем так: логическое мышление зарождается в недрах грамматического и постепенно растет и крепнет по мере развития этого последнего в направлении все усиливающейся отвлеченности связки и возрастающей глагольности сказуемого.
(1) Психологические суждения высших и к тому же воспитанных приручением дрессированных животных должны быть совершеннее психологических суждений должны быть совершеннее психологических суждений […]
(2) Они будут приведены в главе IV-й.
(3) Иначе говоря, все глаголы были «вспомогательными».
(4) Такие и другие этого рода примеры читатель найдет в книге Потебни «Из записок по русск. грамматике», 2-е изд., стр. 166 (глаголы жить, расти, родиться, идти в качестве связок).