ЯЗЫК.

        Специфика языка. По определению К. Маркса и Фр. Энгельса, язык представляет собою надстроечное явление. В отрывках «О Л. Фейербахе» они так разрешают проблему специфики Я., устанавливая момент его возникновения и определяя его место среди других исторических явлений (производственных, общественно-политических, правовых и семейных отношений) человеческого общества: …Лишь теперь, когда мы уже рассмотрели четыре момента, четыре стороны первоначальных исторических отношений, мы находим, что человек имеет также „сознание". Но и оно не имеется заранее или как „чистое" сознание. На „духе" заранее тяготеет проклятие „отягощения" его материей, к-рая. выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, в виде звуков, коротко говоря, в виде языка. Язык также древен, как сознание, язык—это практическое существующее для других людей, а значит существующее также для меня самого реальное сознание и язык, подобно сознанию, возникает из потребности сношения с другими людьми».
        Продолжением этих мыслей Маркса являются следующие его утверждения: «Даже основной элемент мышления,—пишет Маркс,— элемент, в котором обнаруживается жизнь мысли—язык—чувственная природа». Но язык как общественное явление, хотя и представляет собою явление чувственной природы, однако эта последняя выступает здесь в виде природы, возведенной на степень общественного бытия. Следовательно всякое сведение языка к какой-либо системе рефлексов или иной физиологической функции в корне противоречит существу языка, данному в установке Маркса. Т. о. язык, по Марксу, есть явление надстроечного порядка, «реальное сознание», он следовательно форма объективации общественного сознания, которое является отражением общественного, классового бытия. Специфическое отличие языковой деятельности от прочих видов человеческой деятельности заключается в том, что эта деятельность направлена к осуществлению взаимной связи, общению людей. Без этой объективации, материализации сознания, в виде наиболее простых, непосредственных и универсальных орудий общения, находящихся в своеобразном сочетании на каждом этапе развития отдельного человеческого коллектива, связь людей не была бы возможной. Это положение выражено в замечательной схеме Ленина (в замечаниях на книгу Лассаля о Гераклите).

        Взаимоотношение Я. и мышления (сознания) представляет собой диалектическое единство противоречий, развертывающихся между сознанием и его оформлением, строением в слышимом (звуковом) и видимом (жестовом, письменном) материале.
        Т. о. необходимо исходить и из неразрывной связи Я. с мышлением как «практического, реального сознания» и из качественного отличия Я. от мышления. В то время как мышление выступает в качестве сознания «не отдельной личности, а отдельных личностей в связи с целым обществом» (К. Маркс и Ф. Энгельс, «О св. Максе»), Я. представляет собою и средство общения, т. к. он «возникает из потребностей сношения с другими людьми» (К. Маркс и Ф. Энгельс, «Немецкая идеология»). Отсюда свойство Я. «не совсем точно» передавать выражаемую мысль, свойство—влиять на мышление, способствовать, по закону диалектического взаимодействия надстроек, развитию мышления и, напротив, тормозить развитие последнего. Существование этого качественного различия при взаимной тесной связи Я. и мышления отнюдь не представляет чисто теоретического различия, «академического» интереса. Если бы не существовало этого различия, не существовало бы и многих сложных проблем языковой политики.

        Происхождение языка и единство языкотворческого процесса. Начало человеческого языка восходит к древнейшим эпохам жизни человека, прослеживаемым по вещественным памятникам и не представляемым ныне ни одним из существующих человеческих обществ, из числа даже наиболее примитивных по своей культуре. Как указано Ф. Энгельсом, возникновение речи и мышления связано с трудовым процессом, первые этапы развития речи и мышления обусловлены искусственным изготовлением орудий, и самое существование Я. обусловлено социальной средой, хотя бы и самых несложных человеческих коллективов («Роль труда в процессе очеловечивания обезьяны»). Вкратце эта же мысль высказана К. Марксом и Ф. Энгельсом в ряде различных работ и стоит в связи со всей их философской концепцией. На этой же основе построена теория акад. Н. Я. Марра, внесшего однако в разрешение глоттогонической проблемы ряд новых, отчасти нуждающихся в углубленной проработке моментов. Ему же принадлежит и учение о т. н. кинетической речи как древнейшей форме Я.,предшествовавшей звуковой речи.
        Изготовление искусственных орудий, созданных в процессе диалектического взаимодействия бессознательной практики и длительного опыта и наблюдения, кладет начало общественной среде. На первых ступенях существования этой среды еще нет социальной необходимости и фактической возможности существования развитого словотворчества. Как можно судить по данным антропологии, по пережиточным явлениям и на основании палеонтологического анализа языковых материалов, в эту древнейшую эпоху существовала комплексная кинетическая речь, т. е. сигнализация, выражаемая движением тела и его органов, мимикой и нечленораздельными животными выкриками. Антропологические данные, заключающиеся в установлении особенностей развития челюстей и языковых мышц первобытного человека (гейдельбергский человек) исключают мысль, что древнейшим средством общения служил только один голосовой аппарат. На это указывает и пережиточная жестово-мимическая речь, наблюдаемая ныне в различных человеческих коллективах обычно в тем большей степени, чем ниже общий уровень соц. культуры коллектива, чем древнее система или стадия развития его звуковой речи. Палеонтолог. анализ языковых материалов со своей стороны вскрывает особую роль руки во внешнем оформлении мышления в древнейшие эпохи (одна из стадий развития кинетическойречи).
        С усложнением хозяйства и следовательно всей социальной культуры охотничьего общества, все еще обладавшего палеолитическими орудиями, потребности в сигнализации должны были неизбежно вырасти, не нуждаясь еще однако в членораздельности. В сигнал могло вкладываться содержание целой фразы, и необходимости во множестве сигналов могло еще не ощущаться, т. к. при образном мышлении, каковым оно первоначально было, сигнал должен был оставаться тоже образным.
        На более высокой ступени экономического развития первобытного общества количество потребных для общения сигналов должно было перерасти фактические возможности комплексной кинетической речи. Упор стал делаться на одно из слагаемых. На первое место выдвинулся линейный (ручной) язык, язык жестов, оказавшийся более дифференцируемым, чем сопутствующий ему животный выкрик. Оставаясь постоянным спутником линейной речи, животный выкрик в дальнейшем в свою очередь продвинулся по пути перехода к членораздельности, все более и более обнаруживая это свойство. «Начинавшееся вместе с развитием труда господство над природой расширяло с каждым новым шагом кругозор человека. В предметах природы он постоянно открывал новые, до того неизвестные свойства. С другой стороны, развитие труда по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему сделались более часты случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стала яснее польза этой совместной деятельности для каждого отдельного члена. Коротко говоря, формировавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу. Потребность создала себе орган: неразвитая глотка обезьяны преобразовывалась медленно, но неуклонно, путем постепенно усиливаемых модуляций, и органы рта постепенно научились произносить один членораздельный звук за другим« (Энгельс, «Роль труда в процессе очеловечивания обезьяны«). Примером первоначального продвижения звука-выкрика к членораздельности являются зачатки звуковой речи неандертальского человека, сменившего в процессе развития тип гейдельбергского человека.
        Древнейшее охотничье общество, обладавшее каменными орудиями, объединялось единством хозяйственных интересов. При низком уровне развития производительных сил и несложном производстве объединения не могли быть велики. Крайне незначительный прибавочный продукт делал эти объединения замкнутыми и устранял потребности общения между различными объединениями. В связи с этим и процесс развития речи шел в каждом объединении самостоятельно. В этом смысле о моногенезисе человеческого Я. не может быть и речи. В то же время несложное производство сближало внешнее оформление разрозненных и необщающихся между собою коллективов, создавая близко сходные формы хозяйственной деятельности и сходные формы социальной структуры. При таких условиях процесс развития речи должен был оказаться в различных объединениях сходным. В результате получилось множество обособленных языков, качественно весьма близких друг другу, вне зависимости от их географического распространения. Уже из этого ясна ошибочность учения буржуазной лингвистики о праязыках, как биологическом наследии расы и ее биогенетической концепции развития языка.
        Дальнейший процесс развития речи равным образом обусловлен развитием социально-экономических отношений. «Язык,—говорит П. Лафарг,—не может быть отделен от своей социальной среды так же, как растение не может быть оторвано от свойственной ему среды климатической« («Язык и революция»).
        С переходом первобытного человека к охоте на крупного зверя речь, являвшаяся непосредственным участником самого производства, одним из вторичных условий его осуществления, пережила новый скачко-образный переход, трансформировав прежний способ общения. Коллективный труд осложнился расчленением в социальной среде, где выделился слой опытных руководителей охоты. Расчленилось само производство. При сохранении наряду с охотой прежнего собирательства, возникла организованная облава, и усилились, приобретая бóльшую самостоятельность, отдельные виды производства, в частности рыболовство. В материале верхнего палеолита заметны ясные следы избытка в продуктах труда. В обществе, соответствовавшем верхнему палеолиту, наблюдается меньшая подвижность разросшихся коллективов, оседающих на постоянные места жительства и образующих стоянки весьма значительного размера, при усилившемся поло-возрастном разделении труда. Такие коллективы носят более сложный характер и следовательно должны были иметь более сложное мировоззрение и более сложные потребности общения.
        Расчленение производства с имевшимися уже предпосылками к примитивной меновой торговле должно было расчленять прежний сигнал. Сигнал стал приурочиваться к обозначению отдельного предмета и понятия. В связи с этим для построения фразы требовался уже не сигнал, а целая система последних, предполагающая уточнение во взаимоотношениях сигналов в фразе, т. е. очевидно к этой эпохе следует приурочить появление синтаксиса, определяющего расстановку слов в фразе. По мнению акад. Марра, на этом этапе развития речи сигнал еще не оформлялся для выражения своего отношения к соседнему сигналу, и по этому признаку соответствующий строй речи может быть характеризован в качестве аморфносинтетическ. строя. Аморфно-синтетический строй речи качественно иной, чём предшествующий ему аморфный же строй, особенностью которого является сигнал-фраза. Рука, в ее возможных движениях, перестала технически удовлетворять более сложному построению фразы, и потому сопутствовавший ей животный выкрик усилился в своем участии при выражении мыслей. Упор на выкрик сопровождался выделением фонемы, сделавшей прежний животный выкрик более дифференцируемым, чем другие соучастники кинетической речи. Прежняя кинетическая речь была оттеснена аморфно-синтетическим строем звуковой речи.
        Следуя Ф. Энгельсу и П. Лафаргу, первоначальную звуковую членораздельную речь необходимо рассматривать в качестве результата социального воздействия на явления биологического порядка, т. е. на животный выкрик. Упор на членораздельность звука мог итти через усиление, уточнение и осложнение определенной артикуляции, т.е. путем дифференциации работ гортани, языка, губ и мягкого нёба в образовании звука. Так создаются многообразные звуки соврем. языков мира (подробнее см. Фонетика).
        Лингвистический анализ в его увязке с археологическими данными вынуждает к отнесению переходного периода образования членораздельной звуковой речи к стадиям верхнего палеолита, когда произошел вызвавший этот переход социально-экономический сдвиг, приведший к специализации форм труда и к поло-возрастной форме социальной дифференциации. Т. к. социальное воздействие на физическую природу человека было вызвано одинаковыми условиями развития производства, то и переход на новые формы речи мог быть обусловлен только ими, а не какими-либо расовыми или племенными отличиями членов каких- либо коллективов.
        Раса сама представляет собою результат исторического развития социально-экономических отношений. Если превращение примата в человека и происходило не в одном, а во многих различных местах (ологенез), обусловливая тем самым различные детали в физической структуре человека в зависимости от его деятельности в неодинаковых условиях окружающей естественной географической среды (позднее и исторической), то все же основные физические свойства человека были одни и те же. Не расовые различия и не переселения различных рас обусловливали возникновение новых форм культуры, напротив, социальное воздействие на физический тип определяло изменения последнего из гейдельбергского — в неандертальский, из неандертальского — в кроманьонский и т. д. Т. о. процесс языкотворчества следует мыслить как процесс единый, объединяющий звуковую человеческую речь повсеместно, где существует человеческое общество.
        Начальные периоды образования членораздельной звуковой речи застигают общественную среду на исходе древнего каменного века (палеолита), следовательно еще до осознания кровно-родственных связей внутри родовых объединений. В эту эпоху не могло существовать не только государственных образований, но и племенных коллективов. Стимулом к объединению был охотничий труд. Если дифференциация производства и наличие прибавочного продукта уже оправдывали существование примитивной меновой торговли как между различными коллективами, так и внутри коллективов, то все же единым направляющим условием в процессе развития речи было развитие производства каждого коллектива, а не осознание необходимости общего межколлективного языка. И здесь нет места для единого звукового праязыка, хотя общность артикуляционных возможностей сближает отдельных представителей речи. В данном начальном периоде звуковой речи продолжает существовать еще количественное множество языков, при их качественной близости.
        Особенности социальной структуры обусловили в конечном счете и отдельные основные лингвистические факты, появляющиеся в дальнейшем развитии Я. Так, академиком Марром намечены следующие формы возникновения и развития грамматических категорий. При отсутствии частной собственности нет необходимости в сигнализации отдельного сочлена коллектива. Сигнал оче видно прикреплялся ко всему коллективу, а не к входящим в него самого сочленам. Лишь позднее, с выделением частной собственности, выделяется и член соответствующего коллектива, последствием осознания чего в области Я. является противопоставление лица всему коллективу. Благодаря этому прежнее наименование коллектива воспринимается уже как множественное отношение к единице. Т . о . множественное число по внешнему оформлению слова предшествует единственному, хотя по существу оба понятия возникают одновременно по закону единства противоположностей. Выделение личности в коллективе ведет и к осознанию противопоставления одного лица другому, как собственника продуктов производства. Осложняемая тем самым сигнализация ведет к выделению местоимений, первоначально означающих говорящего и постороннего (1-е и 2-е лицо). Позднее постороннее лицо различается и пространственно: близко находящееся (2-е лицо) и находящееся на расстоянии (3-е лицо), иногда кроме того и лицо другого общественного объединения (4-е лицо, например у сев.-американских индейцев).
        Наличие местоимений используется при дифференциации сигналов. Прежний диффузный сигнал, означавший и предмет и действие, теперь начинает уже различаться. Прибавка местоимения к слову образует глагол. Слово без этой приставки продолжает обозначать предмет. Так. образ. старая форма слова закрепляется за существительным, вызывая тем самым впечатление о первичности наименования предмета, а не действия. Так создается многообразие грамматических категорий и форм в языках мира (см. Грамматика, Морфология, Синтаксис).
        Дальнейший процесс развития речи связан с еще большей детализацией, обусловливаемой возрастающей сложностью социальной среды.Тем не менее звуковая речь, особенно на первых ступенях развития, испытывает сильное влияние идеологии кинетической речи, как это наблюдается и в отношении всякой надстройки, к-рая неизбежно «должна примкнуть к порядку идей, созданному ее ближайшими предшественниками, хотя ее корни и лежат очень глубоко в экономических фактах» (Ф. Энгельс).
        Звуковая речь строится с использованием предшествующего материала и благодаря этому отражает в себе мышление, соответствующее уже пережитым формам социально-экономических структур. Отсюда возможность широкого использования Я. как орудия классовой борьбы (см. ниже). Это обстоятельство объясняет нам между прочим и ту ожесточенную борьбу, к-рую так красочно описывает П. Лафарг в своей работе «Язык и революция», развернувшуюся вокруг академического словаря франц. яз. в эпоху Великой франц. революции. Это объясняет нам и наличие соответствующих явлений и действий отдельных «ученых»-лингвистов при составлении национальных словарей в СССР в наст, время. В результате своих преемственных переоформлений, вплоть до наст. времени, Я. передает факты пройденных этапов общественного раз вития. Отражая эти пройденные этапы общественного развития, Я. отражает и пережитые формы сознания, идеологии.
        Продвигаясь по путям диалектического развития, звуковая речь ни в один момент своего существования не представляет безукоризненной цельности, будучи данной нам одновременно как относительно устойчивое и как абсолютно изменчивое. Первоначально она выдвигается только как доминант среди других средств общения кинетической речи. Последняя не отстраняется сразу, она лишь медленно, затем более решительным скачком отступает на второй план, давая место качественно иной системе. Но и до сих пор пережитки кинетической речи не исчезли окончательно. Техническое усовершенствование звуковой речи дает остальным видам кинетического Я. другое использование, напр. при воздействии на зрителя, при сигнализации на расстоянии и т. д. Вместе с тем и сигнал кинетической речи во всех своих разновидностях в наше время качественно уже не тот, что был в т. н. доисторические времена.
        Начальные стадии развития звуковой речи еще не знают самостоятельного оформления слова для отделения его значения в фразе. Выдвинувшийся звуковой комплекс, растущий в количестве своих разновидностей, используется первично для детализации действующего линейного (ручного) Я. С усилением упора на звук он тоже качественно видоизменяется и становится самостоятельным сигналом, воспринимая на себя функцию сопровождаемого им жеста. Происходит переключение с одного способа общения на другой. В стадии аморфно-синтетической Я. дает состав равноправных в фразе слов. Такая структура речи оказывается со временем неудовлетворительной. Она более не отвечает растущим потребностям общения, и социальная среда проводит различение качественного значения слов в фразе. «Язык отражает каждое изменение, происходящее в человеческом существе и в среде, где оно развивается. Изменения в образе жизни человеческого об-ва, напр. переход от сельского образа жизни к городскому так же, как и политические события, оставляют отпечаток на языке.» (П. Лафарг). Так устанавливается необходимость смены различных типологических стадий в развитии человеческого Я., расматриваемом как единый процесс.
        Аморфно-синтетическая система Я. с течением времени отмирает. Началом ее разложения является возникновение вспомогательных слов, употребляемых как самостоятельно, так и со специальным назначением—характеризовать содержание соседнего слова (т. н. детерминативов).
        Социальные условия, изменения которых обусловливают процесс развития речи, усиливают роль вспомогательных слов, предлогов и послеслогов. Последние, утрачивая ударение, прикрепляются к характеризуемым ими словам, трансформируя строй речи в агглютинативный (см.). Агглютинативный строй речи характеризуется т . о. «прилепами». Представителями этой системы являются Я. тюркские, финские, древние клинописные и др. В значительной степени прилепами же характеризуется и русский Я. Агглютинативные Я. делаются предметом исследования на различных ступенях их исторического развития. К тому же они развиваются в различной исторической среде, т. е. при относительном своеобразии социальной структуры различных об-в. По-этому они вовсе не однообразны по своей современной структуре. Утрачивающие ударение вспомогательные слова иногда еще воспринимаются как таковые, сохраняя полную форму слова (напр. местоименные окончания глаголов в тюркских Я.), иногда же «выветриваются» до неузнаваемости, получив облик слогов и даже оттенки фонем (напр. падежные окончания в тех же Я.). В последнем случае это уже прилепы-аффиксы, характерные для определенной группы Я. с т. н. внешней флексией (вернее аффиксирующие), Сюда же принадлежит и русский Я.
        По другому направлению идут флектирующие Я., семитические и прометеидские (индо-европейские), в к-рых значение слова во фразе нередко определяется изменением основы самого слова, т . е . внутренней флексией (наприм. англ. sing—sang—sung—song и т. п.). Наконец Я. с т. н. аналитической структурой (как французск. и английский) делают упор по синтаксическому заданию не на изменение слова прилепою или внутр. флексией, а на вспомогательные слова—предлоги, оставляя само основное слово почти без изменения, а иногда и вовсе без такового. В них нередко отражение пережитых стадий выявляется только в графике, передающей прилепы, уже утратившие актуальное значение в живой речи, и потому вовсе не читаемые (напр. суффиксы во множ. числе во франц. яз. и т. п.). Здесь графические особенности, разошедшиеся с чтением, вовсе не случайны; темп письма не успевает за темпом речи и отражает ее структуру еще в нетрансформированном виде. Поэтому графические расхождения являются прекрасным материалом для восстановления пройденных этапов стадиальных смен языкового развития, как это подметил еще П. Лафарг.

        Классификация языка. Из понятия единства глоттогоническ. процесса, устанавливаемого марксистской лингвистикой, вытекает необходимость пересмотра применявшихся до сих пор в лингвистике систем классификации Я. Био-генетический. сравнительный метод, созданный индо-европеистикой, требовал учета отдельных признаков изучаемых представителей речи, и по этим признакам лингвистами производилась так наз. генеалогическая классификация языков. В результате такая классификация оказалась недействительной. Ее неудовлетворительность особенно ярко сказывается, когда к традиционному делению языков приходится приурочить какой-нибудь язык, впервые попадающий в круг научного исследования. Так обстоит дело с шумерским Я., с хеттским и многими другими, еще неизвестными во времена творческой работы индо-европейской школы, окончательно оформившей свои основные догматы. Возникающие по этому поводу сомнения у представителей этой школы вполне понятны. Вся устанавливаемая ими норма сводится к восстановлению праязыка, искусственно выводимого по чисто формальному признаку вынесения за скобки норм, общих для произвольно отобранной группы Я. При таких условиях всякий неизученный еще Я. оказывается носителем норм, не входящих в систему искусственно восстановленного праязыка, и в то же время праязык обнаруживает такие нормы, каких не оказывается в изучаемом Я. Поэтому генеалогическая классификация Я. совершенно не применима в системе марксистского языковедения, хотя благодаря отсутствию разработанной терминологии современные лингвисты-материалисты пользуются еще созданными ею терминами. (См. прил. карту.) Пересмотру подлежит и так называемая морфологическая классификация Я., созданная в эпоху зачинания империализма. Отвлекаясь даже от идеологической сущности этой классификации как одного из наиболее ярких выражений и орудий колонизационной политики европейского капитализма, отметающей как якобы несовершенные типы огромное большинство Я. всего мира, необходимо указать на неточность самих понятий, ею вводимых. В наст, время проблема морфологической классификации Я. подвергается пересмотру с двух точек зрения. С одной стороны, возникает вопрос о том, как же все-таки может быть охарактеризован Я. не по предполагаемому происхождению, а по своей структуре; понятие типа Я. приобретает особое значение, раз мы отвергаем генеалогическую классификацию. Прежде всего необходимо найти принципы характеристики специфических особенностей построения типологии Я. Эта весьма актуальная задача не получила пока удовлетворительного разрешения. С другой стороны, необходимо признать, что типология Я. не может существовать абстрактно, она должна быть увязана с соответствующим каждому типу базисом. В этом отношении проблему типологии Я. можно сопоставить с проблемой стилей в литературоведении. Разрешение этой проблемы, поставленной еще в 18 веке, намеченное Гумбольтом объективно идеалистически (типы языков как выражение этапов развития духа), а М. Мюллером наивно материалистически (типы Я. как отражение типов хозяйства), выдвигается как основополагающее и в яфетической теории, в смысле увязки типологии Я. с типологией общественных форм через Типологию мышления. Однако эта проблема ждет еще своего исчерпывающего освещения, и изложенные выше построения яфетической теории могут быть приняты пока лишь как рабочая гипотеза, нуждающаяся в критической проверке.

        Историческое pазвитие Я. Итак, каждой общественно-экономической формации соответствуют не только свои особые, специфические формы мышления, но и свои особые формы языка. Однако каждой общественной формации не должна обязательно соответствовать особая языковая формация в виде каждый раз особого строя Я. (обычное деление Я. на аморфные, агглютинативные и флективные можно принимать, как ясно из сказанного выше, лишь как рабочий прием), хотя связанная с общественным переворотом перестройка общественного сознания и должна повлечь за собою в конечном счете изменение выявления его в чувственном материале. Диалектическое развитие производственных отношений, с необходимостью определяя собою движение Я., опосредствует специфически как общее развитие Я., так и развитие отдельных его сторон. Движение Я., в котором отражается в конечном счете движение бытия, в зависимости от конкретной исторической обстановки принимает различные формы. Маркс и Энгельс намечают их следующим образом: «В любом современном развитии Я. первобытная стихийно возникшая речь возвысилась до стадии национального Я., отчасти благодаря истории развития Я. из готового материала, как это мы наблюдаем в случае романских и германских Я., отчасти благодаря скрещению и смешению народов, как в случае англ. Я., отчасти благодаря концентрации диалектов, у какого - нибудь народа, происходящей на основе экономической и политической концентрации» (Архив М. и Э., IV, стр. 290). Необходимо однако предостеречь от возможности известного механицизма; ибо, рассматривая процесс языковых изменений как отображение соответствующих изменений базы, не следует забывать о том, что Я. дан нам не только как производное, как факт, но и как уже существующее, как известный фактор. В этом отношении полезно было бы вспомнить слова Энгельса в письме его к Блоху (1890): «Экономическое положение — это основа, но на ход исторической борьбы оказывают влияние, во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты — конституции, установленные победившим классом после одержанной победы и т. д., правовые формы, и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Тут имеется налицо взаимодействие всех этих моментов, в к-ром в конце концов экономическое движение, как необходимое, прокладывает себе дорогу сквозь бесконечную толпу случайностей (т. е. вещей и событий, внутренняя взаимная связь к-рых настолько отдалена и, настолько трудно определима, что мы можем забыть о ней, считать, что ее не существует). В противном случае применять теорию к любому историческому периоду было бы легче, чем решать самое простое уравнение первой степени». И как пример абсолютной нелепости Энгельс приводит желание объяснить экономически (как ясно из контекста, из экономики современной Энгельсу Германии) «то передвижение согласных, которое делит Германию в отношении диалектов на две половины».
        Ведущими носителями языкового творчества и языкового развития следует считать в классовом обществе те классы, которые являются носителями и общего культурного развития, т. е. господствующие классы. При непосредственной близости языковой надстройки к базису порабощенные классы участвуют в создании этой надстройки в гораздо большей мере, чем в создании всех прочих надстроек; участвуют они здесь не только в качестве пассивных исполнителей, но и активных строителей. Это особенно относится к высшей и самой антагонистической форме классового общества—обществу капиталистическому.

        Язык нации и класса. В классовом об-ве классовая дифференциация и классовая борьба отражаются т. о. и в Я., и обратно, как и всякая надстройка, Я. становится орудием классовой борьбы. Литературный Я., как устный, так и письменный, является Я. господствующего класса и прежде всего его авангарда, его передовой части. Этот Я. обслуживает наиболее сложные общественные потребности (государственные, печать, науку и проч.). В эпоху феодализма в качестве литературного выступают очень часто чуждые широким массам Я. (мертвые или иностранные), в эпоху же капитализма в роли литературного Я. обычно выступает один из диалектов родного Я. (диалект господствующего класса).— Подробно об этом см. Диалект, Литературный язык.

        Языковая политика. Со сменой классов, еще до революционного свержения господства прежнего эксплоататорского класса, в господствующий Я. нации проникают новые слова,старые отмирают, за прежними словами закрепляются новые значения и оттенки. Это свойство языка, как свойство надстройки, обусловливает возможность языковой политики в классовом об-ве. Эксплоататорские классы сознательно или бессознательно используют Я. в качестве орудия эксплоатации, пытаясь закрепить свой Я. в академических словарях, как это подметил для эпохи Вел. франц. революции П. Лафарг во Франции, изгоняя из этих словарей .«вносящие анархию» в об-во слова «черни», преследуя в условиях развивающейся на определенном этапе империалистической системы национальные Я. порабощенных народов. В стране диктатуры пролетариата, напротив, языковая политика, осуществляемая под руководством ленинской ВКП(б), служит одним из могучих рычагов социалистического строительства и в частности национального возрождения ранее порабощенных царским правительством малых народов СССР. На вопросах национальной политики в области Я. останавливался вождь мировой революции В. И. Ленин, четко формулировавший задачи языковой политики на X Съезде партии. На этих вопросах неоднократно останавливался т. Сталин, отмечавший роль языковой политики в статье «Марксизм и национальный вопрос» и вновь формулировавший в своих выступлениях в 1925 в КУТВ и в 1930 на XVI Съезде ВКП(б) задачи языковой политики в связи с проблемами национальной политики и ее значение для социалистического строительства. Основная мысль, вы ражающая сущность этой политики, высказана в четкой формуле: «Развитие национальных культур должно развернуться с новой силой с введением и укоренением общеобязательного образования на родном языке» (речь на XVI Съезде)-. Подробнее см. Национальная политика.
        Связь Я. с мышлением, особенно ярко бросающаяся в глаза в области семантики и наличная в такой же мере в области грамматического строя речи, делает далеко небезразличным пользование тем или иным языком, той или иной «разновидностью» национального языка, в лучшем случае признаваемой буржуазными лингвистами «наречием» или «поднаречием» единого Я.-массива или вовсе ими игнорируемого. Отражая свойства мышления, Я., насильственно навязываемый, способен превратиться в орудие тормаза культурного развития, прививать и искусственно поддерживать нормы мышления эксплоататорского класса, подавлять самодеятельность и творческие силы нации или класса, создавая вместе с тем фикцию неспособности подавляемого Я. к развитию. Напротив, правильная языковая политика, способствуя, по тем же свойствам Я., культурному росту, обеспечивает в нашей стране мощный темп социалистического строительства.

        Очередные задачи марксистской лингвистики. Поэтому на текущем этапе социалистического строительства перед советскими лингвистами-марксистами, наряду с проверкой и углубленной разработкой системы марксистского языкознания, наряду с развертыванием борьбы на два фронта — против идеализма и против механицизма —в качестве еще более важной задачи стоит преодоление одной из худших традиций науки о Я.—отрыва теории от практики, под прикрытием к-рой буржуазная лингвистика капиталистического об-ва проводит в своих классификациях и теориях апологию классового и национального угнетения. Вся работа по Я. должна быть включена в генеральный план социалистического строительства Советского Союза.

         Лит.: Высказывания классиков марксизма-ленинизма по языку разбросаны в многочисленных их произведениях, из к-рых особого внимания заслушивают: Ленин В. И., Критические заметки по национальному вопросу, Соч., том XVII, 2 изд., М,—Л., 1929, стр. 129—59; его же, Тезисы по национальному вопросу, Ленинский сборник, I I , М.—Л., 1925; его же, Либералы и демократы в вопросе об языках,Соч., том XVI, 2 изд., М.--Л., 1930, стр. 595—98; его ж е, Об очистке русского языка, .Ленинградск. правда., 1924, 4 дек.; его же, Конспект книги Гегеля «Наука логики», Ленинский сборник, IX, М.—Л.. 1929; его же. Конспект книги Ласеаля «Философия Гераклита», Ленинский сборник, XII, М.—Л., 1930; его же, К вопросу о диалектике, там же; его же, Собрание сочинений, т. XIX, [1 изд.], М.—Л., 1925; Сталин И. В., Национальные моменты в партийном и советском строительстве, Харьков, 1923; его же, Вопросы ленинизма, 3 изд., М.—Л., 1931 (особенно «Речь на собрании студентов КУТВ» и «Доклад и заключительное слово на XVI Партсъезде.); Энгельс Ф., Анти-Дюринг, 3 изд., М.—Л., 1930; Марк с К., К критике политической экономии, 3 издание, М.—Л., 1931 (см. Предисловие); Энгельс Ф., Диалектика природы, 4 изд., М.—Л., 1930 (особенно «Роль труда в процессе очеловечения обезьяны» и «Поляризация»); Маркс К. Энгельс Ф., Сочинения, т. XXI и следующие (Переписка), М.—Л., 1929; их же, О Л. Фейербахе, «Архив Маркса и Энгельса», кн. 1, М.—Л., 1924; их же, О М. Штирнере, там же, книга 4, М.—Л., 1929; Л а ф а р г П., Язык и революция, М,— Л . , 1930, а также замечания по истории отдельных слов в его работах: Происхождение и развитие собственности (2 изд., М.—Л., 1928), Очерки по истории культуры (2 изд., М,—Л., 1928) и др. Обзор ряда высказываний классиков марксизма-ленинизма по языку—см.: Шор Р., Неотложная задача, «Русский язык в советской школе», М., 1931, № 1; ее же, На путях к марксистской лингвистике, М., 1931. Ряд статей по отдельным вопросам материалистич. лингвистики помещен в журналах «Литература и искусство» (М., 1930), «Литература и марксизм» (М.—Л., 1928), «Русский язык в советской школе» (М., 1929), «Варнитсо» (М., 1929), «Революция и язык» (М., 1931), «Литературная учеба» (М,—Л., 1930), в изданиях ИЛЯЗВ: «Языковедение и материализм», Л., 1927, «Язык и литература», тт. I — V I I , Л., 1926—31, и РАНИОН: «Ученые записки» Ин-та этнических и национальных культур народов Востока, а также в изданиях Академии наук СССР (Яфетические сборники, Доклады и т. д.). Библиографию по яфетической теории см. в статье Яфетическая теория; по буржуазным лингвистическим теориям — в статье Языковедение. А. Б., И. М., Р. Ш.