Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
-- Г. ВИНОКУР : «РОМАН ЯКОБСОН. О чешском стихе преимущественно в сопоставлении с русским. «Опояз»—МЛК. Берлин. 1923. Стр. 12в. Ц. и тираж не обозначены.», Печать и революция, 1923, №5, стр. 274-276.
[274] Новая книга молодого московского лингвиста Р. Якобсона является лишь первой главой задуманного им труда о чешском стихе. Глава эта автором озаглавлена: «Основы просодии вообще и чешской в частности». Заголовок этот, в сопоставлении с общим заглавием книги, а также некоторыми фразами из предисловия, заставляет предполагать, что автора чешский стих интересует не только сам по себе, но и как материал для сравнительной ритмики. По прочтении книги мы убеждаемся, что это действительно так, однако, обычного и традиционного в таких случаях, теоретизирующего введения труду не предпослано. Между тем, Якобсон руководится стройной, отчетливой теорией и работает подлинно-научным методом. Вскрыть его метод, основные предпосылки его работы можно лишь путем элиминирования принципиальных положений от обильного в книге эмпирического материала. Это тем более необходимо, что ревнителей молодой и неокрепшей еще у нас научной ритмики связанные с последней теоретические вопросы интересуют в первую очередь. Свою теорию ритма Якобсон строит прежде всего на точном разграничении языка поэтического и языка практического. Ритм есть только в поэзии. «Говоря о ритме поэтическом и практическом мы допустили бы эквивокацию... Динамический ритм практического языка — это процесс автоматизации выдыхания при речи. Обратно — поэтический ритм есть один из способов выведения речи из состояния автоматизма. Он — предпосылка установки на речевое время, временного переживания (Zeiterlebnis). В практической речи... время не переживается» (стр. 17—18). Поэтическое время, — продолжает автор, есть типичное Erwartungszeit, т.-е. по истечении определенного срока мы ждем определенного сигнала. Это время, навязанное речи, ее субъективно трансформирует. Языковые элементы, становясь элементами ритмообразующими, претерпевают известные насилия. Но самая интерпретация этих насилий, составляющая предмет просодии, как дисциплины, изучающей звуки речи с точки зрения их свойств, играющих роль в стихосложении (определение Верье), нуждается в известных теоретических предпосылках. Дав критику существовавших до последнего времени трех основных типов просодии до-научной графикологической, изжитой уже почти моторной и акустической просодии Сиверса, Верье и Сарана, автор выдвигает новую, фонологическую просодию. Саран, напр., заявляет: «Теоретик стиха должен занять в отношении к стиху позицию иностранца, вслушивающегося в стихи, не понимая языка стихов». Но, совершенно спранедливо замечает Якобсон, «ни один соотечественник данной поэзии не может воспринять ее звуковую форму, как выдвигаемый Сараном иностранец. Да и самый этот иностранец фиктиве [275] ими рядами звуковых явлений, являющееся основным для его просодии и ставящее последнюю в связь с основными проблемами современной лингвистики, автор иллюстрирует на примере отношения между русским и сербским языками. Серб легко улавливает музыкальные различия в русском ударении, а русский не только не слышит их в своей речи, во и в сербской с трудом приучается их слышать. Ибо в сербском языке музыкальное ударение является «фонологическим элементом, в русском языке — внеграмматическим. С этой фонологической точки зрения автор и рассматривает основные элементы ритмической системы, главным образом, динамическое ударение и количественные отношения в языке. Здесь автор дает основное противоположение ритмических элементов в русском и чешском языках. В русском языке — фонологическим элементом является динамическое ударение, долгота же — неграмматична. В чешском же, обратно, ударение внешне обусловлено, внеграмматично, количество же составляет элемент фонологический. Вводя попутно понятия фразировки и словораздела и подробно выясняя значение для ритма элементов внутренне и внешне-обусловленных, автор характеризует проблему просодии как различение: 1) фонологической базы ритма, 2) сопутствующих внеграмматических элементов и 3) автономных фонологических элементов, т.-е. таких, которые в данном поэтическом языке не являются фактором ритмической инерции. В соответствии с этим, автор дает примерную классификацию различных типов ритмических систем, в которой русская система отличается от чешской следующим образом: в русской системе фонологической базой ритма служит динамическое ударение, роль сопутствующих внеграмматических элементов играет количество, а в качестве автономных фонологических элементов являются словоразделы. В чешском соответственно функции эти выполняются: 1) словоразделами, 2) динамическим ударением, 3) количеством (стр. 46). Устанавливаемая автором роль словораздела в чешской ритмике станет ясна, если вспомним, что в чешском языке ударение фиксировано на первом слоге, в связи с чем единственным элементом, обусловливающим фразировку является словораздел (ср. стр. 35). Как иллюстрируется эта просодия чешским стихом? — В чешской поэзии уж давно борются два течения. Одно, возглавлявшееся более 100 лет тому назад авторами «Pocatkove ceskeho basnictvi» — знаменитым Шафариком и Палацким — утверждало, что чешская поэзия в своей ритмике должна строиться на количестве, как на явственно воспринимаемом чехами ритмообразующем материале. Другое, защищаемое в последнее время Кралем, Фринтой идр., настаивает на ударении, как на главном ритмическом моменте для чешской поэзии. Якобсон дает чрезвычайно тщательный анализ доводов как той, так и другой стороны, сопровождая его целым рядом талантливо выполненных экскурсов в область чешского ударения и количества. Вводя ряд коррективов в традиционное представление, о прочно фиксированном чешском ударении, для чего к делу привлекаются известные экспериментальные данные франузских лингвистов Готьо и Вандри, а также плодотворные наблюдения норвежского слависта Брока, и тем подрывая научное значение утверждений Краля и его сторонников, так наз. «призвучников», автор, однако, не делает отсюда вывода об обязательности для чехов количественной ритмики, которую защищает противная сторона — «часомеры». Лингвистов, писавших о чешском стихе, Якобсон рассматривает не как показателей объективной истины, а как представителей той или иной языковой эстетики. Он как бы сажает их на скамью подсудимых и оценивает их показания чисто-релятивистически, в зависимости от их языковых навыков и личных симпатий. Такой метод мы считаем безусловно правильным, ибо здесь очень легко поддаться декларативным, программным, и никак не объективным заявлениям сторонников той или иной поэтической традиции (ср. хотя бы труды по ритмике русских символистов). И именно строгое соблюдение этого метода позволило автору, после остроумного выяснения причин, но кото- [276] рым в чешской поэзии не привилось количественное стихосложение, закончить свою интересную работу правильным выводом: «Думаю, что стихосложение никогда не может быть выведено целиком из наличного языка. Исторический выбор того или иного решения из ряда мыслимых объясняется явлениями, лежащими вне фонетики данного языка, а именно, наличной эстетической традицией, отношением данного поэтического течения к этой традиции и культурными влияниями». Р. Якобсон в своей книге обнаруживает подлинный лингвистический темперамент, исключительно вдумчивое внимание к фактам языка, разностороннюю и глубокую эрудицию. Тем не менее, работа его не свободна и от недостатков. Сюда относится, прежде всего, крайняя несистематичность изложения. «Первая глава» представляет собою 120 страниц сплошного текста, неподразделенного даже подзаголовками или цифрами, на протяжении которых даются факты самого разнообразного содержания: чистая теория и историко-литературные соображения, ритмика китайского стиха наряду с тонкостями чешского ударения, блестящий анализ ритма Маяковского рядом с рассуждениями об античном количестве. Неизбежный результат этого — приглушение основных теоретических моментов, а последние, между тем, крайне важны для уяснения тех научных оснований, на которых, в конце концов, начинает, повидимому, базироваться наша наука о стихе. Как курьез отметим, что определение основного для книги понятия фонологии дано автором в сноске, в виде коротенькой фразы из книги Сешейэ. Но есть недостатки и более существенные. Автор не уделил достаточного внимания мелодике речи, интонациям, а между тем, именно интонации составляют существеннейшую часть стихотворного ритма. Те немногие рассуждения об интонациях, которые мы находим в книге, не сведены в систему, не показано их отношение к словесному ударению, не раскрыто взаимодействие между рядом мелодическим и рядом слоговым. Нельзя, наконец, оставить без возражения и некоторых методологических приемов автора. Исследуя ритм, как статическую систему, он в то же время допускает ряд чисто психологистических и генетических определений (ср. о «переживании времени», о «насилиях» и т. п.). Последние, впрочем без ущерба для дела могли бы быть переведены, при некотором усилии, на язык чисто лингвистической терминологии. Можно было бы далее поспорить и с некоторыми конкретными утверждениями автора, но здесь, конечно, этому не место. Отмеченные недостатки, однако, не лишают книгу ее основных достоинств: она является несомненным и чрезвычайно ценным приобретением в нашей бедной поэтологической литературе.