ОГЛАВЛЕНИЕ

• 1- я лекция. Антимарксистская теория Марра о происхождении и развитии языка. Свободная лингвистическая дискуссия в «Правде» и основные методологические ошибки советских языковедов… 3
• 2-я лекция. Значение работ И. В. Сталина для развития советского языкознания… 33
• 3-я лекция. Учение И. В. Сталина о специфике языка… 51

         К ЧИТАТЕЛЯМ 
        Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний просит присылать отзывы об этой брошюре по адресу: Москва, Китайский проезд, 3, Редакционно-издательскому отделу Общества.
        Редактор — профессор М. Н. ПЕТЕРСОН, Редактор Редакционно-издательского отдела Общества — А. Л. ЧИСТЯКОВА.
        Тираж — 195.000

[3]                
        Свободная дискуссия на страницах «Правды» подняла важнейшие проблемы советского языкознания, привлекла внимание всего советского народа к вопросам теории и истории языка. В дискуссии принял участие И. В. Сталин. Его гениальные работы «Относительно марксизма в языкознании», «К некоторым вопросам языкознания» и «Ответ товарищам» повернули советское языкознание на истинный марксистский путь исследования. Они дали ясные, точные и глубокие ответы на самые важные и сложные вопросы общего языкознания. Они положили предел невероятной путанице в разрешении основных вопросов теории языка, путанице, которая царила среди руководящих языковедческих кругов нашей страны и особенно среди «учеников» академика Н. Я. Марра.
        Работы И. В. Сталина не только разоблачили антимарксистскую сущность лингвистических взглядов Н. Я. Марра и его последователей, но и произвели глубокий переворот в советском языкознании. Они вооружают советских языковедов новыми знаниями, новыми открытиями в области марксистского понимания исторических закономерностей развития языка. Они кладут резкую грань между настоящим и прошлым советского языкознания, ярко освещая задачи его будущего развития. В работах И. В. Сталина по основным вопросам языкознания дана гениальная программа развития марксистской науки о языке. Выведенные И. В. Сталиным из тупика на широкую дорогу подлинного научного языкознания, советские лингвисты теперь могут смело продвигаться вперёд.

        Внедрение марксизма в языкознание — одна из важнейших задач в развитии советских наук об обществе. Задача эта возникла и приобрела острый общественно-научный и политический интерес ещё в первые годы после Великой Октябрьской социалистической революции. У части советских учёных — историков, филологов, философов, лингвистов — разрешение этой задачи ассоциировалось тогда с именем акад. Н. Я. Марра. Вокруг имени Н. Я. Марра уже к концу 20-х — началу 30-х годов сло-
[4]      
жился ореол глубокого мыслителя-марксиста, произведшего полный переворот в области советского языкознания и смежных наук.
        В предисловии к сборнику статей, посвящённых памяти Н. Я. Марра Всесоюзным центральным комитетом Hового алфавита, редакторы (акад. И. И. Мещанинов и др.) писали: «Созданное Н. Я. Марром новое учение о языке, так называемая «яфетическая теория», открывает новые горизонты для исследований не только в области языкознания, но и ряда других наук».^[1]
        Новое учение о языке сам Н. Я. Марр и его «ученики» уже в середине 20-х годов объявили «марксистско-ленинским по своей методологии»^[2]. Ещё в 1928 году академик М. Н. Покровский, принесший много вреда советской исторической науке, писал о Н. Я. Марре: «Если бы Энгельс ещё жил между нами, теорией Марра занимался бы теперь каждый комвузовец, потому что она вошла бы в железный инвентарь марксистского понимания истории»^[3]. Странное суждение: как будто после смерти Энгельса разработка марксизма прекратилась.
        «Ученики» Н. Я. Марра и те советские языковеды, которые фактически или формально включились в число последователей его лингвистической теории, после смерти Н. Я. Марра охотно выдавали себя за творцов и носителей марксистского языкознания. Правда, далеко не все взгляды Н. Я. Марра, и притом самые существенные для его концепции, разделялись и развивались его поклонниками и сторонниками. В среде последователей так называемого нового учения о языке акад. Н. Я. Марра не было внутреннего научно-идеологического единства. Образовалось несколько разветвлений того лингвистического потока, который брал своё начало в деятельности Н. Я. Марра как языковеда или хотя бы частично соприкасался с ней в своих истоках. Однако всё, что не связывалось прямо или косвенно с именем Н. Я. Марра в советском языкознании и что фактически сыграло большую прогрессивную роль в развитии советской науки о языке, представителями нового учения о языке объявлялось реакционным, буржуазным, идеалистическим, антисоветским. Борьба мнений, свобода критики была ими подавлена особенно решительно за последние годы (с 1947 г. до начала мая 1950 г.). И. В. Сталин так охарактеризовал возникшее положение в советском языкознании: «Создалась замкнутая группа непогрешимых руководителей, которая, обезопасив себя от всякой возможной критики, стала самовольничать и бесчинствовать» ^[4].
[5]                
        Между тем «никакая наука, — как говорит И. В. Сталин, — не может развиваться и преуспевать без борьбы, мнений, без свободы критики».

                   * * *

        Для того, чтобы нагляднее показать ту «невероятную путаницу во взглядах по основным вопросам языкознания», которая царила среди последователей Н. Я. Марра до появления работ И. В. Сталина «Относительно марксизма в языкознании», «К некоторым вопросам языкознания» и «Ответ товарищам», необходимо в нескольких словах изложить конкретное учение Н. Я. Марра о происхождении и развитии языка, а также воспроизвести некоторые вытекающие из него следствия.
        Марр учил, что первоначально был язык жестов, ручной язык и соответствующее ему «ручное» мышление («говорили руками»). Звуковая речь, по утверждению Марра, возникла в среде жрецов, магов как средство «труд-магического действия». Маги, как обладатели звуковой речи, составляли особую общественную организацию, особый «класс». Первичных слов-элементов было четыре. Эти четыре элемента (сал, бер, йон, рош), как бы четыре «пра-слова», были найдены, «открыты» Марром в процессе анализа древнейших племенных названий (ср., например, И-бер-ы, Русь, Эт-рус-ки и т. п.). И сами эти четыре словоэлемента, первоначально не выражавшие никакого реального содержания, служили магам для общения не с людьми, а с племенным божеством, тотемом, в процессе «труд-магического действия», т. е. общественного магического «производственного» акта, сопровождаемого плясками, песнями, музыкой и заклинаниями, восклицаниями магов, обращёнными к божеству.
        Первичные словоэлементы являлись средством магического воздействия на низшие «классы». Акад. Н. Я. Марр писал: «Язык — магическое средство, орудие производства на первых этапах созидания человеком коллективного производства, язык — орудие производства. Потребность и возможность использовать язык как средство общения — дело позднейшее, и это относится одинаково как к ручной или линейной... речи, так и к язычной или звуковой речи»^[5].
        Легко заметить, что все эти фантастические предположения находятся в решительном противоречии с учением классиков марксизма-ленинизма о происхождении языка в виде звуковой речи в процессе трудовой деятельности людей из потребностей общения. По Марру, после борьбы между носителями ручной речи и обладателями звуковой речи более мощный коллектив со звуковой речью взял верх над глухонемыми. Произошёл революционный взрыв^[6], переход от ручного языка к звуковому. С этого
[6]      
момента и начинается история человеческого языка, единый языкотворческий, или глоттогонический, процесс, как выражался Марр. Этот процесс един в силу того, что в основе всех языков мира лежат четыре однородных элемента, и в силу того, что этот процесс подчинён общим и единым закономерностям — при всём многообразии языков мира, сложившихся в ходе развития человеческого языка.

«Все слова всех языков, поскольку они являются продуктом одного творческого процесса, состоят всего-навсего из четырёх элементов, каждое слово из одного или двух, реже трёх элементов; в лексическом составе какого бы то ни было языка нет слова, содержащего что-либо сверх всё тех же четырёх элементов»[7].      

        Н. Я. Марр был убеждён, что с помощью изобретённого им анализа слов по этим элементам (палеонтологического анализа), путём выделения разных комбинаций этих элементов в разных словах разных языков мира и путём стадиально-идеологического истолкования их он может восстановить самые первоначальные стадии развития человеческого языка и мышления. Многие работы акад. Марра посвящены сравнительно-этимологическим упражнениям этого рода. Но естественно возникает вопрос: почему же языки мира так различны, различны по грамматическому строю и словарному составу? Марр отвечает на этот вопрос так: различие языков, переживающих в процессах непрерывного скрещения друг с другом качественное перерождение, соответствует разным ступеням развития общечеловеческого языка. Оно отражает разные стадии этого развития. По словам Н. Я. Марра, речь в процессе своего развития пережила «ряд стадий, сменявших и идеологию, и оформление, и технику во всех разрезах до расхождений по противоположности»^[8]. Этим же стадиальным развитием речи обусловлены родство и различие групп (систем, или семей) языков — славянских, германских и т. п. Вопрос о системах, или семьях, таких родственных языков разрабатывался сравнительно-историческим языкознанием, исходившим из мысли об общей основе этих языков, о так называемом «праязыке». Н. Я. Марр отвергал и изобличал это языкознание как формалистическое и идеалистическое.

«Оно, — по словам Марра, — не имеет понятия о том, что язык есть изменчивая историческая ценность, оно не может дать конкретного представления ни о смене одной в языках системы другой, из неё рождающейся с борьбой в диалектическом развитии, системой. Приняв системы различных ступеней стадиального развития за семьи, каждую с особым независимым источником происхождения, оно выявило свою импотентность шагнуть далее трёх позднейшей производственно-социальной жизнью человечества созданных систем («семей»): индоевропей-
[7]      
ской, семитическо-хамитической и урало-алтайской «семьи», путаясь и в них, изучаемых как замкнутые миры»[9].

        Н. Я. Марр отрицал все основы сравнительно-исторического языкознания и связанного с ним сравнительно-исторического метода (т. е. приёма исследования) с его высокой техникой сравнения однотипных явлений, особенно звуковых и грамматических, в системе родственных языков (ср., например, русское узел и заимствованное из польского вензель и т. п.). Марр считал, что системы родственных языков — это лишь порождённая многочисленными, однородными, и притом позднейшими, языковыми скрещениями ступень в развитии общечеловеческого языка.
        Сравнительно-историческому методу Н. Я. Марр противопоставил «технику нового учения о языке», сравнительно-палеонтологический анализ всех языков мира по четырём элементам, независимо от их родства и различия, безотносительно к истории их развития. Этим путём, верил Н. Я. Марр, открываются «законы семантики», т. е. изменений значений слов на разных стадиях развития языка, свойственные каждому языку и одновременно всем языкам мира; этим путём будто бы устанавливаются закономерности движения человеческого языка, обусловленные сменой социально-экономических формаций, сменой форм производства и связанных с ними мировоззрений.
        Таким образом, все языки мира, имея общий исходный материал в виде четырёх первичных элементов и проходя единый языкотворческий процесс развития, по мнению Марра, подвергаются, в зависимости от разных производственных, экономических, общественно-политических условий, а также в результате разнообразных скрещений друг с другом, разным сдвигам в «технике оформления и идеологического построения». Этим путём и образуется всё многообразие языков мира. Н. Я. Марр субъективно был убеждён в том, что с помощью анализа по четырём элементам, «по овладении этим новым орудием исследования вскрылись связи, никем не гаданные, между отдельными языками, раскинутыми по всей территории Африки, Европы и Азии»^[10]. На самом же деле элементный анализ Н. Я. Марра, тесно связанный с учением его о стадиальном процессе развития языка, по существу своему антиисторичен. »Эквилибристика элементами вне времени и пространства фактически вела Н. Я. Марра к вопиющему антиисторизму, к отрицанию диалектики, души марксизма»^[11].
        И. В. Сталин так оценил эту теорию происхождения и развития языка, предложенную Марром и опирающуюся на фантастический домысел о развитии всего многообразия языков мира из первичных четырёх элементов:

«Н. Я. Марр крикливо шельмует
[8]      
сравнительно-исторический метод, как «идеалистический». А между тем нужно сказать, что сравнительно-исторический метод, несмотря на его серьезные недостатки, все же лучше, чем действительно идеалистический четырехэлементный анализ Н. Я. Марра, ибо первый толкает к работе, к изучению языков, а второй толкает лишь к тому, чтобы лежать на печке и гадать на кофейной гуще вокруг пресловутых четырех элементов.
        Н. Я. Марр высокомерно третирует всякую попытку изучения групп (семей) языков, как проявление теории «праязыка». А между тем нельзя отрицать, что языковое родство, например, таких наций, как славянские, не подлежит сомнению, что изучение языкового родства этих наций могло бы принести языкознанию большую пользу в деле изучения законов развития языка» ^[12].

        Правда, некоторые «ученики» Н. Я. Марра отошли от палеонтологического анализа по элементам, но это не помешало им, не отставая в этом направлении от Марра, игнорировать и отвергать сравнительно-исторический метод и изучение родства таких языков, как славянские. В основе их интересов лежала так называемая стадиально-типологическая классификация разносистемных языков мира, т. е. классификация разных систем языков по стадиям их развития, по месту в едином языкотворческом процессе. И. И. Мещанинов думал, что именно в сравнительном анализе конструкций предложения разносистемных языков «уточняется сама проблема стадиальности, благодаря которой яснее выступят качественные различия отдельных грамматических категорий в их сравнительных сопоставлениях по языкам различных систем, а сама грамматическая форма в её историческом движении выявит идущую смену качественных состояний».[13] Такая стадиальная классификация языков ещё не создана до сих пор. Она не имеет под собой живой конкретно-исторической базы, как это признал акад. И. И. Мещанинов в своей работе «Проблема стадиальности в развитии языка». Здесь он призывал к прослеживанию стадиальных переходов на материалах отдельных языков, даже отдельных языковых групп (семей). «Может быть, удастся, — писал он, — выявить и общую схему стадиальных переходов»^[14]. В конце концов И. И. Мещанинов приходит к выводу: «...строить стадиальную периодизацию только по синтаксической типологии, так же как и только по морфологической, нельзя»[15]. А если стадиальные смены прослеживать на конкретном материале отдельных языков и язы-
[9]      
новых групп, то может получиться формальная периодизация.[16] Ведь в этом случае вопрос об общечеловеческом языке как едином реальном сознании исключается. Получался заколдованный крут.
        Проф. А. С. Чикобава совершенно справедливо заметил об этой стадиальной классификации языков, опирающейся на учение Н. Я. Марра о едином языкотворческом процессе:

«Весь глоттогонический процесс, по теории акад. Н. Я. Марра, состоит из застывших в развитии языков (системы языков); языки (системы языков) иллюстрируют «развитие» единого глоттогонического процесса, но сами не развиваются.
        При такой постановке вопроса в теории акад. Н. Я. Марра стадиальная классификация языков и соответствующий глоттогонический процесс являются лишёнными историчности и в силу этого в принципе метафизичны, ненаучны»^[17].

        Краеугольными камнями нового учения о языке Марра, кроме учения о единстве глоттогонического процесса и о скрещении языков как универсальном средстве образования новых языковых видов, были ещё четыре общих положения:
        • понимание языка как надстройки над базисом,
        • признание тождества или равенства мышления и идеологии, мировоззрения,
        • принцип изначальной классовости языка и
        • принцип скачкообразного, ступенчатого, стадиального развития языка и мышления посредством «взрывов».

        «Проблема стадиальности, поставленная Н. Я. Марром и детально им изучавшаяся, играет решающую роль во всей постановке его учения о языке и ложится в основу развивающегося советского языкознания»^[18], — так думал акад. И. И. Мещанинов, В сущности, именно принцип стадиальных смен языка и мышления помог части учеников Н. Я. Марра освободиться из плена элементного, палеонтологического анализа. Палеонтологический подход к языку, основанный на анализе по четырём элементам, «существенно видоизменился в первые же годы после смерти. Н. Я. Марра подчинением анализа по названным элементам стадиальной схеме». «Выдвижение переходов с резкими структурными сдвигами должно было затронуть и эти элементы, понимаемые как изначальные в звуковой речи корнесловы. И они должны были в длительном ходе исторического процесса претерпеть коренные сдвиги в своём состоянии и перейти на новый тип. Таковыми оказываются основы слов, выступающие в разросшемся словарном составе языков различных систем. С них и начинается палеонтоло-
[10]    
гический анализ наличной лексики. Тем самым применение анализа по четырём элементам повсеместно во всех языках и во всех периодах их развития само собою отпадало. Такой вывод в его окончательном итоге не находится в противоречии с высказываниями самого же Н. Я. Марра, признавшего, что выделяемые им четыре лингвистических элемента     

«не остались без изменчивости не только в форме, но и в содержании... Изменилось функциональное развитие этих элементов в течение длительных многотысячных веков жизни человеческого коллектива. Это значит, что четыре лингвистических элемента изменили коренным образом свои функции на различных стадиях развития»^[19].

        Таким образом, выдвинутые Марром положения о революционном, а не эволюционном движении речи, а также о языковом скрещении неизбежно распространяются и на элементы.

«При новом качественном стадиальном состоянии они утрачивали прежнее содержание и в процессе скрещения давали новые образования, именуемые корнями и основами слов. Анализ слов современной речи по четырём элементам ничего не даёт, так как последние уже утратили связь формы с содержанием» ^[20].

        Однако устранение палеонтологического анализа по элементам не вносило коренных изменений в общую методологию нового учения о языке. Застой в его развитии стал остро ощущаться даже среди самих сторонников теории Н. Я. Марра.

                   * *  *

        Неудовлетворительное состояние советского языкознания, застой в его развитии вызывали острое беспокойство у нашей партии и у широких кругов советской общественности. Газета «Правда» в начале мая 1950 года открыла свободную дискуссию по вопросам языкознания «с тем, чтобы путём критики и самокритики преодолеть застой в развитии советского языкознания и дать правильное направление дальнейшей научной работе в этой области»^[21]. В дискуссии с одинаковой решительностью и свободой раздавались голоса и критиков и защитников теории Н. Я. Марра. Борьба мнений сосредоточилась вокруг основных вопросов языкознания. Часть выдвинутых проблем и высказанных положений можно расположить контрастирующими парами.
        1. Учение Н. Я. Марра о единстве языкотворческого процесса, т. е. о едином потоке развития человеческого языка вообще, охватывающем все языки мира, независимо от различия их систем и безотносительно к их истории, — и требование тщательного изу-
[11]    
чения историй конкретных языков, а также историй систем родственных языков.
        Сам Н. Я. Марр, пытаясь установить закономерность единого глоттогонического процесса и ощупью отыскивая здесь отражение единства исторического процесса развития общества, не указал способов связать эти общие закономерности с закономерностями истории отдельных языков. Если единство развития языков — это единство закономерностей, своеобразно преломляющихся в истории каждого языка, то, казалось бы, легче всего найти эти закономерности, углубляясь в историческое изучение отдельных языков. Между тем антиисторизм в изучении конкретных языков — основной порок преобладающего большинства работ последователей Н. Я. Марра. Принцип стадиальности в развитии языка и мышления лишь уводил представителей нового учения о языке от конкретно-исторического изучения языков, от понимания специфики развития отдельного языка.
        2. Учение Н. Я. Марра об определяющей роли революционных, коренных изменений, «взрывов», стадиальных смен в развитии языка и мышления, учение о ступенчатых, скачкообразных переходах языка из одного качественного состояния в другое — и убеждение в большом значении принципа эволюции для понимания исторического движения языка (эволюционизм). «Ученики» Н. Я. Марра думали, что теория внезапных взрывов в развития языка является прямым и естественным следствием применения диалектического метода к истории языка.
        3. Учение Н. Я. Марра о языковом скрещении как об активном и основном, универсальном средстве образования новых по строю, по качеству языков, «языковых видов» — и взгляд на скрещение лишь как на один из процессов интеграции в истории языков, как на важное, исторически обусловленное событие в развитии языка, но далеко не всегда приводящее к ломке его структуры, происходящее обычно лишь благодаря контакту языков на определённых географических территориях.
        4. Учение Марра и его школы о классовости языка, утверждение классового характера всякого языка на всех этапах его истории — и принцип: «классовых языков не бывает».
        5. Уверенность представителей нового учения о языке в классовых основах даже грамматического строя, в непосредственной обусловленности грамматических категорий общественным строем, производственными отношениями, классовыми идеологиями, классовым мышлением — и тезис: «грамматику языка создаёт народ, а не класс».
        6. Учение Н. Я. Марра о возможности внезапного «стадиального» перерождения строя языка, о неустойчивости, лёгкой переплавляемости типа языка — и исторически обоснованные взгляды на устойчивость грамматического строя языка.
        7. Учение Н. Я. Марра о разнокачественных стадиях развития мышления, о возможности и даже неизбежности в будущем
[12]    
отрыва мышления от языка, о возможности человеческого общения посредством самого мышления, свободного от природной материи языка, от норм природы,— и марксистское учение о диалектическом единстве языка и мышления, о неразрывной связи мышления с языком.
        8. Учение Н. Я. Марра о непосредственной, прямой социально-экономической обусловленности всех изменений языка, даже фонетических, — и результаты наблюдений над историческими фактами перебоев звуков, ассимиляций и т. п., свидетельствующие о бесполезности и исторической неоправданности такого «грубого социологизирования звуковых переходов».
        9. Учение последователей теории Н. Я. Марра о неразрывной связанности всех языковых явлений как надстройки с экономическим базисом, с его судьбой, с внешними факторами истории языка, — и вопрос о внутренних закономерностях развития языка, об отсутствии прямой зависимости, по крайней мере, некоторых изменений — фонетических и грамматических, а также словообразовательных, — от изменений в базисе.
        Для Марра даже мышление иногда — это «система построения звуковой речи, вытекающая из системы хозяйства и отвечающей ей социальной структуры»^[22].

«... У Н. Марра, — писал Г. Капанцян, — имеется большой схематизм и непосредственная связь между языковыми формальными конструкциями и общественно-производственным состоянием. Совершенно игнорируется имманентное значение специфики звукового языка и его опосредствование через очень долгое время в строе предложения, речи, иначе говоря, языка» ^[23].

        10. Уверенность представителей нового учения о языке в том, что Н. Я. Марром заложены основы марксистской семасиологии, что им открыты (с помощью элементного анализа) «законы семантики», имеющие универсальное значение (например, закон функциональной семантики, закон поляризации значений, т. е. расщепления одного значения на два взаимно противоположные и т. п.), — и объективное констатирование, что существование новой семасиологии, строго обоснованной и твёрдо базирующейся на методе диалектического материализма, ещё «не является фактом нашей научной действительности».
        11. Отрицание представителями нового учения о языке трудов почти всех дореволюционных лингвистов — до появления сочинений Н. Я. Марра — и признание большой и притом прогрессивной роли русского домарровского языкознания в истории мировой науки о языке.
        12. Марровский палеонтологический анализ по четырём элементам — и отвергаемый Н. Я. Марром и его последователями сравнительно-исторический метод.
[13]              
        13. Защищаемая сторонниками теории Н. Я. Марра стадиальная, или стадиально-типологическая, классификация языков разных систем (т. е. классификация языков по воображаемому их месту в стадиальной схеме развития общечеловеческой речи в едином языкотворческом процессе) — и классификация языков генеалогическая (т. е. по родству систем, по родству, обусловленному происхождением от одного источника, от одного языка — основы).
        14. Учение Н. Я. Марра о линейном «языке» как первичном средстве человеческого общения, о зарождении звуковой речи в связи с труд-магическим действием в среде жрецов-магов, о наступившем затем революционном переходе общества от языка жестов к звуковому языку, как средству общения — и учение классиков марксизма-ленинизма о возникновении звукового языка в процессе трудовой деятельности людей из потребности общения между собою.
        15. Убеждение Н. Я. Марра в необходимости принять научно проработанные, искусственные меры к ускорению процесса образования единого будущего языка бесклассового общества — и марксистское учение, разработанное И. В. Сталиным, об основных этапах развития национальных языков, сосуществования их с зональными языками и последующего слияния в единый международный язык человечества — в эпоху победы социализма во всемирном масштабе.
        16. Учение Н. Я. Марра о необходимости «коренной перестройки» современных языков социалистических наций, о созидании новых языков со сдвигом «всего этого надстроечного мира на новые рельсы, на новую ступень стадиального развития человеческой речи»^[24] — и признание целесообразности нормализации современных языков на основе оценки наличных живых языковых явлений и отношений, а также на основе отбора наиболее социально значительных, прогрессивных языковых употреблений[25].
        17. Явно выраженные элементы космополитизма в учении акад. Н. Я. Марра, отрицания самобытности национальных языков и национальных культур — и глубокая уверенность в исторической значительности принципа национальной самобытности для развития языков, по крайней мере в эпоху до всемирной победы коммунизма.
        18. Полное отрицание Н. Я. Марром современной грамматики как порождённой «формальным идеалистическим учением о языке», «идеалистически-формальным научным мировоззрением»^[26], — и убеждение в большом образовательном и логически развивающем значении нормативных и описательных грамматик современных языков.
        Само собой разумеется, что в ходе дискуссий — до появления гениальных статей И. В. Сталина — эти идеологические контрасты
[14]    
ещё не определились, не вырисовались так чётко, как мы видим их теперь. Во время дискуссии не могли не всплыть и вопросы о языковедческих кадрах, об их распылённости, о созданном представителями нового учения о языке их расколе и разброде.

«Отсутствие единства в понимании задач, поставленных перед языковедами, противопоставление нового учения «старому», вызванное ошибочным стремлением Марра наглухо отгородиться от «старого», взаимное непонимание, недоверие и т. п. создали условия для распыления наших сил»^[27], — писал проф. Г. Ахвледиани.

        В дискуссии был отмечен самими сторонниками нового учения о языке целый ряд недостатков, недоработок, спорных и ошибочных положений, нерешённых проблем в сфере этого учения, например, неясность исторических границ, возможностей и методики применения палеонтологического анализа Н. Я. Марра; отсутствие чего-либо вполне достоверного в учении о стадиальности развития языка и мышления и в стадиальной периодизации языка; спорность марровской схемы развития мышления; элементы механицизма в решении вопроса о соотношении языка и общества; противоречивость в определении задач и существа грамматики, в понимании взаимодействия морфологии и синтаксиса, грамматики и лексики; пренебрежение к истории отдельных языков и к истории групп или семей (систем) родственных языков; нечёткость в раскрытии сущности так называемых «понятийных категорий»; антиисторические тенденции в методике сопоставления строя разносистемных языков; полная неразработанность вопроса о сравнительно-исторических грамматиках в аспекте нового учения о языке; отсутствие конкретных исследований о природе классового языка и даже отсутствие ясных доказательств правомерности самого термина — «классовый язык»; недостаток ясности в вопросе о «схождениях» и «расхождениях» языков; необоснованность учения о языковом скрещении как универсальном средстве образования новых языковых видов, так как «пути образования языков весьма разнообразны»; опасность широко распространённого догматического подхода к наследию Н. Я. Марра; отсутствие должной критической оценки устаревших и ошибочных положений акад. Н. Я. Марра и многое другое.
        В отдельных статьях, появившихся в связи с дискуссией, подчёркивалось, что многие из последователей нового учения о языке фактически отступают от главных положений Н. Я. Марра, хотя и уснащают свои работы ссылками на его сочинения. Таковы, например, последние работы акад. И. И. Мещанинова, проф. С. Д. Кацнельсона, проф. А. В. Десницкой и др. Теоретический разброд обнаружился и в дискуссионных статьях самих последователей Н. Я. Марра.
        Так, антиисторизм марровской методики изучения стадиаль-
[15]    
ных изменений в языке подчёркивался проф. Г. Санжеевым, сторонником самого принципа стадиальности развития языка. По словам Г. Д. Санжеева, «коренная ошибка Н. Я. Марра заключается в том, что все его стадиальные изменения происходят за порогом цивилизации и как бы прекращаются в периоды становления и наличия классовых обществ». Г. Санжеев стоит за изучение стадий в конкретной истории отдельных языков. По мнению проф. Санжеева,   

«нельзя найти верный путь, если сравнивать, например, китайский язык с немецким без учёта конкретной истории привлекаемых к изучению языков; результата можно добиться лишь в том случае, если язык современных немцев сравнивать с речью древних германцев, если современный китайский язык сопоставлять с китайским же языком III века до нашей эры. Языки же разных систем и типологии для обобщения можно сравнивать лишь после того, как они стадиально-исторически изучены по отдельности с учётом конкретной истории общественного развития их, языков, носителей, т. е. народов»^[28].

        Дискуссия показала, что некоторые положения, которые подвергались уничтожающей критике со стороны последователей Н. Я. Марра как буржуазно-идеалистические и антисоветские, например, положение о превосходстве аналитического строя над синтетическим, и соответственно с этим о большей развитости и прогрессивности аналитических языков сравнительно с синтетическими, на самом деле разделялись самим Марром и от него были восприняты некоторыми его «учениками»^[29].
        Кроме того ярко обнаружилось, что новое учение о языке не может служить базой исследования живых, современных языков народов СССР или зарубежных стран. Основные лингвистические категории, необходимые для такой работы: понятие слова, предложения, словосочетания, сложного предложения, сложного синтаксического целого, фразеологического единства, идиомы, разные грамматические, лексические и стилистические категории, — словом, все главные понятия, определяющие общее направление и метод изучения языка, не получили ни у самого Н. Я. Марра, ни у его последователей точного и ясного диалектико-материалистического определения или истолкования.
        Подводя итоги дискуссии и оценивая её пользу, И. В. Сталин сказал:      

«Дискуссия не только разбила старый режим в языкознании, но она выявила еще ту невероятную путаницу взглядов по самым важным вопросам языкознания, которая царит среди руководящих кругов этой отрасли науки. До начала дискуссии «ученики» Н. Я. Марра молчали и замалчивали неблагополучное положение в языкознании. Но после начала дискуссии стало уже невозможно молчать, — они были вынуждены выступить на страницах
[16]    
печати. И что же? Оказалось, что в учении Н. Я. Марра имеется целый ряд прорех, ошибок, неуточненных проблем, неразработанных положений» ^[30].

        Основная причина этого была остро и наглядно вскрыта И. В. Сталиным: Н. Я. Марр «не сумел стать марксистом. Он был всего лишь упростителем и вульгаризатором марксизма, вроде «пролеткультовцев» или «рапповцев».[31]

                   * * *

        Значение дискуссии для дальнейшего развития советского языкознания не ограничивается тем, что она раскрыла ошибки Н. Я. Марра и его «учеников», что в ходе дискуссии благодаря гениальным работам И. В. Сталина была выяснена немарксистская сущность теории Н. Я. Марра. Во время дискуссии было выдвинуто, поставлено, но — до появления работ И. В. Сталина по вопросам языкознания — не получило разрешения множество важных вопросов общетеоретического и конкретно-исторического характера, например, не были разрешены вопрос о взаимоотношении грамматики и диалектической логики в сфере теории предложения, вопрос о взаимоотношении формальной и «идеологической» стороны языка, вопрос об использовании лексико-семантической, «идеологической» стороны общенародного языка борющимися классами в классовых интересах, вопрос о значении учения В. И. Ленина о двух культурах — буржуазной и пролетарской — в каждой национальной культуре для истории литературного языка и для истории языка художественной литературы, вопрос о закономерностях развития языков социалистических наций, вопрос о «народности и доступности» литературного языка в социалистическом обществе, вопрос о языке народной поэзии и языке советской художественной литературы, о языке советской публицистики, о растворении диалектов в общенациональном языке в период победы социализма, о принципах и путях улучшения разработки практических вопросов современного русского языка и других национальных языков Советского Союза и многое другое. «...Дискуссия, — указывает И. В. Сталин, — помогла делу также и в том отношении, что она вскрыла идеологические прорехи в советском языкознании»^[32], т. е. отклонения от правильного марксистского пути и у тех советских языковедов, которые скептически или совсем отрицательно относились к так называемому новому учению о языке.
        Во время дискуссии вскрылись вопиющие разногласия и противоречия между советскими языковедами в трактовке основных, центральных вопросов общего языкознания: в понимании общественной природы языка, его отношении к базису и надстройке, в понимании связи языка и мышления, в раскрытии самого поня-
[17]    
тия мышления (так как некоторые лингвисты вслед за Н. Я. Марром ставили знак равенства между мышлением и мировоззрением, идеологией, подчёркивая классовый характер мышления), в понимании сущности этнических и национальных языков (так как признание классовости национального языка приводило к смешению его с классовыми диалектами), в понимании отношения между языком и культурой, в представлении взаимодействий между народным языком и языком литературным в разные эпохи их истории, в определении исторических взаимодействий и взаимоотношений между языком и диалектом, в оценке способов и путей «увязки» учения об общих закономерностях развития языка с изучением истории отдельных языков и специфики их развития, в указаниях границ и перспектив применения сравнительно-исторического метода, в истолковании его недостатков и средств усовершенствования, в понимании закономерностей исторического развития отдельного языка и в периодизации этого развития и многое другое.
        Дискуссия показала, что некоторые немарксистские положения, получившие особенно резкое выражение в теории Н. Я. Марра, проникали, как болезнетворные микробы, ;в сознание и практику противников нового учения о языке и заразили всё советское языкознание.
        И. В. Сталин в таких сжатых, ясных и точных словах определил основные препятствия для развития советского языкознания, воздвигнутые Н. Я. Марром и его школой:

«Н. Я. Марр внес в языкознание неправильную, немарксистскую формулу насчет языка, как надстройки, и запутал себя, запутал языкознание. Невозможно на базе неправильной формулы развивать советское языкознание.
        Н. Я. Марр внес в языкознание другую, тоже неправильную и немарксистскую формулу насчет «классовости» языка и запутал себя, запутал языкознание. Невозможно на базе неправильной формулы, противоречащей всему ходу истории народов и языков, развивать советское языкознание»^[33].

        Далее И. В. Сталин указывает на крикливое шельмование Н. Я. Марром сравнительно-исторического метода и на высокомерное третирование со стороны Н. Я. Марра всякой попытки изучения групп (семей) языков.

                   * * *

        Под влиянием Н. Я. Марра и его школы среди советских лингвистов, правда, не в одинаковой степени, получили распространение и признание обе неправильные, немарксистские формулы, указанные И. В. Сталиным как главные препятствия к плодотворной разработке советского языкознания.
[18]              
        Понимание языка как надстройки над базисом — внутреннее ядро теории Н. Я. Марра и его последователей. «Язык такая же надстроечная общественная ценность, как художество и вообще искусства»^[34] — утверждал Н. Я. Марр в «Общем курсе учения об языке». Так как язык немыслим «без неразрывно с ним связанного мышления»^[35], то и мышление тоже признавалось в новом учении о языке надстроечной категорией. Н. Я. Марр даже ввёл в употребление термин: «язык-мышление, как надстройка базиса»^[36]. Следовательно, вся область мышления относилась к надстройке. В связи с этим возник вопрос об отношении языка к другим «категориям надстройки». Ведь общественно-политические, правовые, религиозные, этические, художественные и т. п. воззрения выражаются посредством языка, «через язык». Язык является не только формой выражения, но и средством закрепления и хранения этих воззрений. Проф. Л. П. Якубинский в период своего увлечения теорией акад. Н. Я. Марра различал в языке две основных функции: коммуникативную — быть средством человеческого общения — и идеологическую — быть формой существования других идеологических надстроек. Как форма существования идеологических надстроек, язык по своему содержанию включался в их число, образуя самую широкую категорию надстройки.
        Превращение языка в надстройку Н. Я. Марр связывал с развитием звукового языка и с появлением отвлечённых понятий на стадии космического мышления. Отголоски этой фантастики можно найти и в работах проф. Н. Ф. Яковлева. В своей «Грамматике литературного кабардино-черкесского языка» (1948 г.) он пишет:     

«Первоначально, на начальной ступени развития первобытной общины, благодаря непосредственной связи языка и мышления с материальной деятельностью людей, логические и грамматические формы совпадали с реальным их содержанием. В классовом обществе, благодаря превращению языка в надстройку, грамматические формы и формы мышления во многих случаях оказываются в противоречии как друг с другом, так и с реальным их содержанием» ^[37].    

        Превратившись в надстройку, звуковой язык, по Марру, активно содействует развитию и усложнению «надстроечной культуры».      

«Язык, немыслимый без неразрывно с ним связанного мышления, — писал Н. Я. Марр в работе «Язык и современность», — является надстройкой всех сторон и всех моментов производства и производственных отношений. В языке находят своё полное надстроечное отложение и другие категории самой надстройки»^[38].

[19]              
        Следовательно, язык — это «сложнейшая и содержательнейшая категория надстройки»^[39].
        Н. Я. Марр думал, что такие общественно-идеологические надстройки, как религиозные, моральные, художественные, политические, правовые, философские взгляды, как бы вырастают из языка — в связи с развитием и осложнением мышления.

«...Язык, — по словам Марра, — занимает исключительное место в надстройке только ему присущей полнотой объективно-идеологического охвата всех сторон бытия человечества на всём протяжении времени и пространства»[40]

        Именно Марр, в своей борьбе против так называемого «формально-сравнительного языкознания» пришедший к пониманию языка как идеологии, а нередко в связи с этим к отождествлению языка и идеологии и даже к отрыву мышления от языка как формы, больше всех других советских филологов содействовал распространению взгляда на язык как на надстройку над базисом. Марр, при характерной для его стиля небрежности, неточности, неопределенности и многозначности употребления основных терминов, иногда отождествлял мышление вообще, особенно отвлечённое, или «осознание», с надстроечным миром. Надстроечный мир, по Марру, — это мир отвлечённых слов-понятий или мир слов-понятий, относящихся к области религии, права, техники и т. п. В процессе формирования слов-понятий с отвлечёнными значениями язык в целом попадает у Марра в надстроечный мир. В статье «Язык и мышление» Марр писал:

«Коллективность представлений... служит отправным пунктом для скачка от материальной базы в надстроечный мир, ибо такой предмет, например, как «топор», находясь во владении всего производственного коллектива первобытного общества, воспринимался двояко — и как конкретный предмет «топор» и как общее понятие «орудие».^[41]

        «Надстроечные, отвлечённые понятия» или «надстроечные термины»^[42], например, истина, правда, Н. Я. Марром противопоставляются понятиям о материальных предметах.[43] «Есть стадия развития,— пишет Марр,— на которой не было ещё ни одного слова надстроечного порядка, не было отвлечённых понятий, ни «истины», ни «знания», ни слов «душа», «ум»^[44]. Эти «отвлечённые понятия» надстроечного порядка возникают на основе конкретных представлений, например, в семантике слова «рука»^[45]. «Понятия надстроечного мира, — пишет Марр, — не только «желание», но и «право», «долг», оказываются в значениях терминов
[20]    
материального мира «воды», «руки» ^[46]. Так как эти надстроечные понятия, по Марру, образуются в языке и посредством языка, так как они входят в него как его семантика-идеология, то Марру казалось естественным не только включить язык в круг надстроек, но и тесно связать с ним другие надстройки.
        В статье «К вопросу об историческом процессе в освещении яфетической теории» Марр упоминает о стадиальности идеологического развития слов от материального предмета «воды» до надстроечного антропоморфизованного культового мира, т. е. «морского бога», или «бога вод»^[47], ссылаясь на слово «Нептун» (морской бог), которое некогда обозначало «вода», «море», «река».
        Легко заметить здесь отождествление, и смешение слов с понятиями (так же, как иногда у Марра — слов с предметами), семантики языка с общественной идеологией. Слова у Марра называются иногда «надстроечными образованиями», например: «Надстроечные образования, основные ли они понятия, обозначающие предметы и явления, или выразители их взаимоотношений с функцией службы связи, созидаются актуальными потребностями самой жизни»^[48]. По словам Марра, «не только понятия, выражаемые словами, но и сами слова и их формы, их фактический (фонетический.— В. В.) облик вытекают из общественного строя, его надстроечных миров, а через них и из экономики, хозяйственной жизни»[49]. Язык объявляется такой же надстроечной ценностью, как и мировоззрение, и семантика называется «надстроечным явлением»^[50]. «Язык же, как надстроечная категория,— пишет Марр, — не только опора для правильной постановки изучения истории материальной культуры, он, как теперь выясняется, один из требующих всемерного, весьма чуткого учёта факторов в её развитии»^[51].
        Заявлений этого рода можно извлечь из сочинений Марра множество, например: «Язык ведь надстройка. В языке развитие отражает развитие материальной культуры, т. е. производства и производственных отношений» ^[52]. «Язык-мышление, как надстройка базиса»^[53]. Мировоззрение и язык — это «надстроечные области».[54]
        У Марра появляется даже термин «речевая надстройка» как синоним языка. При помощи элементного анализа, писал он,    

«открылась материальная база речевой надстройки и с нею возмож-
[21]    
ность идеологического по стадиям разъяснения (палеонтология речи) не только слов, но и морфологии, более того — фонетики, как генетически социальных явлений, в конечном счёте — отражений законов производств и производственных отношений»^[55].

        Понятие «речевой надстройки» у Марра сближается с понятием духовной культуры. 

«Источники познавания, определения и приурочения так называемого племенного названия к тому или иному народу,— это, по его словам,— дописьменная речевая надстройка («культура») в целом, неразрывно связанная с материальной культурой, как с её базой, при соответственной социальной, структуре»^[56]. 

        Самое возникновение звуковой речи Марр связывал с развитием «надстроечной культуры». «Звуковая речь,— по его словам,— возникает тогда, когда человечество имело за собой не только материальную, но и надстроечную культуру, так, между прочим, определённое мировоззрение за время исключительного господства кинетической речи, т. е. почти за весь палеолит»^[57].
        Так как грамматические категории имеют очень отвлечённый характер, то Марр и их называл «надстройкой». Анализ по элементам разъясняет, по убеждению Марра, «любой язык до последней мельчайшей частности, до союзов и предлогов, до грамматических категорий — в их причинности, в их генетической связанности, как надстройки, с материальным базисом».[58] Марр думал, что язык изменяется быстрее всех других «категорий надстройки». Он верил в возможность сознательного и насильственного, революционного изменения всей структуры языка. В статье «Сдвиги в технике языка и мышления» он писал о советской эпохе: 

«Она единственна в наши дни по темпу процесса развёртывания идеи революционного творчества во всех категориях надстройки, во всех науках и художествах, но наиболее глубоко и рельефно, наиболее чётко и внятно и с наибольшей быстротой процесс развёртывания идеи революционного творчества даёт себя знать в той категории надстройки, которая своей идеологической техникой настолько близка ныне всем народностям мира, настолько одинаково сроднилась со всеми социально, даже классово различными массами, настолько в то же время срослась с физикой каждого члена, где нации, где племени, где клана, что, пользуясь ею во всех видах материального и идеологического производства, да и вне трудового процесса, как орудием и способом выявления своей отображённой в ней коллективной воли и коллективной энергии, — мало кто ощущает её наличие, и никто, натурально, не замечает её независимого от природы, от собственной природы существования. То, что творится языком
[22]    
или на языке,— Это давно хорошо всем известно»^[59].     

        Задача языкознания, по Марру, — «развернуть на языковом материале диалектический и исторический материализм с учётом специфических особенностей надстройки»^[60].
        Для Марра язык ничем не отличается от «всех надстроечных общественных ценностей», разве только широтой своих общественных функций.

«Части речи, вообще грамматические категории, — пишет Н. Я. Марр, — ещё более отрешены от жизни, чем все надстроечные общественные ценности, в том числе и искусства — художественная литература, художество монументальное или миниатюрное, в линиях, цветах или красках звуках и т. п.»^[61].

        При таком крайне расплывчатом и очень широком понимании языка как надстройки, как «общественной идеологии в целом» Марр приходил к выводу о непосредственной связи изменений в языке и мышлении с изменениями в базисе. «От преломления сдвигов в базисе намечаемых социально-экономических образований возникают системы в оформлении соответственного мышления, системы языков на подлежащих стадиях» ^[62].
        В связи с учением Н. Я. Марра о языке как общественно- идеологической категории, учением, поддержанным некоторыми философами, широко распространилось и укрепилось в советском языкознании отношение к языку как к надстройке над экономическим базисом.
        В курсах общего языкознания писалось: «Язык и сознание в своём возникновении и развитии являются порождением общественной практики, надстройкой над общественным базисом». «Как всякая общественная надстройка, язык непрерывно меняется в процессе развития человеческого общества, меняется в своём содержании и в своих формах.
        Все различия в структуре общества, как сосуществующие, так и сменяющие друг друга во времени, налагают свой отпечаток на язык»^[63].
        В «Историко-грамматических исследованиях» заявлялось: «Историко-материалистическое понимание развития языка и мышления ставит перед исследователем задачу проследить те реальные сложные и противоречивые связи, которые ведут от материально-производственной основы общественной жизни к надстроечной области сознания и речи.[64]
[23]              
        Между тем у классиков марксизма-ленинизма нигде нельзя найти ни понимания языка как надстройки над экономическим базисом, ни намёков на такое понимание. Маркс в «Предисловии к «К критике политической экономии» писал:

«В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание». И дальше: «С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественно-научной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче: от идеологических форм, в которых люди сознают этот конфликт и борются с ним».    

        Здесь понятие надстройки расчленяется; указываются те идеологические формы, которые относятся к надстройке.
        Точно так же Энгельс в письме к К. Шмидту (от 5 августа 1890 г.), развивая мысли о материалистическом изучении истории, писал: «Всю историю надо начать изучать заново. Надо исследовать в деталях условия существования различных общественных формаций, прежде чем пытаться вывести из них соответствующие им политические, частно-правовые, эстетические, философские, религиозные и т. п. воззрения»^[65]. Надо думать, что язык не относится к области «воззрений». В письме Энгельса к И. Блоху (от 21—22 сентября 1890 г.) о роли этих надстроечных категорий в истории читаем: 

«Экономическое положение, это — базис, но на ход исторической борьбы оказывают также влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты — конституции, установленные победившим классом после одержанной победы, и т. п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм»[66].

[24]              
        И тут ничего не говорится о языке как общественном явлении надстроечного характера.
        Впрочем, на укрепление и распространение тезиса «язык — общественная надстройка над экономическим базисом» отчасти могла повлиять и унаследованная от стилистики конца XVIII и первой половины XIX в. привычка сближать язык с литературой. Между тем литературное развитие, естественно, относится к истории надстроек. Энгельс писал Г. Штаркенбургу (25 января 1394 г.): «Политическое, правовое, философское, религиозное, литературное, художественное и т. д. развитие основано на экономическом развитии. Но все они также оказывают влияние друг на друга и на экономическую основу» ^[67].
        И. В. Сталин также рассматривает художественную литературу как идеологическую надстройку. «Вернее всего было бы, — говорит И. В. Сталин, — оперировать в художественной литературе понятиями классового порядка».[68]
        Таким образом, хотя у классиков марксизма-ленинизма язык нигде не упоминается в ряду надстроечных категорий, в советской лингвистике ещё в 20-е годы широко распространилось убеждение, что язык — надстройка над базисом. Правда, было совершенно ясно, что язык нельзя поставить в полную параллель с литературно-художественными, правовыми, политическими и тому подобными воззрениями, которые сами выражаются посредством языка. Язык является средством выражения и формой существования, вернее: закрепления и хранения этих воззрений. Этот очевидный факт привёл многих лингвистов к мысли, что язык — это лишь более широкая категория надстройки, охватывающая самые разнообразные формы «надстроечной культуры», как выразился Марр.
        На фоне такого понимания «языка-мышления как надстройки базиса» складывается и учение Н. Я. Марра о смене систем мышления, о смене разных форм техники мышления — в зависимости от развития материальной культуры. Так, Н. Я. Марр учил, что слова — это «звуковые символы» — «с общественной функциею сигнализовать то и сигнализовать так, чего требовала производственная потребность с её техникой и как по ней слагалась форма социальной структуры с её мировоззрением, да с техникой её мышления»^[69]. Следовательно, у каждой «формы социальной структуры» своё мировоззрение и своя техника мышления. Смена общественно-экономических формаций и социальных структур, обусловленная ею смена мировоззрений, «систем мышления», с соответствующими каждой из них разными типами «техники мышления», а в зависимости от этого и смена систем языков определяют стержневое движение единого языко-
[25]    
творческого процесса. «Язык, — говорит Н. Я. Марр, — есть не просто звучание, а и мышление, да и не одно мышление, а накопление смен мышления, смен мировоззрения, также двигающих сил» ^[70].
        Человечество, создавшее язык «в определённых общественных условиях», по словам Н. Я. Марра, «пересоздаст его с наступлением действительно новых социальных форм жизни и быта, сообразно новому в этих условиях мышлению»^[71].

«Смена мировоззрений, отлагающихся в языке, — пишет акад. И. И. Мещанинов, — кладётся в основу прослеживаемых ступенчатых переходов развивающихся структур языка» ^[72].

        Остаётся, однако, неясным, каким образом и на основе каких исторических данных воспроизводятся системы мировоззрений, отлагающихся в языке, и истории этих систем. Прежде всего это делается на основе анализа самих разносистемных языков вне их истории. Однако в языке, если он не изучается в связи с историей народа — его творца и носителя, — нет непосредственных указаний на то, какую стадию в развитии общечеловеческого мышления он отражает или представляет. Между тем оторванные от истории народов языки разных систем в новом учении о языке используются «как фактический материал для истории мысли»^[73]. Очевидно, сами эти языки, в изображении «учеников» Н. Я. Марра, как бы лишены развития. Их история не восстанавливается. Они только иллюстрируют движение единого языкотворческого процесса. Ведь в самих языках разных систем нет никакого непосредственного указания на то, в какой пункт движения единого языкотворческого процесса их можно вставить, какую стадию этого движения можно ими иллюстрировать. От нерасчленённости, диффузности к полному членению, от словопредложения к предложению — словосочетанию — этот общий признак стадиального распределения извлекается «учениками» из работ Н. Я. Марра по отношению к строю предложения. Но ведь сам по себе он не является достаточно обоснованным, конкретно-историческим указанием на место того или иного типа предложения в историческом развитии языков мира (или даже отдельного языка). Между тем акад. И. И. Мещанинов, положил именно этот общий, очень неопределённый принцип в основу своей последней схемы стадиального развития конструкций предложения.
        Таким образом, в теории Н. Я. Марра понимание языка как надстройки было связано не только с учением о классовом характере всех языков до эпохи победы социализма, до создания
[26]    
«внеклассовой общественности», но и с принципом стадиальности в развитии языка и мышления, с признанием языкового скрещения основным способом возникновения новых качественных языковых образований, со своеобразным представлением развития мышления как стремительного, скачкообразного мирового процесса.
        Само собой разумеется, что у критиков теории Н. Я. Марра понимание языка как надстройки не сопровождалось всеми теми выводами, которые сделал из этой немарксистской формулы и внушил своим учением сам Н. Я. Марр. Далеко не все, считавшие язык «общественным явлением надстроечного характера», разделяли учение о «классовости» языка. Надстроечный характер языка как общественного явления — так казалось этим лингвистам — особенно наглядно даёт себя знать в изменениях словарного состава языка, в стилистике и отчасти в истории литературного языка. Кроме того лингвисты — вслед за философами — думали, что других общественных явлений, кроме базиса и надстройки, нет, и отнесение языка к надстройке представлялось отличительной чертой советского языкознания. Сама очевидная связь языка с производством и производственными отношениями толкала советских языковедов к пониманию языка как надстройки над экономическим базисом, который, по их представлениям, не отделялся чётко от системы производства.
        Таким образом, в ходе дискуссии стало ясным, что и защитники и противники Н. Я. Марра сходятся в признании языка «общественным явлением надстроечного характера». Так, акад. И. И. Мещанинов придавал особенное значение «утверждению Н. Я. Марра о том, что язык, как явление надстроечного порядка, подчиняется в своём становлении и развития материальным условиям базиса и отражает их, а потому выступает в своём грамматическом строе и семантике своего словарного состава первостепенным историческим источником»^[74].
        Проф. Н. С. Чемоданов считает учение о языке как общественной надстройке «марксистско-ленинским», так же как и учение о классовом характере языка ^[75].
        Проф. А. С. Чикобава, последовательный и стойкий критик и противник лингвистической теории Н. Я. Марра, в то же время писал: «Бесспорная заслуга акад. Н. Я. Марра перед советской лингвистикой — в постановке проблемы о надстроечном характере языка». Правда, А. С. Чикобава очень остро и зорко подмечает упрощённый способ выведения Н. Я. Марром строя языка, грамматических категорий из изменений базиса. Он указывает на необоснованность приравнивания языка как над-
[27]    
строенной общественной ценности к художеству и вообще искусству. Но вывод отсюда делается такой:  

«Постановка проблемы о надстроечном характере языка в яфетической теории Н. Я. Марра правильна только в общем, так как специфика языка как надстроечной категории в учении Н. Марра затушёвывается, подход к разнообразным фактам языка не дифференцируется. У акад. Н. Я. Марра не конкретизированы даже вопросы, на которые должна быть расчленена проблема.
        Советской лингвистике предстоит большая, кропотливая работа, чтобы надлежащим образом расчленить эту сложную проблему, выявить специфику языка как надстроечной категории, проследить все возможные формы зависимости языка от производства».[76]

        Можно решительно утверждать, что до статьи И. В. Сталина «Относительно марксизма в языкознании» все советские языковеды, независимо от различия направлений и взглядов, в своих построениях исходили из понимания языка как общественного явления надстроечного характера. Отношение к языку как к надстройке отражалось в большей или меньшей степени на методологии и содержании почти всех советских работ, относящихся к истории любого языка. Устойчивое и общенародное в языке привлекало мало внимания, предметом исследования были «смены языковых систем». Языковые изменения ставились в непосредственную связь и в параллель с изменениями в базисе. История общелитературного языка органически сплеталась с историей художественной литературы и её стилей и распределялась по тем же классовым граням и ступеням развития, что и художественная литература и публицистика.
        Смешивались понятия языка, диалекта и художественного стиля как системы выражения классовой идеологии. В языке как «идеологической надстройке» повсюду замечались и отмечались классовые элементы, отражения общественно-экономической формации.
        И. В. Сталин, показав, что язык не есть надстройка над базисом, вскрыл основную методологическую ошибку прежнего советского языкознания и указал новые задачи и пути для дальнейшего развития марксистской науки о языке.
        Учение И. В. Сталина об отношении языка к производству, к базису и надстройке является ценнейшим вкладом не только в обшее марксистское языкознание, но и в теорию марксизма- ленинизма вообще.

                   * * *

        Из отнесения языка и связанного с ним мышления к явлениям надстроечного порядка в теории академика Н. Я. Марра вытекал принцип классовости всякого языка. Впрочем, термин «класс» и
[28]    
соответствующее ему понятие в теории Марра не имели вполне определённого содержания. Во всяком случае, «класс» в понимании Марра ничего общего не имеет с понятием класса в философии марксизма - ленинизма.
        Играя словами, Марр признавал классовым даже язык бесклассового общества. Эта мысль у Марра легко сочеталась с его гипотезой о связи первоначального звукового языка с магией и магами-жрецами. Языкотворчество протекало, согласно представлению Марра, не в общенародных, а «в классовых или сословных руслах»[77].  

«Потребность в звуковой речи возникла с образованием зачатков классовой дифференциации, когда в связи с магиею выработалась специальная группировка с таинственными магическими действиями в плясках, песни и играх, где в процессе мерного выкрикивания стали выделяться артикулированные звучания, членораздельные комплексы будущих отдельных звуков, слова-символы магического значения».[78]

        «Звуковая речь... долго распространялась классово, как впоследствии, по изобретении письма—грамотность».[79] И тут же:      

«Классовая культура, делая свой отбор, довела развитие одних языков, государственных, так называемых национальных, на самом деле также классовых, или доводила их до последних ступеней развития, до системы наиболее развитых, отбрасывая на своём пути языковые интересы других, уже беззащитных, хотя и используемых классов»[80].    

        Эти положения в корне противоречили марксистскому учению о закономерностях исторического развития языка, учению об «общности языка» как одной из предпосылок образования нации.
        Даже по отношению к доклассовому обществу первобытнообщинного строя Марр говорит «о типах господствовавших классов доисторического порядка с сосредоточением всех видов магии в своих руках, в числе средств господства которых было и владение звуковой речью, имевшей тогда ещё магическое значение».[81]
        Звуковая речь изначально и на всём протяжении своего существования, по Марру, носила классовый характер. Марр пользуется понятиями и терминами «феодальный язык», «буржуазный язык» и даже «язык трудящихся» для обозначения разных исторических типов классового языка. Употребляя в очень широком, исторически неопределённом, немарксистском смысле термин «национальный язык», он отбрасывал самое понятие национального, внесословного, внеклассового языка как понятие якобы ненаучное.

«Ни в Армении, ни на Апеннинском полуострове, ни
[29]    
вообще где-либо в Европе, — писал Марр, — не было и не могло быть иного национального языка в древности, как социальный, классовый. Словом, подход к тому или иному языку так называемой национальной культуры, как массовой родной речи всего населения, ненаучен и ирреален, национальный язык внесословный, внеклассовый пока есть фикция»^[82] .

        Марр учил, что каждый язык, качественно меняясь, скрещиваясь с другими языками, проходя разные стадии развития, всегда был и будет классовым до того момента, когда образуется единый всемирный язык внеклассового общества.

«Ясное дело, — писал Марр, — что будущий единый всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей, как будущее хозяйство с его техникой, будущая внеклассовая общественность и будущая внеклассовая культура. Таким языком, естественно, не может быть ни один из самых распространённых живых языков мира, неизбежно буржуазно-культурный и буржуазно-классовый»^[83].

        В теории Марра — в силу стремления прикреплять термин «классовый язык» ко всем типам и разновидностям общественной речи — не было и не могло быть различения общенародного языка и диалекта. Диалект, по Марру, — такое же классовое речевое образование, как язык. В процессе скрещения языка «классовый язык» может превратиться, как считает Марр, в «классовый диалект» другого языка, а затем — в условиях благоприятствования — может снова стать особым «классовым языком».
        Теория классовости языка, развитая Марром, помешала многим советским лингвистам правильно усвоить и творчески применить учение В. И. Ленина и И. В. Сталина о национальных языках, об их образовании и развитии. Некоторые советские языковеды стали учить, что в период до возникновения национальных языков, например, при феодализме, языковая общественность напоминала «мешок с диалектами»; никакого общенародного языка тогда будто бы не было. Категорией феодальной языковой общественности признавался поместный диалект, замкнутый в себе и более или менее отграниченный от других диалектов. Общие языки при феодализме были, согласно этому представлению, общими только для господствующего класса, и лишь национальный язык возникает и развивается как язык, претендующий на то, чтобы стать общим для всех классов общества, т. е. всеобщим, подобно тому как создающая общенациональный язык буржуазия возникает и развивается как класс, претендующий на отражение интересов всего общества. Однако и национальный язык, общий в тенденции для всех классов общества, по существу своему является языком классово-буржуазным. В этой
[30]    
связи ставился вопрос об языке пролетариата как действительно общем для всего общества.
        Эти в существе своём антимарксистские, вульгаризаторские взгляды, правда, с некоторыми, иногда довольно значительными видоизменениями, излагались и в курсах введения в языковедение и даже в специальных работах отдельных советских лингвистов. Писалось, например, так:    

«Непосредственное наблюдение над языком современного капиталистического общества убеждает нас в наличности в нём дифференциации, обусловленной классовыми отношениями. Рядом с языком господствующих классов, который является господствующим языком данного общества, мы находим другие социальные диалекты: разнообразные крестьянские говоры, мещанское просторечие, диалектически окрашенный язык рабочих. В основном характерным признаком языкового развития капиталистического общества является его принципиальное двуязычие: единому языку господствующего класса (языку «общему», «национальному», «литературному» — по недостаточно прочно установившейся терминологии) противостоят территориально- раздробленные диалекты подчинённых общественных групп (крестьянства, городской мелкой буржуазии, отчасти пролетариата — в особенности на заре его развития, когда он ещё не утратил бытовых связей с крестьянством и мещанством)» ^[84].

        Во «Введении в языковедение» Р. О. Шор и Н. С. Чемоданова исторические закономерности движения языка представлялись в следующем виде.
        Для доклассового общества характерны различия языка у разных возрастных и половых групп.

«Язык каждой возрастной группы имеет свой словарь, запретный для другой группы. Особую группу образуют женщины. В силу этого женщина у многих племён не имеет права произносить мужские слова. В результате возникает особый женский язык» (у чукчей до сих пор два языка — мужской и женский). Об общем, общенародном языке в эту эпоху не говорится.
        В родовой период — новая «закономерность существования языка: в момент создания крупных племенных единиц, каждый язык является перед нами в виде группы тесно связанных между собой племенных диалектов, а не в виде единого общего языка».

        В более развитом обществе — античном — рабовладельческом и феодальном — как будто образуется общий язык, так называемый «койне». Но и этот единый, унифицированный язык наслаивается очень поверхностно, тонким слоем, на племенные диалекты. «Основной формой существования языка в феодальном обществе являются местные территориальные диалекты». Фео-
[31]    
дальние общество располагает также письменным языком — достоянием весьма немногочисленной прослойки господствующих классов, особенно духовенства (особый культовый язык). Поэтому, например, «в памятниках русских можно различить черты псковского, новгородского, московского диалектов, но нельзя говорить вообще о русском литературном языке».
        По мере роста элементов буржуазной культуры мелкие диалекты начинают объединяться. Однако «наряду с тенденцией к унификации в эпоху феодального общества происходит обособление диалектов отдельных социальных прослоек». «На смену историческим категориям, характеризующим более ранние этапы развития языка и общества,— территориальным диалектам периода феодализма и племенным диалектам периода родового строя — выступает в эпоху капитализма национальный язык».
        «С возникновением нации, в период распада феодализма и становления капитализма, литературный язык, продолжая строиться на основе народно-разговорного языка, приобретает характер общенародного национального языка». Однако «единство национального языка в условиях капиталистического общества — единство в значительной мере мнимое», так как, — указывает «Введение в языковедение», — по словам Ленина, «есть две национальные культуры в каждой национальной культуре»^[85]. Классовый характер буржуазно-национального языка авторам «Введения в языковедение» кажется очевидным.
        Само собой разумеется, что при таком изображении процесса исторического развития языка диалектология, т. е. изучение диалектов, особенно классовых диалектов, становится базой истории языка.
        Однородные мысли развивались проф. Н. С. Чемодановым и в дискуссионной статье «Пути развития советского языкознания». Здесь проф. Н. С. Чемоданов доказывал, что классовый характер языка вытекает из «марксистско-ленинского учения о языке как об общественной надстройке». В подтверждение этой антимарксистской мысли он приводит неправильно им понимаемые цитаты из «Немецкой идеологии» Маркса и Энгельса, из работы Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии», ссылается на учение Ленина о двух культурах в каждой национальной культуре, на «сталинское учение о классовом характере буржуазных наций» и на брошюру П. Лафарга «Французский язык до и после революции». В этой связи характерны такие рассуждения проф. Н. С. Чемоданова: 

«В средневековой Англии эксплуататоры-феодалы в течение столетий говорили на французском языке, в то время как эксплуатируемый народ пользовался англо-саксон-
[32]    
сними диалектами. А разве в феодальной Германии рыцарская поэзия не отражала сословного рыцарского языка? Наконец, если взять историю развития русского языка, то разве не классовые противоречия определяли различие в языке дворянства, разночинно-демократической интеллигенции и крестьянства в XIX веке и т. д.?»^[86].

        В сущности, очень близкие взгляды на классовую природу языка и на закономерности исторического движения языка развивал в ходе дискуссии по вопросам языкознания В. Кудрявцев. Он писал в статье «К вопросу о классовости языка»: «Поскольку язык и мышление составляют диалектическое единство, то классовое сознание неизбежно сказывается и на языке, образуя классовую дифференциацию последнего». Любопытна фраза о языке «французского феодального дворянства» XVIII века и о резких отличиях его от «языка французской буржуазии и крестьянства»: «Дворянство демонстративно не понимало (разрядка моя.— В. В.) языка буржуазии и ремесленников и пренебрегало им». Характерны также суждения В. Кудрявцева о «классовости» национального языка:

«Поскольку при капиталистическом строе существуют классы и острая классовая борьба, постольку существует и классовое сознание, которое отражается в языке. В классовом обществе национальный язык, выражая общественную идеологию и общественную практику, приобретает и классовую дифференциацию. Классовое сознание находит отражение в самых разнообразных формах внутри общенационального языка» ^[87].

        Дискуссия обнаружила также заметные колебания и разногласия в отношении к теории классовости языка даже среди тех лингвистов, которые не причисляли себя к «ученикам» и последователям Н. Я. Марра. Так, С. Д. Никифоров считал, что об общенародном языке можно с уверенностью говорить лишь с эпохи образования национального языка. Между тем, например, «в эпоху раннего феодализма между речью господствующего класса и речью социальных низов могло существовать значительное различие не только в лексике, особенно в семантике социально-насыщенных слов, но и в грамматической стороне языка»^[88].
        Наметились также некоторые уклоны в сторону признания принципа стадиальности, особенно в истории отдельного конкретного языка, и у противников учения Н. Я. Марра, хотя в понятие «стадиальность» тут вкладывалось каждым очень индивидуальное содержание.
        Таким образом, в ходе дискуссии чрезвычайно наглядно и для всех очевидно раскрылась «невероятная путаница взглядов по
[33]    
самым важным вопросам языкознания», царившая среди большей части советских лингвистов. Но лишь после появления работы И. В. Сталина «Относительно марксизма в языкознании» всем стало ясно, что на базе тех ошибочных, немарксистских формул, которые получили широкое распространение среди советских лингвистов, формул насчёт языка как надстройки и классовости языка невозможно разрабатывать советское языкознание.