ОГЛАВЛЕНИЕ

• 1- я лекция. Антимарксистская теория Марра о происхождении и развитии языка. Свободная лингвистическая дискуссия в «Правде» и основные методологические ошибки советских языковедов… 3
• 2-я лекция. Значение работ И. В. Сталина для развития советского языкознания… 33
• 3-я лекция. Учение И. В. Сталина о специфике языка… 51

         2-я лекция. Значение работ И. В. Сталина для развития советского языкознания

[33]
        Неуменье творчески применить марксизм к языкознанию — вот тот главный порок, который особенно резко и в то же время беззастенчиво проявлялся в работах представителей так называемого нового учения о языке. Этот порок, этот недостаток — со всеми его корнями и разветвлениями — не мог бы быть обнаружен и разоблачён самими лингвистами. Для этого нужна была сила и глубина марксистской мысли, присущая гению И. В. Сталина, нужно было творческое отношение к философии марксизма-ленинизма, а именно такого творческого отношения и недоставало советским лингвистам. В ответе товарищу А. Холопову И. В. Сталин указывает:

«Начетчики и талмудисты рассматривают марксизм, отдельные выводы и формулы марксизма, как собрание догматов, которые «никогда» не изменяются, несмотря на изменение условий развития общества. Они думают, что если они заучат наизусть эти выводы и формулы и начнут их цитировать вкривь и вкось, то они будут в состоянии решать любые вопросы, в расчете, что заученные выводы и формулы пригодятся им для всех времен и стран, для всех случаев в жизни. Но так могут думать лишь такие люди, которые видят букву марксизма, но не видят его существа, заучивают тексты выводов и формул марксизма, но не понимают их содержания».

        И далее И. В. Сталин раскрывает истинное существо марксизма: 

«Марксизм, как наука, не может стоять на одном месте, — он развивается и совершенствуется. В своем развитии марксизм не может не обогащаться новым опытом, новыми знаниями, — следовательно, отдельные его формулы и выводы не могут не изменяться с течением времени, не могут не заменяться новыми формулами и выводами, соответствующими новым историческим задачам. Марксизм не признает неизменных выводов и формул, обязательных для всех эпох и периодов. Марксизм является врагом всякого догматизма»^[1].

        Между тем представители нового учения о языке привыкли относиться к марксизму, к его формулам, к цитатам из сочинений классиков марксизма-ленинизма, как талмудисты и начётчики. Это талмудистское, начётническое и метафизическое отношение к марксизму-ленинизму особенно ярко отразилось в дискуссионной
[34]    
статье проф. Н. С. Чемоданова «Пути развития советского языкознания». Здесь для доказательства классового характера всякого языка, как уже было сказано выше, были приведены без настоящего марксистского понимания цитаты из «Немецкой идеологии» К. Маркса и Ф. Энгельса, из работы Энгельса «Положение рабочего класса в Англии», из брошюры П. Лафарга «Французский язык до и после революции», из сочинения И. В. Сталина «Марксизм и национальный вопрос» и из трудов В. И. Ленина его мысли и высказывания о двух культурах — буржуазной и демократической, пролетарской — в каждой национальной культуре.
        И. В. Сталин в своей работе «Относительно марксизма в языкознании» дал глубокий марксистский анализ всех этих цитат. И из этого анализа с несомненностью вытекало, что талмудисты из представителей нового учения о языке исказили позицию Маркса и Энгельса, цитируя их «не как марксисты, а как начетчики, не вникая в существо дела», что во многих «марристах» живёт «примитивно-анархический взгляд на общество, классы, язык», не имеющий ничего общего с марксизмом, что эти товарищи «поплелись по стопам бундовцев, смешивая язык с культурой».
        Между тем такое талмудистское, начётническое отношение к марксизму было вообще характерно для так называемого нового учения о языке.
        Вот несколько случайно подобранных иллюстраций из множества подходящих случаев и примеров.
        В учении о стадиальности развития языка и мышления, в учении о резких скачках и революционных, качественных сдвигах как основной форме языкотворческого процесса последователи Н. Я. Марра стремились увидеть яркий результат и необходимое следствие применения Марром метода материалистической диалектики. Проф. Н. С. Чемоданов так писал об этом:

«Если диалектический метод рассматривает процесс развития как переход от одного качественного состояния к другому качественному состоянию, то, очевидно, неправильным будет традиционное одностороннее изучение языков, учитывающее только их эволюционные изменения. Язык, подобно обществу в целом, знает переход от одной формации (стадии) к другой в зависимости от смен мировоззрений и способов производства.
        Это положение диалектического метода явилось исходным моментом для учения акая. Н. Я. Марра о стадиальном (качественном) развитии языков»^[2].

        Представление о языке как надстройке над базисом приводило некоторых языковедов к смешению языка с идеологией или опиралось на такое смешение. Например, проф. Н. С. Чемоданов приводит такие слова К. Маркса (из письма к П. В. Анненкову) :

[35]    
«Люди, производящие общественные отношения соответственно их материальному производству, создают также и идеи и категории, т. е. отвлечённые, идеальные выражения этих самых общественных отношений», — и отсюда делает необоснованный, неправильный вывод: К. Маркс и Ф. Энгельс «впервые научно доказали, что развитие языка, как и всякой другой социальной надстройки, представляет собой необходимый закономерный процесс, ключ к пониманию которого может дать лишь изучение общественно-исторического процесса»^[3].

        В воспроизведённой цитате К. Маркс ни слова не говорит о языке как надстройке.
        Проф. С. Д. Кацнельсон в статье «Энгельс и языкознание» приводит цитату из сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса о примитивном сознании человека на первых стадиях общественного развития:

«Начало это носит столь же животный характер, как и сама общественная жизнь на этой ступени; это — чисто стадное сознание, и человек отличается здесь от барана лишь тем, что сознание заменяет ему инстинкт, или же, — что его инстинкт осознан»^[4].

        Любопытен вывод, сделанный отсюда С. Д. Кацнельсоном: «В этом глубоком анализе особенностей первобытного сознания... мы находим начало учения о «ступенчатом» или, как выражался Н. Я. Марр, стадиальном характере развития мышления»^[5]. Между тем К. Маркс и Ф. Энгельс ни слова не говорят о ступенчатом или стадиальном развитии мышления.
        Таким образом, дискуссия показала, что понимание существа марксизма, творческое к нему отношение и вытекающий отсюда подлинный научный историзм необходимы, как воздух, каждому лингвисту.

                       * * *

        Лингвистическая дискуссия обнаружила многие антиисторические, антимарксистские ошибки, недостатки, идеологические прорехи советского языкознания и прежде всего теории Н. Я. Марра. Она помогла советскому языкознанию освободиться от некоторых заблуждений акад. Марра и его «учеников». Она ликвидировала прививавшееся так называемым новым учением о языке «голое и легкомысленное отрицание всего того, что было в языкознании до Н. Я. Марра». Но сама по себе дискуссия, если бы не появились гениальные работы И. В. Сталина по вопросам языкознания, многого не решила бы. Из дискуссии становилось лишь более или менее ясно, что успешное развитие советского языкознания зависит от правильного марксистского решения следующих вопросов:
[36]              
        1. Какова природа языка как общественного явления? Верно ли, что язык — это надстройка над базисом, сменяющаяся и ликвидируемая при смене и ликвидации базисов?
        2. Совпадают ли исторические закономерности развития языка с закономерностями истории базисов и надстроек? Есть ли внутренние законы развития языка?
        3. Можно ли считать марксистским тезис Н. Я. Марра об изначальной классовости языка? Правильно ли мнение, что в классовом обществе язык не может быть неклассовым, что классовый характер языка даёт себя знать на всех этапах исторического развития языка ?
        4. Если язык является классовым, то, следовательно, и мышление может быть только классовым, как учил Н. Я. Марр? Какова связь между языком и мышлением? Правомерно ли смешение общечеловеческого мышления в его развитии с «историей классовых идеологий?
        5. Правильно ли Н. Я. Марр и его последователи представляли внутреннюю суть языка, его специфику? Ведь для них язык не существовал как целое. Они изучали не язык, а его атомы (первоэлементы в их комбинациях, затем конструкции предложения в отрыве от истории всей системы языка), между тем выдавали это изучение за познание всего существа языка. В так называемом новом учении о языке оставались неясными не только закономерности развития строя языка, но и само внутреннее содержание понятия «строй языка».
        6. Закономерно ли с марксистской точки зрения говорить о непрестанных скачках языка и мышления с одной ступени на другую, качественно новую? Верно ли, что в истории языка преобладают революционные взрывы, а принцип эволюции не играет почти никакой роли? Верно ли, что даже грамматическая структура языка очень часто подвергается революционной ломке?
        7. Можно ли считать исторически доказанным, что скрещивание языков — основной способ образования новых по своему строю, по своему качеству систем языков? Если это действительно так, то признание родства языков, допущение образования родственных языков от одного языка-основы, языка-источника, а в связи с этим — и генеалогическая классификация языков теряют свою силу и исторический смысл. Ведь идея скрещения языков для Н. Я. Марра была не только опорой палеонтологического анализа, но и главным средством борьбы с генеалогической классификацией языков, с учением о системах родственных языков, восходящих к общему источнику.

«Без скрещения, — учил Н. Я. Марр, — не могло бы возникнуть никакого языка, тем более не мог бы развиться далее какой-либо язык. В этом порядке чем больше общих слов у многих наличных теперь языков, чем больше видимой и легко улавливаемой формальной увязки языков на пространстве большого охвата, тем больше основания утверждать, что эти общие явления— позднейший вклад, что нарастания их в отдельных языках —
[37]    
результат позднейших многократно происходивших скрещений».

        Для Н. Я. Марра языковое скрещение — это «узловой вопрос» его теории. Н. Я. Марр считал, что «вопрос о скрещении должен быть выделен в особое учение и отмежеваться от явлений заимствования» (Рукописный доклад 1921 г. в Институте яфетидологических изысканий). Учение о скрещении языков и языковых элементов лежит в основе марровского палеонтологического элементного анализа. Ведь анализ слова по элементам состоит в разложении скрещенного слова на первичные словоэлементы.

«Цельных образований языков нет, — читаем мы в одной рукописи Н. Я. Марра, — язык скрещен, соткан из нитей, каждая из коих — вклад особой производственно-социальной группировки, особого социального слоя, и общие слова ряда языков, целой группы или целой т. н. семьи — вклад одного позднейшего слоя, позднейшей социальной группировки. Существование общих слов как изначально родственных слов, это сказка, научное измышление, стоящее в противоречии с фактами»^[6]. 

        Таким образом, марксистское освещение и разрешение вопроса о скрещивании языков, о результатах этого процесса и его роли в историческом развитии языков было совершенно необходимо.
        8. Если скрещивание языков всегда приводит к слиянию их в один язык нового качества, как доказывал Н. Я. Марр, и если этот процесс одинаков во все эпохи развития языка, то нельзя ли ускорить в будущем — при образовании мировой «внеклассовой общественности» — создание единого языка всего человечества? Н. Я. Марр допускал эту возможность. Он учил, что «трудовая жизнь... ведёт к единству вообще всей речи, предпосылая ей единство хозяйства и общественного строя и этим путём сметая все препятствия»^[7]. При этом Марр считал, что «человечество, идя к единству хозяйства и внеклассовой общественности, не может не принять искусственных мер, научно проработанных, к ускорению этого мирового процесса»^[8]. Между тем И. В. Сталиным установлены подлинные марксистские закономерности течения процесса слияния национальных языков в один международный язык в эпоху победы социализма во всемирном масштабе.
        Само собой разумеется, что этими вопросами, в которых запутался Н. Я. Марр и запутал советское языкознание, вовсе не исчерпывается вся совокупность спорных и нерешённых проблем, стоящих перед советскими лингвистами.
        9. Теория Н. Я. Марра, призывавшая к ломке, к революционной перестройке языка, во многих случаях вредно отразилась на живой практике советского языкового строительства. Н. Сауранбаев, действительный член Академии наук Казахской ССР, отмечает: «В Казахстане, как и в других республиках, в которых национальные языки в основном являются младописьменными, были случаи изгнания из литературы многих коренных слов под воздействием теории
[38]    
«классовости» языка. При этом многие языковеды придерживались установки о том, что язык — надстройка, а потому в соответствии с новым, социалистическим базисом надо создавать новый, социалистический язык путём взрыва»[9].
        Следовательно, приобретал важное значение вопрос о политике в области языка, о нормализации языка. Его правильное решение вытекало из решения вопросов о том, является ли язык надстройкой и верен ли тезис о «классовости» языка.
        Относясь к языку как к надстройке, Н. Я. Марр, например, думал, что в советскую эпоху должен произойти или должен быть произведён коренной революционный сдвиг в русском языке. Он писал:  

«Произошла революция. С нею в плановой для нас перспективе — неизбежный коренной сдвиг и в основном орудии общения, т. е. языке-письме... На такой ступени нового стадиального развития, в момент революционного творчества, смешно даже говорить о реформе русского письма или грамматики. Ведь требуется постановка и решение вопроса с учётом всех актуальных потребностей нашей перестраивающейся жизни... Тут не о реформе письма или грамматики приходится говорить, а о смене норм языка, переводе его на новые рельсы действительно массовой речи. То, что нужно, это не форма, не реформа или новая декорация старого содержания, а свежий сруб с новой всесоюзной, мировой функцией из нового речевого материала; речевая революция, часть культурной революции, одна из существеннейших её частей, она же — наиболее показательное свидетельство творящих новый мир масс»^[10].

        10. На этом фоне не может особенно удивить нас стремление Н. Я. Марра в связи с произведённым Великой Октябрьской социалистической революцией переворотом в области общественных отношений отменить старую «буржуазную», созданную, как ему казалось, «идеалистически формальным научным мировоззрением грамматику». Эта грамматика, поэтически рассуждал Н. Я. Марр, «смотрит обозлённой волчицей на сотни, тысячи и миллионы нарушителей её бумажного канона». Ведь, по Марру, грамматика унаследованного литературного языка, «языка помещичье-буржуазной культуры», не отражает законов живой народной речи масс. Кроме того, думал Марр, литературный язык, процветавший до Октября, «по содержанию своему не отвечает потребностям строящегося социализма, а по форме находится в противоречии с мышлением пролетарских трудящихся масс». В связи с этим Н. Я. Марр считал, что нельзя довольствоваться реформой современной русской грамматики, а следует вообще отменить старую «буржуазно-классовую» грамматику русского языка.

«А грамматика? — писал он.— Если не поздно, позвольте вопрос этот встретить контрвопросом: «а нужна ли вообще грамматика, т. е. то, что сейчас понимается по суще-
[39]    
ству под грамматикой, не говоря о самом никудышном схоластическом термине, порождении веков, когда человечество действительно абсолютно никакого представления не имело о том, что такое язык? Нужна ли, следовательно, вообще грамматика, чтобы заниматься её реформированием или переформированием?»^[11].

         «Что же касается революции языка, — ещё в дискуссионной статье писал проф. Г. А. Капанцян, — то должна быть обоснована её нужда, историческая необходимость. Ведь грамматика непосредственно не связывается с переменой общественного строя и производства»^[12]. Кроме того произвольная ломка грамматики внесёт лишь полный хаос в реальное грамматическое сознание общества. Внезапное перерождение грамматики посредством стадиального «взрыва» невозможно.
        Таким образом, необходимо было разрешить с правильной, марксистской точки зрения вопрос о существе грамматики, об её роли в структуре языка, об её значении в истории и теории познания.
        Положение Н. Я. Марра о классовости языка, в сущности, стирало качественные грани между языком и классовым диалектом. Вся история языка превращалась в историческую диалектологию. Следовательно, необходимо было для установления подлинных закономерностей исторического развития языка выяснить глубокие качественные различия между языком и диалектом.
        11. Смешение мышления с идеологией вызывало целый ряд недоуменных вопросов, относившихся к изучению семантики, т. е. смысловой стороны языка, его смыслового содержания. В семантику языка включалось изучение разных категорий надстройки, как выражался Н. Я. Марр, т. е. религиозных, правовых, общественно-политических и т. п. воззрений. Впрочем, в языке древнейших эпох Н. Я. Марр различал как бы два пласта или два слоя: слой материальных значений и надстроечный слой отвлечённых понятий. Например, в связи с ростом космического мировоззрения, по Марру, в языке «стали появляться надстроечные, вообще отвлечённые понятия», но «для их обозначения использовывались слова материального значения»^[13]. Понимание языка как общественно-идеологической категории приводило к признанию семантики — идеологии самой важной, господствующей областью языкознания. Ей должно быть подчинено всё, даже грамматика. Н. Я. Марр считал, что «грамматика должна быть идеологической»^[14]. Необходимо было ограничить объём семантики и указать её историко-лингвистические основы.
        12. Кроме того, в основе сравнения разносистемных языков в теории последователей Н. Я. Марра лежало убеждение, что во всех языках мира заключается одно и то нее содержание, только по-раз-
[40]    
ному выраженное. Эти «общие начала», общие смысловые «понятийные» категории лишь «скрыты и затуманены внешними формальными расхождениями». «На этой почве, — пишет акад. И. И. Мещанинов, — вскрывалась та движущая основа, которая объединяет внешнее многообразие языковых форм. Каждая из них имеет своё назначение и своё смысловое содержание. Общность последних вовсе не ведёт к общности грамматической формы. Тем не менее многие разновидности последней, даже весьма далёкие друг от друга, могут оказаться выразителями одного и того же назначения и носителями одного и того же содержания. На этой почве укреплялось положение об едином глоттогоническом (языкотворческом) процессе»^[15]. Изучение этого единого глоттогонического процесса в стадиальном развитии и стадиальной смене синтаксического строя было основано на идеалистической гипотезе, что понятия или понятийные категории — одни и те же для всех языков мира и, в сущности, для всех эпох развития конкретного языка (действие, состояние, атрибутивность и т. д.).
        Акад. И. И. Мещанинов учил, что

«понятийными категориями передаются в самом языке понятия, существующие в данной общественной среде. Эти понятия не описываются при помощи языка, а выявляются в нём самом, в его лексике и грамматическом строе. Те понятийные категории, которые получают в языке свою синтаксическую или морфологическую форму, становятся... грамматическими понятиями» ^[16].

        Следовательно, во-первых, различаются внеязыковые «понятия, существующие в данной общественной среде», и языковые понятийные категории. Во-вторых, сами понятийные категории «без их выявления в языке... остаются в области сознания» ^[17], т. е. наличествуют лишь как «категории сознания», не осуществившие, не реализовавшие ещё своей потенции воплощения в языке. В том и другом случае характерно признание двух типов мышления — внеязыкового, или доязыкового, и мышления языкового (ср. то же допущение в идеалистических концепциях языка у Д. Н. Овсянико-Куликовского, у Вандриеса и др.). Мышление отрывается от языка или отождествляется с языком. Вместе с тем в своём развитии и содержании, в своём идеологическом существе оно будто бы едино так же, как един языкотворческий процесс. Между тем системы языков очень разнообразны. Но в них, по убеждению представителей нового учения о языке, бьётся одно и то же сердце, одно и то же мировоззрение, передаётся одно и то же общественное содержание.^[18] «Ученики» Н. Я. Марра, ссылаясь на отдель-
[41]    
ные мысли своего учителя о «преобладающем значении синтаксиса в языке», стали отыскивать отражение и выражение стадиальных смен общечеловеческого «мышления», смен мировоззрения в конструкциях предложения. Казалось им, что единство общественного сознания в его развитии легче всего обнаружить в конструкциях предложения.

«Семантика слова с этой стороны менее показательна», — заявляет акад. И. И. Мещанинов. «В предложении, в его построении, может быть даже сильнее, чем в оформлении и смысловом значении слова, выступают действующие нормы сознания. Предложение в своём сочетании слов передаёт представление о предметности и процессе, в чём и выражается восприятие реальной действительности. Во всяком случае в предложении это выступает значительно ярче, чем в семантике отдельно взятого слова в его словарном значении. Даже формы передачи взаимосвязанности слов в предложении не менее показательны именно с этой стороны. Здесь до необычайности ясно выступают объединения и разделения отдельных понятий, степень их зависимости друг от друга и понимание зависимых отношений, вкладываемое самой социальной средой. Более того, разнообразие в строении предложения и в разновидностях способов передачи синтаксических отношений между словами, входящими в его состав, передаёт различные возможности выражения норм сознания и различия в отношении социальной среды к самому процессу действия или фиксируемому состоянию в их бытии»^[19].

        В сопоставлениях и сближениях очень далёких один от другого языков разных систем представители нового учения о языке, естественно, не могли исходить из анализа общности их грамматического строя и «родства» словарного состава. В основу сравнения конструкций предложения ложится та же мысль об общности мышления — идеологии, о тождестве содержания, находящего в типологии этих языков формально разнородное выражение. «Решающим выступает,— говорит акад. И. И. Мещанинов,— общность содержания, общность того понятия, которое передаётся различными
[42]    
языками. При сходстве норм сознания на определённом этапе развития общественной среды и в языке создаются под их воздействием выдержанные системы понятийных категорий, образующих группировки слов по их формальным и семантическим признакам, и их объединения в предложении в синтаксические группы (именуемые иногда «синтагмами»), зависимые значения одних слов от других (выражение аттрибутивности и т. д.). Эти категории выступающих в языковом материале понятий, получая грамматическую форму, становятся грамматическими понятиями. Формальное их выражение по языкам может быть совершенно различным, вводя многообразие внешних форм для передачи объединяющего их единства»^[20].
        Эти понятия или понятийные категории выделялись не путём анализа «материи и формы» того или иного конкретного языка, они привносились в него извне, они как бы накладывались на систему любого языка. Вместе с тем, понятия или сочетания понятий, отложившиеся в специфике тех или других форм, синтаксических конструкций, особенно предложений, рассматриваются здесь как стадиальные, т. е. соответствующие этапам развития человеческого мышления, общественного мировоззрения в его зависимости от этапов хозяйственного развития (трудовой деятельности). Однако само «понятийное» осмысление форм и конструкций — в силу отсутствия исторического подхода к их изучению — в этих работах было иллюзорно. Да и число этих понятийных категорий, которые ложились в основу сопоставления языков, было ничтожно, и создаваемая с их помощью схема стадиального развития поражала крайним схематизмом. Рамки стадиальной схемы всегда оказывались теснее и у́же многообразия вставляемых в них языков. Все стадиальные проекты оказались нереальными. По ним так и не удалось соорудить никакого научного здания. Вернее, все возводимые по ним здания рушились почти в самом начале постройки.
        Так, всё острее ощущалась необходимость в настоящей марксистской постановке вопроса о связи языка и мышления.
        13. Учение Н. Я. Марра о линейном, ручном, языке и «ручном мышлении» сурдопедагоги, имевшие дело с глухонемыми, пытались применить к мимической речи глухонемых и стали находить разные стадии и «стадиальные смены» в развитии мимической речи. По мнению Н. Я. Марра,

«звуковой язык возник в эпоху сложного общественного строя с организующим коллективом... когда человек был уже на высокой ступени умственного развития. Он к тому времени находился в обладании в совершенстве развитой ручной, или линейной, речью, которая без изъяна удовлетворяла потребности взаимообщения, общения коллектива с коллективом, да и отдельных лиц внутри коллективов. Линейный язык вполне отвечал и качеству и уровню умственного развития человечества начальных эпох и технически и идеологически. Человечество тогда мыслило дологическим мышлением, без отвлечённых понятий, представлениями в образах и в их нашему восприятию чуждой взаимной связи. Техника линейной речи легко справлялась с потребностью обмениваться представлениями в образах. Объём потребных понятий находил достаточно линейных символов с помощью жестов и мимики для исчерпывающего своего выражения»^[21].

        Н. Я. Марр полагал, что в историческую эпоху до создания искусственных орудий труда «человечество начало своё общение
[43]    
линейной, или ручной, речью, языком жестов и мимики»^[22]. По мнению Н. Я. Марра, на соответствующей стадии мышления «потребности в звуковой речи в целях взаимного общения не было... при отсутствии потребности в звуковой речи не могло быть и не было подготовки технических средств для осуществления мысли о звуковом языке». Люди были похожи на глухонемых. «Да и по проникновении звукового языка в общий обиход долго и долго звуковой речью лишь дополнительно приправлялась линейная речь, продолжавшая господствовать в обиходной жизни» ^[23].
        Все эти мысли кое-кому казались очень подходящими для изучения и осмысления языка глухонемых.
        Естественно возникал вопрос о правомерности такой аналогии и об исторической обоснованности мнения Н. Я. Марра о ручном языке как первичном средстве общения человечества.
        14. Некоторые преподаватели русского языка в средней школе, поражённые той же болезнью нового учения о языке, приносили в жертву синтаксису всю морфологию, отрицавшуюся одно время некоторыми последователями Марра (например, акад. И. И. Мещаниновым, проф. С. Д. Кацнельсоном и некоторыми другими), всюду искали в языке классовые элементы и классовую семантику, даже в грамматических оборотах; увлекались этимологическими фантазиями под влиянием элементарного анализа Н. Я. Марра; путались в вопросах о том. что относить к лексике и что к синтаксису в области словосочетаний; антиисторически подходили к объяснению грамматических и словарных фактов современного языка. И тут накопилось много вопросов и недоумений. Любопытен для характеристики того, как преломлялась теория Марра в сознании и практике некоторых преподавателей средней школы, такой пример разбора языка басни Крылова «Крестьянин и работник», предложенный одной преподавательницей русского языка. Она стремилась объяснить, почему в стихах

        Старик-крестьянин с батраком
        Шёл, под вечер, леском
        Домой, в деревню, к сенокосу

         глагол шёл стоит в единственном числе (очевидно, потому, что батрак, как существо бесправное, в счёт не идёт), а затем в фразе

         И повстречали вдруг медведя носом к носу

         глагол повстречали оказывается во множественном числе. Решив стать на точку зрения классово-идеологической грамматики «учеников» Н. Я. Марра, наша преподавательница толкует смысл этого множественного числа так: «Медведь не станет разбирать, кто хозяин, а кто батрак. Перед лицом опасности оба они оказываются равноправными, и это выражено грамматически в басне»^[24].
[44]              
        Много путаницы было у преподавателей средней школы также с вопросом о самостоятельном, «сепаратизированном» дополнении. Быть может, наиболее ярким примером неоправданного смешения лексических и грамматических понятий является учение акад. И. И. Мещанинова о приёме сепаратизации, особенно применительно к способам выражения прямого дополнения в современном русском языке. Сепаратизацией называется приём оформления и употребления отдельных членов предложения, занимающих в его составе как бы более самостоятельное место по своему смыслу, по своему отношению к глаголу по сравнению с управлением. «Сепаратизуемое дополнительное слово можно удалить из контекста без всякого вреда для семантики глагола»^[25] — поясняет проф. Н. Ф. Яковлев. Думать думу — управление; думать свои мысли — сепаратизация (ср. просто думать); принеси мне воды — сепаратизация; принеси мне воду — управление. При управлении семантика глагола без управляемого слова неполна (ср. питать надежду, оказать помощь), при сепаратизации же форма падежа не столько зависит от глагола, сколько семантически управляется содержанием целого предложения. Преподавателей средней школы это путаное «учение» совсем сбило с толку. В фразе старик пил кофе, несмотря на запрещение врача, слово кофе оказывалось самостоятельным дополнением, так как оно будто бы присоединяется по заданию всего предложения в целом, а не глагола. Ведь можно сказать и без кофе — смысл сохранится, хотя будет несколько иным: старик пил, несмотря на запрещение врача (ср. она гладит, она гладит бельё и она гладит ей волосы). Самые разнообразные различия в лексических значениях глагола оказывались втянутыми в решение вопроса о том, в какой мере самостоятельно то или иное прямое дополнение ^[26]. В вышедшем уже после дискуссии номере журнала «Русский язык в школе» (№ 4 за 1950 год) одна преподавательница, желая показать единство языка и мышления в духе нового учения о языке, писала о синтаксисе речи Катерины из «Грозы» А. Н. Островского: «Катерина полюбила... Она страшится этой любви, но в то же время не может пересилить в себе чувства к Борису». Поэтому в её речи появляются безличные предложения.
        Таким образом, в советском языкознании накопилось множество запутанных, нерешённых и, во всяком случае, для большинства неясных вопросов, причём многие из этих вопросов относились к основным, центральным вопросам общего языкознания. Сама по
[45]    
себе дискуссия их обнажила, но не решила. Лишь гениальные работы И. В. Сталина по вопросам языкознания внесли полную ясность в решение всех этих вопросов.

                   * * *

        Работы И. В. Сталина «Относительно марксизма в языкознании», «К некоторым вопросам языкознания» и «Ответ товарищам» не только устраняют царившую до их появления невероятную путаницу в области советского языкознания, но и дают гениальное по ясности, глубине и точности разрешение основных вопросов марксистского языкознания.
        Прежде всего, И. В. Сталин раскрывает марксистское понимание природы языка как общественного явления, специфические особенности его в ряду других общественных явлений, между прочим, базиса и надстройки. Определение природы языка как общественного явления ведёт к истинному марксистскому разрешению и других основных, сложнейших вопросов языкознания — о языке и мышлении, о языке и обществе, о закономерностях исторического развития языка, о внутренних законах развития языка, о характере качественных изменений в языке, о скрещивании языков, о характерных признаках языка. И. В. Сталин с поразительной ясностью и простотой описывает основные, коренные отличия языка от надстройки. Таких отличий четыре.
        1. Всякий базис (например базис феодального строя, базис капиталистический, базис социалистический) имеет свою, соответствующую ему надстройку. С изменением и ликвидацией базиса изменяется и ликвидируется его надстройка; если рождается новый базис, то вслед за ним рождается соответствующая ему надстройка. Между тем, в отличие от надстройки, язык «порожден не тем или иным базисом, старым или новым базисом, внутри данного общества, а всем ходом истории общества и истории базисов в течение веков»^[27]. При смене базисов и соответствующих им надстроек язык в своём грамматическом строе и основном словарном фонде остаётся таким же на протяжении ряда эпох. Само собой разумеется, что язык претерпевает при этом некоторые изменения, но основа его сохраняется в целости. Пример — русский язык, который в советскую эпоху остаётся в основном таким же, каким он был до Октябрьского переворота.
        2. Надстройка, будучи порождена базисом, появившись на свет, становится величайшей активной силой. Она не может безразлично относиться к судьбе своего базиса, к судьбе классов, к характеру строя. «Надстройка для того и создается базисом, чтобы она служила ему, чтобы она активно помогала ему оформиться и укрепиться, чтобы она активно боролась за ликвидацию старого, отживающего свой век базиса с его старой надстрой-
[46]    
кой»^[28]. Надстройка обязана стоять на позиции активной защиты своего базиса.
        И в этом отношении язык коренным образом отличается от надстройки. Язык, «как средство общения людей в обществе, одинаково обслуживает все классы общества и проявляет в этом отношении своего рода безразличие к классам»^[29]. Язык «может одинаково обслуживать как старый, умирающий строй, так и новый, подымающийся строй; как старый базис, так и новый, как эксплуататоров, так и эксплуатируемых»^[30]. Язык в отличие от надстройки, в классовом обществе носящей классовый характер, общенароден. «Стоит только сойти языку с этой общенародной позиции, стоит только стать языку на позицию предпочтения и поддержки какой-либо социальной группы в ущерб другим социальным группам общества, чтобы он потерял свое качество, чтобы он перестал быть средством общения людей в обществе, чтобы он превратился в жаргон какой-либо социальной группы, деградировал и обрек себя на исчезновение» ^[31].
        В качестве примера безразличия языка к базису И. В. Сталин указывает на тот факт, что «русский язык так же хорошо обслуживал русский капитализм и русскую буржуазную культуру до Октябрьского переворота, как он обслуживает ныне социалистический строй и социалистическую культуру русского общества»^[32].
        3. Надстройка — продукт только одной эпохи, эпохи существования и действия породившего её экономического базиса. «Язык же, наоборот, является продуктом целого ряда эпох, на протяжении которых он оформляется, обогащается, развивается, шлифуется»[33]. Примером может служить история русского литературного языка от Пушкина до наших дней. «За это время были ликвидированы в России феодальный строй, капиталистический строй и возник третий, социалистический строй. Стало быть, были ликвидированы два базиса с их надстройками и возник новый, социалистический базис с его новой надстройкой. Однако, если взять, например, русский язык, то он за этот большой промежуток времени не претерпел какой-либо ломки, и современный русский язык по своей структуре мало чем отличается от языка Пушкина».[34]
        И. В. Сталин, подчёркивая антимарксистскую, идеалистическую сущность учения Н. Я. Марра, этого дон-Кихота языкознания, о «мутациях» в языке, о резких сменах одной языковой системы как своеобразной «идеологической надстройки» другой, качественно новой, пишет: «Уничтожить старую надстройку и заменить ее новой можно и нужно в течение нескольких лет, чтобы дать простор раз-
[47]    
витию производительных сил общества, но как уничтожить существующий язык и построить вместо него новый язык в течение нескольких лет, не внося анархию в общественную жизнь, не создавая угрозы распада общества? Кто же, кроме дон-кихотов, могут ставить себе такую задачу?»^[35].
        4. Надстройка связана с производством лишь косвенно, через посредство экономического базиса. Она отражает изменения в уровне развития производительных сил не сразу и не прямо, а после изменений в базисе. «Язык же, наоборот, связан с производственной деятельностью человека непосредственно, и не только с производственной деятельностью, но и со всякой иной деятельностью человека во всех сферах его работы от производства до базиса, от базиса до надстройки» ^[36]. Итак, сфера действия языка гораздо шире и разностороннее, чем узкая и ограниченная сфера действия надстройки. Сфера действия языка почти безгранична.
        Отличаясь во всех этих отношениях от надстройки, язык имеет свои специфические особенности, характеризующие природу его как общественного явления.
        В статье «К некоторым вопросам языкознания» (Ответ товарищу Е. Крашенинниковой) И. В. Сталин с необыкновенной ясностью и наглядностью раскрывает эти специфические особенности языка среди всех других общественных явлений, в том числе базиса и надстройки. В то время как базис обслуживает общество экономически, надстройка обслуживает общество политическими, юридическими, эстетическими и другими идеями и создаёт для общества соответствующие политические, юридические и другие учреждения, «язык обслуживает общество, как средство общения людей, как средство обмена мыслями в обществе, как средство, дающее людям возможность понять друг друга и наладить совместную работу во всех сферах человеческой деятельности, как в области производства, так и в области экономических отношений, как в области политики, так и в области культуры, как в общественной жизни, так и в быту»[37]. Основная функция языка — коммуникативная — быть средством общения. Обмен мыслями является постоянной и жизненной необходимостью. Без него невозможны успехи в производственной деятельности общества и даже невозможно само существование общественного производства. «...Без языка, понятного для общества и общего для его членов, общество прекращает производство, распадается и перестает существовать, как общество. В этом смысле язык, будучи орудием общения, является вместе с тем орудием борьбы и развития общества»[38].
        Поэтому на всех членов общества и особенно на так называемых работников пера — писателей и учёных — падает забота о чистоте
[48]    
и остроте этого орудия борьбы и развития, о предохранении его от порчи и засорения.
        Таким образом, язык обслуживает все сферы общественной жизни и деятельности: и производство, и производственные отношения, область экономических отношений (т. е. базис), и разнообразные виды надстроек. Он служит средством общения людей во всех областях их деятельности.  

«Именно поэтому он создан, как единый для общества и общий для всех членов общества общенародный язык. Ввиду этого служебная роль языка, как средства общения людей, состоит не в том, чтобы обслуживать один класс в ущерб другим классам, а в том, чтобы одинаково обслуживать все общество, все классы общества»^[39].

        На почве такого понимания языка может возникнуть некоторая аналогия между языком и орудиями производства, которые, «так же как и язык, проявляют своего рода безразличие к классам и могут одинаково обслуживать различные классы общества, как старые, так и новые»^[40]. Однако, указывает И. В. Сталин,

«между языком и орудиями производства существует коренная разница. Разница эта состоит в том, что орудия производства производят материальные блага, а язык ничего не производит или «производит» всего лишь слова. Точнее говоря, люди, имеющие орудия производства, могут производить материальные блага, но те же люди, имея язык, но не имея орудий производства, не могут производить материальных благ» ^[41].

        Таким образом, объём и задачи изучения языка, характера и способа обслуживания им разных сфер общественной жизни не только безмерно расширяются, но и получают совсем иную, истинно марксистскую направленность.
        До появления работ И. В. Сталина по языкознанию многие лингвисты думали, что тесная связь языка с производством — неотразимое доказательство «надстроечного» характера языка. И. В. Сталин, наоборот, доказал, что непосредственная связь языка, особенно его словарного состава, с производством свидетельствует о специфических особенностях языка в ряду других общественных явлений — базисов и надстроек. Ведь надстройки связаны с производством не непосредственно, а лишь при посредстве экономики, при посредстве базиса.
        В новом свете и в точно расчленённом виде встают перед советским языкознанием и требуют глубоких исследований вопросы: язык и производство, язык и экономический строй общества, язык как средство выражения и закрепления разных идеологических надстроек. В этой же связи возникают вопросы о языке в художественной литературе, в которой, наряду с общенародными элементами, выделяются элементы или слои классовые, общественно-групповые, о слоге или стиле писателя в его отношении к общенациональному,
[49]    
общенародному языку, о соотношении понятий языка, стиля языка и индивидуального стиля как системы выражения мировоззрения и многие другие.
        Из марксистского понимания общественной сущности языка, его основной функции — быть средством общения, обмена мнениями, — из общенародного характера языка вытекает и правильное решение вопроса о границах и характере индивидуального рече-творчества. Футуристическая «тарабарщина» не могла выйти за узкие рамки тесного, кружкового литературного жаргона.
        Совсем по-иному в свете руководящих указаний И. В. Сталина представляется и вырисовывается проблема нормализации языка, проблема языковой политики. Всякая попытка произвести революцию языка, как это предлагал Марр, должна быть осуждена, как попытка дон-кихотская, заранее обречённая на неудачу.
        И. В. Сталин направляет также на подлинно марксистский путь исследования и вопросы об изменениях в нормах общелитературного языка, а также вопросы о классовой, сословной эстетике слова.
        И. В. Сталин иллюстрирует положение об отношении языка к производству, базису и надстройке, о языке и культуре, об общенародном характере языка, о законах развития языка примерами из истории русского, отчасти французского и английского языков. Он устанавливает марксистские закономерности развития языка, диаметрально противоположные тем, которые выдвигались академиком Марром и его последователями. История языка — это прежде всего история общенародного языка, языка племени, народности, нации. При подлинно историческом изучении языка не наблюдается внезапных взрывов, резких качественных смен и сдвигов, не видно «ступенчатого» движения языка. Скрещение языков обычно не приводит к образованию нового языка, нового качества. При скрещении «происходит некоторое обогащение словарного состава победившего языка за счет побежденного языка, но это не ослабляет, а, наоборот, усиливает его.
        Так было, например, с русским языком, с которым скрещивались в ходе исторического развития языки ряда других народов и который выходил всегда победителем»^[42].
        Вопреки марровским принципам стадиального перерождения языка, бескостного переплавливания одного языка в другой, неустойчивости системы языка И. В. Сталин неоспоримо доказывает большую устойчивость и колоссальную сопротивляемость языка насильственной ассимиляции. С этими свойствами языка тесно связана и национальная самобытность языка. Так, при скрещении русского языка с языками других народов национальная самобытность русского языка «не испытала ни малейшего ущерба, ибо, сохранив свой грамматический строй и основной словарный фонд, русский язык продолжал продвигаться вперед и совершенствоваться по внутренним законам своего развития» ^[43].
[50]              
        Таким образом, глубоко диалектически разрешается вопрос об «эволюции» языка и о характере качественных изменений в языке. Этим самым углубляется понимание проблемы эволюции и революции в истории науки, техники, культуры. Вместе с тем И. В. Сталин учит, что нельзя при изучении разных процессов в истории языка, например, процесса скрещения и его результатов, довольствоваться одной формулой как правильной для всех эпох. Необходимо различать закономерности скрещения и слияния языков, свойственные разным эпохам — эпохе до победы социализма в мировом масштабе и эпохе после победы социализма во всемирном масштабе. В ту эпоху, когда эксплуататорские классы являются господствующей силой в мире, когда нет ещё национального равноправия, когда нет ещё условий для мирного и дружественного сотрудничества наций и языков, когда скрещение языков происходит в порядке борьбы за господство одного языка, тогда оно приводит к ассимиляции одного и победе другого языка, тогда могут быть лишь победившие и побеждённые языки. Но совсем иные закономерности будут действовать при слиянии национальных языков в один межнациональный язык после победы социализма во всём мире. Этого вопроса коснулся И. В. Сталин в своём докладе на XVI съезде ВКП(б). В своём заключительном слове на этом съезде он сказал:

«...я всегда держался и продолжаю держаться того ленинского взгляда, что в период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдёт в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым» ^[44].

        В работе «Национальный вопрос и ленинизм» И. В. Сталин устанавливает основные моменты процесса образования единого языка будущего человечества в период всемирной диктатуры пролетариата. На первом этапе будет происходить рост и расцвет ранее угнетённых наций и национальных языков. Это будет этап утверждения равноправия наций, этап ликвидации взаимного национального недоверия, этап налаживания и укрепления интернациональных связей между нациями. Только на втором этапе — в связи с формированием единого мирового хозяйства — начнёт складываться нечто вроде общего языка. На этом этапе национальные языки и общий международный язык будут существовать параллельно. Возможно, что межнациональные языки будут зональными, то есть общими для отдельных групп наций. И лишь затем, «когда мировая социалистическая система хозяйства окрепнет в достаточной степени и социализм войдет в быт народов, когда нации убедятся на практике в преимуществах общего языка перед национальными языками, — национальные различия и языки начнут отмирать, уступая место общему для всех мировому языку» ^[45].
[51]              
        В ответе товарищу А. Холопову, который увидел противоречие (на самом деле не существующее) между учением И. В. Сталина о скрещении языков и его же изображением процесса слияния национальных языков в единый будущий язык человечества, И. В. Сталин разъясняет, что марксизм — не собрание догматов, обязательных для всех времён и стран, для всех случаев жизни, что для разных эпох действительны разные формулы, что та формула насчёт скрещивания языков, которая дана им для эпохи досоциалистической, не подходит для эпохи после победы социализма во всемирном масштабе. В эпоху после мировой победы социализма не может быть и речи о поражении одних и победе других языков:

«Здесь мы будем иметь дело не с двумя языками, из которых один терпит поражение, а другой выходит из борьбы победителем, а с сотнями национальных языков, из которых в результате длительного экономического, политического и культурного сотрудничества наций будут выделяться сначала наиболее обогащенные единые зональные языки, а потом зональные языки сольются в един общий международный язык, который, конечно, не будет ни немецким, ни русским, ни английским, а новым языком, вобравшим в себя лучшие элементы национальных и зональных языков»^[46].

        Таким образом, И. В. Сталин подтверждает правильность и своей формулы насчёт скрещивания языков и его результатов в эпоху до победы социализма во всём мире и своего учения о закономерностях слияния национальных языков в единый будущий язык человечества в эпоху после победы социализма во всемирном масштабе. На этом примере с необыкновенной ясностью и силой проявляется действенность основного положения марксистской науки о языке, о неразрывной связи истории языка с историей общества.