Centre de recherches en histoire et épistémologie comparée de la linguistique d'Europe centrale et orientale (CRECLECO) / Université de Lausanne // Научно-исследовательский центр по истории и сравнительной эпистемологии языкознания центральной и восточной Европы
-- Н. Ф.ЯКОВЛЕВ : «Древние языковые связи Европы, Азии и Америки», Известия Академии Наук Союза ССР, Отделение литературы и языка, 1946, ТОМ V, вып. 2, стр. 141-148. [commentaire]
[141] 1. Строй речи и мышления Исследуя на территории Советского Союза две наиболее архаические группы языков — яфетическую на Кавказе и палеазиатскую на крайнем северо-востоке Азии, мы поражаемся наличию в тех и других языках многих грамматических схождений, которые не могут быть объяснены лишь случайным совпадением. Прослеживая те же явления в языках индейцев северо-запада Америки, мы и здесь наталкиваемся на тождественные или сходные лингвистические черты. Переходим к фактам, в первую очередь к синтаксису. Первым моментом схождения является наличие как в яфетических, так и в палеазиатских языках двух основных конструкций предложения: непереходной (интранзитивной) и переходной (транзитивной). Наиболее полно эти конструкции представлены на Кавказе в западно-яфетических языках: черкесских и абхазском, где наличны даже три конструкции - непереходная, переходная и конструкция: косвенным объектом. Последняя по форме непереходна и представляет собою дальнейшую деривацию непереходности, развивающую в современном языке переходное значение. В редких случаях все три конструкции образуются здесь от одного и того же глагольного корня. Обычно же от него можно образовать только или 1 и II или II и III, что постоянно имеет место и в остальных яфетических языках (см. ниже). Приведем примеры и обратим внимание на различие в согласовании подлежащего, смыслового объекта и сказуемого:
Конструкция с косвенным объектом (Construction with the indirect object) [III] Кабард. Щlалэр тхылъым йодже. Адыг. Кlалэр тхылъым ёдже. Мальчик книгу читает (почитывает). (Без обозначения успешного завершения действия). Буквально: Мальчик по книге кричит. [Именные окончания: «-р»—прямой падеж,«-м»—косвенный падеж—оба определенной формы; глагольные префиксы: «ма-», «е-»—3 л. ед. ч. субъекта; «й-», «е-» —то же косвенного объекта]. В составе конструкции l объект вообще невозможен.
Абхазcкий язык (бзыбский диалект)
I Агъа бзйаны итвхьвауайт! (Кузнечные) меха (вообще) хорошо раздувают, способны раздувать (пламя). [142]
II Агьа ахъва'чъхьв натвхьвауайт! (Кузнечные) меха золу из очага выдувают.
III Апхьвыс амца датвхьвауайт! Женщина в огонь дует, т. е. женщина огонь вздувает (без обозначения успешного завершения действия). [при именах: «а-» - обязательный для оформления их определенный член, падежные окончания отсутствуют; при глаголе: «чъхьв»—проклитика неопределенной формы имени, как пережиток инкорпорации, «и-» префикс 3 л. ед. ч. непереходного субъекта, а также прямого объекта класса природы; «д» — то же класса общества; «а-» - префикс 3 л. ед. ч. переходного субъекта и косвенного объекта класса природы; «н-» -префикс места «из, в (очаг)»]. В палеазиатских языках существуют в тех или иных разновидностях те же две конструкции предложения: непереходная и переходная. В чукотском языке на крайнем северо-востоке Азии возможны как раз наиболее интересные для нас II и III конструкции:
Чукотский язык
[II] Н'эвыскэтэ тэкичгын увиркынин. Женщина мясо проваривает, разваривает.
[III] Н'эвыскэт тэкичгэ увиркын. Женщина мясо варит, поваривает. (без обозначения успешного завершения действия) Буквально: женщина при мясе (находясь) варит, занимается варкой. [Н'—обозначение заднеязычного «н» (нг); «-э»—окончание так наз. творительного падежа; «-чгын»—определенный артикль, выраженный постпозитивно; «-ркын»—окончание настоящего времени, из значения «делаю»; «-ин (-ен)»—окончание объекта 3 л. ед. ч.]. Удивительно смысловое совпадение конструкций II и III в яфетических, черкесских и абхазском языках, с одной стороны, и палеазиатском чукотском, - с другой. Заметим, что до сих пор чукотская конструкция III определялась как просто непереходная, хотя, как видим, фактически объект в ее составе возможен. Исследователи до последнего времени отрицали семантическое различие между чукотскими конструкциями II и III и лишь сопоставление их с черкесскими примерами помогло выяснить вопрос (см. Н. Яковлев, Д. Ашхамаф. «Грамматика адыгейского литературного языка», Ленинград, 1941 г. стр. 71). Вообще конструкция I выражает переходные по смыслу действия абстрактно, безотносительно к объекту и к конкретному времени: действие мыслится здесь как постоянное занятие, профессия или способность лица действующего. II по отношению к I является действием, происходящим в определенный конкретный момент и над определенным конкретным объектом, ср. английское: «he reads» (1) - «он (вообще) читает, способен читать» и «he is reading a book » (II)—он читает (в данный момент) (конкретную) книгу». Конструкция II по сравнению с III обнаруживает иной оттенок своего смысла: стремление или намерение лица действующего довести действие до конца, т. е. до полного его завершения и одновременно до полного его проникновения в объект. Наоборот, III при такой же определенности и конкретности временного момента отличается оттенком отсутствия обязательного завершения действия. Действие здесь лишь поверхностно соприкасается с объектом, который первоначально имел оттенок скорее обстоятельства, чем прямого дополнения. Исходя из этой противоположности в семантике, III конструкция названа мною «нецелеустремленной» (aimless) в то время как [143] II—«целеустремленной» (aimfull). Различие между той и другой в особенности выпукло отразилось в следующем примере.
Кабардинский язык
II Хьэм къупщхьэр едзакъэ. Собака кость разгрызает (до костного мозга).
III Хьэр къупшхьэм йодзакъэ. Собака кость гложет, обгладывает (поверхностно).
Наличие двух конструкций предложения — непереходной (интранзитивной) и переходной (транзитивной) характерно для большинства американо-индейских языков: «С другой стороны, — пишет об этом крупнейший ныне покойный американист Боас, — имеются некоторые черты хотя и не присущие всем американским языкам, но по крайней мере часто встречаемые в них, которые являются не менее характерными, чем тенденция к объектной инкорпорации или полисинтетичности. Наиболее важную из них представляет собою тенденция резко подразделить глагол на активный [переходный] и нейтральный [т. е. непереходный] классы, первый из которых тесно связан с поссессивными формами имени, тогда как другой трактуется как подлинный глагол. В американских языках многие из наших предикативных выражений тесно связаны с именными формами, - чаще всего нейтральные глаголы, выражающие состояние, как «сидеть», «стоять». С другой стороны, выражения, обозначающие действия, как «петь», «есть», «убивать», трактуются как подлинно предикативные. Различие этих двух классов обычно выражено предикативными формами» (Boas, Handb. of Am. Ind. Lang., Р. I, р. 76). В палеазиатских языках исследователи находят тоже два типа спряжения - именное («предикативное») и глагольное. На Кавказе в черкесских языках поразительно, что те же две категории, на которые здесь указывает Боас, распределяются по типам спряжения точно таким же образом, как в американо-индейских языках: глаголы «сидеть, стоять, лежать» и т. д., в виде исключения даже — «иметь» и спрягаемые имена — «быть человеком», «быть хорошим» и т. д. обычно спрягаются по чисто именному, т.е. поссессивному, спряжению. Это значит, что они преимущественно образуют и настоящее время по типу такого спряжения. Наоборот, глаголы: «петь», «есть», «убивать» и даже — «болеть», «спать» и т. п. имеют «глагольное» спряжение, т. е. обычно образуют настоящее время по глагольному типу, в то время как остальные времена—по именному. Настоящее время глагольного типа как раз и характеризуется тем, что местоименные префиксы субъекта, независимо от переходности или непереходности глагола, представляют собою личные местоимения в самостоятельном, т.е. существующем в языке в форме самостоятельных слов, виде (Н. Яковлев, Д. Ашхамаф, Грамм. адыг. лит. яз., стр. 310; Н. Яковлев, Крат. грамм. каб.-черк. яз., в. 1, Ворошиловск, 1938 г., стр. 75—76 и сл.). К сожалению, мы не знаем, существуют ли и в американо-индейских язы-ках аналогичные конструкции: I, II и III, а также «целеустремленная» и «нецелеустремленная» формы и возможность их образования от различных или тождественных по корню глаголов. На мысль о возможности таких находок и в американских языках наводит нас следующее изу-мительное формальное совпадение II и III конструкций чукотского языка с такими же двумя построениями в языке австралийского племени Encounter Bay из Южной Австралии, где Kornil lakin mame (II- ?) — «мужчина пронзает рыбу» может быть выражено и иным, противоположным по оформлению имен способом : Korne lagelin mamil [III?](Fr. Muller, Grundr. Der Sprachw., B. II, 1, 56 ; H. Winkler, Zur Sprachgeschichte, Berl., 77) — конструкциями, при объяснении которых оказался в затрудни [144] тельном положении такой опытный языковед, как F.N. Fink (« Der angeblich passivische Charakter des transitiven Verbs», Zeitschrift auf d. Gebiete d. Indoeuropaischen Sprachen, B. 41, S. 239-240). Пользуясь черкесской и чукотской аналогиями, я думаю, мы не ошибемся, если одно из предложений и здесь переведем так: «мужчина упромышливает, заостраживает рыбу» (целеустремленная конструкция), в таком случае другое, очевидно, обозначает «мужчина острожит, покалывает рыбу», буквально: «(находясь) при рыбе мужчина острожит, занимается; промыслом» (нецелеустремленная конструкция). Разумеется, при сопоставлениях, как в данном случае, разделенных пространством в десятки тысяч километров, вовсе не обязательно абсолютное совпадение в приурочении целеустремленной семантики к II, а нецелеустремленной к III: может иметь место и обратное семантическое соотношение форм. Ибо в таких случаях имеет место развитие не каждой формы в отдельности, но обеих форм в их взаимном противопоставлении. Припомним ход развития непереходной и переходной конструкций в черкесских языках. В основе всех трех конструкций (I, II и III) здесь исторически лежит так называемая «общая конструкция», где в предложении субъект и прямой объект еще исключают друг друга: адыгейское «Пхъэр мэкъутэ»—«дрова колются» (без указания на субъект): «Лlыр 5 мэкъутэ»—«мужчина занимается колкой» (без указания на объект). В подобных архаичных выражениях отразилась древнейшая эпоха, когда субъект и объект еще не различались ни в речи, ни в мышлении (подтверждение этому: спряжение в языке немепу, из группы сахаптин и под., ср. акад. Мещанинов, «Новое учение о языке», Ленинград, 1936г., стр. 81). Адыгейские шапсугские предложения: «ПхъашДэр маппццэ»—«Плотник занимается продалбливанием» (без объекта); «ппццэр мэппццы». «Долото долбит» (без объекта), «пхъэр мэппццы» — «дерево долбится» (без объекта), обнаруживают дальнейший шаг развития: появление зачаточного различия между реальными субъектом и объектом. Чередование гласного в глагольном корне здесь одинаково с тем, которое наблюдается в центробежной—centrifugal (выражающей независимо от переходности или непереходности действия направленность его изнутри наружу) и центростремительной—centripetal (направленность действия извне внутрь) формах: ср. адыг. «къырёщэ»—«ввозит сюда» (внутрь), «къырёщы»—«вывозит сюда» (изнутри) [оба глагола переходные]; «къёплъэ»—«смотрит сюда» (внутрь), «къёплы»—«смотрит сюда» (изнутри) [оба глагола непереходные] и т. д. Отсюда адыгейские «Шъузыр мадэ» — «женщина (вообще) шьет, занимается шитьем» [I] и «Шъузым дж нэр еды»—«женщина рубашку (в данный момент) шьет сшивает» [II] и подобные им могут быть вероятнее всего объяснены из первоначальных пространственных отношении: «женщина шьет» (к себе внутрь)» [I] и «от женщины рубашка шьется (наружу)», [II]. (ср. Н.Яковлев, Крат, грамм, каб.-чер. яз., ст. 25—26, ;88—89; Н. Яковлев, Д. Ашхамаф, Грамм, адыг. лит. яз., стр. 40—42, 325 -326). Центробежные и центростремительные формы в таком понимании не чужды и американо-индейским языкам (кечуа, Жирков). Следы их сохранились даже в тюрко-татарских языках (ср. «кет».—«иди туда» «кел»—«иди сюда», ит. п., с использованием в первом «т»—позднейшего суффикса переходности, побудительности, а во втором «л»—позднейшего суффикса непереходности, страдательности). Иначе понимает термины «центробежность» и «центростремительность» Уленбек, который называет так направленность действия собственно от первого, вообще от меньшего номером лица (что можно бы назвать, шерсонопериферизмом» действия) и к первому, вообще меньшему по номеру лицу («персоноцентризм» его). Впрочем, и этотрода формы, независимо от подлинно центробежных и центростремительных, существуют в западно-кавказских яфетических языках (ср. выше глагольный префикс «къэ»—«сюда», к первому, вообще меньшему по номер лицу). Итак, непереходный глагол, гезр. залог, в древнейшую эпоху своего [145] развития по своему значению близок к древнегреческому среднему залогу (МесПшп) и в то же время он непереходен, нецелеустремлен и абстрактен по значению. Он выражает обычно действие в его обобщении. По форме же он не имеет ничего общего, кроме плохого европейского перевода, с страдательным залогом, который на этой стадии развития языка или совсем еще невозможен, или существует в зачаточной, но уже обособленной от переходности форме. Переходный глагол, resp. залог, по значению целеустремлен и конкретен, но обычно выражает частный случай действия. Субъект и объект, в память об их первичной нерасчлененности, сохраняют еще много общего и в значении и по форме (ср. совпадение формы непереходного субъекта и прямого объекта, с одной стороны, и активного переходного субъекта и косвенного объекта, - с другой). В черкесских языках непереходный субъект и прямой объект включают в себя глагольное действие, как свою неотчуждаемую принадлежность; переходный субъект и косвенный объект, наоборот, лишь как бы поверхностно соприкасаются с действием, которое приравнивается к их отчуждаемой собственности. Отсюда двоякий характер аффиксации спряжения, выражаемой в ряде языков притяжательными местоимениями, с одной стороны, отчуждаемой, а, с другой, - неотчуждаемой принадлежности (особенно выпукло обнаруживается это в суданских языках в Африке, где действие принадлежит субъекту обычно как неотчуждаемая, а объекту - как отчуждаемая принадлежность, но здесь же в некоторых других языках использован и обратный способ выражения).
Из всего вытекает, что нет решительно никаких оснований считать нейтральный или непереходный строй предложения в перечисленных языках в какой-либо степени «пассивным», как это пытались обосновать Уленбек, Шухардт и др. Как нет в природе активных и пассивных от рождения народов или рас (Боас), так не существует и рас или народов, с одной стороны, с активным и, с другой, - с пассивным строем речи и мышления. Лингвистические факты кавказских яфетических, палеазиатских, да и американо-индейских языков целиком опровергают подобные «гипотезы» (ср. М. Яковлев, Синтаксис чеченского литературного языка, Ленинград, 1940 г., стр. 45 и сл).
2. Звуки и формы слов Тесно связаны между собой кавказские яфетические, палеазиатские и американо-индейские языки и совпадением в звуках речи. Прежде всего замечательно наличие третьего ряда глухих согласных во всех яфетических и многих американо-индейских языках. На Кавказе этого рода согласные даже принято было считать специфически «кавказскими» звуками. Сюда относятся прежде всего мгновенные (stops): п1, т1, к1, къ ( = къl) и аффрикаты (affricatives): ц1, ч1; вопреки мнению немецкого фонетика Sievrs’a, такой же характер могут иметь и глухие спиранты (Яковлев); например, кабардинские: ф1, род супрадентального шипящего спиранта: щ (адыгейск. ш1), спирант: л!=1! и др. К величайшему удивлению кавказоведов, на крайнем северо-востоке, в языке ительменском, на западном побережье Камчатки, нашлись те же «кавказские» звуки: п! =п!, к! =к!, къ=д!-, ч! = с!. По дошедшим сведениям имеются следы их и в южных диалектах коряцкого (нымылланского) языка. Механизм произношения этих звуков очень прост: выдыхательная струя воздуха при их произношении образуется выше гортани. Последняя закрывается наглухо и, двигаясь вверх как поршень, создает компрессию воздуха в надгортанных полостях. Следовательно, гортань служит здесь как бы выдыхательным органом. Поэтому глухие звуки данного типа называются «звуками с надгортанной экспирацией» или, для краткости, просто «надгортанными» звуками (Яковлев). Аналогичные глухие нередки и в американо-индейских языках. Вот как описывает их крупнейший исследователь этих языков Франц Боас [146] «Во многих языках, как, например, в Сиу и в языках тихоокеанского побережья, имеются три степени напряжения, легко отличимые друг от друга. Сильнейшую мы называем « fortis» и обозначаем с помощью знака«!», следующего за согласным (р!, t!...). Возрастающее напряжение смыка при fortis сопровождается смыком гортани или задней части языка так, что выталкивается только тот воздух, который был набран в ротовую полость». (Fr. Boas Handb. Of Am. Ind. Lang. Р. I, р. 20-21). Выше мы воспользовались для обозначения кавказских звуков тем способом, который принят в алфавитах яфетических народов Кавказа: добавлением к согласному знака «I». Далее, в яфетических языках имеется несколько типов звука «к» («к» и «ц») и глухие и звонкие латеральные типа «л» - «1». Наличие этих звуков .отмечено и для палеазиатских языков (например, чукотского, коряцкого, ительменского, ср. Bogoraz, « Chukchee », Handbook of Am. Ind. Lang. Р. II, р. 631 и ел.) Фр. Боас говорит о них как о характерном признаке американо-индейских языков: «Mы находим также, что особенно часто встречается ряд язычных мгновенных, более или менее точно соответствующих нашим звукам типа «к», которые, однако, дифференцированы более тонко, чем наши звуки типа «к». Так, велярное «к», которое столь характерно для семитических языков, очень часто встречается в Америке» (там же, Р. I, р. 77). Наличие более передних: заднепалатальных «к» и «к!» и более задних: Задневелярных «кхъ(хъ)»и «къ (кь)» свойственно на Кавказе всем яфетическим языкам. В числе наиболее важных звуков Боас отмечает также латеральные мгновенные (з1орз): Ь, Ь, Ь! и спиранты (spirants): 1, _ (ib., р. 23). На Кавказе вторые распространены в кабардинском, адыгейском, аварском и других языках, первые же зарегистрированы лишь в одном каратинском языке в Дагестане (Яковлев). Наконец, наблюдение американистов в отношении редкости или ограниченности употребления звуков «ф» и «р» (ib.,р. 77) целиком относится и к яфетическим языкам. Первый встречается лишь в недавно усвоенных из других языков словах - в грузинском, вейнахских (бацбийском) и ряде дагестанских языков, а в кабардинском и адыгейском он вновь образовался из лабиализованных согласных. Второй звук чрезвычайно редок .в начале слова в вейнахских (бацбийском), кабардинском и некоторых дагестанских языках, в остальном употребление его ограничивается лишь немногими формативами. Не будем дольше задерживаться на фонетике. Сходство фонетических систем кавказской яфетической, палеазиатской и американо-индейской способно поразить всякого непредубежденного наблюдателя; оно ни в какой мере не зависит от анатомического строения гортани или других органов речи указанных народов, так как и русские после некоторого навыка вполне могут произносить все эти звуки - яфетические и палеазиатские - без малейшего акцента. Нет сомнения, что так же обстоит дело с произношением аналогичных звуков и в Америке. Следующим важнейшим пунктом интересующих нас схождений является наличие двух категорий притяжательных местоимений – неотчуждаемой - unalienable («органической») и отчуждаемой - alianable («имущественной») принадлежности. Факт этот широко известен из обзорных работ Уленбека для американо-индейских языков C. Uhlenbeck, « Het identificeered karakter der possessieve flexie in talen van Noord America », Verslagen en mededeelingen d. K. Akad. Van Wetensch., Amsterdam, r. V, d. 2, 1917) и Леви-Брюля для языков Меланезии (L. Levy-Bruhl, «L’expression de la possession dans les langues melanesiennes », Memoires de la Societe de linguistique de Paris, 1 XIX, fаsс. 2, Раris, 1914). Однако не было известно, что и в СССР имеются языки, сохранившие те же две категории притяжательных местоимений: во-первых, адыгейский на Кавказе и, во-вторых, пространственно смежные с палеазиатскими восточные ответвления тунгусского языка—ламутский и негидальский (обзор фактов см.: Н. Яковлев, Д.Ашхамаф, Грамм. адыг. лит. яз., стр. 292—304 и 454—459); [147] Следы этих форм сохраняются и в горномарийском языке (ib., стр. 300). В ламутском и негидальском к неотчуждаемой принадлежности относятся еще, как и в американо-индейских и меланезийских языках, не только члены тела по отношению ко всему телу и названия родства, но и предметы личного употребления - обувь, одежда, оружие, жилище, скот и т. д. - по отношению к их собственнику (Богораз В. Г. «Материалы по ламутскому языку», Тунгусский сборник, Ленинград, 1931 г. стр. 10—11); в адыгейском же притяжательные неотчуждаемой принадлежности сохраняются лишь при обозначении членов тела или частей предмета по отношению ко всему телу или всему предмету и при обозначении названий кровного родства, что следует признать первой ступенью отмирания грамматической категории неотчуждаемой принадлежности. В горно-марийском языке эта категория притяжательных аффиксов находится на грани полного исчезновения и сохраняется лишь в отношении некоторых названий родства и только в 1 и 2-м лицах ед. ч. В адыгейском, как и в большинстве перечисленных языков, притяжательные аффиксы имущественной принадлежности явно производны от аффиксов органической принадлежности и представляют собою продукт слияния двух префиксов; так, «мой» (имущественное) образовалось из «мой» (органического) + «его» и т. д. Наконец, одной из характернейших черт американо-индейских языков признается именная и местоименная инкорпорация. «Американские языки определяются также как инкорпорирующие, под чем разумеют тенденцию икорпорировать объект предложения как номинальный, так и прономинальный в глагольную форму» (Воаs, там же, Р. 1, р. 74). Данная черта достаточно распространена в языках Северной и Центральной Америки и в палеазиатских языках. Опять-таки поразительно, что и языки западнокавказские яфетические - кабардинский, адыгейский, в особенности же абхазский и абазинский, по своему строю могут быть охарактеризованы как инкорпорирующие и полисинтетические. Если мы условимся называть инкорпорацией включение в глагольную форму именных элементов, а полисинтетизмом - включение в ее состав местоименных элементов и различного рода приставок, еще сохраняющих генетическую связь с именами, от которых они некогда произошли, то мы можем точнее обозначить морфологический строй указанных языков как полисинтетический с более или менее ясными еще следами инкорпорации.
Адыгейский язык
О тетрадхэр сэ ахэмэ классым щ-а-фэ-сэ-о-гъэ-гощы-х. - «Ты тетради меня им в классе заставляешь раздавать», [«щ-»—в каком-то месте; «а-фэ-»—«них для», т. е. «для них»; «сэ-»—«меня«; «о-»—«ты»;—«гъэ-»—«за-ставляешь», побудительный префикс; «гощы»—«распределять» (корень глагола); «-х»—«их»; суффикс множественного числа прямого объекта, относится к слову «тетрадхэр»]. О сэ ащ нэрыплъэм 1агум сы-щы-р-е-о-гъэ-плъы. «Ты меня его биноклем во дворе заставляешь рассматривать», т. е. «Ты заставляешь меня рассматривать его во дворе в бинокль». [«сы-»—«меня»; «щы-»—«в каком-то месте»; «р-»—«чем-то, с помощью чего-то»; «е»—«его» (объект побуждения); «о-»—«ты»; «гъэ-»—«заставляешь», побудительный префикс; «плъы»—«рассматривать», корень глагола].
Абхазский язык Дара щвара-ашаха ащакъа ачъы и-а-л-а-ды-щв-ды-р-хьвала-уайт!—«Они вас веревкой к столбу лошадь заставили привязать», т. е. они заставили вас привязать лошадь веревкой к столбу, [«и-»—«ее» префикс 3 л. ед. ч. прямого объекта класса природы; «а-л-» вместо «а-ла-»—«чем-то»; «а-ды-»— «к чему-то»; «щв-»—«вас»; «ды-»—«они»; «р-»—«заставили», побудительный префикс; «хьвала»—корень глагола; «-уайт!»—окончание настоящего-будущего времени утвердительного, наклонения]. [148] Итак, в языках Западного Кавказа включение в состав глагола место именных элементов не исключает употребления их при том же глаголе и в виде самостоятельных слов-местоимений. Пережитки именной инкорпорации в обычной для Западного Кавказа форме наблюдается в таких, например, случаях: абхазское: «у-вьна-л»—«войди в», «у-вьны-ц!»—«выйди из», при «а-вьны»—дом; кабардинские: «>кещы-к1уэ»—«ходящий в ночь»; при: «жэщ»—«ночь»; «кlуэ»—«иди»; «жье-дэ-лъ-щ»—«что-то в пасти лежит»; [при: «жьэ»—«пасть, челюсти, рот»; «дэ-лъ»—«лежи между чем-то» (корень глагола: «лъы», самостоятельно не употребляется); «-щ»—окончание настоящего времени в именном спряжении]. Из примеров видно, что инкорпорированные именные элементы, сохранившиеся в западно-яфетических языках, обозначают обычно не прямой, а различного рода косвенные объекты с обстоятельственным значением. Наконец, можно еще отметить, что простейший и вместе с тем древнейший вид корня — один закрытый, чаще же всего открытый слог — характерен для всех яфетических языков Западного Кавказа и в той же семантической функции выступает и во многих американо-индейских языках: «Корни по большей части являются неизменно односложными и обычно состоят из согласного, сопровождаемого гласной, или из согласного, гласного и согласного. Два согласных никогда не встречаются вместе в одном и том же слоге, разве только один из них представляет собою агглютинируемый аффикс» (тлингитский или колошский язык, Воаs, там же, Р. 1, р. 195). Как ни широко распространен этот признак среди многих других языков мира, однако в совокупности со всеми остальными указанными здесь грамматическими явлениями и он приобретает значение, усиливая отдельные схождения между рядом языков СССР и Северной Америки до степени целой системы совпадений. Это исключает предположение, что здесь мы имеем дело с простою случайностью. Наиболее вероятной представляется гипотеза, что лингвистические параллели даже в их выясненной, пока лишь чисто типологической форме позволяют лишний раз подтвердить неоднократно выдвигавшееся положение о единстве происхождения человека на двух великих материках Евразии и Америки. В особенности поражает в этом отношении даже более близкое типологическое сходство в языках между западным Кавказом и индейцами Северной Америки, чем между последними и языками палеазиатскими (более ярко выраженный полисинтетизм). Для окончательного выяснения вопроса советским, английскими американским ученым-яфетидологам, палеазиатологам и американистам необходимо общими дружными усилиями собрать несомненно наличный в природе материал и по материально-звуковому совпадению корней вышеуказанных языков. Известная часть схождений в фонетике и морфологии и сейчас позволяет говорить также о древнейшем населении Африки, как об имеющем ближайшие связи с яфетическими языками Кавказа, а через них и с Северо-Восточной Азией и Америкой (хамитские и суданские, в особенности так называемые нилотические языки). Не говорят ли также и эти лингвистические факты в пользу общности происхождения человеческих рас и единства законов человеческого мышления? В заключение не можем не сослаться на следующие строки, содержание которых вполне подтверждается вышеизложенными фактами: «Американская проблема в ее целостности» отнюдь не есть и материально дело лишь американское или Америки с одними соседящими с ней материками Азиею и Австралией): это мировая проблема, общая у Америки и с Африкой и Европой, с Европой, может быть, и непосредственно, и окончательное разрешение американской проблемы немыслимо без разрешения проблемы о населении Европы с ее связями с Азиею и Африкой, в частности проблемы о возникновении индоевропейской речи в Европе, в Средизeмноморьe как вынужден выражаться яфетидолог» (Н.Я. Марр, Происхожд. американского человека и яфет. языкознание, Восточный сборник, т. 1, Ленинград, 1926 г., стр. 192, Собр. соч., т. IV, Стр. 98—99).