Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
-- Ф. БУСЛАЕВ : «О русских глаголах. Константина Аксакова», Отечественные записки, т. CI (отд. III), С.-Петербург, 1855.
[40] Однако , чтоб статья наша не вышла обширнее разбираемого сочинения, обратимся к рассмотрению того способа, которым ползовался г. Аксаков в своих грамматических разысканиях. Русский язык, как уже было замечено, предлагает обильный материал как для этимологических, так и для синтаксических исследований. Так как в языке этимологическая форма живет одною, нераздельною жизнью с синтаксическою силою, связывающею эту форму с другими, то нераздельное существование в языке этимологии и синтаксиса можно представить и в учении об языке, именно в общем, этимологически-синтаксическом обозрении. Именно такое-то обозрение и думал предложить г. Аксаков в своем сочинении «О русских глаголах». Само собою разумеется, что этому общему обозрению должна предшествовать аналитическая разработка как этимологии, так синтаксиса. Но, к сожалению, должно заметить, что автор разбираемого сочинения имел весьма ограниченные средства и в этимологическом , и в синтаксическом разборе. Это видно из следующих пунктов: 1) Автор не имеет надлежащего понятия о звуках, учете о которых составляет основу всей этимологии. На стр. 25-й он говорит : «Кую имеет ковал; но это ковал есть уже другая форма неопределенной степени, отвлеченная : ковать; она употребительна лишь в отглагольных прилагательных; коваю (из куаю) не употребляется. В древности встречается и существенная форма : куть. Почему этот глагол, а также и другие, клюю, плюю, жую, сную (в глаголе сую, как и кую, кроме совать, нам еще слышна форма суть в малоупотребительном : сул, откуда : сулица) представляют такую особенность, этого мы здесь подробно не рассматриваем ; скажем только, что, вероятно, в выступившее здесь в отглагольных формах неопределенной отвлеченной степени (ковать, клевать; ковал, клевал и т. д.) есть эвфоническое : оно выступило даже и в глагольной форме, неопределенной существенной степени, в слове : плыву, первоначальный вид которой есть, конечно: плыю — плыть». Весьма сбивчивое понятие автора о законах звуков обозначилось здесь в его мнении об эвфоническом в, входящем, как думает автор, в состав глаголов ковать, плевать, плыву и пр. Эвфоническим, то-есть вставляемым для благозвучия, этот звук бывает тогда, когда ои прилагается к гласным в избежание неблагозвучия, или когда соответстствует другим эвфоническим, для благозвучия всгавляемым или приставляемым. Например, одеввать вместо одевать : этому в соотвествует здесь ї, оказавшееся в я, в форме одеяти. Иногда эвфоническому в соответствует г — например в формах: вострый и гострый, то-есть острый. Иногда [41] в одном и том же слове чередуются эвфоническия: в, г, ї — например: вон (или вин), гон, їон, то-есть он. Но когда у переходит в в, тогда в не может быть эвфоническим; оно составляет тогда существенную часть слова и есть не иное что, как сократившийся гласный звук у — например завтра вместо заутра. Если вы скажете, что и здесь у перешло в в для благозвучия, то мы, согласившись с этой мыслью, присовокупим, что и все законы звуков основываются на благозвучии; и тогда всякую замену звуков придется называть эвфоническою; например и ч будет звук эвфонический, вместо к, в слове что (чьто). Но автор видимо не то разумел: он именно под условием вероятности признает в эвфоническим в формах ковал, плевал и т. п.; он сам говорит: вероятно, в — есть эвфоническое». Значит, по мнению автора, в может иметь и другое значение, кроме эвфонического. А именно в этом-то случае зкук в и имеет другое значение: он произошел от гласного звука у, по известному закону о переходе у и ю в ов и ев, или в ъв и ьв. Например : ку-ю, ков-ать; плю-ю, плев-ать, древнее церковно-славянское : пльв-ати. Сюда же принадлежит закон о переходе ы в ов или ъв : например : умыть, ум-ов-ен, церковно-славянское: ум-ъв-енъ ; за6ыть, заб-в-ен, за выпуском буквы ъ, то-есть церковно-славянское: заб-ъв-енъ.
2) Нигде столько не оказывается вредным отсутствие церковно-славянского основания, как в учении о звуках. Тогда только можно решительпо определить какую бы то ни было русскую форму, когда имеем в виду древнейший состав ее, засвидетельствованный древнейшими церковно-славянскими памятниками. Наши предки учились грамоте по церковным книгам; у простого народа и до сих пор любимое чтение — псалтырь на церковно-славянском языке. И неужели русский грамматист откажется от этих обильных источников православного предания? Мы глубоко убеждены, что только на церковно-славянской основе возможно прочное, незыблемое учение о языке русском. Без этой же основы, в русской грамматике постоянно будут встречаться то ошибки, то недоразумения, и особенно в учении о звуках. Автор разбираемого сочинения предлагает нам примеры того и другого. В вышеприведенном месте автор полагает, что первоначальный вид глагола плыву есть, конечно (?): плыю. Любопытно было бы знать, на чем он основал свое конечно, свое окончательное убеждение? Нам кажется, что в этом случае вовсе ненужно было прибегать к предположениям: первоначальный вид этого глагола сохранился нам в древнейших церковно-славянских формах: плути, плову, как слути, слову, как рюти, реву или рьву. Никоим образом не можем предполагать, чтоб автор не знал этих начальных элементов церковно-славянской грамматики; [42] но тем не менее должны заметить, что за невнимание, за презрение к ним он наказан ошибкою, которая очутилась под его пером в предполагаемом первоначальном глаголе плыю. А вот пример недоразумения и неточности. На 35-й стр. он говорит, что иногда «распространяется тэма (то-есть глагола) чрез гласную, обыкновенно и или ы: сплю, сыпал; вру, вирал (иногда заменяется ими вставочное е: беру, бирал ; деру, дирал»). — Положим, так. Но почему же в глаголе сыпал, от коренного спать, оказывается ы, а не и? Что ж это : случай, или необходимое явление? Допустим, что автор не имел намерения входить в рассуждение об этом предмете; но говорит же он о вставке звуков и и ы и о переходе е в и ; почему же не заметил он, что ы в слове сыпал стоит вместо и потому, что в глаголе съпати, по всем древнейшим рукописям, между с и п стоит ъ. Если автор не хотел распространяться, то мог бы ограничиться и тем, что возле русской формы сплю поставил церковно-славянскую. Читая книгу г. Аксакова, ежеминутно удивляешься, почему оставался он глух к прекрасным церковно-славянским формам, которые сами напрашивались. Например, он говорит о форме куть : почему же было не вспомнить, что кути переходит в кову, как слути в слову? А какие прекрасные данные предлагал церковно-славянский язык для исторического развития глагола! Например : власти, владу и владеть, владею; густи и гудеть; рюти, реву и реветь, и пр.
3) Принявшись за решение одного из важнейших вопросов о русском глаголе, автор не взял на себя труда в точности определить начало, основу, или тему глагола. Это видно из сдедующих мест. Во-первых, на стр. 29-й он говорит : «отглагольное прилагательное имеет форму : лгал, отглагольное имя : лгать, а сам глагол не имеет: лгаю, а имеет другую форму: лгу, которой, наоборот, не имет ни отглагольное имя, ни отглагольное прилагательное того же глагола, ибо нельзя сказать: лгть, лгл; здесь трудность произношения не составляет препятствия; еслиб была только форма, глагол мог бы изворотиться в этом затруднении, например: прть — переть, прл — пер (перл)»... Странное дело ! Неужели автор не знает, что тэма неопределенного наклонения, в первоначальном ее виде, есть прл — именно в церковно-славянском запрети (запереть); а эта форма церковно-славянская перешла в русскую пере — (переть), точно так же, как древним формам мрети, млети соответствуют русские мереть, молоть; по тому же закону, по которому различаются русские речения берег, полон и друг., от церковно-славянских брегъ (позднейшее брегъ), пленъ. Впрочем, это только частное замечание ; вообще же должно сказать, что запутанность и неопределенность в вышеоределенном мнении автора [43]
происходит оттого , что он не составил себу ясного и точного понятия об основе, или тэме глагола. Сначала должно заметить, что тэма глагола или совпадает с самым корнем глагола, или не совпадает. Пример первого случая: пек корень глагола и тэма: пек-у, пещи (вместо пек-ти); пример второго: в глаголе делать корень дел (от первоначального де, через причастие дел), а тэма дела — откуда дела-ть. Потом следовало отличить две тэмы: одну изъявительного наклонения настоящего (или будущего) времени, и другую — неопределенного наклонения (и вместе с тем, по большей части, и причастия прошедшего). Но здесь необходимо принять в соображение два случая : иные глаголы пользуются только одною тэмою ; например, дела, откуда дела-ю, делать; иные же имеют две тэмы : одну для настоящего (или будущего) времени, и другую для неопределенного наклонения; например, от корня бр, тэма настоящего времени бер, откуда беру; и тэма неопределенного наклонения бра, откуда брать. Другое место, сюда же относящееся, находим на стр. 23 — 24 : «Здесь надобно отличать а, вставленное для означения неопределенной степени, от того а, которое есть часть тэмы, например, знаю (многократное: знавал, а не знывал). В глаголах: таю, маю, употребительнее маюсь, а есть также часть тэмы, с тою разницею, что здесь глагольное окончание ю не есть только смягчение у, после гласной, но скрывает еще в себе звук и (или й), слившийся с ним и принадлежащий к тэме ; это обнаруживается в прошедшей отглагольной форме : маял, таял (тогда как другие глаголы имеют, например, играл, знал, а не знаял); впрочем, говорят и талый, но, вероятно, здесь это сокращение. В многократной форме, мало употребительной, обнаруживается опять это и, и говорят : не маивался, не таивал». Еслиб автор внимательно рассмотрел тэмы глагола по вышеуказанному нами основному началу, то не впал бы здесь в ошибки и несообразности. Г. Аксаков видит в глаголах маяти, таяти, тэму, оканчивающуюся на й, именно май, тай, и видит эту тэму в прошедших маял, таял, (то-есть, май-ал, тай-ал); доказываст же это тем, что знаю имеет в прошедшем знал, я не знаял. Но откуда же взялось а в прошедших маял, таял, если его не было в тэме? А известно, что прошедшее образуется приставкою л к тэме неопределенного наклонения ; например, знати, зна-л. Итак, в глаголах маяться, таять, должно отличить тэму настоящего времени ма, та, откуда ма-юсь, та-ю, от тэмы неопределенного наклонения мая, тая, откуда мая-ться, тая-ть: в этом случае я употреблено вместо а по известному закону блогозвучия при степени гласных ; следовательно, вместо маатися, таати. Что в последнем глаголе тэмою не может быть тай, свидетельствует уже и приводимое автором талый. [44] Тот же оказался в формах: чаять и чать, чуять и чуть, древнее церковно-славянское чути; окаянъ, покаянъ и древние формы оканъ, поканъ, поканный. По законам благозвучия иногда вместо я оказывается ва; например, древняя церковно-славянские: отъчаятися, отъчавати. Что в глаголе маяться невозможно предполагать тэму май, свидетельствуют соответствующие одна другой родственные формы в церковно-славянском : помаяти и поманути — оба от корня ма. Итак, в глаголах таять, маять точно также нельзя допустить тэм тай, май, как в глаголах чаять, чуять, каять, невозможно предполагать иных тэм, кроме ча, чу, ка, и чая, чуя, кая (а не чай, чуй, кай, как думает автор). То же самое должно сказать о глаголах веять, деять, смеяться, реять, сеять, затеять и друг. В них тэмы тоже двоякого рода : ве, де, сме, ре, се, зате (корень те), откуда ве-тр, сме-х, семя и пр., или тэмы: вея, дея, смея, рея, сея, затея, в которых я соотвтствует слогу ва: повевать, посмеватися, засевать, затевать. И как возможна форма посмеивался, так и маивался.
4. Столь же сбивчивое понятие имеет г. Аксаков и о составе залогов. На стр. 30-й он говорит : «сюда же должны быть отнесены глаголы первоначально средние : варю, курю, дымлю (печка дымит), и пр.; получив значение глаголов действительных, они стали выражать уже произвол, и форма многократного : варивал, куривал, стала возможною». Решительно недоумеваем, почему автор считает эти глаголы первоначально средними, а не действительными. Откуда автор выводит свое заключение о первоначальном значении этих глагодов ? На каких древнейших рукописях, или на каких лингвистических соображениях он основывается? Возьмем глагол варить, варити. Во всех древнейших церковно-славянских памятниках варити принимается в залоге действительном; а если он употребляется иногда и в среднем, то единственно на том основании, по которому всякий действительный глагол может быть постановлен без дополнения ; например, читает, пишет (то-есть, умеет, любит, привык читать, писать, и т. п.). Этот исторический факт объясняется и законами языка. Глагол варити залога действительного именно на том же основании, по которому признаются за действительные : морить, палить, погрузить, глушить, сушить, женить и т. д. Во-первых, глагол варить пользуется знаком действительного глагола, именно звуком и, посредством которого глаголы, произведенные от имен существительных или прилагательных, получают значение залога действительного: варить происходит от существительного вар (первоначально жар, теплота, смотри Остром. Еванг., Матв. 20, 12), точно так же, как женить, сушить и пр., от жена, сух и т. д. Во-вторых, [45]
самое слово вар, по известному закону, происходит от глагола врети (кипеть), как мор от мрети, пал (напр. за-пал) от плати (откуда пламя), груз от грязнути (в обоих словах носовые звуки) и проч. Таким образом, действительные глаголы: варить, морить, палить, грузить, и пр. происходят от средних врети, мрети, плати, грязнути и т. д. Или этих фактов и этого закона г. Аксаков не знает, или же, противореча и свидетельству рукописей и законам языка, отвергает и то и другое. Такими-то средствами пользовался г. Аксанов в своем сочинении «О русских глаголах». Из предыдущего видно, что, в этимологическом разборе, он держался преимущественио старинной методы французских грамматистов, для которых все разнообразие этимологических форм представлялось случайною игрою звуков, неподлежащею строгим законам необходимости. Отчетливое изучение языка застигло автора врасплох: он почувствовал потребность в более строгом научном исследовании грамматических форм; но всякий раз, как пускается он в этимологический разбор, неминуемо противоречит фактам, которые предлагает язык русский в историческом и областном его развитии. В языках мощных и свежих, каков русский, синтаксическое развитие форм основывается на этимологическом их составе. Употребление видов в речи, то-есть, синтаксис видов основывается на этимологическом образовании их, видоизменяемом историей языка. Главная же задача г. Аксакова состояла в том, чтоб объяснить значение и употребление видов. Как же поступил он, не имея надлежащего запаса этимологических и исторических сведений? Он решился восполнить пустоту французской методы глубокомыслием немецкой философии. Надобно было только привести на память философское учение о том, как идея сначала не доходит до формы, потом сливается с нею и наконец через нее переходит — и вот готова чисто русская философия нашего глагола: «Действие (говорит г. Аксаков) в первой степени является до своего определения (неопределенное); во второй оно является в определении (как моменты), а в третьей после определения (как моменты). Ясно, что время есть уже логическое заключение, вывод, вытекающий из самоопределения действия». И вслед за этими словами автор в наивном увлечении восклицает : «Вот как понят, и, прибавим, глубоко понят глагол русским языком» (стр. 28). Признаемся чистосердечно, если это не жестокая насмешка над изучением русской народности не по живым фактам, а по отвлеченным теориям немецкой философии, то грустно сознаться, как еще мало сочувстия в некоторых грамматистах к национальным началам русской грамматики ! [46] Заключим нашу статью прекрасными словами г. Аксакова, к которым мы питаем самое полное сочувствие :
«Теперь пришла иная пора. Мы не боимся быть непохожими на наших западных соседей ; мы не боимся быть собою, — и поэтому настало время для науки обратиться к самому русскому языку, к самой русской истории и прочим областям знания , — и обратиться со взглядом ясным, без иностранных очков, с вопросом искренним, без приготовленной заранее ответа, — и выслушать открытым слухом ответ, какой дают русский язык, русская история и пр.» (стр. 8-я).