Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы

- ВОЛОШИНОВ В.Н. : Марксизм и философия языка, Ленинград : Прибой,1930.

Введение

Часть I : Значение проблем философии языка для марксизма
Глава 1ая. Наука об идеологиях и философия языка.
Глава 2ая. Проблема отношения базиса и надстроек.
Глава 3ья. Философия языка и объективная психология

Часть II : Пути марксистской философии языка
Глава 1ая : Два направления философско-лингвистической мысли
Глава 2ая : Язык, речь и высказывание
Глава 3-ья : Речевое взаимодействие

Глава 4-ая : Тема и значение в языке

Часть III : К истории форм высказывания в конструкциях языка
Глава 1ая. Теория высказывания и проблемы синтаксиса
Глава 2ая. Экспозиция проблемы «чужой речи»
Глава 3ья. Косвенная речь, прямая речь и их модификации
Глава 4ая. Несобственная прямая речь во французском, немецком и русском языке

Часть 1 : Значение проблем философии языка для марксизма
[20]

Глава 2ая. Проблема отношения базиса и надстроек.

[Недопустимость категории механической каузальности в науке об идеологии, становление общества и становление слова, знаковое выражение общественной психологии, проблема речевых жанров. Формы социального общения и формы знаков, тема знака, классовая борьба и диалектика знака, заключение]

Одна из основных проблем марксизма — проблема отношения базиса к надстройкам — в целом ряде существенных своих моментов тесно связана с вопросами философии языка и может многое получить от разрешения или хотя бы сколько-нибудь широкой и углубленной трактовки этих вопросов.
Когда ставится вопрос о том, каким образом базис определяет идеологию, то на него дают верный, но слишком общий, а потому многосмысленный ответ : каузально (причинно).
Если под каузальностью понимать механическую каузальность, как ее до сих лор понимают и определяют позитивистические представители
[21]
естественно-научного мышления, то такой ответ является в корне ложным и противоречащим самым основам диалектического материализма.
Область применения категорий механической каузальности чрезвычайно ограничена, и в самом естествознании она все более и более суживается по мере диалектического расширения и углубления его основоположений. Что же касается до основных вопросов исторического материализма и всей науки об идеологиях, то о применении здесь этой инертной категории не может быть и речи.
Установление связи между базисом и изолированным, вырванным из целостного и единого идеологического контекста явлением никакой познавательной цены не имеет. Необходимо прежде всего определить значение данного идеологического изменения в контексте соответствующей идеологии, учитывая, что всякая идеологическая область является единым целым, всем своим составом реагирующим на изменение базиса. Поэтому объяснение должно сохранять всю качественную разность взаимодействующих областей и прослеживать все этапы, через которые проходит изменение. Только при этом условии в результате анализа окажется не внешнее соответствие двух случайных и в разных планах лежащих явлений, а процесс действительного диалектического становления общества, идущий из базиса и завершающийся в надстройках.
При игнорировании специфичности знакового идеологического материала, идеологическое явление упрощается, в нем учитывается и объясняется или только рациональный содержательный момент (например — прямой познавательный смысл какого-нибудь художественного образа вроде : Рудин — «лишний человек»), и этот момент соотносится с базисом (напр. — дворянство разоряется, отсюда «лишний человек» в литературе). Или, наоборот, выделяется лишь внешний, технический момент идеологического явления (напр. — техника архитектурного сооружения или химическая техника красок), и этот момент непосредственно выводится из технического уровня производства.
И тот и другой путь выделения идеологии из базиса одинаково обходит существо идеологического явления. Если установленное соответствие и верно, если «лишние люди» действительно появились в литературе в связи с тем, что дворянское хозяйство пошатнулось, то отсюда, во-первых, отнюдь не следует, что соответствующие хозяйственные потрясения механически каузально порождают «лишних людей» на страницах романа (нелепость такого предположения совершенно очевидна), во-вторых, самое это соответствие не имеет никакой познавательной ценности, пока не выяснена ни специфическая роль
[22]
«лишнего человека» в художественной структуре романа, ни специфическая роль романа в социальной жизни в ее целом.
Ведь ясно, что между экономическими переменами в хозяйстве и между появлением «лишнего человека» в романе лежит очень длинный путь, проходящий через ряд качественно различных сфер, из которых каждая обладает своей специфической закономерностью и своеобразием. Ведь ясно, что «лишний человек» появился в романе не независимо и не без всякой связи с другими элементами романа; наоборот, весь роман перестроился, как единое, органическое целое, подчиненное своим специфическим законам. Соответственно перестроились и все другие элементы романа — его композиция, его стиль и пр. Но и это органическое перестроение романа совершалось также в тесной связи с изменениями во всей литературе.


Проблема соотношения базиса и надстроек — исключительно сложная и нуждающаяся для своей продуктивной разработки в громадном предварительном материале — может в значительной степени уясниться на материале слова.
Ведь сущность этой проблемы в интересующем нас плане сводится к тому, как действительное бытие (базис) определяет знак, как знак отражает и преломляет становящееся бытие.
Разобранные нами в предыдущей главе особенности слова, как идеологического знака, делают его наиболее подходящим материалом для принципиальной ориентации всей проблемы. Не столько знаковая чистота слова важна в данном отношении, сколько его социальное вездесущие. Ведь слово вкрадывается буквально во всякое взаимодействие и взаимосоприкосновение людей : в трудовое сотрудничество, в идеологическое общение, в случайные жизненные соприкосновения, политические взаимоотношения и пр. В слове реализованы бесчисленные идеологические нити, пронизывающие собою все области социального общения. Вполне понятно, что слово будет наиболее чутким показателем социальных изменений, притом там, где они еще только назревают, где они еще не сложились, не нашли еще доступа в оформившиеся и сложившиеся идеологические системы. Слово — та среда, в которой происходят медленные количественные накопления тех изменений, которые еще не успели перейти в новое идеологическое качество, не успели породить новой и законченной идеологической формы. Слово способно фиксировать все переходные, тончайшие и мимолетные фазисы социальных изменений.

Так называемая общественная психология, являющаяся по теории Плеханова и большинства марксистов переходным звеном между со-
[23]
циально-политическим строем и идеологией в узком смысле (наука, искусство и пр.), реально, материально дана, как словесное взаимодействие. Взятая вне этого реального процесса речевого (вообще знакового) общения и взаимодействия, общественная психология превратилась бы в метафизическое или мифическое понятие («коллективная душа» или «коллективная внутренняя психика», «дух народа» и т. п.).
Общественная психология дана не где-то внутри (в «душах» общающихся индивидов), а всецело — во-вне: в слове, в жесте, в деле. В ней нет ничего невыраженного, внутреннего, — всё снаружи, всё в обмене, всё в материале, и, прежде всего, в материале слова.
Производственные отношения и непосредственно обусловленный ими социально-политический строй определяют все возможные словесные соприкосновения людей, все формы и способы их словесного общения: в работе, в политической жизни, в идеологическом творчестве. Условиями же, формами и типами речевого общения в свою очередь определяются как формы, так и темы речевых выступлений.
Общественная психология — это и есть прежде всего та стихия многообразных речевых выступлений, которая со всех сторон омывает все формы и виды устойчивого идеологического творчества: кулуарные разговоры, обмен мнений в театре, на концерте, в различных общественных сборищах, просто случайные беседы, манера словесного реагирования на жизненные и житейские поступки, внутрисловесная манера осознавать себя, свое общественное положение и пр. и пр. Общественная психология дана по преимуществу в разнообразнейших формах «высказывания», в форме маленьких речевых жанров, внутренних и внешних, до сих пор совершенно не изученных. Все эти речевые выступления сопряжены, конечно, с другими типами знакового обнаружения и взаимодействия, — с мимикой, жестикуляцией, условными действиями и т. п.
Все эти формы речевого взаимодействия чрезвычайно тесно связаны с условиями данной социальной ситуации и чрезвычайно чутко реагируют на все колебания социальной атмосферы. И вот, в недрах этой материализованной в слове общественной психологии накопляются те еле заметные изменения и сдвиги, которые затем находят свое выражение в завершенных идеологических продуктах.

Из сказанного вытекает следующее. Общественную психологию должно изучать с двух сторон: во-первых, с точки зрения ее содержания, т. е. с точки зрения тех тем, которые актуальны в ней в тот или иной момент, и во-вторых — с точки зрения тех форм и типов речевого общения, в котором данные темы осуществляются (обсуждаются, выражаются, испытываются, продумываются).
До сих пор задача изучения общественной психологии ограничи-
[24]
валась лишь первой точкой зрения, т. е. определением только тематического состава ее. При этом даже самый вопрос о том, где искать объективные документы, т. е. материальные выражения общественной психологии, не ставился со всею отчетливостью. И здесь понятия: «сознание», «психика», «внутренний мир» сыграли печальную роль, освобождая от необходимости искать отчетливых материальных форм выражения общественной психологии.
Между тем этот вопрос о конкретных формах имеет первостепенное значение. Дело здесь идет, конечно, не об источниках нашего знания общественной психологии в ту или иную эпоху (например, мемуары, письма, литературные произведения), не об источниках понимания «духа эпохи», — дело идет именно о самых формах конкретного осуществления этого духа, т. е. о формах жизненного, знакового общения.
Типология этих форм — одна из насущнейших задач марксизма.
В последующем, в связи с проблемою высказывания и диалога, мы еще коснемся проблемы речевых жанров. Здесь отметим лишь следующее.
Каждая эпоха и каждая социальная группа имеет свой репертуар речевых форм жизненно идеологического общения. Каждой группе однородных форм, т. е. каждому жизненному речевому жанру, соответствует своя группа тем. Между формой общения (например — непосредственное техническое трудовое общение), формой высказывания (короткая деловая реплика) и его темой существует неразрывное органическое единство. Поэтому классификация форм высказывания должна опираться на классификацию форм речевого общения. Эти же последние формы всецело определяются производственными отношениями и социально-политическим строем. При более подробном анализе мы увидели бы, какое громадное значение имеет иерархический момент в процессах речевого взаимодействия, какое могущественное влияние оказывает иерархическая организация общения на формы высказывания. Словесный этикет, речевой такт и иные формы приспособления высказывания к иерархической организации общества имеют громадное значение в процессе выработки основных жизненных жанров. (1)
Всякий знак, как мы знаем, строится между социально организованными людьми в процессе их взаимодействия. Поэтому формы знака обу-
[25]
словлены прежде всего как социальной организацией данных людей, так и ближайшими условиями их взаимодействия. Изменяются эти формы — изменяется и знак. Проследить эту социальную жизнь словесного знака и должно быть одною из задач науки об идеологиях. Проблема взаимоотношения знака и бытия только при таком подходе может получить конкретное выражение, и только при этом условии процесс каузального определения знака бытием предстанет, как процесс подлинного перехода бытия в знак, подлинного диалектического преломления бытия в знаке.
Для этого необходимо руководиться основным методологическим требованием:
1) Нельзя отрывать идеологию от материальной действительности знака (помещая ее в «сознание» или прочие зыбкие и неуловимые области).
2) Нельзя отрывать знак от конкретных форм социального общения (ибо знак — часть организованного социального общения и вне его вообще не существует, превращаясь в простую физическую вещь.
3) Нельзя отрывать общения и его формы от их материального базиса.

Реализуясь в процессе социального общения, всякий идеологический знак, в том числе и словесный знак, определяется социальным кругозором данной эпохи и данной социальной группы. До сих пор мы говорили о форме знака, определяемой формами социального взаимодействия. Теперь мы касаемся другой стороны — содержания знака и того ценностного акцента, который сопровождает всякое содержание.
На каждом этапе развития общества существует особый и ограниченный круг предметов, доступных социальному вниманию, ценностно акцентуированных этим вниманием. Только этот круг предметов обретет знаковое оформление, станет объектом знакового общения. Чем же определяется этот круг ценностно-акцентуированных предметов?
Для того, чтобы предмет, к каковому бы роду действительности он ни принадлежал, вошел в социальный кругозор группы и вызвал бы знаковую идеологическую реакцию, — необходимо, чтобы этот предмет был связан с существенными социально-экономическими предпосылками бытия данной группы, необходимо, чтобы он задел как-то, хотя бы и краем, основы материального существования данной группы.
Индивидуальный произвол при этом, конечно, никакого значения иметь не может. Ведь знак творится между индивидами, в социальной среде, поэтому необходимо, чтобы и предмет приобрел междуиндивидуальное значение, лишь тогда он может стать объектом знакового
[26]
оформления. Другими словами, только то может войти в мир идеологии, оформиться и упрочиться в нем, что приобрело общественную ценность.
Поэтому-то все идеологические акценты, хотя они и производятся индивидуальным голосом (например, в слове) или вообще индивидуальным организмом, — являются социальными акцентами, претендующими на социальную признанность и только ради этой признанности осуществленные во-вне, в идеологическом материале.
Условимся называть ту действительность, которая становится объектом знака — темою знака. Каждый законченный знак имеет свою тему. Так, каждое словесное выступление имеет свою тему.(2)
Идеологическая тема всегда социально акцентуирована. Конечно, все эти социальные акценты идеологических тем проникают и в индивидуальное сознание, которое, как мы знаем, сплошь идеологично. Здесь они становятся как бы индивидуальными акцентами, так как индивидуальное сознание срастается с ними, как со своими, но источником их является не индивидуальное сознание. Акцент, как такой, междуиндивидуален. Животный крик, как чистая реакция на боль индивидуального организма, лишен акцента. Это — чисто природное явление. Крик не рассчитан на социальную атмосферу, и потому в нем нет даже зачатков знакового оформления.
Тема идеологического знака и форма идеологического знака неразрывно связаны между собой и, конечно, различимы лишь в абстракции. Ведь в последнем счете одни и те же силы, одни и те же материальные предпосылки вызывают к жизни и ту и другую.
В самом деле: одни и те же экономические условия приобщают новый элемент действительности к социальному кругозору, делают его социально-значимым, «интересным», и они же, эти силы, создают формы идеологического общения (познавательного, художественного, религиозного и пр.), в свою очередь определяющие формы знакового выражения.
Таким образом, темы и формы идеологического творчества вырастают в одной и той же колыбели и, в сущности, являются двумя сторонами одного и того же.
Этот процесс вхождения действительности в идеологию, рождение темы и рождение формы — лучше всего прослеживать на материале слова. В языке этот процесс идеологического становления отразился как в своих больших, всемирно-исторических масштабах, изучаемых палеонтологией языковых значений, вскрывающей вхождение недифференцированных еще кусков действительности в социальный кругозор
[27]
первобытных людей, так и в маленьких масштабах, укладывающихся в рамки современности, ибо слово, как мы знаем, чутко отражает мельчайшие сдвиги социального бытия.

Бытие, отраженное в знаке, не просто отражено, но преломлено в нем. Чем определяется это преломление бытия в идеологическом знаке?
— Скрещением разнонаправленных социальных интересов в пределах одного знакового коллектива, т. е. классовой борьбой.
Класс не совпадает со знаковым коллективом, т. е. с коллективом, употребляющим одни и те же знаки идеологического общения. Так, одним и тем же языком пользуются разные классы. Вследствие этого в каждом идеологическом знаке скрещиваются разнонаправленные акценты. Знак становится ареною классовой борьбы.
Эта социальная многоакцентность идеологического знака — очень важный момент в нем. Собственно только благодаря этому скрещению акцентов знак жив и подвижен, способен на развитие. Знак, изъятый из напряженной социальной борьбы, оказавшийся как бы по ту сторону борьбы классов, неизбежно захиреет, выродится в аллегорию, станет объектом филологического понимания, а не живого социального разумения. Таких умерших идеологических знаков, не способных быть ареною столкновения живых социальных акцентов, полна историческая память человечества. Но все же, поскольку о них помнит филолог и историк, они еще сохраняют последние проблески жизни.
Но именно то, что делает идеологический знак живым и изменчивым, то же самое делает его преломляющей и искажающей бытие средой. Господствующий класс стремится придать надклассовый вечный характер идеологическому знаку, погасить или загнать внутрь совершающуюся в нем борьбу социальных оценок, сделать его моноакцентным.
На самом же деле, всякий живой идеологический знак двулик как Янус. Всякая живая брань может стать похвалою, всякая живая истина неизбежно должна звучать для многих других как величайшая ложь. Эта внутренняя диалектичность знака раскрывается до конца только в эпохи социальных кризисов и революционных сдвигов. В обычных условиях социальной жизни это заложенное в каждом идеологическом знаке противоречие не может до конца раскрыться, потому что идеологический знак в сложившейся господствующей идеологии всегда несколько реакционен и как бы старается стабилизировать предшествующий момент диалектического потока социального становления, акцентуировать правду вчерашнего дня как сегодняшнюю правду. Этим опреде-
[28]
ляется преломляющая и искажающая особенность идеологического знака в пределах господствующей идеологии.
Так развертывается проблема отношения базиса и надстроек. В нашу задачу входила только конкретизация некоторых сторон ее и уяснение тех путей и направлений, по которым должна итти продуктивная разработка этой проблемы. Нам важно было показать место философии языка в ее разработке. На материале словесного знака легче и полнее всего можно проследить непрерывность диалектического процесса изменения, идущего от базиса к надстройкам. Категория механической каузальности в объяснении идеологических явлений легче всего может быть преодолена на почве философии языка.

СНОСКИ

(1) Проблема жизненных речевых жанров только в самое последнее время начинает обсуждаться в лингвистической и философской литературе. Одной из первых серьезных попыток подойти к этим жанрам, правда, без отчетливой социологической установки, является работа Leo Spitzer'a : «Italienische Umgangsprache» (1922). О нем, равно об его предшественниках и соратниках — в дальнейшем. (назад)
(2) В каком отношении находится тема к семантике отдельных слов, мы будем подробнее выяснять в последующем. (назад)

Retour au sommaire